Позднейшая социальная эволюция

Автокаталитические реакции в реальных системах никогда не усиливаются беспредельно. Биологические параметры в норме меняют параметры среды так, чтобы замедлить эту реакцию или даже остановить ее. И почти сверхъестественно, что этого до сих пор не случилось в эволюции человека! Увеличение объёма мозга и совершенствование каменных орудий свидетельствуют о постепенном развитии умственных способностей в течение плейстоцена. С появлением Мустьерской культуры у неандертальцев примерно 75 000 лет назад, тенденции усилились, приведя в Европе к появлению верхнепалеолитической культуры у человека современного вида около 40 000 лет назад. Появившись около 10 000 лет назад, сельское хозяйство было усовершенствовано и широко распространено, население чрезвычайно увеличило свою плотность, и примитивные группы охотников встали на путь неумолимого роста племён, княжеств и государств. В итоге, после 1400 года цивилизации европейского типа изменили движущие силы прогресса, а знания и технологии растут не экспоненциально, а даже сверхэкспоненциально (смотри рис. 26-6, 26-7).

Рисунок 26-6. Четыре принципиальных типа сообществ в возрастающем порядке социополитической сложности, с существующими и исчезнувшими примерами в каждом. Некоторые социополитические институции из показанных, в приблизительном порядке расположены так, как они появлялись. (Заимствовано из: Flannery, 1972).

Рисунок 26-7. Количество важных изобретений и открытий по столетиям, с 1000 до 1900 годы. (Заимствовано из: Lenski and Lenski, 1970).

Нет оснований полагать, что в течение этого финального спринта случится остановка развития мыслительных способностей или появление склонности к особому социальному поведению. Теория популяционной генетики и эксперименты над другими организмами показывают, что существенные изменения могут происходить в течение менее чем 100 поколений, что в масштабах человеческой жизни примерно равно времени существования Римской империи. Две тысячи поколений приблизительно сменилось с момента появления человека современного типа в Европе; этого времени достаточно для появления новых видов, формирования их основных черт. Хотя мы не знаем, как развитие умственных способностей происходило в деталях, но вряд ли стоит полагать, что современные цивилизации всецело построены на капиталах, накопленных в течение уныло долгого плейстоцена.

Поскольку генетические и культурные следящие системы оперируют параллельными каналами, мы можем обойти их уникальность в какой-то момент, и вернуться к вопросу о первоначальных двигателях в поздней социальной эволюции человека в самом широком её смысле. Питание семенами – вполне состоятельное объяснение причин перемещения гоминидов в саванну, переход к охоте на крупную добычу может полагаться причиной эволюции в стадию Homo erectus. Но могла ли адаптация к групповой охоте в достаточной мере провести эволюцию гоминид по всему пути до Homo sapiens и далее, к сельскому хозяйству и цивилизации? Антропологи и биологи не считают, что этого достаточно. Они предлагают ряд других факторов, которые могут действовать как по отдельности, так и в совокупности.

ПОЛОВОЙ ОТБОР

Фокс (Fox, 1972), вслед за Чансом (Chance, 1962), выдвинул версию, что половой отбор мог быть дополнительным мотором, двигающим эволюцию человека на всём пути к человеку разумному. Его доводы вытекают из следующего: Полигиния – это общий признак живущих охотой групп, и могла также быть верной для сообществ ранних гоминид. Если это так, то преимущества могли быть получены при половом отборе, включающем как эпигамную демонстрацию, адресованную самкам, так и соперничество между самцами. Отбор мог быть улучшен демонстрацией постоянной готовности к спариванию, которая появилась у самок в связи с продолжительной сексуальной восприимчивостью. Вследствие существования высокого уровня кооперации внутри группы, унаследованной как изначальная адаптация австралопитеков, половой отбор мог быть нацелен на поощрение охотничьей доблести, лидерских качеств, навыков изготовления орудий и других видимых признаков, содействующими успеху семьи и всей группы, в которую входит некий самец. Агрессивность ограничивалась, и древние формы открытого доминирования приматов заменялись сложными социальными навыками. Молодые самцы находили выгодным соответствовать требованиям группы, управляя своей сексуальностью и агрессивностью, в расчёте, что это поможет им в лидерских устремлениях. В результате, доминирующий самец в сообществе гоминид, скорее всего, обладал мозаикой качеств, отражающих потребности в компромиссах. Как это чётко выразил Роберт Фокс, самец имел “самообладание, хитрость, организаторские способности, привлекательность для женщин, доброту к детям, снисходительность, упорство, красноречие, всё знал и умел в области самообороны и охоты”. Поскольку между этими изощрёнными социальными качествами и репродуктивным успехом возникает положительная обратная связь, социальная эволюция может неограниченно продолжаться без дополнительных селективных давлений со стороны внешней среды.

УМНОЖАЮЩИЕ ЭФФЕКТЫ КУЛЬТУРНЫХ НОВШЕСТВ И РАСШИРЕНИЯ ВОЗМОЖНОСТЕЙ ОБЩЕНИЯ

Что бы ни было основным двигателем, эволюция культуры осуществлялась за счёт роста возможности и готовности к обучению. Расширение возможностей контактов между особями и группами могли также возрастать. Можно предположить, что достижение критической массы культурных возможностей и сферы общения, в которых это стало выгодно для групп, активно расширяла и то и другое. Другими словами, обратная связь стала положительной. Этот механизм, подобно половому отбору, не требует дополнительных исходных данных сверх предела самого социального поведения. Но в отличие от полового отбора, он, возможно, достиг предельного уровня автокатализа очень поздно в предыстории человечества.

УВЕЛИЧЕНИЕ ПЛОТНОСТИ НАСЕЛЕНИЯ И СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННОЕ ПРОИЗВОДСТВО

Общепринятый взгляд на развитие цивилизации обычно полагает, что инновации в области сельского хозяйства приводят к росту популяции, спокойному досугу, появлению класса незанятых людей и изобретателей, меньшую напряжённость борьбы за существование. Эта гипотеза существенно поблекла после открытия, что в племенах Кунг и других охотничьих сообществах люди работают меньше, и большее время проводят в досужих развлечениях, чем большинство фермеров. Примитивные сельскохозяйственные народы в общем случае не производят излишков, если к этому их не принуждают политические или религиозные авторитеты (Carneiro, 1970). Boserup (1965) пошел ещё дальше и предположил обратную взаимозависимость – именно рост плотности популяции вынуждает сообщества расширять и совершенствовать агрокультуру, а не наоборот. Однако это не объясняет первоначального роста плотности популяции. Охотничьи сообщества пребывают в примерном демографическом равновесии сотни тысяч лет. Что-то другое подтолкнуло их к тому, чтобы стать первыми фермерами. Вполне возможно, что решающим событием было всего лишь достижение некоего уровня интеллекта и счастливая случайная встреча с дикорастущими съедобными растениями. Раз запустившись, сельскохозяйственная экономика позволила увеличить плотность населения, что, в свою очередь, расширило сферы социальных контактов, технологический прогресс, и дальнейшую зависимость от сельского хозяйства. Немногие инновации, такие как изобретение колеса и ирригации, интенсифицировали этот процесс до той точки, от которой уже не было возврата.

ВОЙНЫ

На протяжении всей писанной истории ведение войны между племенами, тираниями и государствами было всеобщей практикой. Когда Сорокин (Sorokin) анализировал историю 11 европейских стран в течение от 275 до 1025 лет, он обнаружил, что в среднем они были вовлечены в различные виды военных акций в течение 47 процентов всего времени, или каждый год из двух. Значения различались от 28 процентов в случае Германии, до 67 процентов в случае Испании. Ранние тирании и государства Европы и среднего востока быстро сменяли друг друга, причём большинство этих столкновений носили характер геноцида. Экспансия генов всегда имела высшую важность. К примеру, после завоевания Мидианитян, Моисей повелел поступить, по сути, так же, как поступают самцы обезьян-лангуров, демонстрирующие агрессию и генетическую узурпацию:

Итак убейте всех детей мужеского пола, и всех женщин, познавших мужа на мужеском ложе, убейте; а всех детей женского пола, которые не познали мужеского ложа, оставьте в живых для себя. (Числ. 31, 17–18).

И веками позже, фон Клаузевиц призывал своего ученика, принца Прусской короны, по смыслу к тому же, к познанию биологической радости войны:

Будь дерзким и хитрыми в своих планах, решительным и стойким в своих действиях, нацеленных на славный конец, и удача вознаградит твой молодой лоб сверкающей славой, окружит принцессами, и запечатлеет твой образ в сердцах твоих будущих потомков.

Возможность того, что эндемичная война и генетическая узурпация могла быть эффективной силой в групповом отборе, была чётко осознана Чарльзом Дарвином. В “ Происхождении человека ” он предложил выдающуюся модель, предвосхитившую многие элементы современной теории группового отбора:

Итак, если некий мужчина племени умнее других, и изобрел новую ловушку или оружие, или иные средства нападения или защиты, даже в своих собственных интересах, то, не прибегая к принудительному убеждению, мог показать другим членам образец для подражания, которым все могли, следовательно, пользоваться. Вхождение в привычную практику каждого нового навыка в чём-то подобно усилению интеллекта. Если изобретение было важным, это племя могло увеличить свою численность, расширить свой ареал и вытеснить другие племена. И как дальнейшее следствие, племя могло ещё увеличить свою численность и повысить шансы того, что в нём родятся столь же выдающиеся и изобретательные члены. Если такой мужчина передаст своим детям своё умственное превосходство, то шансы на рождение столь же изобретательных членов могли бы быть несколько лучше, а в очень маленьком племени – несомненно лучше. Даже если лично у него не будет детей, то племя всё равно имело бы в своём генотипе эти качества, в чём можно удостовериться на примере скотоводов, которые защитой и разведением семей животных, которые затем забиваются, добились появления у них желаемых ценных качеств.

Дарвин видел, что групповой отбор мог не только усиливать отбор индивидуумов, но мог и противодействовать ему, что временами преобладало, особенно если размер размножающейся группы был невелик, и, следовательно, все в этой группе были недалёкие родственники. В сущности, подобная тема была позже глубоко раскрыта такими авторами как Keith (1949), Bigelow (1969), and Alexander (1971). Эти авторы представляли себе некоторые “благородные” черты человечества, такие как взаимовыручка, альтруизм, патриотизм, мужество на поле боя, и так далее, как генетическое следствие практики ведения войн.

Добавляя дополнительный постулат порогового эффекта, мы можем объяснить, почему процесс этот действовал лишь исключительно в эволюции человека (Wilson, 1972a). Если некое социальное хищное млекопитающее достигнет конкретного уровня интеллекта (а ранние гоминиды, будучи крупными приматами, было особенно предрасположены к этому), то некая группа имела бы возможность сознательно оценивать важность примыкающих социальных групп и иметь с ними дела упорядоченно-интеллигентным образом. Группа могла далее повлиять на соседнюю группу, присоединить ее территорию и увеличить собственную генетическую представительность в метапопуляции, сохранить в памяти племени этот успешный эпизод, повторяя его, расширяя географические пределы его встречаемости и быстро расширить свое влияние далее в метапопуляции. Так примитивные культурные возможности позволили бы распространиться конкретным генам. В ответ культурные возможности могли расширить распространение генов в генотипе метапопуляции. Раз начавшись, такая взаимная поддержка могла быть необратимой. Лишь комбинации генов способны дать превосходящее соответствие в соревновании с агрессивным геноцидом и могли также быть продуктом более эффективной техники агрессии, или иных возможностей реализации геноцида путём тех или иных форм мирных маневров. Как следствие, также возможен умственный и культурный прогресс. Вдобавок к автокаталитичности, такое развитие имеет интересную особенность – необходим отбор эпизодов лишь очень редких, чтобы продолжить отбор индивидуумов. По данной теории, геноцид и геносорбция сильно зависят от частоты появления агрессоров, которые должны появляться лишь изредка в немногих поколениях, чтобы направлять эволюцию. Эти немногие способны поддержать высокие частоты генов истинного альтруизма в группе (смотри главу 5). Изменчивость карты племен и княжеств, оцененная по картам истории ранней Европы и среднего востока (к примеру, атлас McEvedy, 1967) показывает достаточную величину дифференциации состояния групп для достижения данного эффекта. Более того, следует ожидать, что некоторые изолированные культуры будут избегать этого процесса для отдельных поколений, в сущности, временно возвращаясь к состоянию, которое этнографы классифицируют как состояние мира.

МНОГОФАКТОРНЫЕ СИСТЕМЫ

Каждый из вышеупомянутых механизмов по отдельности предположительно мог бы быть достаточным фактором социальной эволюции. Но их намного больше одного, и все действуют совместно, с различной силой и в сложном взаимодействии. Следовательно, наиболее реалистичная модель может быть вполне кибернетической, с причинами и следствиями, которые меняются местами в субциклах, в большой степени перекрывающихся. Одна такая схема, предложенная Adams (1966) для появления государств и городских сообществ, представлена на рис. 26-8. Излишне говорить, что уравнения для перевода в эту и подобные модели не написаны, и величины коэффициентов нельзя даже предположить для современной эпохи.

Рисунок 26-8. Мультифакторная модель происхождения государств и городских сообществ. (Заимствовано из: Flannery, 1972 на основе: Adams, 1966).

Как в однофакторных, так и в мультифакторных моделях социальной эволюции постулируется рост силы действия внутренних факторов. Этот сдвиг рассматривается как базис двухстадийного ускорения, упомянутого ранее. В начале эволюции гоминид, первоначальным двигателем эволюции было давление факторов внешней среды, такое же, какое двигает социальную эволюцию других животных видов. В некий момент, что представляется разумным предположением, гоминиды претерпели две фазы адаптации в своём развитии: первая вызвана переходом к жизни на открытых пространствах и к питанию семенами, и вторая, являющаяся преадаптацией анатомических и психических перемен, связанных с питанием семенами, вызвана переходом к охоте на крупных млекопитающих. Охота на крупную дичь вызывала дальнейший рост умственных способностей и совершенствование социальной организации, что подвело гоминид к порогу автокатализа – фазе эволюции, зависящей уже от внутренних причин. Эта вторая фаза – именно та, в которой появились наиболее выдающиеся особенности человека. Однако из давления этих особенностей я не хотел бы выводить последующую независимость социальной эволюции от факторов внешней среды. Железные законы демографии всё ещё сдерживают расширение популяции гоминид, и наиболее захватывающие культурные достижения появлялись как изобретение новых способов управления окружающей средой. Случилось так, что ментальные и социальные перемены пришли к большей зависимости от внутренней реорганизации и к меньшей – от прямых воздействий окружающей среды. Короче – социальная эволюция получила свой собственный мотор.

Дата добавления: 2015-07-15