Культура, ритуалы и религия

Зачатки культуры имеются, кроме человека, и у других высших приматов, в том числе, у японской макаки и у шимпанзе; но только у человека культура получила настолько полное развитие, что ею пронизаны буквально все аспекты его жизнедеятельности. Этнографические характеристики генетически прописаны нечетко, результатом чего является огромное разнообразие описываемых сообществ. Недостаточная определенность не означает, что культура совершенно не зависит от генетических характеристик и свойств. Развивалась собственно способность к культуре; в действительности можно говорить о присущей обществу упорной тенденции к формированию культуры в той или иной возможной форме. Робин Фокс (Robin Fox, 1971) излагает этот аргумент в следующем виде. Если бы эксперименты фараона Псамметиха и короля Шотландии Джеймса IV увенчались успехом и воспитываемые в изоляции дети каким-то образом выросли здоровыми,

я не сомневаюсь в том, что они могли бы говорить и теоретически со временем они или их потомки создали бы и развили свой язык – несмотря на то, что их никогда не учили ни одному языку. Более того, этот язык, хотя он был бы совершенно отличным от всех известных нам языков, поддавался бы анализу на базе тех же методов, которыми пользуются лингвисты для анализа других языков, и переводу на все известные языки. Но я бы развил этот аргумент еще дальше. Если бы наши новоиспеченные Адам и Ева могли выжить и иметь потомство – по-прежнему изолированные от влияния каких бы то ни было культур – то, в конце концов, они бы создали общество, в котором были бы: свои законы о собственности; правила, запрещающие инцест и регулирующие заключение браков; обычаи, регламентирующие различные табу и запреты; методы разрешения споров с минимальным кровопролитием; вера в сверхъестественное с соответствующими ритуальными действиями; система социального статуса и способов его проявления; церемонии посвящения молодых людей во взрослую жизнь; обычаи, принятые при ухаживании, включая применяемые женщинами способы украшения; системы символического украшения тела в общем; определенные мужские мероприятия и объединения, участие в которых женщин не допускается; различного рода азартные игры; промышленность, производящая оружие и орудия труда; мифы и легенды; танцы; внебрачные связи; а также, в различной дозировке – убийства, самоубийства, гомосексуализм, шизофрения, психозы и неврозы, а также различные доктора, извлекающие выгоду либо лечащие все это – в зависимости от того, с какой точки зрения на это посмотреть.

Культуру, в том числе наиболее блистательные и впечатляющие ее проявления в виде ритуальных и религиозных служб, можно интерпретировать как иерархическую систему приспособлений и устройств для отслеживания параметров среды. В главе 7 в качестве такой системы была описана совокупность биологических ответов – от сверхбыстрых биохимических реакций, протекающих за долю секунды, до замены одних аллелей генов другими, для чего требуется жизнь нескольких поколений. Тогда на этой схеме культура заняла место на “медленном” конце временной шкалы. Сейчас эту концепцию можно расширить. В той мере, в какой характерные особенности культуры являются негенетическими (ненаследственными), они могут быть отделены от биологической системы и расположены рядом с ней в качестве вспомогательной системы. Диапазон системы отслеживания исключительно по культурным параметрам почти полностью соответствует “медленному” сегменту системы отслеживания по биологическим параметрам и ранжируется от нескольких дней до поколений. К самым быстрым культурным откликам в промышленных цивилизациях относятся мода в одежде и стиле речи. Несколько более медленными являются политическая идеология и отношение общества к другим странам, а медленнее всего изменяются табу на кровосмесительные браки, а также вера и неверие в тех или иных небесных богов. Можно предположить, что культурные характеристики в большинстве своем адаптивны в дарвиновском смысле этого слова, даже если для каких-то из них этот процесс происходит опосредованно через выживание наиболее совершенно приспособленной социальной группы (Washburn and Howell, 1960; Masters, 1970). Второе предположение, которое стоит рассмотреть, чтобы завершить нашу биологическую аналогию, заключается в следующем: скорость изменения каждой конкретной совокупности поведенческих реакций в культуре отражает скорость изменения характеристик среды, с которыми связаны эти поведенческие реакции.

Формы культуры, которые изменяются медленно, имеют тенденцию к превращению в ритуал. Некоторые ученые-обществоведы провели аналогию между церемониями, принятыми в человеческом обществе, и тем, как в процессе коммуникации ведут себя животные. Это неверно. Большинство коммуникативных проявлений у животных является сигналами, значение которых весьма ограничено. Они соответствуют позам, выражениям лица, простейшим звукам человеческого параязыка. Лишь немногие проявления в поведении животных, такие, как самые сложные формы полового привлечения и перемены гнездования у птиц, являются настолько сложными и искусными, что подчас зоологи описывают их как “церемонии”. Но даже в этих случаях подобное сравнение неверно. В большинстве своем человеческие ритуалы имеют более глубокое значение, чем всего лишь непосредственная передача определенного сигнала. Как подчеркивал Дюркгейм (Durkheim), они не просто являются определенной меткой, но и заново подтверждают и обновляют моральные ценности данного общества.

Священные (духовные) ритуалы являются наиболее ярким примером ритуалов, принятых в человеческом обществе. В своих простейших формах они связаны с магией – активной попыткой манипулировать природой и богами. Росписи эпохи верхнего палеолита, найденные в пещерах Западной Европы, демонстрируют пристрастие к охоте на диких животных. На множестве рисунков изображены сцены охоты, с копьями и стрелами, вонзенными в тела жертв. На других рисунках изображаются люди, танцующие в шкурах и масках животных или стоящие перед животными со склоненными головами. Возможно, функциональным назначением этих рисунков было колдовство, основанное на внушении, логика которого заключается в том, что если сделать что-то с изображением, то же самое произойдет и с его прототипом в реальности. Такое упреждающее действие сравнимо с движениями демонстрации намерений у животных, которые в процессе эволюции зачастую ритуализировались, превращаясь в коммуникативные сигналы. “Виляющий” танец пчелы, напомним, является повторением в миниатюре того пути, который надо пролететь от гнезда до источника пищи. Примитивный человек, очевидно, с легкостью понимал, что означает это сложное поведение животных. Магией занимались, а в некоторых обществах и поныне занимаются особые люди, которых могли называть по-разному: шаманами, колдунами, знахарями. Считалось, что только они обладают тайным знанием и властью и могут иметь дело со сверхъестественными силами; эти люди зачастую обладали большим влиянием, чем вожди племени.

В формальной религии sensu stricto имеется много элементов магии, но она сосредотачивается на более глубоких, с более сильной родовой ориентацией верованиях. На уровне обрядов она проявляется в создании мифов, ритуалах умиротворения богов, в санкционировании принятых в обществе нравственных норм. Вместо шамана, управляющего физическими силами, существует священник, который сообщается с богами и молит их о милости в награду за почитание, жертвоприношения, а также надлежащее праведное поведение членов племени (сообщества). В более сложно устроенных сообществах государственное устройство и религия всегда естественным образом взаимосвязаны. Власть по праву помазанника божьего принадлежит королям, но высшее духовенство часто правит королями в силу того, что боги стоят выше королей.

Существует разумная гипотеза, согласно которой магия и тотемизм представляли собой результат непосредственной адаптации к среде и в общественной эволюции предшествовали религии как таковой. Сакральные традиции в человеческих обществах существуют практически повсеместно. Так же, как и мифы, объясняющие происхождение человека или, по крайней мере, то, какое отношение данный род имеет ко всему остальному миру. Но вера в небесных богов не является повсеместно распространенной. Всего у 28 из 81, то есть всего у 35 процентов сообществ, живших охотой и собирательством и изученных Уайтингом (Whiting, 1968), религиозные традиции предполагали веру в небесных богов. Концепция живого, нравственного бога, сотворившего мир, распространена еще меньше. Более того, эта концепция чаще всего свойственна тем обществам, которые ведут пастушеский образ жизни. Чем больше общество зависит от скотоводства, тем выше вероятность того, что для этого общества будет свойственна вера в бога-пастыря иудейско-христианского типа (см. табл. 26-3). В обществах других типов подобная вера встречается в 10 процентах случаев или еще реже. Кроме того, в монотеистических религиях Бог – всегда мужского пола. У этой сильно выраженной патриархальной тенденции есть несколько культурных предпосылок (Lenski and Lenski, 1970). Пастушеские общества в высшей степени мобильны, имеют четкую организацию и зачастую военизированы – то есть обладают чертами, изменяющими баланс власти в обществе в пользу мужчин. Важно также то, что скотоводство, составляющее основу экономики общества, является преимущественно мужской обязанностью. Так как иудеи были изначально пастушеским народом, в Библии Господь называется пастырем, а избранный народ – его овцами. Ислам – одна из самых строгих из существующих монотеистических вер – дал начало раннему государству, объединявшему скотоводческие народы Арабского полуострова. Тесная связь пастуха с его стадом, очевидно, создает микрокосм, в котором неизбежно возникают более глубокие размышления об отношении между человеком и силами, что стоят над ним.

Таблица 26-3. Религиозные верования в 66 земледельческих обществах, распределенных по группам в зависимости от доли скотоводства в их продовольственном обеспечении (по: Human Societies, by G. and Jean Lenski, 1970).

Доля скотоводства в продовольственном обеспечении, %	Доля обществ, верующих в живого нравственного Бога-творца	Количество обществ
36–45
26–35
16–25
6–15

Хотя антропология становится все более и более сложной, она все же пока не дала повода ставить под сомнение заключение Макса Вебера о том, что более простые религии сводятся к поиску сверхъестественных сил, которые могут обеспечить получение совершенно мирских, земных благ – долгой жизни, достатка земли и пищи, избежания физических катастроф, а также поражения врагов. Формой группового выбора является и соперничество между различными религиозными сектами. Те из них, которые смогут привлечь последователей, выживут; те, что не смогут – нет. Следовательно, религии, как и другие институты человеческого общества, развиваются с целью содействия дальнейшему процветанию своих сторонников. Так как демографическое преимущество (преимущество в численности по сравнению с другими группами) получает вся группа в целом, это преимущество можно обеспечить отчасти посредством альтруизма и эксплуатации – средств, в результате применения которых определенные сегменты общества получат выгоду за счет других. И наоборот, демографическое преимущество может быть совокупностью в целом возросших индивидуальных способностей к адаптации (приспособленности). Возникшая в результате разница в социальных условиях будет разницей между более угнетающими и более благоприятствующими религиями. Возможно, все религии в определенной степени являются угнетающими, особенно если они пользуются поддержкой со стороны главы племени и различных сословий. Эту тенденцию еще более усиливает борьба и соперничество между различными обществами, так как религия с успехом можно приспособить к нуждам войны и экономического развития.

Неизменный парадокс религии состоит в том, что во многом суть ее представляется явным обманом, и все-таки религия остается движущей силой во всех обществах. Человек предпочитает верить, а не знать, и, как сказал Ницше, иметь в качестве цели пустоту, чем вообще не иметь цели. В конце века Дюркгейм опроверг представление о том, что такую силу можно на самом деле извлечь из “сотканных иллюзий”. И с тех самых пор ученые-обществоведы ищут свой психологический Розеттский камень, который должен дать ключ к раскрытию глубоко сокрытых тайных истин религиозного мышления. В своем проницательном аналитическом исследовании по данному вопросу Раппапорт (Rappaport, 1971) предположил, что буквально все формы духовных (сакральных) обычаев используются в коммуникативных целях. Кроме выполнения такой задачи, как институционализация моральных ценностей сообщества, эти церемонии могут давать информацию о силе и благосостоянии родов и семейств. У марингов (maring) Новой Гвинеи ни главы родов, ни какие-либо другие лидеры не могут приказать мужчинам племени доказать свою верность и принять участие в войне. Группа начинает исполнять ритуальный танец, и каждый из мужчин выражает свое желание оказать поддержку в военных действиях, вступая или не вступая в этот танец. Мощь военного консорциума можно определить, буквально пересчитав имеющихся воинов по головам. В более развитых сообществах той же цели служат военные парады, украшенные соответствующей атрибутикой и ритуалами государственной религии. Знаменитые церемонии индейцев Северо-Западного побережья позволяют членам общества продемонстрировать уровень своего благосостояния, раздавая определенное пропорциональное количество вещей бесплатно, в виде милостыни. Ритуалы также позволяют упорядочить взаимоотношения, в которых иначе была бы ненужная двусмысленность и неопределенность. Лучшими примерами этой модели коммуникаций являются rites de passage – церемонии посвящения. По мере взросления мальчика, его превращение из ребенка во взрослого происходит очень постепенно и в биологическом, и в психологическом смысле. Порой он будет вести себя как ребенок, хотя более адекватным с его стороны было бы взрослое поведение, и наоборот. Общество испытывает определенные проблемы в том, так или иначе следует его квалифицировать. Обряд посвящения устраняет эту неопределенность, произвольно изменяя классификацию и вместо непрерывного градиента вводя дихотомическое разделение. Кроме того, обряд служит для упрочения связей юноши с принимающей его группой взрослых.

Освятить, сделать священным какой-либо обычай или положение – значит, подтвердить, что они стоят вне сомнений, и установить наказание для любого, кто посмеет против них возражать. Духовное настолько отделено от мирского в повседневной жизни, что одно только повторение, воспроизведение его в неподобающей обстановке является нарушением, грехом. Такая крайняя степень санкционирования – суть любой религии – сопутствует тем традициям и догмам, которые обслуживают наиболее важные интересы данной группы. Сакральными ритуалами человека подготавливают к высшему служению и самопожертвованию. Под мощным воздействием особого языка, специальных костюмов, а также сакральных танцев и музыки, которые так точно воздействуют на эмоциональные центры человека, он получает “религиозный опыт”. Он готов доказывать свою преданность роду и семье, проявлять милосердие, посвящать себя духовному служению, отправляться на охоту, участвовать в сражении, умереть за Бога и страну. Deus vult – таким был воинственный клич участников первого крестового похода. Так повелел Бог, но весь основной выигрыш достался на долю суммарной дарвиновской приспособленности рода (племени) – именно она становится здесь основным “благоприобретателем”, пусть и незаметным.

Генри Бергсон (Henri Bergson) был первым, кто дал определение второй силы, обуславливающей формализацию морали и религии. Чрезвычайная пластичность социального поведения людей представляет одновременно и могущественную силу, и реальную опасность. Если бы каждая семья сама вырабатывала и устанавливала для себя правила поведения, результатом была бы невыносимая постоянная смена традиций и растущий хаос. Для противодействия эгоистичному поведению и “растворяющей способности” духовных и интеллектуальных лидеров, каждое сообщество должно иметь свой кодекс, систему значимых символов и ценностей. В широком смысле буквально любая совокупность соглашений лучше, чем вообще никакой. Так как действуют произвольно выбранные кодексы, организация имеет тенденцию быть неэффективной и искаженной излишней пристрастностью. Как это в краткой форме выражено у Раппапорта: “Освящение превращает произвольное в необходимое, и регулирующие механизмы, которые являются произвольными, скорее всего, окажутся освящены”. Процесс порождает критику, и в обществах с наиболее высокими уровнями грамотности и самосознания появляются мечтатели и революционеры, настроенные на изменение системы. Реформаторство сталкивается с подавлением и репрессиями, потому что в той степени, в какой правила являются освященными и мифологизированными, для большинства людей они находятся вне сомнений, а несогласие с ними определяется как богохульство.

Это приводит нас к вопросу, который в значительной степени биологический по сути своей: к вопросу об эволюции способности человека к индоктринации (Campbell, 1972). Человеческие существа поддаются индоктринации до смешного легко – они сами ищут этого. Если предположить в качестве аргумента, что способность к индоктринации может эволюционировать, то на каком уровне имеет место естественный отбор? Один крайний вариант заключается в том, что единицей отбора является группа. Когда ее соответствие остальному обществу становится слишком слабым, группа вымирает. При таком варианте эгоцентрически настроенные индивидуалисты–члены общества одерживают верх и быстро увеличивают свою численность за счет других. Но их растущее господство увеличивает уязвимость общества и ускоряет его вымирание. На место исчезнувших приходят общества с более высокой частотностью конформистских генов, увеличивая таким образом общую частоту встречаемости генов в метапопуляции обществ. Распространение генов будет происходить быстрее, если метапопуляция (например, комплекс племен) одновременно будет также увеличиваться в размере. Формальные модели этого процесса показывают, что если скорость вымирания общества достаточно высока по отношению к интенсивности нейтрализующего индивидуального отбора, то частота встречаемости генов альтруизма может увеличиться и стать умеренно высокой. Гены должны быть такие, чтобы они благотворно сказывались на способности к индоктринации, даже за счет членов общества–носителей этих генов. Например, готовность идти на смерть в бою может быть полезной для выживания группы благодаря тем генам, которые делают возможным проявление губительной военной дисциплины. Гипотеза группового отбора достаточно хорошо объясняет эволюцию восприимчивости к индоктринации.

В равной степени хорошо ее объясняет конкурирующая гипотеза отбора на индивидуальном уровне. Согласно этой гипотезе, способность каждого отдельного человека к конформизму позволяет всем людям вместе пользоваться благами и преимуществами членства в одном обществе с минимальным риском и оптимальными энергозатратами. Хотя их эгоцентричные конкуренты могут на какой-то момент добиться преимущества, в долгосрочной перспективе они проигрывают из-за своего остракизма и репрессивных проявлений. Конформисты совершают альтруистические акты, возможно, даже рискуют собственной жизнью, не из-за того, что на групповом уровне произошел отбор генов самоотречения, а потому, что время от времени группа может воспользоваться преимуществами восприимчивости к индоктринации, которая в других случаях благоприятна для личности.

Эти две гипотезы не являются взаимоисключающими. Групповой и индивидуальный отбор могут подкреплять друг друга. Если война требует спартанских качеств и приводит к гибели некоторых воинов, победа может с лихвой вознаградить тех, кто выживет, новыми землями, властью и возросшими возможностями продолжения рода. Среднестатистический человек выходит победителем в игре под названием “совокупная приспособленность”, получая выгоду потому, что совместными усилиями всех участников среднестатистическому члену общества достается больше благ, чем он сам мог бы вложить. (Более полное обсуждение социологии религии см.: E. O. Wilson, 1978).

Этика

Ученые и гуманитарии должны одновременно задуматься над тем, не пришла ли пора на время забрать этику из рук философов и “биологизировать” ее. В настоящее время предмет исчерпывается несколькими весьма разобщенными теоретическими построениями. Первое – этический интуитивизм, понятие о том, что разум обладает непосредственным знанием того, что истинно и что ложно, и что это знание разум может формализовать с помощью логики и перевести на язык законов и норм общественной деятельности. Чистейшей концепцией, которой долгое время руководствовалась гражданская мысль Запада, является теория общественного договора, сформулированная Локком, Руссо и Кантом. В наше время эта концепция обновлена и включена в качестве компонента цельной философской системы Джоном Ролзом (John Rawls, 1971). Его основная идея заключается в том, что справедливость и правосудие должны быть не просто частью системы государственного управления, но объектом первоначального, основного контракта. Принципы, которые Ролзом названы “справедливость как честность” (распределительная справедливость) – это принципы, на которых остановили бы свой выбор свободные и разумно мыслящие люди, если бы они образовывали общественное объединение на условиях равной выгоды и хотели бы определить фундаментальные правила своего союза. Оценивая правомерность принятых впоследствии законов и правил поведения, необходимо проверять их на соответствие тем самым изначально принятым неоспоримым фундаментальным правилам.

Ахиллесовой пятой в положениях интуитивизма является то, что он полагается на эмоциональные суждения, производимые головным мозгом, как будто обращаться с этим органом следует как с “черным ящиком”. Хотя мало кто будет возражать против того, что справедливость как честность по отношению ко всем – это идеальное состояние освобожденных от телесной оболочки, абстрактных душ, эта концепция не имеет никакой объясняющей и прогнозирующей силы в отношении мира человеческих существ. Она и не рассматривает основных последствий строгого соблюдения положений этой теории для среды или для генетического фонда. Возможно, в настоящем тысячелетии объяснения и предсказания не понадобятся. Но это маловероятно – генотип человека и экосистемы, в которых он обитает, отличаются огромным разнообразием характеристик. В любом случае, полное исследование механизмов высшей нервной деятельности, имеющих отношение к созданию этических суждений, необходимо и уже проводится. Примером является создание второй теоретической модели, которую можно назвать этическим бихевиоризмом. В основе ее лежит предположение, которое наиболее полно было высказано Скоттом (J. F. Scott, 1971): моральные обязательства полностью усваиваются в процессе обучения, причем основным механизмом является “выработка условных рефлексов” в процессе обучения методом проб и ошибок. Другими словами, дети просто усваивают поведенческие нормы, принятые в обществе. Этой теории противостоит эволюционно-генетическая теория нравственного поведения. Наиболее убедительно с помощью документальных доказательств ее подтвердил Лоуренс Колберг (Lawrence Kohlberg, 1969). Колберг – структуралист, находящийся, в частности, под явным влиянием Пиаже (женевской школы генетической психологии – прим. перев. А.В.), а потому он еще не был связан с остальной биологией. Для обозначения общей концепции Пиаже пользовался выражением “генетическая эпистемология”, а Колберг – “когнитивно-эволюционная”. Однако результаты исследований обоих в конце концов войдут в сферу расширенной эволюционной биологии и генетики. Метод Колберга заключался в том, чтобы записывать и классифицировать вербальные ответные реакции детей в процессе решения морально-этических задач. Он разграничил шесть последовательных стадий развития нравственно-этического мышления, через которые может проходить личность в процессе своего умственного и психического созревания. Ребенок начинает со стадии первоначально полной зависимости от внешнего контроля и управления и доходит до стадии все большего усложнения внутренне усвоенных норм и стандартов (см. табл. 26-4). До сих пор не был исследован вопрос о том, насколько пластичными и гибкими являются основополагающие законы и правила. Не оценена их межкультурная изменчивость а, следовательно, не определена их наследуемость. Различие между этическим бихевиоризмом и нынешней версией эволюционно-генетического анализа заключается в том, что первая теория постулирует механизм (выработка оперантного условного рефлекса) без каких бы то ни было доказательств, а последняя представляет доказательства, не оговаривая никаких механизмов. В основе этого несоответствия нет никакой концептуальной проблемы. Изучение нравственного развития – это всего лишь более усложненный и менее поддающийся обработке вариант проблемы генетической изменчивости (см. главу 2). При разрастании массива данных можно ожидать объединения этих двух подходов с формированием более или менее четкого метода из области генетики поведения.

Таблица 26-4. Классификация морально-нравственных суждений по уровням и стадиям развития (на основе данных Колберга; Kohlberg, 1969).

Уровень	Основа морально-нравственного суждения	Стадия развития
I	Нравственная ценностная установка определяется наказанием и поощрением	1. Послушание, подчинение правилам и власти во избежание наказания
2. Конформизм, соответствие нормам с целью получения вознаграждения и взаимовыгодного обмена
II	Нравственная ценностная установка состоит в том, чтобы исполнять правильную роль, соблюдать установленный порядок и оправдывать ожидания других людей	3. Установка “ай да молодец”: конформизм с целью избежать недовольства и отрицания со стороны других
4. Установка на исполнение обязанностей: конформизм с целью избежать осуждения со стороны властей, нарушения порядка и последующего обвинения
III	Нравственная ценностная установка заключается в том, чтобы соответствовать общим нормам и стандартам, соглашаясь с соответствующими правами и обязанностями	5. Правовая установка: признание важности и ценности контрактов, определенный произвол в создании правил для обеспечения общего блага.
6. Установка по совести или по принципам: верность принципам свободы выбора, которые могут иметь приоритет над законом, если соблюдение и применение закона приносит больше вреда, чем пользы.

Даже если бы завтра решение проблемы было найдено, важная ее часть, тем не менее, оставалась бы неразрешенной. Это – генетическая эволюция морали. В первой главе этой книги я говорил о том, что философы, рассуждающие о проблемах морали и нравственности, интуитивно воспринимают этические каноны морали, полагаясь на реакции эмоциональных центров своей собственной гипоталамной системы. То же самое справедливо и в отношении эволюционистов, хотя сами они против этого категорически возражают. Смысл правил и канонов можно расшифровать, только если интерпретировать деятельность эмоциональных центров как проявление биологической адаптации. В некоторых аспектах эта деятельность, вероятно, устаревает, становясь пережитком приспосабливаемости к самой примитивной форме родовой организации. В каких-то аспектах она находится буквально в statu nascendi, образуя новые и быстро изменяющиеся формы адаптации к сельскохозяйственной и городской жизни. Возникающая в результате путаница усиливается другими факторами. В той мере, в какой односторонне альтруистичные гены сформировались в популяции в процессе группового отбора, противостоять им будут аллеломорфы, успешно прошедшие отбор на индивидуальном уровне. Конфликт импульсов, управляемых различными генными структурами, будет, вероятно, распространен в популяции широко, поскольку из современной теории следует, что гены сохраняются лучше всего в состоянии сбалансированного полиморфизма (глава 5). Амбивалентность морали будет в дальнейшем еще больше усилена тем обстоятельством, что существование определенной схемы, системы этических норм, связанных с половой и возрастной принадлежностью, может обеспечивать большую генетическую приспособленность, чем один-единственный кодекс морального поведения, применяемый одинаково ко всем половозрастным группам. Таким образом можно объяснить некоторые различия в стадиях, описанных Колбергом. Например, основанная на личных принципах самоцентристская позиция и относительное нежелание совершать альтруистические акты маленьких детей должны обеспечивать им определенное преимущество. Точно так же молодежь и подростки одного пола должны быть связаны более крепкими узами со своими ровесниками, а потому они, как правило, чувствительны к одобрению, выражаемому сверстниками. Причина в том, что в этот период наибольшее преимущество связано с формированием альянсов и повышением социального статуса – в отличие от более поздних периодов, когда половая и родительская мораль становится наиважнейшей детерминантой приспособленности. Генетически запрограммированные конфликты между представителями различных полов и между отцами и детьми по типу, описываемому моделями Трайверса (главы 15 и 16), также, вероятно, способствуют закреплению возрастных различий в моральных обязательствах различных видов и степеней. Наконец, моральные требования отдельных людей на ранних фазах колониального роста должны различаться по многим параметрам от требований людей, живущих в условиях демографического равновесия или в периоды перенаселения. Метапопуляции с высокими уровнями r-угасания будут иметь тенденцию к генетическому разнообразию и отличию от других видов популяции в своем этическом поведении (см. главу 5).

Если такая теория врожденного морального плюрализма хотя бы в какой-то мере соответствует истине, то необходимость эволюционного подхода к морали и этике самоочевидна. Должно быть также ясно, что ни одну отдельно взятую совокупность моральных требований и стандартов нельзя применять одинаково ко всем человеческим популяциям, за исключением классов, образованных по половозрастным признакам в рамках каждой популяции. Применить единый кодекс, таким образом, значит создать сложные, трудноразрешимые моральные дилеммы – такими, безусловно, является современное состояние человечества. (Более полное обсуждение применения социобиологии в сфере этики и антропологии опубл. в: Wilson, 1978; Stent, ed., 1978).

Дата добавления: 2015-07-15