Глава XVII.

С трудом, приведя себя в некое подобие порядка, выхожу на улицу. Дождь не так давно окончился. На улице не по-осеннему тепло, а ведь уже самый конец сентября.

В сторону Октябрьской, через которую езжу обычно, решаю не идти. Толкаться в плотном людском потоке, что на улице, что в транспорте, в час пик – не самая приятная вещь. Так что не делаю над собой усилий, заставляя погрузиться в подземелье метрополитена, и прогулочным шагом двигаюсь в направлении Красной Площади, там машину поймаю и доеду до дома.

Замоскворечье. Тихие аккуратненькие улочки и переулки, расползающиеся по спирально-веерному принципу. Родные, греющие душу названия: Ордынка, Полянка, Пятницкая. Эти места исхожены несметное количество раз. Ощущаю себя здесь по-домашнему. Да, впрочем, в определенной мере это так и есть. Ведь “память поколений” существует и я это, едва ли не физически ощущаю, а тут жили многие поколения моих предков.

Это в детстве я, как житель окраин, совершенно не знал Москвы, за что меня упрекал отец. И пытался понатаскать, водя по улицам, скверам и дворам Центра, показывая достопримечательности. Всё это сопровождалась рассказами, легендами и преданиями старины глубокой, которые батя, коренной житель Центра, слышал ещё в своём детстве. Так я и влюбился в Столицу, а особенно в Замоскворечье. Но, будучи слепым ведомым, так и не мог запомнить расположения, вполне мог заблудиться, что сейчас и представить-то смешно – ныне зазубрил всё до последнего закоулка.

Говорящие названия улиц окунают в историю, рассказывая о прежнем укладе. Вот здесь проходили, шедшие на Москву татарские Орды. И если, читая, скупые учебники, те времена кажутся сказочно далёкими. То, находясь на местах тех самых событий, воспринимаешь это много ближе. И даже не надо большого воображения. Сам воздух, словно, напоен воспоминаниями.

Возможность ощущать величие и красоту истории это конечно хорошо, но, увы, всё в большей степени, только прошлое здесь и остаётся. Мёртвое прошлое, а не живое настоящее, которое уходит вместе с коренными жителями. Каждая эпоха постаралась отметиться в Замоскворечье своими архитектурными изысками. Ансамбль, казалось бы, не совместимых стилей присутствует в постройках. А сами эти строения всё чаще пустуют. Коренных москвичей повыселяли во всякие Бутово и Бирюлёво. А сердце Москвы стараются наполнить чуждой кровью. Но не будет оно биться, после таких манипуляций, не сможет!

Сплошь офисы кругом, да раздолье для лимиты, имеющей деньги. Которые, прожив тут, 5-6 лет, считают себя уже “москвичами”. Любому деятелю “культуры” (точнее, разлагающей мозг антикультуры), финансов и прочего, стало обязательным приобрести себе квартиру в 5 минутах ходьбы от Кремля. А потом порассуждать с умным видом отвлечённого философа, о рвачестве и некультурности жителей Столицы. Которые, якобы, злы и думают только о деньгах - по своим собратьям-приезжим, вы так судите!

В общем, всех хочется запихнуть в топку и разжечь огонь поярче…как обычно. Но сейчас эта безлюдность мне на руку. Иду и некому меня раздражать. Тишина. Слышу шум своих шагов по грязному побитому асфальту, и только редкое дребезжание и постукивание проезжающих мимо трамваев, перебивает его. Вдоль дороги, обвисшими гроздьями натянуты множественные гирлянды фонариков. Через каждые два десятка метров они натыкаются на громады рекламных щитов. Лёгкий речной ветерок игриво цепляет с земли редкие опавшие с деревьев листья и разбрасывает их вокруг, словно расшалившийся школьник свои тетрадки.

Низенькие каменные особнячки с гостеприимно раскрытыми ртами арок, приглашают зайти внутрь. Несколько смущённо, стесняясь своей потрёпанности и затёртости, поглядывая на меня пустыми темными глазницами окон. И я сворачиваю.

Через двор проходит длинная деревянная ограда, вдоль, которой набросаны кучи строительного мусора. Сквозь частые дыры и щели проглядывается маленькая церквушка с розоватыми стенами. Странно, никогда раньше её не замечал. Обогнув забор, я выхожу к воротам. Какой-то ветхий и совсем не парадный вход. Я отвешиваю три земных поклона, и захожу на территорию храма.

Слева стоит, подстать общей заброшенности, покосившаяся пристройка, в которой располагается церковная лавка. Такое ощущение, что всё это происходит лет 20 назад, во времена Советской власти. Когда Церковные земли были в руках заводов и складов, “служа на благо народа”. Странно, как вообще храм не снесли, уж больно неудачно располагается. Оглядевшись вокруг, решаю зайти внутрь.

Предварительно покупаю в церковной лавке большую восковую свечку. Старушка-продавщица, по-доброму лучисто на меня смотрит. Видимо радостно, что вот и представитель молодежи зашёл. Хотя и народ всех возрастов в целом, видимо, не слишком активно сюда ходит. Храмов в центре много. Народу мало. Верующих ещё меньше, откуда ж приходу многочисленному взяться!

Я разглядываю продающиеся книги. Среди прочего, продается и моя давняя мечта - Библия, в дорогом кожаном переплёте, написанная на старославянском языке. Прямо какой-то тайной от неё веет. Я перелистал её, бережно переворачивая тяжёлые, хорошей бумаги страницы, и закрыв, перехожу в сам храм.

Он, показавшийся маленьким снаружи, внутри оказался ещё меньше, едва ли не размеров часовенки. Но поразила, какая-то домашность, может, сюда в своё время ходили молиться мои прадеды и прабабки, может, они и сейчас молятся за меня. Искусственное освещение не включено, лишь мерцают во мгле несколько свечек и лампад. Подхожу к иконе Спасителя. Оплавив нижнюю часть своей свечи, вставляю её в подсвечник.

На душе становится, как-то совсем тяжело. Господи, что же со мной происходит?! Я больше не понимаю сам себя! Я не знаю, что мне делать!

Откинув в сторону всё напускное, я искреннее и честно, перестав, хоть здесь, строить из себя неприступного и непробиваемого сверхчеловека, способного снести всё, не проявляя эмоций, падаю на колени, часто-часто осеняя себя крестным знамением, и молюсь.

Если бы я только умел, то мог бы сейчас заплакать. Но, хоть я не делаю этого наружно, это происходит внутри, в душе. Состояние невыносимой боли и жалости к самому себе. Я, со всей своей гордыней и пафосом, лучше всех, зная, что хорошо и что плохо – запутался.

Казалось бы, мечты детства осуществились, я как взрослый, да я и есть уже взрослый. Но почему-то меня это мало радует. Я делаю то, что не люблю, я веду себя так, как не надо. Я хочу казаться честным хотя бы для себя, на остальных мне в массе своей по х.. Я хочу верить что я не изменился, не продался, не… Но это не важно, я действительно стал другой, менялся я постепенно, день за днём и потому ничего не замечал. Но вот теперь, глядя, вспоминая былое, я понимаю, кем я был, но не понимаю, кем стал.

Я прошу Господа послать утешения и спокойствия. Позволить разобраться, что же со мной происходит, что происходит с моей жизнью. Понять от чего всё не так. Успокоить моё томление. И я страстно, как в детстве молюсь. Смешивая слова давно заученных молитв, со своими собственными обращениями. Я вижу лишь лик Спасителя, освещаемый тусклым светом свечи. И этот лик занимает всё пространство. Я не знаю и не чувствую, что происходит кругом. Даже если бы кто-то зашёл в это миг, я бы это не почувствовал. Я как ребёнок, смотрю на эти добрые, с отеческой грустью глаза. И вижу в них сострадание, которое, я и не заслуживаю. Прости, Господи Милосердный!

…При выходе из Церкви, замечаю, что погода переменилась, хотя и пробыл я внутри недолго. И без того не высокое небо, опускается ещё ниже, поглощая собой вершины домов. Плотные мглистые тучи, ускорив своё движение, хаотично бегают, расталкивая и тесня друг друга. Раскатистое звучание грома всё более нарастает. И вот уже небесный свод покрывается сплошным голубым сиянием непрерывно вспыхивающих молний, на так и не успевший просохнуть асфальт падают первые капли влаги - начинается гроза.

Не успеваю я пройти и сотни метров, как лёгкое накрапывание, постепенно усиливавшееся, переходит в ливень. Вода льётся с неба сплошным потоком.

После выхода из Церкви, перемены наметились не только в погоде, но и во мне. В душе забрезжила надежда. И вот теперь, поливаемый дождём, я словно чувствую, как с меня смывается вся тяжесть последнего времени, становится ощутимо легче и спокойнее. Я иду, вдыхая свежий, насыщенный озоном воздух, смотрю вокруг и невнятная, ничем необъяснимая надежда (на что?) зарождается во мне.

Остановившись на Большом Москворечном мосту, смотрю на неспокойные воды Москва-реки, на величественные стены Кремля. С чувством преклонения перед этим величеством. Густые тучи рассосались, и теперь уже синева пробивается сквозь тонкую плёнку сероватых облаков. Я оглядываюсь кругом, восторженно крутя головой, и не могу побороть непроизвольную улыбку. Мне так замечательно легко. И когда над Беклемишевской башней, загорается яркая радуга, со строго очерченными краями, не могу ничего с собой поделать - начинаю смеяться.

Я в голос хохочу на всю улицу. Мощно и раскатисто, подстать громыханию, разбивающихся об асфальт дождевых капель. И я знаю, нет, я просто уверен, что всё будет хорошо! И это не сумасшествие, хоть от меня и шарахаются, спрятавшиеся под зонтами прохожие, это как раз таки эмоциональная разгрузка.

После чего я, миновав Красную Площадь, решаю поймать машину, не смотря на то, что проезд такого расстояния должен обойтись в кругленькую сумму, но ехать на общественном транспорте, нет никакого желания.

Голосование моё, оказывается не продолжительным. Почти сразу же, к тротуару, шипя шинами по воде и вызывая лёгкую волну прилива, причаливает Опель оливкового цвета. Модель почтенного возраста, но в идеальном состоянии, видна забота и уход. А отполированная дождём - она прямо сияет.

Открыв переднюю дверь, я просовываю голову внутрь и обращаюсь к водителю, назвав свой район:

- Четыреста пойдёт?

Тот, не торгуясь, ответил согласием и я, отряхиваясь и отфыркиваясь как, вылезший из реки пудель, запрыгиваю на соседнее сиденье.

- А на улице-то красота, вон и солнце пробивается, глядишь к завтрему, совсем распогодится. А то хмурь надоела. Успеется ещё непогодить, – и водила довольно поглаживает пшеничные усы, второй рукой резко выкручивая руль.

Выглядит, как типичный работяга. Эдакий прямой и бесхитростный. Никогда не обдурит, но и себя в обиду не даст. Ловко маневрируя на дороге, он весело поглядывает на меня:

- У тебя смотрю тоже настроение хорошее?

- Ну, да, только вот вымок весь, но это ничего, переживём, - отвечаю я, зябко ютясь в кресле.

- Ну и правильно, нечего унывать. Сегодня вот анекдот рассказали новый, хочешь послушать?

- Валяйте! – не отказываюсь от предложения.

- Ну, вбегает, значица, мужик в уезжающий поезд и к проводнице: "Я вот билет не успел купить, вот вам 100 долларов, подселите меня к кому-нибудь."

Проводница подселила его в купе к женщине. Через полчаса вылетает женщина вся в слезах, соплях и к проводнице:
- Когда вы мне мужчину подселили - я ничего не сказала! Когда он бухать начал - я тоже промолчала! когда он раздеваться начал - я молчала! Когда он меня раздевать начал - я опять ничего не сказала, но когда он СНЯЛ С МЕНЯ ОЧКИ, ОДЕЛ СЕБЕ НА ЧЛЕН И СКАЗАЛ: "Геннадий, посмотрите какого крокодила мы будем ебать!" - я не выдержала!!!

Закончив, водитель зашёлся в сотрясающем его хохоте, похлопывая себя по колену, словно выбивая пыль из поношенных, затёртых джинс. Я хоть и слышал уже этот анекдот, но всё равно усмехаюсь – забавно.

- Вообще, мало кто в такую погоду попутчиков берёт, уж больно сыро. Салон потом драить, так что спс, что меня подобрали, - благодарю я.

- Да, мне-то не жаль. Деньга, она, брат, в любую погоду нужна. Ты то тоже, наверняка, копеечку зашибал, вот домой возвращаешься. Али, достопримечательностями любовался?

- Первый вариант! Впахивал, потом вот в Церковь заскочил, после неё дождь и зарядил.

- Верующий, штольче?!

- Ну, типа того.

- Тож, дело хорошее. Я сам, правда, далековат от этой темы. В храм не хожу, попам ручки не целую. Но всё ж таки, совсем без веры человеку нельзя. Придёт время может и я, своим умом допетрю. А пока, всей моей веры – вон иконка.

И он мотнул головой в сторону стоящего на приборной доске образа Михаила Архангела. Который я заприметил ещё ранее. Небольшого размера, но видно, что дорогой. И дерево хорошее, и работа качественная, и обрамление с использованием золота и серебра. Водила, отметив моё любопытство, продолжил:

- Это мне мать поставила, а я как-то и не против. Оберегать меня должен, тёзка – Михаил. А тебя, кстати, как звать-величать?

- Сергей, - и я пожимаю, протянутую крепкую мозолистую руку.

Между тем, Михаил, скосил поблёскивающие серые глаза на значок, приколотый у меня на тенниске, на котором красовалась клубная эмблема:

- Болельщик?

- Угу, есть не много, - киваю я.

- Футбол – штука занятная, я вот тоже раньше любил на стадион походить, болел, правда, за другую команду. Старый торпедовец я.

- А почему “болели” в прошедшем времени, уже всё?

- Да, как тебе сказать… - призадумался он. – Футбол тогда был не чета нынешнему, сам молодой был. А теперь? Семья, дети, работа. Как-то уже не до того. Да и не интересно, как нонче играют.

- Ну, знамо дело, каждому своё. А Торпедо уважаю. Хотя сейчас и накуролесили с ним, наворотили делов… Можно сигареткой угоститься? - отвлёкаюсь я, показывая на лежащую возле коробки передач пачку сигарет.

- Да ради Бога. И я вот тоже, пожалуй подымлю.

Прикурив, делаем по несколько глубоких затяжек, заполняя салон голубоватым резким дымом. Водитель, откашлявшись, продолжает:

- Да, я и говорю. Сейчас не то стало – развалили клуб, да что там клуб, весь футбол развалили. На сборную и смотреть сил нет. Позорище! Мы, в своё время, о чемпионствах мечтали, даже не мечтали, а обоснованно верили. Была почва под этими чаяниями. А сейчас? О самом попадании на чемпионат мира мечтаете? На клубном уровне таже беда. Хотя, ЦСКА, недавно взяли Европу. Лигу Чемпионов, чталь?

- Нет, УЕФА, - поправляю я.

- Ну, тоже весомо. Хотя у них пол команды чёрных, россияне, блин… Но, всё-равно, молодцы. Остальные-то, даже и с чёрными не могут.

Я снова расплываюсь в улыбке – вот он, бытовой расизм в действии, здравый и обоснованный.

Так с разговорчивым водилой мы и ехали, пока за окнами не показались родные места. Серые башни многоэтажек, причудливо перемешенные неказистыми хрущёвками. Скудоумие и безвкусица в архитектуре. На улице ни то, что стемнело, но уже начинает опускаться вечерняя тусклость. Дождь закончился и лишь при порывах ветра, с листвы срываются брызги, на набухшую от влаги землю. Осень.

Дата добавления: 2015-07-18