Тестирование П.И. Чайковского 5 страница

Таким образом, слухи, передаваемые Петром Ильичом, можно квалифицировать как сведения из компетентных источников и на вопрос, вслед за ним, ответить положительно.

Ответ. Да.

*

Вопрос 31. Бывает ли, что Вам не спится оттого, что разные мысли лезут Вам в голову?

Размышления. Вопрос коррелирует с вопросом № 57: «Страдаете ли Вы от бессонницы?» Не вдаваясь здесь в подробности причин привычных для Чайковского бессонных ночей, укажем лишь на одну, а именно ту, что обозначена в вопросе № 31. Вот и примеры этих разных мыслей, от которых Петру Ильичу не спалось.

Обратимся к истории создания Чайковским симфонии № 1 «Зимние грезы», ор. 13, g-moll. Вспоминает Модест Ильич: «Начал он сочинять ее весною [1866 г.] в Москве и тогда уже считал ее первой и главной причиной расстройства нервов и бессонных ночей. Происходило это отчасти от непривычки к композиторским приемам и понятного смущения при первой большой работе после окончания курса в консерватории; отчасти по той неисповедимой случайности, по которой одно произведение дается легко, другое с трудом и усилием; но, самым вероятным образом, оттого, что он писал эту симфонию не только днем, но и по ночам. <…> Ненормальный труд убивал сон, а бессонные ночи парализовали энергию и творческие силы. В конце июля все это разразилось припадками страшного нервного расстройства, такого, какое уже больше не повторялось ни разу в жизни» [ЖЧ, I, с. 248]. Дополним воспоминания младшего брата собственными словами Петра Ильича. Описывая свой распорядок дня, он пишет брату Анатолию: «Домой всегда возвращаюсь часов в 12; пишу письма или симфонию, а в постели долго читаю. Сплю в последнее время отвратительно: мои апоплексические ударики[21] возобновились с большей силой, чем когда-либо, и я теперь уже, ложась спать, всегда знаю, будут они у меня или нет, и в первом случае стараюсь не спать» [ЧПСС, V, № 92, с. 108]. В дальнейшем, основываясь на своем горьком опыте, Петр Ильич взял себе за правило никогда не работать по ночам.

Из письма к Н.Ф. фон Мекк от 24 декабря 1877 г./5 января 1878 г.: «Дорогой мой друг! Я многого не досказал Вам сегодня в письме. Наступила ночь, мне не спится, и я сажусь еще немножко поговорить с Вами» [ЧМ, I, № 72, с. 139].

Из дневника, 4 июля 1886 г.: «Эмма (Жентон. – Е.П.) так меня рассердила (таинственно врученное письмо и вопрос за что я на нее сердит?), что я долго заснуть не мог <…>» [91, с. 76].

Можно было бы и еще привести подобные примеры, но, думается, для вопроса в формулировке бывает ли? достаточно сказанного.

Что же касается ответа на вопрос № 57, то, акцентируя в вопросе глагол страдаете ли, приведем некоторые характерные дневниковые записи: «Мучительная ночь» [Там же, с. 79], «Тяжелый, с головной болью сон» [Там же, с. 80], «сон был плохой. Что-то вроде зуда крапивной лихорадки во всем теле мучило меня» [Там же, с. 158]. Уместны здесь будут и следующие фрагменты из писем к Н.Ф. фон Мекк: «Самое неприятное было то, что я потерял было сон, засыпал с трудом, с кошмарами, со вздрагиваниями и замираниями» [ЧМ, I, № 49, с. 82]; «Нервы расшатались; вот уже две ночи, что я не сплю, а сегодня у меня были обычные нервные замирания, которых я смертельно боюсь» [Там же, № 103, с. 224].

Ответ на вопрос 31. Да.

Ответ на вопрос 57. Да.

*

Вопрос 32. Если Вы хотите узнать о чем-нибудь, то Вы предпочитаете прочитать об этом в книге, чем спросить у друзей?

Размышления. Вопрос пересекается с вопросами №№ 15 и 20. Однако при кажущейся очевидности ответа он все же не так прост. Ведь речь здесь идет об отношении к друзьям, без общения с которыми Петр Ильич себя не мыслил. В таком случае логично было бы предположить, что и книгу он не предпочел бы друзьям.

Еще раз вчитаемся в вопрос: «Если Вы хотите узнать о чем-нибудь…». Что подразумевает здесь автор вопроса: получить информацию или выяснить мнение друга по какому-либо поводу? Если первое, то, конечно же, можно друга и не тревожить. Так Петр Ильич и поступал, прочитывая ежедневно свежие газеты, с интересом листая журналы. Да и библиотека его, в которой преобладают книги по русской истории, по философии, а также литературная критика, свидетельствует о том, что информацию он черпал именно из книг[22].

Если же речь идет о втором, то есть о мнении друга по тому или иному – чаще всего именно душевному – вопросу, то, как уже выяснилось, именно друг и был незаменимым источником такой информации.

Следует подчеркнуть, что Айзенк отнюдь не дублирует вопросы своего теста, а старается рассмотреть психотипические свойства человека под разными углами зрения. Поэтому мы склонны предположить, что в данном вопросе исследователь тестирует именно информативно-познавательную инициативу испытуемого. И в этом случае Чайковский остается верным себе в своей деликатности, нежелании потревожить лишним вопросом дорогого человека. Разумеется, информацию о чем-то его интересующем он предпочтет получить из некоего печатного источника. И, самостоятельно получив ее и пережив, сделав информацию внутренне своею, он спешит поделиться ею с другом, чтобы найти его – столь же (или вслед за Чайковским) пережитое и душевное – понимание. Так, находясь в 1878 г. в Венеции и следя по газетам за ходом русско-турецкой войны, Чайковский делится своими переживаниями с Надеждой Филаретовной: «Когда же кончится, наконец, эта ужасная война? Война, в которой такие относительно ничтожные результаты добыты такой ужасной ценой! А между тем, драться нужно до тех пор, пока в лоск не будет положен враг. Эта война не может кончиться компромиссами и взаимными уступками. Тот или другой [должен] быть подавлен. Но как совестно требовать такой борьбы до последней крайности, до последней капли крови, когда сам сидишь в уютной, хорошо освещенной комнате, сытый, обеспеченный от непогоды и от физического страдания! Вот уж от нравственного страдания никто не обеспечен. Что касается меня, то есть одно средство, могущее заглушить его: это – труд» [ЧМ, I, № 51, c. 86].

В контексте ответа на поставленный вопрос, возможно, было бы интересно познакомиться с политическими, а точнее – с около-политическими взглядами Чайковского, сформированными, прежде всего, его информированностью, наложенной на индивидуальное мировосприятие художника. «Было время, – пишет он Надежде Филаретовне 5 марта 1885 г., – когда я совершенно искренно верил в то, что для устранения произвола и водворения законности и порядка необходимы политические учреждения вроде земских соборов, парламентов, палат и т. д.: и что стоит только завести что-нибудь подобное, и все у нас будет великолепно и все почувствуют себя счастливыми. Теперь, не то чтобы я перешел в лагерь ультраконсерваторов, но, по крайней мере, я усомнился в безусловной пригодности этих учреждений. Всматриваясь в то, что происходит в других странах, я вижу, что везде есть масса недовольных, везде борьба партий, взаимная ненависть и все тот же произвол и тот же беспорядок в большей или меньшей степени. Из этого я заключаю, что идеала правительственного нет и что люди осуждены в этом отношении до конца веков испытывать разочарования. Изредка появляются великие люди, благодетели человечества, управляющие справедливо, благодушно, пекущиеся об общем благосостоянии, а не о своем благе. Но это редкие исключения. Во всяком случае, я убедился, что благополучие больших единиц зависит не от принципов и теорий, а от случайно попадающих по рождению или вследствие других причин во главу правления личностей. Одним словом, человечеству оказывает услугу человек же, а не олицетворяемый им принцип. Теперь спрашивается: есть ли у нас человек, на которого можно возлагать надежды? Я отвечаю: да, и человек этот государь. <…> Мне нравится осторожность, с коей он вводит новое и ломает старое. Мне нравится, что он не ищет популярности, мне нравится его безупречная жизнь и вообще то, что это честный и добрый человек…

Но, может быть, все мои политические рассуждения суть наивность человека, живущего вдали от прозы жизни и не способного видеть дальше своей узкой специальности» [ЧМ, III, № 266, с. 347].

Так, выстраивается цепочка: информация – из книг, ее переживание – с друзьями.

Ответ. Да.

*

Вопрос 33. Бывает ли у Вас сильное сердцебиение?

Размышления. Разумеется, у каждого человека бывает сильное сердцебиение. Оно может быть вызвано множеством причин и психофизиологического, и эмоционального свойства.

Обратимся, в первую очередь, к медицинским показаниям. Как свидетельствует доктор В.Б. Бертенсон, «болел Петр Ильич с малых лет. Основная болезнь его, крайняя нервность, проявлялась у него, по словам братьев, не только в детстве, но и в юности.

В детстве Петр Ильич очень часто пробуждался среди ночи в истерических припадках; в зрелые же годы нервность эта выражалась у него в бессоннице и в явлениях, которые он называл “удариками”, то есть во внезапном пробуждении от какого-то толчка, с ощущением непреодолимого ужаса» [37, с. 399]. Подобные припадки «панического страха» (Cм.: [91, с. 236]) терзали Петра Ильича практически всю жизнь. Они явно носили характер некоего психического расстройства и могли, вполне возможно, вызывать у больного тахикардию, как в медицинской терминологии именуется учащенное сердцебиение.

Теперь обратимся к возможным приступам сердцебиения отнюдь не болезненного свойства.

Еще раз к месту вспомнить цитировавшиеся уже слова Петра Ильича о состоянии творческого вдохновения: «Забываешь все, делаешься точно сумасшедший, все внутри трепещет и бьется, едва успеваешь начинать эскизы…». Не очевидно ли, что такой лихорадочный процесс творчества может сопровождаться и учащенным сердцебиением?

Следующие эмоциональные всплески Петра Ильича оставляем без комментариев: «Мерзавец Золя!! – не скупится на сравнения Петр Ильич в письме к Модесту от 1 октября 1885 г. – На прошлой неделе я случайно напал на “Germinal”, начал читать, увлекся, и случилось, что конец я прочел на ночь очень поздно. Так волновался, что сделалось биение сердца, мешавшее спать, и на другой день я был совершенно болен, а теперь думаю об этом романе, как о каком-то ужасном кошмаре <…>» [ЖЧ, III, № 2082, с. 75].

Петру Ильичу случалось при встрече (особенно неожиданной) с человеком, глубоко ему не безразличным, ощущать сильнейшее волнение, когда сердце, казалось, стучит так громко, что его удары могут услышать окружающие. Вот один такой эпизод. Осенью 1878 г., будучи во Флоренции в одно и то же время с Н.Ф. фон Мекк, душевно уже привязанный к этой женщине и издалека полюбивший идеальный образ ее, Петр Ильич более всего боялся реальных встреч с Надеждой Филаретовной, о чем писал тогда брату Анатолию (Cм.: [ЧПСС, VII, № 971, с. 463–464]). Однако такая неожиданная встреча состоялась, точнее, это была даже не встреча – просто Петр Ильич смог увидеть проходившую мимо Надежду Филаретовну довольно близко. И вот как, в каких деликатных тонах и чуть прикрывшись ироничным тоном, Петр Ильич описывает свое состояние в письме к Надежде Филаретовне: «Историческая правда требует, чтобы я хотя вкратце передал о немалом волнении, испытанном мною сегодня, когда Вы и Ваши проходили сегодня мимо меня. Это так ново, так необычно для меня! Я так привык видеть Вас только внутренним взглядом. Мне так трудно уверить себя, что моя невидимая добрая фея была хоть на одно мгновение видима! Точно волшебство какое-то!» [ЧМ, I, № 220, с. 486–487].

Довольно примеров: в груди Петра Ильича было живое и трепетное сердце, и билось оно, конечно же, в такт его радостям и тревогам.

Ответ. Да.

*

Вопрос 34. Нравится ли Вам работа, которая требует пристального внимания?

Размышления. Среди этапов работы над созданием произведения два последних – переписывание сочинения набело и правка корректур – характеризовались Петром Ильичом как скучнейшие. А ведь именно эти этапы требовали наибольшего внимания, поскольку незамеченные ошибки были бы чреваты искажением музыки в уже изданном виде. Будучи в данном случае педантом и тщательно выверяя текст, Петр Ильич тяготился подобной работой, о чем находим множественные свидетельства в его дневниках и письмах. Достаточно привести здесь примеры эпитетов, которыми композитор награждает переписывание и – особенно – правку корректур, чтобы понять, насколько работа такого рода претила натуре Чайковского: «скучная» [ЧМ, I, № 163, c. 375] – и это еще самое мягкое определение, «труднейшая и скучнейшая» [ЧПСС, XVI-б, № 4732, c. 135], «бесконечная, каторжная» [Tам же, c. 145], «проклятая работа» [Tам же, c. 151]. В письме к Анатолию Ильичу найдем и такую, в ироническом тоне, жалобу: «А я, бедненький, терзаюсь над корректурами» [Tам же, c. 141].

Напомним, что попытка «тестирования» Чайковского предпринята автором, в первую очередь, для выяснения педагогических свойств личности композитора. В связи с этим уместно было бы задаться вопросом: не потому ли Петр Ильич себя как преподавателя не видел, что ему, кроме прочего, не хватало терпения с должным вниманием относиться к той доле педагогического труда, что связана с проверкой домашних заданий учащихся? Ответ найден: «Я не способен чему-нибудь научить, – признавался Петр Ильич в известном письме к С.И. Танееву, – ибо это нужно делать если не с любовью, то хоть с терпением, которого во мне нет» [305, № 61, с. 77–78]. Многого стоит и приведенное в размышлениях к вопросу № 12 признание Чайковского Надежде Филаретовне фон Мекк о преподавании им гармонии в женских классах консерватории!

Итак, из сказанного следует вывод, что работа, требующая пристального внимания, отнюдь не привлекала Чайковского. Он занимался ею по необходимости или же, если позволяли обстоятельства, старался таковой избежать.

Ответ. Нет.

*

Вопрос 35. Бывают ли у Вас приступы дрожи?

Размышления. Формулировка вопроса, на наш взгляд, недостаточно четкая, снова наводит на мысль, что он – из разряда ловушек. Особенно если рассматривать вопрос на уровне физиологии: любой человек испытывает приступы дрожи, будучи больным (например, при банальном повышении температуры) или замерзшим.

Вероятнее всего, автора вопросника все-таки интересует дрожь некоего психического происхождения. И опять, как в недавнем вопросе, у самого Чайковского и его мемуаристов мы прямого ответа не находим. Лишь довольно часто в письмах и, особенно, в дневниках Петр Ильич упоминает лихорадку. И ту, что следует связывать с соматическим нездоровьем: «Раза два были мучительные приступы крапивной лихорадки», – сообщает он в письме к В.Л. Давыдову [ЧПСС, XVI-б, № 4732, с. 135]; в другое время в письме к Модесту Ильичу жалуется: «Было что-то вроде болезни, которой я, помнится, страдал в Риме: лихорадка, постоянное сосание под ложечкой, сонливость, слабость, отсутствие аппетита и т. п.» [ЧПСС, XV-б, № 4070, c. 102]. И ту, что была вызвана его психическим состоянием, выражавшимся часто в лихорадочном сне или же в его отсутствии (это можно без труда проследить по дневниковым записям композитора). Как видим, факты прямо отсылают нас к ответу на вопрос № 33 (а также к вопросу № 57) и заставляют задуматься над тем, что приступы дрожи, как и приступы сильного сердцебиения, вполне могли бывать у Петра Ильича в периоды, описанные, например, доктором Бертенсоном (вопрос № 45). Точно так же можно предположить, что и экстатические состояния, сопровождавшие творческий процесс сочинения, могли вызывать у композитора дрожь. Впрочем, все эти размышления суть лишь предположения, а потому и ответ на вопрос гипотетичен.

Ответ. Да.

*

Вопрос 36. Верно ли, что Вы всегда говорите о знакомых Вам людях только хорошее, даже тогда, когда уверены, что они об этом не узнают?

Размышления. Думаем, деликатный Петр Ильич вряд ли решился бы «озвучить» нелицеприятные отзывы о том или ином знакомом где-либо в обществе, прежде всего, из нежелания обидеть человека. И в этом аспекте мы опираемся на подобные воспоминания: «Петр Ильич был бесконечно добр и снисходителен к людям, – читаем у П.М. Пчельникова. – Вот почему в течение нашего десятилетнего знакомства я никогда не слыхал от него какого-либо неблагоприятного отзыва даже о тех людях, которые заведомо делали ему неприятности» [214, с. 166–167].

А вот в письмах к близким он откровенно, и часто отнюдь не лучшим образом, аттестовал того или иного знакомца, уверенный, что дальше информация не пойдет, – в письмах к своим alter ego Петр Ильич мог быть на этот счет спокойным. Адресуясь к вопросу № 2, не станем заново перечислять ближайшее окружение Чайковского. Лишь подтвердим отрицательный ответ на вопрос Айзенка выразительным фрагментом письма к Надежде Филаретовне. На ее вопрос о том, что представляют собой «новейшие петербургские композиторы», Петр Ильич дает членам «Могучей кучки» самую искреннюю, подробную и аргументированную характеристику. При ее составлении Чайковский руководствовался отнюдь не желанием приуменьшить значимость того или иного композитора из известного содружества. Это – именно характеристика, где указаны и достоинства, и недостатки не выдающегося композитора, а конкретного человека, с которым Петр Ильич был знаком. В результате, в письме к фон Мекк сложилась объективная картина характеров и нравов балакиревцев. Именно непосредственная оценка современником современников сохраняет научно-исторический интерес и поныне. А потому приведем характеристику, данную Чайковским членам «Могучей кучки», почти полностью: «Все новейшие петербургские композиторы народ очень талантливый, но все они до мозга костей заражены самым ужасным самомнением и чисто дилетантскою уверенностью в своем превосходстве над всем остальным музыкальным миром. Исключение из них в последнее время составляет Римский-Корсаков. Он такой же самоучка, как и остальные, но в нем совершился крутой переворот. Это натура очень серьезная, очень честная и добросовестная. Очень молодым человеком он попал в общество лиц, которые, во-первых, уверили его, что он гений, а во-вторых, сказали ему, что учиться не нужно, что школа убивает вдохновение, сушит творчество и т. д. Сначала он этому верил. Первые его сочинения свидетельствуют об очень крупном таланте, лишенном всякого теоретического развития. В кружке, к которому он принадлежал, все были влюблены в себя и друг в друга. Каждый из них старался подражать той или другой вещи, вышедшей из кружка и признанной ими замечательной. Вследствие этого весь кружок скоро впал в однообразие приемов, в безличность и манерность. Корсаков – единственный из них, которому лет пять тому назад пришла в голову мысль, что проповедуемые кружком идеи, в сущности, ни на чем не основаны, что их презрение к школе, к классической музыке, ненависть авторитетов и образцов есть не что иное, как невежество. <...> Кюи – талантливый дилетант. Музыка его лишена самобытности, но элегантна, изящна. Она слишком кокетлива, прилизана, так сказать, и потому нравится сначала, но быстро приедается. Это происходит оттого, что Кюи по своей специальности не музыкант, а профессор фортификации, очень занятый и имеющий массу лекций чуть не во всех военных учебных заведениях Петербурга. По его собственному признанию мне, он иначе не может сочинять, как подыгрывая и подыскивая на фортепиано мелодийки, снабженные аккордиками. Напав на какую-нибудь хорошенькую идейку, он возится с ней, отделывает её, украшает и всячески подмазывает, и всё это очень долго, так что он, например, свою оперу «Ратклиф» писал десять лет! Но, повторяю, талант в нем все-таки есть; по крайней мере, есть вкус и чутье. Бородин – пятидесятилетний профессор химии в Медицинской академии. Опять-таки талант, и даже сильный, но погибший вследствие недостатка сведений, вследствие слепого фатума, приведшего его к кафедре химии вместо музыкальной живой деятельности. Зато у него меньше вкуса, чем у Кюи, и техника до того слабая, что ни одной строки он не может написать без чужой помощи. Мусоргского Вы очень верно назвали отпетым. По таланту он, может быть, выше всех предыдущих, но это натура узкая, лишенная потребности в самосовершенствовании, слепо уверовавшая в нелепые теории своего кружка и в свою гениальность. Кроме того, это какая-то низменная натура, любящая грубость, неотесанность, шероховатость. Он прямая противоположность своего друга Кюи, всегда мелко плавающего, но всегда приличного и изящного. Этот кокетничает, наоборот, своей безграмотностью, гордится своим невежеством, валяет как попало, слепо веруя в непогрешимость своего гения. А бывают у него вспышки в самом деле талантливые и притом не лишенные самобытности. Самая крупная личность этого кружка Балакирев. Но он замолк, сделавши очень немного. У этого громадный талант, погибший вследствие каких-то роковых обстоятельств, сделавших из него святошу, после того как он долго кичился полным неверием. Он теперь не выходит из церкви, постится, говеет, кланяется мощам, и больше ничего. Несмотря на свою громадную даровитость, он сделал много зла. Например, он погубил Корсакова, уверив его, что учиться вредно. Вообще он – изобретатель всех теорий этого странного кружка, соединяющего в себе столько нетронутых, не туда направленных или преждевременно разрушившихся сил.

Вот Вам мое откровенное мнение об этих господах» [ЧМ, I, № 71, с. 135–137].

Итак, разделяя окружение на далеких и близких, Петр Ильич при первых «вердиктов» по отношению к людям не выносил, при последних говорил о них не только хорошее.

Ответ. Нет.

*

Вопрос 37. Вам неприятно бывать в компании, где подшучивают друг над другом?

Размышления. Похоже, что Петр Ильич, не задумываясь, ответил бы: «Вовсе нет!» да еще и вспомнил бы случаи, когда сам подшучивал или над ним подшучивали. Рассказами о разного рода розыгрышах и шутках, связанных с Петром Ильичом, наполнены, в частности, воспоминания о нем дочерей его приятелей – С.Н. Нюберг-Кашкиной и Н.Н. Кондратьевой. Вспомним пример талантливого розыгрыша в истории с переодеванием на маскараде (см. вопрос № 10). А вот все в той же компании подшучивают над Петром Ильичом: «Вот какую шутку они сыграли раз с Чайковским: один из них (если не ошибаюсь, И.А. Клименко), славившийся умением рассказывать очень увлекательно и в то же время трогательно, решил воспользоваться исключительной впечатлительностью Петра Ильича и позабавить на его счет приятелей. <…> И вот рассказчик, предупредив остальных слушателей, чтобы они как-нибудь не помешали, принялся рассказывать какую-то необычайно патетическую историю о страданиях маленькой девочки-сиротки <…> Рассказчик <…> закончил свою печальную историю описанием того, <…> как все бело, светло, радостно на улице, а “бедная девочка, ты только вообрази, какой ужас, открывает глаза – и… мертвая”. – “Какой ужас, открывает глаза – и мертвая”, – повторяет Чайковский, закрывая лицо руками. Громкий хохот остальных слушателей заставляет его опомниться, он в негодовании вскакивает и начинает бранить шутников, пока сам не присоединяется к их смеху» [172, с. 94–95].

Теперь посмотрим, как сам Петр Ильич, в компании все с тем же Н.Д. Кашкиным, поддразнивает некую простодушную собеседницу: «Бывала <…> в их компании какая-то молодая наивная дама, чуть ли не бывшая институтка, которая не быстро соображала, а потому была мишенью их шуток. Они все забавлялись, рассказывая ей небылицы и дожидаясь, когда же она догадается, что все это выдумки. Чайковский как-то рассказывает про раут у одного из московских богачей-гастрономов, описывает обед с самыми изысканными блюдами: “А под конец нам подали кофе, и к нему было птичье молоко”. Видя, что собеседница начинает сомневаться, Николай Дмитриевич быстро подхватывает: “Ну что ты говоришь о птичьем молоке, в нем нет ничего особенного, а вот сыр из этого молока – вот это действительно нечто замечательное!” И ошеломленная дама уже не сомневается в том, что ей говорят два уважаемых профессора Московской консерватории, а их эти проделки так забавляли, что они с хохотом рассказывали мне это много лет спустя» [Там же, с. 93–94].

«Петр Ильич любил дразнить окружающих, – вспоминала Н.Н. Кондратьева, – но у него это выходило так мило, что никто не обижался» [121, с. 108]. Это опять-таки к вопросу о деликатности Чайковского, его боязни оказаться причиной неловкости, замешательства собеседника.

Впрочем, шутки Петра Ильича отнюдь не всегда носили безобидный характер. И, описывая склонность брата-подростка «к злым шуткам, которая всю жизнь странным образом уживалась с необычайной добротой и великодушием у Петра Ильича, – Модесту Ильичу оставалось только развести руками. – Поставить в неловкое положение, довольно жестоко потрунить, а иногда отважиться на совершенно мальчишески дурную выходку, – до последних годов жизни – доставляло ему непостижимое удовольствие. Искупал он это всегда необыкновенной откровенностью, не без примеси некоторой дозы хвастовства, с которой сознавался в злорадственных чувствах и дурных поступках. Рассказывать свои проказы, нисколько не щадя себя, ему доставляло, кажется, еще больше удовольствия, чем их проделывать» [ЖЧ, I, c. 77–78]. В таком нечаянном взгляде Чайковского-младшего в глубины души брата мы находим положительный ответ на 56-й вопрос теста: «Любите ли Вы подшутить над другими?». Считаем, доказательств достаточно, чтобы ответить положительно на этот вопрос и более к нему не возвращаться.

Ответ на вопрос № 37. Нет.

Ответ на вопрос № 56. Да.

*

Вопрос 38. Вы раздражительны?

Размышления. Безусловно, да. Ответ очевидный (см. вопросы №№ 12, 13, 16, 26, 47). Прибегнув к высказываниям самого композитора, нам остается лишь очертить довольно большой круг факторов раздражительности тестируемого, а также указать и на беспричинность раздраженного состояния Петра Ильича в отдельных случаях.

Из письма к Н.Ф. фон Мекк от 3 июля 1877 г.: «Я подробно описал ей [А.И. Милюковой] свой характер, свою раздражительность, неровность темперамента, свое нелюдимство» [ЧМ, I, № 19, с. 25].

Из письма к Н.Ф. фон Мекк от 20 декабря 1877 г./1 января 1878 г., из Сан-Ремо: «<…> к природе, т. е. к такой роскошной природе, как здесь, я отношусь как-то странно. Она ослепляет и раздражает меня. Она меня сердит» [Там же, № 68, с. 130].

Дневниковая запись от 27 февраля 1886 г.: «За ужином разговор о покупке имения, который раздражил меня» [91, с. 41].

Дневниковая запись от 13 октября 1886 г.: «Почему-то я не в духе и на все шутки Алеши отвечал злостью и раздражением» [Там же, с. 102].

Из письма к С.И. Танееву от 25 августа 1881 г.: «Раздражителен я стал до невозможности» [305, № 61, с. 78].

Ответ. Да.

*

Вопрос 39. Нравится ли Вам работа, которая требует быстроты действий?

Размышления. Если иметь в виду главную работу жизни Петра Ильича – композиторский труд, – то, разумеется, ответ положителен.

Вот, например, история создания Чайковским музыки к драматическому спектаклю «Снегурочка» по пьесе А.Н. Островского: «Весна в 1873 г. была, кажется, довольно ранняя, так что сочинение музыки к “весенней сказке” совпало с наступлением самой весны. Петр Ильич работал с необыкновенным увлечением, а так как приходилось спешить[23], то, вопреки своему обычаю, он стал работать даже по вечерам, и таким образом в три недели успел написать объемистую партитуру, продолжая в то же время с неукоснительною аккуратностью давать свои консерваторские уроки. Если принять в соображение, что уроков этих было 27 часов в неделю, то быстрота, с которой было написано это сочинение, покажется просто невероятной» [ЖЧ, I, с. 405–406].

Наверняка, в связи с упоминанием трех недель, можно вспомнить и другие примечательные факты – создание в предельно короткий срок таких шедевров, как «Спящая красавица» или «Пиковая дама». По окончании последней Петр Ильич напишет Модесту: «Ларош писал мне, что он и Направник ворчат, что я так скоро написал. Как они не понимают, что скорость работы есть коренное мое свойство; я иначе не могу работать, как скоро. Но скорость вовсе не означает, что я кое-как написал оперу. <…> Вся штука в том, чтобы писать с любовью» [ЧПСС, XV-б, № 4058, c. 88].

Быстрота действий Чайковского непосредственно связана с интенсивностью его творчества. Высокая же творческая производительность композитора суть следствие той поглощенности процессом сочинения, результат силы вдохновения, о которой шла речь в вопросах №№ 13 и 21. Ю.В. Келдыш сравнивал состояние вдохновения у Чайковского с состоянием одержимости: «“Есть такая preoccupation труда, – писал он [Чайковский], – которая так сильно обхватывает во время разгара работы, что не успеваешь следить за собою и забываешь все, кроме имеющего прямое отношение к труду” <…> В этом состоянии подлинной одержимости Чайковским были созданы до 1878 года три симфонии, два фортепианных и скрипичный концерты, три оперы, балет «Лебединое озеро», три квартета и ряд других, в том числе достаточно крупных по размеру и значительности произведений» [117, c. 100–101].

А теперь напомним слова композитора о том, что долго находиться в состоянии вдохновения просто не представлялось возможным: «Если бы то состояние души артиста, которое называется вдохновением и которое я сейчас пытался описать Вам, продолжалось бы беспрерывно, нельзя было бы и одного дня прожить». Быть может, именно поэтому Чайковский спешил быстрее закончить и тем самым отпустить от себя свое детище, с тем, чтобы все свои силы отдать воплощению следующего замысла[24]. И вот – типичный результат такой поспешности: «Все, что Вы не одобряете в песенках, – пишет он С.И. Танееву по поводу «Шестнадцати песен для детей», ор. 54, – т. е. Ваши замечания <…> – совершенно верны. Я, как водится, поторопился напечатанием» [305, № 91, с. 107]. А в письме к Н.Ф. фон Мекк вдруг обнаруживается такое неожиданное признание: «Знаете, что мне сейчас пришло в голову? Люди, лихорадочно, спешно работающие, как я, суть, в сущности, величайшие лентяи. Они торопятся поскорее завоевать себе право ничего не делать» [ЧМ, I, № 175, с. 397].

Дата добавления: 2015-07-14