ЗЕЛЕНЫЙ ДРУГ 1 страница

Прохожему, который когда еще говорил,

чтобы мы этого не делали

"Пришла весна, светлая и прекрасная, от сотворения Арды же...3-я. По восточным дорогам потянулись стайки гномов, дви-нувшиеся на ежегодное отвоевание Мории, – сначала редкие и мА-лочисленные, но с каждым днем их поток ширился и крепнул. В орчьих селениях началась весенняя отделка коттеджей, появился новый приплод, и матери с просветленным умилением вглядыва-лись в мордочки младенцев – еще более человеческие, чем у их отцов..."

"Вечером последней луны осени, когда льдистый шорох звезд только начинает вплетаться в медленную мелодию тумана, когда непрочное стекло первого льда сковывает воду и искристый иней покрывает тонкие ветви, явились в мир Драконы Воздуха".

Я отложил страничку, окинул непрочным стеклянным взором свой письменный стол и глубоко и тоскливо задумался.

На дворе был – стоял, плыл, висел, имел место (стоп!) конец января – самое свободное время в жизни садовода Гэмджи, и не только Гэмджи. И вот вместо того, чтобы валяться в кровати до обеда, потом обедать, потом опять валяться до чая, потом пить чай в оранжерее, совмещая приятное с полезным, играть с детьми, размышлять о прекрасном на короткой прогулке до "Зеленого дракона" и ни о чем уже на долгом пути оттуда, я сижу с утра до ночи и читаю этот проклятый бред, выполненный в различной технике – от пера до компьютера. Общего в этой макулатуре лишь то, что почерки отвратительные, печать слепая, а файлы глючат. Но это форма. Суть же такова.

Если бы мне не лень было пойти взглянуть на себя в зеркало, то я увидел бы там типичную жертву обстоятельств. После того, что произошло со мной прошлым летом¹, я не успел заснуть, как проснулся знаменитым. И выразилось это в такой малоприятной форме, что я как-то на очередной пресс-конференции чуть не выдал, что надо было свалить в Аман самому – туда бы вы (то есть любопытные) не добрались. Но как я представил новый шквал расспросов о том, "не сожалею ли я?", так вообще замолчал, и все глупости за меня пришлось произнести Понго Фэрбэрну, который ждал меня у порога "Дориата" сразу по моем возвращении из Гондора и немедленно предложил свои услуги в качестве пресс-секретаря совершенно бесплатно. Не очень-то я его жалую, но Понго настолько любит известность, что по крайней мере я почти защищен от непрошеных визитов, да и на служебном телефоне висит теперь он, тщательно сортируя звонки на "садовые" и "бредовые". Правда, Понго никогда, даже в гипнотическом сне, не выскажется неуважительно о том, что я включаю в "бредовые". Но если бы я знал, как поплачусь за полгода относительного спокойствия!

Дело в том, что ни один Фэрбэрн (а их куча) жить не может без проведения какого-нибудь открытого конкурса или викторины на историческую тему. Так эта семья поддерживает свою известность в мире. Они подряжаются телеведущими, хранителями Матомария, массовиками-затейниками и тому подобное. Не занятие это для честного хоббита, но Фэрбэрнов всех такими мама родила. И вот Понго наложил на меня лапу тоже вроде как на достопримечатель-ность. Его, кстати, потом били раза два или три – надо полагать, менее оперативная ближайшая родня. В этот период он отдавал предпочтение радио и телефону.

Так вот, как раз на эту зиму, к великому моему несчастью, при-шелся проводимый каждые 11 лет конкурс "на лучшую Алую книгу". Каждый графоман Шира и сопредельных земель и так счи-тал своим долгом прислать длиною нудную поэму в стиле анн-теннат или роман страничек на восемьсот, что-нибудь вроде "Хрен, сын Хуорна". Но после истории с Келеборном мании обострились не только в Шире, но и в Гондоре, так что масштаб писаний дивно возрос, обычная комиссия пропустить это сквозь себя не смогла, и тут припахали меня. Понго стукнул кому-то из своих кузин или деверей восьмого порядка, и те на пробу прислали что-то относительно короткое и внятное, на что я сразу дал абсолютно краткую и отрицательную рецензию. Там обрадовались, и процесс пошел. На все мои попытки отбиться секретарь сразу делал скор-бное лицо и вслух сожалел о том, что Гэмджи испортились и стали легко зазнаваться, пренебрегать нуждами простого пишущего на-рода, историческими традициями и т.п.

Разумеется, прочесть всю эту гору макулатуры насквозь не было физически никакой возможности, даже если полностью по-жертвовать едой и сном (что для нормального хоббита само по себе невозможно). Подача произведений на конкурс была объявлена, как всегда, с 22 сентября по 25 марта. Это грозило мне пожизнен-ным заключением, так как всегда поток нарастает к концу, а главные опозданты – это те, кто пишет самые длинные произведе-ния. Поэтому я довольно скоро вытряхнул из Понго официальное положение о конкурсе и хорошенько его проштудировал. После этого процесс пошел несколько веселее: редкому автору удавалось дотянуть до пятнадцатой страницы, не нарушив ни одного условия. Не знаю, как это им удавалось: условия были немногочисленны, довольно просты и, на мой взгляд, относительно разумны. Со-чинение не должно было прямо противоречить достоверно извест-ным историческим фактам (я бы добавил еще "и законам природы", тогда большинство рукописей можно было бы завернуть с пяти страниц), содержать персональные выпады против реальных лиц или организаций, а также коммерческую рекламу и политическую пропаганду. Со временем я настолько наловчился в выявлении на-рушений, что ухитрился завернуть одну исключительно занудную эпопею на том основании, что личные имена второстепенных злодеев совпадали с именами кандидатов в старосты родного окру-га автора. Жаль, правда, что злодеи эти появились лишь на 747-й странице, но все же от чтения остальных 1102 я себя избавил.

Некоторое время ушло у меня на то, чтобы изыскать возмож-ность хоть как-то вернуться к ботаническим занятиям, а не сгинуть рецензентом на веки вечные. В конце концов я заставил Понго под-писать бумагу, что с первого марта все вновь поступающее сразу пойдет на растопку камина. Теперь он старался напихать мне в ка-бинет как можно больше дряни до этого заветного числа, а я ста-рался не дать бумажной горе поглотить меня и следы моей истин-ной работы. Весна же неумолимо близилась, как пишут мои авто-ры.

Не выходя из тоскливой задумчивости, я потянул наугад бу-мажку из соседней кучи.

"...Вошел и представился: – Бродда, вастак. – Вас так же! – от-ветили ему и выставили вон".

"...Она шла среди светящихся зловеще-алых цветков папорот-ника, что были ею наделены спящей душой, способной исполнять желания".

Я больше не мог читать. Эти зловещие цветки растравили до самой глубины мою ботаническую душу. Ну не цветут папорот-ники, что тут поделаешь. И мох не цветет, и хвощи тоже, но это ни-кого не вдохновляет. Почему каждый автор, желая показаться большим оригиналом и знатоком тайн мироздания, непременно пи-шет о цветущих папоротниках? С этим может соперничать только использование прилагательного "черный" применительно ко всему. Черные глаза, мысли, одежды, розы, пьяницы, хроники... И сколь оригинальным могло бы оказаться использование в творческом процессе описание спороношения, заростков, чередования поколе-ний... Ящик, что ли, включить, только программу надо глянуть. Где тут она прячется... А, вот, даже сложена сегодняшним днем вверх.

Верхнюю четверть занимала картинка с какими-то странными и почему-то бородатыми женскими рожами. Я глянул ниже. Это был анонс гномьего телесериала "Просто Мория". Я почувствовал, что сейчас кого-нибудь убью или сойду с ума: сценарий этого бес-конечного шедевра я читал всю последнюю неделю декабря. Ре-цензия же была такова, что, обладай она материальной силой, Мглистые горы рухнули бы внутрь себя и придавили бы всех ос-тавшихся балрогов. Если это все-таки приняли к показу в Шире, то я берусь лично смахнуть Белые Башни с телецентром, а заодно по дороге и все ретрансляторы. Я разорвал программу и шваркнул об пол. Она разлетелась на листочки, и тут стало ясно, что к нам слу-чайно занесли бесплатную газету не с той региональной программ-мой. Телевидение Холлина и Дунланда у нас ловится через прис-тавки, да кому это надо – еще и платить за канал, где "смешались в кучу гномы, люди...". Не помню, кто сказал.

Но после этого маленького инцидента я без дрожи не мог при-касаться ни к какому бумажному носителю информации, а посему вызвал через селектор лаборанта на доклад. Пока тот собирался и тащился через двор из парникового комплекса, я метался по каби-нету, как мышь, не находя себе места и покоя. Лаборант был но-вый, из недавно поднанятых в связи с расширением производства, и занимался зимними прививками саженцев: весной ожидался рез-кий скачок спроса в связи с изменением внешней по отношению к нам политики. Деревья, впрочем, дело долгое, я не люблю однолет-ние сады, а вот под рассаду прямо осенью срочно построил нес-колько солидных стеклянных дворцов. И хотя уже все стоившие того руки Хоббитона и окрестных селений работали на меня, их все равно не хватало даже зимой. Что будет весной, даже страшно подумать. Этак придется Сэндимена приглашать в помощники. Прошлогодняя история с Келеборном имела, среди прочего, одно несколько неожиданное для меня последствие: моя фирма не толь-ко получила на халяву огромную рекламу, но еще и вошла в моду. Отныне каждый, у кого было хоть полфута собственной земли, же-лал засадить ее пусть лопухами, но непременно "от самого Гэмджи – ну, того, друга эльфов...". Сбыт вырос раз в двадцать, и пришлось позаботиться о защите торговой марки, так как в разных концах Средиземья ушлые ребята начали, не сговариваясь, собирать ис-пользованные пакетики из-под наших семян... Дело кончилось тем, что я закупил линию упаковки в распадающийся пластик. Открыл, значит, семена вытряхнул, а к утру комочек слизи вместо пакета... И заодно никакого мусора. С одной стороны, не могло не радовать то, что помимо всего прочего, деньги за семена, черенки и мои выступления в садоогородных телециклах позволили нам открыть у себя лабораторию тонких биотехнологий, о чем я давно мечтал, но не верил всерьез, что когда-нибудь настолько разбогатею. Но с другой – осваивать ее и другие наши новые игрушки моим сотруд-никам пришлось без меня. Все эти месяцы я проводил в основном в конторе за чтением, иногда – в чужих офисах или в ресторанах где-нибудь в Бри, а то еще на съемках или в Белых Башнях (и знаете, действительно видно Море!), и крайне редко – на делянке или в теплице. Нет, все-таки этот мир устроен крайне несовершенно – если у тебя появляются средства, чтобы купить какую-то хорошую вещь, то тут же исчезает возможность ею пользоваться. Если мне когда-нибудь случится познакомиться с кем-то из Валар, надо бы не забыть сказать ему об этом...

Тут стукнули в дверь, и ввалился Вулли Праудбам – лаборант. При нем была корзина вершков и корешков, часть которых была шатко и ненадежно соединена между собой липкой лентой, причем мне показалось, что соединялось все в случайном порядке: попался мне образец и о двух корнях, злобно торчащих в разные стороны. Я начал орать сразу. Я тихо и вежливо разговаривал с Вулли третьего дня. Позавчера пришлось сделать ему ласковое внушение и пого-ворить о прибыли, которую я планирую получить с этих саженцев. Вчера я уже упоминал об орке с ятаганом, который, по моему мне-нию, более квалифицированно справился бы с задачей. На орка Вулли обиделся, и сегодня я ждал поворота к лучшему. Не тут-то было. Он перепортил сотню моих любимых феанорских ранеток, не учитывая особо тонкой коры этого сорта, и явно жаждал пох-валы. Когда я высказал наконец свою оценку его рукам, умствен-ным способностям и обрисовал перспективу его дальнейшего сотрудничества со мной (в качестве полуавтоматического разбра-сывателя навоза: куда скажут, туда и будет бросать!), этот паразит ответил так:

– Энтихи.

– Что энтихи? – с разгону спросил я.

– Энтихи вам нужны, Рэнди. Только их качество работы удов-летворило бы ваш взыскательный вкус. Иначе вы не браковали бы мою работу, ведь я не первый год занимаюсь саженцами, и на моих прививках выращена половина садов Южного Удела.

Это была наглая ложь. Половина эта могла быть только ниж-ней, то есть корень гнал дичок, и все. Я выдернул из кучи бумаги не очень замаранный лист и письменно отказал Вулли от места. Это случилось первый раз за всю мою жизнь, и думаю, что спасло меня от инсульта. Изгнав лаборанта, я вышел на улицу и сунул голову в сугроб. Эка снегу навалило, давно такого не случалось. Еще и весна запоздает, глядишь. Надо же – целый месяц ниже нуля! Дети коньки освоили, лыжи какие-то... Штанов одних на горках сколько протерли! Ну вот и остыл. Почему-то в проталине от моей башки не взошли сразу подснежники. Обидно. Пойду по-читаю, что ли...

Сидеть за столом мне наскучило, поэтому я придвинул к ками-ну кресло-качалку, накидал подушек, подкатил столик для чашки, закусок и, будь она неладна, очередной рукописи. Отошел, окинул взором. Получилось красиво и уютно, как из телесериала "Норкин и его семья", который смотрит тетя Камелия и ругает тетя Армо-рация. Воссел, пару раз качнулся и открыл папку. Опять военно-исторический роман. Ну что ж, как обычно: раскрою наугад в трех местах. Кач-кач, скрип-скрип... "Всадник опешил"... Хряп!

Я осторожно открыл глаза, как бы опасаясь увидеть еще какой-нибудь перл. Но рассыпавшаяся папка мирно кончала свои дни в камине в компании с одной из подушек а посему вербальной опас-ности не представляла. Это было слева, сверху было кресло, по-душки и столик, за который я, видимо, успел ухватиться, а справа стояли ноги, над которыми уходил ввысь белый фартук поверх длинной юбки. Все эти ткани тряслись. Я наивно решил, что они дрожат за меня, несчастного, но тут сверху раздался визг на вдохе, и я понял, что это просто жена беззвучно хохочет.

– Голда! – рявкнул я.

Вообще-то ее звали Маргарита Кротт. Потом – очень недолго – Мэгги Гэмджи. Потом она увлеклась декоративными бассейнами, аквариумной флорой и композициями на водоемах. И когда я однажды забрел в ее мокрую оранжерею и увидел ее по колено в воде, с сачком и секатором, среди кувшинок и лотосов, то сказал, как отрубил:

– Голдберри! – и так оно и пошло. За шестнадцать лет ее прош-лое имя забылось, и она даже не оборачивалась, когда на улице звали какую-нибудь очередную Мэгги.

– Голда, помоги вылезти! – вторично рявкнул я. Подушки полетели в стороны, столик встал на колеса и отъехал из поля зрения. Взамен появился веник, собирающий остатки посуды. Я терпеливо ждал под тяжелой дубовой качалкой, пока пройдет дамский приступ. Голда присела и улыбнулась мне, заглядывая под кресло. Определив, как соотносятся конфигурации меня и кресла, она коротко сказала:

– Взя-ли! – и потянула на себя. Я помог перевернуть кресло, умудрившись не попасть пяткой в камин – все это оказалось как-то слишком близко. В верхних слоях атмосферы плавала вонь от горящей подушки, затылок ныл, Голдберри смеялась – но руко-пись-то, рукопись сгорела по объективным причинам, а это глав-ное! Я стал счастлив и весел, ознакомил жену с причиной своего падения, и она еще громче захохотала. Вообще мне повезло с ней: она много смеялась и очень мало говорила. Мне не повезло с тетка-ми: их было пять, и делали они строго наоборот. Ну, правда, жену я всё-таки выбирал – в отличие от тёток. От осознания своей везучес-ти я несолидно запрыгал по кабинету в какой-то вариации народ-ных танцев Южного Удела, но тут с моего письменного стола съехала и больно упала мне на ногу пухлая пачка с названием "Возрождение эльфийской духовности".

– В печку! – взревел я. – В печку, и никакого марта!

"...Весна все увереннее вступала в свои права – над городом раскинулся ослепительно синий небесный свод без единого облач-ка, и яркое солнце щедро лило на расправляющийся после зимней стужи мир потоки живительного тепла. По мостовым кое-где еще бежали мутные ручейки; еще лежали под заборами и в тенистых местах почерневшие, осевшие сугробы, но весна все-таки наступи-ла, и вместе с ней – надежда на лучшее..."

Чего-то не хватало мне в этом мутном ручейке слов. Я долго пытался выяснить, с кем же это расправляется мир. Потом – что за великая эпоха оледенения прошла в восточных провинциях, если так тяжело мир оклемывается весной. Потом я посмотрел на кален-дарь и понял, что сегодня первое марта. Пришла вышеупомянутая весна.

Я вскочил из-за стола, за которым сегодня заночевал из-за осо-бо слезливого эльфийского романа. Весна! Больше ни одной папки не прибавится у меня на столе к тем сорока трем, которые еще ос-тались! Понго! Где ты, Фэрбэрн несчастный? Первое марта, ты слышишь – первое марта, весна пришла! Читайте сами свою маку-латуру еще одиннадцать лет, а я лучше эмигрирую в Харад: там нет письменности и зимы тоже не бывает! Ах, уже есть письменность? И поголовная грамотность? Нет, тогда не эмигрирую...

Я решил пойти погулять по саду. Я пренебрегал этим три дня, потому что шел дождь и нескончаемый поток рукописей. Но вот – небеса светлы, потоку кранты, тулуп на вешалке заботливо заменен курткой, а валенки исчезли вовсе. Вышел на крыльцо, зажмурился, потянулся...

...Открыл глаза и увидел мальчишек, драпающих через ограду с моими подснежниками. Ну вот, привычно подумал я свою первую весеннюю мысль, пора ток включать. Но солнце-то какое! Воздух! Подснежники, крокусы, а вот и гиацинт прет! И земля мокрая, мягкая, грязная... Холодная, м-мать сыра! И липкая!

Я позорно сбежал домой. Ноги пришлось немедленно мыть и растирать: за эту зиму ступни утратили закалку, я мало ходил не то что по улице, а и по дому-то. И потом, развращающее влияние валенок. Обычно так холодно ведь не бывает, и снега почти не бы-вает, и такой раскисшей земли тоже. Ну ничего, вон как от газона пар валит, к вечеру просохнет совсем! И тут я понял, что времени восемь утра, что я зверски голоден и хочу спать. Я очистил кухню от продуктов, не вдаваясь в смысл поедаемого, и потом мне сни-лась всякая гадость. К тому же ручные паучки за зиму разбалова-лись в тепле, и так как я лег, открыв окно, то и обнаружил обоих у себя под одеялом, проснувшись. Хорошо еще, что их не так просто раздавить: Голда раскормила их до размеров табуретки. Очень по-лезные оказались скотинки: летом пугали неправедных посетите-лей, прекрасно отличая своих от чужих, а осенью спугнули коло-нию моих теток, пару раз спрятавшись в их юбки и пошипев отту-да. Матушка моя чрезвычайно гостеприимна, как и положено при-родой хоббитам. Но пять ее сестричек слишком загостились с поза-прошлого года, а тем временем их собственные норы заплывали песком. Теперь тетки появлялись изредка, по одной-две, причем наконец-то научились заранее сообщать о своих намерениях. При получении такого "штурмового предупреждения" я сажал Шлобу и Жлобу в вольер и не выпускал до последней тетки. Пауки обижа-лись, порывались удрать и отомстить. Надо сказать, они умели здо-рово кусаться (показав это на подростках, залезших в сад и имев-ших глупость подразнить животинок), но мстили не этим. Просто на уровне щиколотки на выходе из комнаты, где помещалась гостья, протягивалась "паутинка" толщиной и прочностью с хоро-шую леску. И когда жертва с воплем летела на пол, из угла к ней кидалась серая щетинистая тварь и мерзко шипела, протягивая крючковатые лапы. После этого я отлавливал мстителя и опять убирал под замок. Но они насобачились так же ловко расплетать сетку, как плести паутину, поэтому тетки были изгнаны до приоб-ретения решетчатой клетки, а я, понятно, не спешил.

Так вот о Голде. Мне повезло еще и в том плане, что всю до-машнюю работу она как-то умудрялась делать незаметно. При том, что вообще-то кроме нас с пауками в норе обретались трое детей, собака, несколько кошек, штат служащих и несметное количество гостей со всех волостей, повсюду царил образцовый порядок и чис-тота. Я никогда не заставал жену за мытьем или уборкой, – она все успевала между делом, будто и не вылезая из своей мокрой оран-жереи. Уж если я чего затеваю по дому, то об этом будут знать все, хотят они того или нет, вплоть до третьих соседей. И придирчивая матушка никогда ничего не находила: весь детский хлам концент-рировался в детской, инструменты аккуратно хранились в чуланах и на полках, книги и посуда в шкафах и т.п. И замены бывают не по велению модного дизайнера, а только по утрате функций. То есть разбили или сломали. Главное, что у каждой вещи было свое место, неизменное в веках. Конечно, у Бильбо вряд ли стоял в кабинете компьютер, – я не силен в истории, – но при моей жизни он там всегда стоял. Так же обстояло дело и с прочей аппаратурой – но именно аппаратурой. Менялись модели, появлялись новые прибам-басы, но они были компактнее старых, поэтому больше влезало в кабинет. И только одно я, кажется, утаил ото всех: под кабинетом втихаря я вырыл что-то вроде личного матомария, куда складываю все, чему не могу немедленно найти места. И похоже, что скоро придется вынуть еще кубов пять грунта...

Поскольку я, как полагается былинному герою, в семье млад-ший, то родители по большей части здесь не бывают. Они живут у моего старшего брата Ларри, сиречь Лориэна (то есть он у них, на-верное, по смыслу, но родились-то мы все в Бэг-Энде, а садоводом тогда был мой дедушка по отцу) в ста ярдах от меня. Поэтому ма-тушка и тетки во время набегов плавно перетекают из дома в дом вместе с детьми и кошками, как в Минас Тирит переходили бы из гостиной в зимний сад. Однако спальни для теток выделены в Бэг-Энде, у меня, и с этим ничего не поделаешь: другие норы гораздо менее вместительны. Папенька все свободное от огорода время си-дит дома и читает газету, неважно, электронную или бумажную, ему все равно, над какой спать и курить трубку. Папа уважаемая персона, хоббитонский почтальон. Это в наше время особо пи-жонская услуга, так как в основном все звонят или в крайнем слу-чае шлют на компьютеры. Но в случае рассылки приглашений на свадьбы, дни рождения, а также по иным сверхважным поводам призывается настоящий живой почтальон. Это случается в среднем раз в двое суток. По деревне папа ходит пешком, а если надо что-то доставить в Байуотер, садится на пони. Огород ему нужен при моем производстве, как орку маникюрный набор, но это наше тра-диционное развлечение и удовольствие. Брат номер один занимает-ся какой-то деятельностью не от мира сего – что-то вроде матема-тической статистики. Потому родители там и живут: охраняют своего странного ребенка. Остальные братишки-сестренки практи-ки, как и я. Впрочем, старшего бережет от суровой реальности еще и весьма многочисленная собственная семья. Мне он предсказы-вает погодные отклонения и численность вредных насекомых.

В целом нам, ленивым по части новшеств, сильно повезло. Нас миновали индустриальные технологии (см. как Саруман благоуст-раивал Ортханк), поэтому вода, грунт и воздух оказались почти в натуральном состоянии, когда появились технологии постиндуст-риальные. Не подумайте, что я умничаю, просто это входит в курс школьной экономики, да еще Трофи раза два растолковывал. У нас не было ни шахт, ни водохранилищ, ни заводов. Уголь для каминов всегда поставляли гномы в обмен на еду и отчасти одежду. Дрова-ми у нас, кажется, всерьез не топили никогда. Во времена прихода хоббитов в нынешний Шир леса уже были не те. А раньше предки жили на Роханских равнинах вдоль Андуина, и если там было чего жечь, то разве камыш. При нашей крохотной территории в окруже-нии незаселенных сотен лиг равнин если какие и были выбросы от этого угля, то нам неведомо, где они приземлились. Да и камин домашний – не целлюлозный комбинат, которым триста лет назад орки чуть не отравили Нурнен. Не так давно появились ветряки с очень высоким КПД, а совсем недавно – крыши из солнечных бата-рей по доступной цене. Все коммуникации мы сразу закопали, по-этому никаких оборванных проводов и отключений связи не быва-ет. Водопровод и канализация и вовсе появились у меня на глазах, когда гномы освоили дешевую и прочную металлокерамику. Гово-рят, из нее раньше делали зубные протезы – какая гадость – да еще по цене хорошего сильмарила. Трубы для воды будут служить практически вечно, а канализация, собственно, представляет собой очень совершенную выгребную яму, совмещенную с компостной кучей. Там все перепревает, дает биогаз (им отапливаются все до-ма, кроме самых богатых, где есть еще и камины, но в нашем кли-мате отопительный сезон от силы три месяца, да еще раз в неделю при гостях для понту), который идет на выработку электричества, а то, что остается твердого, съедают растения. Поскольку нет ни од-ного дома без огорода, сада или цветника, то все идет на пользу. Впрочем, есть один такой дом – Сэндименов элеватор. Он свои отходы пытается продавать. До сих пор шло туго, но теперь Арнор всосет и это.

Самое главное, что при такой структуре все у всех не может сломаться одновременно. А поскольку строим для себя, то чинить приходится не часто.

У некоторых возникает справедливый вопрос: ежели хоббиты столь плодовиты, успешны и экологичны, почему Средиземье засе-лено не нами, а в основном Большими? Ответ прост: далеко не все семьи таковы, а пять моих теток (в исторической терминологии) – старые девы. И не от того, что не за кого было выйти, а так сложи-лось. Одна писатель, другая стихотворец, третья (Арморация) вели-кий педагог-теоретик, две – соавторы по биокосметике и диеткули-нарии. Когда не полют грядки в Дориате. Заметим, что и Оле², и Трофи³ пока пренебрегают созданием семьи, но это еще молодежь, особенно Оле, которому еще года три до местного совершенноле-тия, а нахамить может, как ветеран Пеленнорской битвы. И вообще замечено, что максимальное количество народу в семье приходится на наш холм, а чем дальше от него, тем все как у Людей. Состоя-тельные, грамотные, чтоб не сказать "образованные". С профессия-ми и разными интересами независимо от пола. Дети отвлекают. Только вот наш холм... Должно быть, предок щедро накидал здесь благословения Галадриэли.

Проснувшись как раз вовремя, то есть к обеду, я заморил чер-вячка размером с Анкалагона и решил заняться полезным делом. Светило солнце, пели птицы – в основном зяблики и пеночки – и природа вопияла, что надо чего-нибудь посадить. А где там мои верные лаборанты, мои олифанты, мои кементари и прочие инвен-тари? Где стройные ряды будущих садов, ныне умещающиеся по две сотни в парник? Проще говоря, я решил проведать, как прижи-лись зимние прививки яблонь,

Несмотря на теплый климат, в котором я спокойно ращу груши нежнейших сортов, сливы, абрикосы, черешню и даже виноград, яблони – моя главная любовь и забота. Все сколько-нибудь подхо-дящие дырки в земле немедленно предоставляются им. Видимо, именно в Шир пришелся оптимум для условий их роста и, главное, плодоношения. Поэтому яблок у нас в самый неудачный год обо-жраться и подохнуть, а в урожайный это просто стихийное бедст-вие. Даже поставки ко двору его прожорливого величества не по-могают. В Гондоре растут, конечно, яблоки, но эти южные сорта... Чуть зазевался – и сырая сладкая вата вместо фрукта. Да и вообще вкус не тот. Поэтому в Бэг-Энде варенья, джемы, компоты, сидры, сушеные яблоки, пастила, пектин готовятся в таких объемах, что все тетки, матушка, сестры и невестки ударно трудятся под чутким Голдиным руководством с рассвета до заката, а с сентября и после оного. На мне обычно при этом регулировка аппаратуры от плиты до морозильников включительно и договора со скупщиками. Жмы-хи достаются всяческим скотам, которые вообще забрасывают сено и пойло и целиком переходят на яблоки. Колбаса от этого очень выигрывает. Так вот пришел это я в парники. Там оказалось до-вольно жарко, я приоткрыл рамы, включил автоматику, отдыхав-шую с ноября, и пошел считать, сколько прививок на сотню погиб-ло. И тут выяснилась страшная вещь. В семи случаях из восемнад-цати грядок считать надо было не погибшие, а уцелевшие экземп-ляры. Это были те самые феанорские ранетки – чудесный сорт с ярко-алыми яблоками, пунцовыми листьями и вишневой корой. Цветут они темно-розовым, и тогда наступает пора весеннего при-лета фотографов. У нас строго блюдут запрет на хождение Людей по землям Шира, поэтому все это прибывает на воздушных шарах: полеты на шумных двигателях тоже воспрещены. На вертолетах мотается только обслуга ретрансляторов – без права спускаться на грунт (до хоббитов-высотников не додумались даже мои конкур-санты). Ничего, вот окончательно перейдем на оптоволоконные те-левизоры, и ретрансляторы закопаем... Для детишек шары, конеч-но, зрелище. Для меня... Ох, лишь бы ничего не задели. То и дело натыкаешься на очередного верзилу, свисающего на канате, что твой паук, делает вид, что фотографирует, а вот уже и веточку об-ломил! Где моя верная рогатка? Нет, не в шар, а в задницу! Чтобы улетел!! Вмятина в клумбе и поломанные корзиной и веревками кусты мне ни к чему!!!

Итак, я издал вопль, который бы сделал если не честь, то ин-фаркт мумаку, схватился за голову и пожалел, что уволил Праудба-ма. Я пустил бы его на удобрения, не применяя технических средств. Но тот давно осквернял собой, кажется, элеватор Сэндиме-на, а Сэндимен из своих сотрудников допускает меня только к муч-ным хрущам. И больше не пойду и к ним, пока он не купит новый противогаз. А поскольку он жадный, то не купит его никогда. А... в общем, пускай давит их ногтем. В саду пели уже исключительно дрозды, а со всех сторон ко мне мчались лаборанты. Я понимал, что бороться с ущербом трудновато, но все же велел повыдергать засохшее, поправить то, что можно поправить, и привить хоть и не в срок, но все же тех же ранеток пару тысяч. Народ заскрипел, и неудивительно: дел и без того хватало. Но я лично взялся за приви-вочный нож, дело стало выглядеть менее безнадежно – я мог сделать до темноты пару сотен саженцев – и пошло.

Дата добавления: 2015-07-12