Психика, преобразованная культурой. Историческая теория развития высших психических функций.

На протяжении всего развития психологической мысли в фокус размышлений ученых попадал вопрос о специфике человеческой психики по сравнению с психикой животных. Как мы помним, античный философ Анаксагор связывал ее с телесной организацией живых существ, Аристотель учил о «разумной» составляющей в душе человека, отсутствующей в «неразумной» душе животного (см. п. 2.1.1.). В Средневековье Августин и Фома Аквинский, с поправкой на свое христианское религиозное мировоззрение, в целом развивали идею Аристотеля (см. п. 2.1.2.), а Декарт вовсе противопоставил животное и психическое как проявления различных субстанций (см. п. 2.1.3.). В период становления психологии как самостоятельной науки В.Вундт провел линию между двумя формами существования психики – низшей, определяемой биологически и высшей, определяемой культурно. Причем он был крайне скептичен в отношении перспектив применения экспериментального метода к высшей психике. «И совершенно тщетны были бы надежды на то, что когда-нибудь нам удастся вполне подвести душевные явления высшей ступени развития под те же "законы", которым подчинена психика на низшей ступени эволюции», - писал Вундт. Таким образом, согласно Вундту, высшие проявления психического «ускользают» от психологического исследования и могут быть адекватно освоены только в рамках методов иных наук, в первую очередь, истории и лингвистики.

Чуть позже представители так называемой французской социологической школы предприняли попытку преодолеть методологическую непроницаемость высшей психики, предположив, что высшая психика действительно функционирует по другим законам, и поэтому с приведенным выше высказыванием Вундта можно согласиться. Искать эти законы надо не в биологическом устройстве организма, а в культуре, к которой принадлежит индивид.

Основатель французской социологической школы Эмиль Дюркгейм (1858—1917) разработал теорию позитивистского социологизма. Основное положение данной теории заключается в представлении о реальности «коллективного сознания», которое определялось им как «совокупность общих верований и чувств, свойственных в среднем членам какого-либо общества»^[9]. Коллективное сознание нельзя свести к биологической или индивидуально-психологической действительности, и именно оно первично по отношению к специфически человеческим формам жизни, которые формируются в ходе социального взаимодействия человека и его окружения. По Дюркгейму, коллективное сознание не является результирующей индивидуальных сознаний, наоборот, каждый отдельный человек парциально воплощает коллективное сознание. Причем происходит это по большей части принудительно: человеческая психика автоматически впитывает в себя заключенные в культуре мировоззрение и способы мышления, не будучи способным критически изменить их (например, человек не понимает, почему он хочет создать семью и иметь детей - это само собой разумеется). Элементами системы коллективного сознания являются коллективные представления (по-другому их называют - социальными фактами), такие как «брак», «детство», «правосудие» и т.д.. По мысли ученого, социальные факты отличны от своих индивидуальных воплощений (нельзя указать на семью вообще, но существует бесконечное количество конкретных семей). Социальные факты носят идеальный характер, который регулирует поведение и переживания всех членов общества. Коллективные представления сначала существуют во внешней форме (язык, ритуалы, общественные институты), а затем становятся внутренними структурами психики человека. Показательно, что по мере развития общества система коллективного сознания становится все более сложной, а члены соответствующего общества – все более различными и автономными, дифференцированно выражающими различные аспекты коллективного сознания.

Последователь Дюркгейма Люсьен Леви-Брюль (1857—1939), используя этнографический материал, развил тезис об особом архаическом типе мышления, которое отлично от мышления цивилизованного человека. Причину этих отличий ученый искал не во врожденных умственных дефектах представителей некоторых народов, а в определя­ющей роли коллективных представлений, быту­ющих в том или ином сообществе людей. Если мышление современного европейца имитирует законы Аристотелевской логики (абстрактно-логическое мышление), то пралогическое мышление имеет магический, нечувствительный к противоречиям, не требующий доказательств характер. Интересно, что пралогическое мышление, по Леви-Брюлю, не преобразуется логическим мышлением, а сокращает свою представленность в разуме современного человека, оставляя за собой сферы магического содержания (религия, искусство). Г. Тард (1843 – 1911) считал, что главным механизмом развития психики человека является подражание. Таким образом, представители французской социологической школы, по сути, предложили вывести предмет психологии за границы индивидуальной психики и сделать им разворачивающиеся в пространстве социального взаимодействия между людьми. Другими словами, они не усматривали принципиального различия между предметом и методами социологии и психологии. Результаты социологического анализа представлялись им прямо применимыми к объяснению психики конкретного человека.

Философ, психиатр и психолог Пьер Жане (1859—1947), работая в основном на материале психических патологий несколько усложнил принцип социальной детерминации высшей психики, предположив, что внешние отношения между людьми постепенно преобразуют строение индивидуальной психики. В то время как реализация природной психики требует копирования биологически значимых отношений между стимулом и его сигналом, высшая психика отражает ситуации социального взаимодействия. В частности, им было показано, что феномен произвольной памяти заключается в присвоении внешних действий выполнения поручения и отложенного во времени пересказа (см. гл. 8).

Идеи культурной детерминации психики получили свое продолжение и наиболее методологически объемное воплощение в исторической теории развития высших психических функций российского психолога Л. С. Выготского (1899—1934). В 20-х гг. ХХ века Выготским была создана целостная теория, в которой он поставил перед собой дерзкую задачу раскрыть качественную специфику, источник, движущие силы, факторы и закономерности именно человеческой психики^[10]. В то время как другие авторы апеллировали к дихотомии низшая-высшая психика, скорее опираясь на интуитивное понимание этого противопоставления, Выготский ввел четкий критерий. Принципиальное отличие человека от животного – это способность к совершению волевого действия. Соответственно, специфически человеческой будет такая форма психики, которая обеспечивает возможность волевого действия. Другими словами, Выготский задается целью научно объяснить возможность феномена человеческой свободы. «Центральная проблема всей психологии – свобода», - фиксировал он в своей записной книжке (Выготский, 2006, с.295).

Очень важно понять, что теория Выготского имеет характер неклассической теории, т.е. в ней отвергается ряд классических постулатов (см. п.1.7.) Во-первых, высшая психика рассматривается не как этап или стадия развития натуральной психики. Вместо этого высшая психика понимается как сложная функциональная система, в которой натуральные функции выполняют роль подчиненных системообразующей задаче элементов. Во-вторых, устанавливается иной статус культуры в формировании высшей психики. Это не фактор (среди других факторов), а источник и движущая сила развития человека. В-третьих, раскрывается основной механизм высшей психики – это механизм знакового опосредствования. И, наконец, в-четвертых, Выготский настаивает на том, что познать человеческую психику можно только следуя принципу развития (см. п. 1.2.). Для реализации этого тезиса Выготским был разработан экспериментально-генетический метод, представляющий собой совокупность экспериментальных инструментов исследования развития. Попробуем кратко проследить логику основных положений этой теории.

Выготский исходит из того, что психика исторически не существует как неизменный феномен. Психика развивается в филогенезе, в антропогенезе и в онтогенезе. В филогенезе возможности психического отражения усложняются для обеспечения решения всё более комплексных задач, стоящих перед животным видом. Способ решения каждого последующего типа задач морфологически закрепляется в нервной системе и, соответственно в геноме вида^[11]. Таким образом происходит филогенетическое развитие натуральной (природной) психики. Если мы рассматриваем индивидуальный организм, то в данном масштабе натуральное психическое развитие заключается в созревании, т.е. в развертывании генетически запрограммированной формы психики. Как уже указывалось выше, конкретные обстоятельства жизни особи могут поощрять это развитие, либо препятствовать ему. С точки зрения номенклатуры решаемых задач натуральная психика может рассматриваться как ансамбль натуральных психических функций (натуральные ощущения, натуральное восприятие, натуральное внимание, натуральная память и т.д.). Главными атрибутами натуральной психики является реактивность, т.е. отсутствие произвольности и ситуативность. Так, кошка не может проигнорировать выбежавшую из норы мышь «в надежде», что следом появится другая, более жирная и вкусная. Носитель натуральной психики не может ею управлять: он обращает внимание на то, что ярко, неожиданно; запоминает то, что соответствует его текущим потребностям. Основной принцип развития натуральной психики – это динамика организации условных рефлексов на основе генетической программы (см. п.3.2.). Кстати, бихевиористы достаточно полно описали закономерности функционирования натуральной психики (см. п.2.2.4.).

Антропогенез (эволюция человека) пошел по совершенно уникальному относительно эволюции других видов пути. С одной стороны, человек, безусловно – представитель биологического вида и поэтому он рождается с мозгом - биологическим органом, обеспечивающим возможность реализации натуральной психики. Но если младенца лишить возможности взаимодействовать с другими людьми, он никогда не созреет в человека (не только в полноценного человека, но и в человека вообще). Всем известная сказка Р.Киплинга о Маугли – не более, чем вымысел писателя. В реальности, результаты «воспитания» человеческих детей животными удручающи. Авторы документальной книги «Дети-волки и дикие люди» (1920) Дж.Сайн и Р.Зингг так описывают двух найденных в волчьем логове девочек: «Эти девочки обладали физическими качествами человеческих существ, но вели себя подобно волкам. Они передвигались на четырех ногах, могли есть только молоко и мясо и, прежде чем взять в рот пищу, тщательно ее обнюхивали. Единственным звуком, который дети могли издавать, был громкий вой. Они никогда не смеялись». Другими словами, для того чтобы стать человеком, представителям биологического вида homo sapiens приходится доращивать у себя совершенно другой тип психики. Его источником является не мозг, не видовая генетическая программа, а нечто совсем иное. Какими же свойствами обладает эта исключительно человеческая форма психики, высшая форма, которая не возникает «из организма», а создается во взаимодействии с другими людьми? И самое важное – для чего она нужна?

Согласно Выготскому, отличительной способностью человеческой психики является изменение масштаба ориентировки в действительности: от «здесь и сейчас», в плену наглядно представленной ситуации к «картине мира», включающей в себя синхроническое (действительное за пределами непосредственно данного) и диахроническое (прошлое и будущее) измерения. Первое из них дает расширение в сторону социального опыта, второе – в сторону исторического опыта. «Вся наша жизнь, труд, поведение основаны на широком использовании опыта прежних поколений, опыта, не передаваемого через рождение от отца к сыну... Я располагаю не только теми связями, которые замкнулись в моем личном опыте между безусловными рефлексами и отдельными элементами среды, но и множеством таких связей, которые были установлены в опыте других людей. Если я знаю Сахару и Марс, хотя ни разу не выезжал из своей страны и ни разу не смотрел в телескоп, то очевидно, что происхождением своим этот опыт обязан опыту других людей, ездивших в Сахару и смотревших в телескоп …» (Выготский, 1982, Т 1, С.84). Подчеркнем еще раз, что, условно говоря, «знания о Сахаре и Марсе» не передаются младенцу генетически, по самому факту рождения человеком, а особым человеческим способом приобретаются.

Если задуматься, то именно присущая высшей психике способность ориентироваться не на ситуативное, а на горизонт социальных возможностей и определяет потенциал свободного действия, делает носителя высшей психики не реактивным, а активным, т.е. преобразу­ющим мир. Другими словами, высшая психика позволяет контролировать свои психические процессы и поведение. Так, говоря, что у человека «хорошая память», мы имеем в виду не то, что он легко запоминает все подряд, а то, что он запоминает нужные для себя вещи, и забывает то, что считает лишним. Складывается парадоксальное на первый взгляд положение, когда, по словам Выготского, «более сильный стимул становится более слабым мотивом». Например, в тот момент, когда я пишу этот текст, я могу представить студентов, которые у себя дома читают предыдущее издание данного учебника, вспомнить вопросы, которые возникали у них на консультации к экзамену и представить их радость оттого, что в следующем издании они найдут ответы на свои вопросы. Эта мысленная картина позволяет мне не отвлекаться от работы на журнал в яркой обложке или телефонный звонок подруги, т.е. действовать свободно на основе своего решения.

Но чем же таким особенным располагает человек, что дает ему возможность «выхода за пределы» текущего момента? Центральное открытие Выготского заключается в том, что он понял принципиальную роль знакового опосредствования как механизма созидания сознания. Если натуральная психическая функция имеет непосредственный характер, т.е. подчиняется формуле S → R, то высшая психическая функция (ВПФ) имеет трехчленную структуру. Отношение между стимулом и реакцией опосредствуется здесь «психологическим орудием», которое подобно трудовым орудиям качественно преобразуют саму структуру психической операции. Например, представьте себе бобра, который строит запруду. Необходимые для постройки щепки он будет отгрызать от стволов дерева (действует непосредственно). В схожей по задаче ситуации стройки человек может, конечно, действовать «по-бобриному», но человеческое строительство будет определяться использованием орудий – пилы, топора и т.д. Причем в случае использования пилы координировать свои опосредствованные орудием действия будут уже два человека и, конечно, они окажутся куда результативнее бобра. Именно коллективный, разделенный по функциям между людьми и, следовательно, координированный труд А.Н.Леоньев считал необходимой предпосылкой и условием возникновения сознания (см. ниже п.2.2.8). Пока же отметим, что некоторые животные (например, человекообразные обезьяны) могут индивидуально использовать орудия, которые дополняют и улучшают возможности организма (например, притягивать палкой удаленный объект).

Есть ли отличие между орудийной деятельностью животного и человека? Дело в том, что человеческие трудовые орудия устроены по-иному. В любом человеческом орудии «зашифрован» исторически выработанный способ его использования. Так и в топоре, и в подзорной трубе, и в весле голодная обезьяна «увидит» все лишь инструмент для притягивания интересующего объекта, а человек, даже используя перечисленные предметы в качестве палки, все равно будет «видеть» в них потенциал рубки, изучения звездного неба и управления лодкой. Но ведь эти значения предметов не являются частью физических объектов! Что же является источником «орудийности» орудий? Этим источником является культура. Причем культура, которую Выготский понимает не как некоторый эфемерный «мир идей» в духе Платона (см п. 2.1.1.), а как исторически сложившуюся в рамках общественных форм деятельности конфигурацию знаковых систем, объективно существующих в форме социальных отношений. Эти знаковые системы появились не случайно, а закономерно сложились как необходимая сторона орудийно опосредствованных коллективных форм труда. Поскольку участники трудового процесса играют различные роли в общем деле, им требуется иметь возможность сообщить друг другу о своих целях и задачах – так исторически вырабатывались знаки. «Знаки... первоначально являются средствами связи, средствами воздействия на других», - пишет Выготский (Выготский, 1982, т.1, с.116). Самые простые знаки – это жесты направления внимания, начала и прекращения действия и т.д. По терминологии Выготского первоначально знак используется в инструментальной функции управления: «Согласно нашему определению, всякий искусственно созданный человеком условный стимул, являющийся средством овладения поведением - чужим или собственным, - есть знак» (Выготский, 1983, Т.3, С.78).

Роль знаковых систем в становлении и функционировании психики человека, безусловно, принципиальна: она определяет качественно новый этап и качественно иную форму существования психики. Культурные орудия не просто «помогают» человеку более эффективно решать стоящие перед ним задачи, они кардинально преобразуют психические функции, изменяют саму их структуру. Представьте себе, что дикарю, не владе­ющему счетом, надо запомнить стадо коров на лугу. Как ему придется справляться с этой ситуацией? Ему необходимо запечатлеть точную картину того, что он увидел, и потом попытаться воскресить ее перед глазами («Вижу белую корову с пятнами, потом пеструю» и т.д.). Скорее всего, он потерпит неудачу, пропустит что-нибудь. Вам же нужно будет просто сосчитать коров и впоследствии сказать: «Я видел семь коров». Задача выполнена! Причем знаком, опосредствующим в данном случае ваше решение, будет число, а символической деятельностью – счет.

Стоит отметить, что в культуре параллельно функционируют знаки различных типов. Во-первых, знаки могут выполнять функцию «напоминания», не обладая собственным содержанием. Использование такого рода знаков предполагает, что их владелец точно знает, о чем конкретно ему надо вспомнить. Выготский отмечал, что узлы, завязываемые на память, можно рассматривать как древнейшие свидетельства первых шагов человека от непроизвольного использования своей памяти к управлению ею. Во-вторых, знаки могут обладать более или менее обобщенным универсальным для всех членов социальной общности значением. Примером максимально конкретного знака такого типа является пиктографическое письмо (последовательность рисунков). Известно, что такое письмо предшествовало иероглифическому письму в древнем Египте. Затем в культуре начинают создаваться качественно иные знаки, которые носят абстрактный характер, когда по внешнему виду знака нельзя сказать о его содержании. Наиболее абстрактной знаковой системой является символьное письмо.

Итак, по мере развития общества знаки начали выполнять не только инструментальную функцию, но и обогащаться предметным значением, отсылающим к месту обозначаемого объекта среди других объектов. Так стали складываться знаковые системы. Обратим внимание, что слово – это не просто случайно, по договоренности между людьми установленное обозначение предмета. Для человека, владеющего языком, слово заключает в себе информацию об обозначаемом предмете. Проиллюстрируем данное положение следующим примером. Допустим, что вы впервые услышали неизвестное вам слово, например, «чернильница». Даже не зная этого слова, вы сможете приблизительно догадаться о его значении, так как в нем есть много «подсказок». Очевидно, что обозначаемый предмет – вместилище для какого-то вещества (на это указывает суффикс, сравните со словами «сахарница», «мыльница»). Второй суффикс «ил» указывает на то, что этот предмет нужен для трудовой деятельности (сравните со словами «рубильник», «зубило»). И, наконец, корень «черн», говорит о темном цвете. В результате легко понять, что перед нами слово, которое обозначает емкость для темного вещества, используемого в работе. А ведь так оно и есть!

Безусловно, язык является наиболее информационно богатой знаковой системой, представляющей собой историческое наследие человечества и целостно описывающей картину мира в его существенных и устойчивых взаимосвязях. Очень важно, что если каждый из нас в плане предметного действия умеет пользоваться только каким-то очень небольшим кругом орудий (я не умею играть на скрипке, управлять автомобилем и т.д.), то в плане речи наши возможности практически безграничны. Пользуясь знаками (словом «скрипка», словом «автомобиль» и т.д.) я могу попросить скрипача сыграть мне, а водителя – довезти меня до нужного места. Таким образом, знаково опосредствуя свою деятельность, я не в отвлеченном смысле, а вполне практически получаю свободу действий в соответствии со своими целями.

Сначала знаки существуют в материальной форме и используются во внешнем плане. В самом простом случае знак выступает как сокращенное действие, как показ. Например, сделав «стригущее» движение пальцами я могу показать, что мне нужны ножницы. Потом показ заменяется словом – символическим обозначением предмета. Знак в наблюдаемой форме (звучащее слово) и знак в скрытой форме (слово внутренней речи) взаимно соответствуют друг другу и поэтому могут замещать друг друга. Через знак человек воспринимает воздействия со стороны других людей и сам управляет ими. При этом не принципиально присутствует ли другой в ситуации физически или действует через представляющий его знак (например, строгий учитель может отлучиться из класса, оставив на видном месте свой портфель, эффект будет вполне сопоставимым). Управляемость психики со стороны другого человека требует, чтобы элементарные натуральные психические процессы стали организованными по тем же принципам, что и внешнее культурное действие. Так что по мере культурного развития структура символической психической деятельности все больше воспроизводит структуру предметного действия. Психическая деятельность приобретает системный характер, в котором роль системообразующего фактора отводится не какому-либо из исполнительских элементов (элементарных психических функций), а задаче, структурирующей весь процесс деятельности. Как пишет Выготский: «Анализ показывает, что ребенок, запоминающий с помощью вспомогательного средства, строит операции в ином плане, чем ребенок, запоминающий непосредственно, потому что от ребенка, употребляющего знаки и вспомогательные операции, требуется не столько память, сколько умение создавать новые связи, новую структуру, богатое воображение, иногда хорошо развитое мышление, т.е. те психические качества, которые в непосредственном запоминании не играют сколько–нибудь существенной роли» (Выготский, 1982, Т 2, С. 391).

Поскольку особенностью знака является его принципиальная отчуждаемость от конкретного носителя, человек способен воспроизвести тот знак, тот прием, который уже применял к нему другой. Оказывается, что даже в том случае, когда мы воспроизводим его самостоятельно, знак обладает той же инструментальной функцией относительно нашей психики. С этого момента человек приобретает способность самоуправления. Другими словами, знак, который прежде был средством регуляции поведения со стороны другого, направляется на самого субъекта. Целью такого перенесения является превращение психики человека в самоуправляемую систему. Так, даже будучи взрослыми и уже культурными людьми, мы, устав, можем сказать сами себе: «Ну-ка, посмотри сюда!» или «Надо обязательно запомнить это» и действительно «овладеваем» своим ускольза­ющим вниманием или активизируем процессы запоминания. Перипетии важного для нас разговора мы создаем и анализируем заранее, как бы проигрывая в речевом плане (внешнем или внутреннем) акты своего мышления. «Линией, разделяющей обе формы (натуральную и культурную, ВН), является отношение стимула - реакции. Для одной формы существенным признаком будет полная - в принципе - определяемость поведения стимуляцией. Для другой столь же существенная черта автостимуляция, создание и употребление искусственных стимулов-средств и определение с их помощью собственного поведения», - поясняет Выготский (Выготский, 1983, т.3, с.78).

Процесс качественного преобразования совокупности натуральных психических функций в психологическую функциональную систему, включающую в себя сложную конфигурацию знаков и опосредствуемых ими натуральных функций Выготский называет «интериоризацией» (от лат. interior — внутренний) или «вращиванием». «То, что высшие психические функции строятся первоначально как внешние формы поведения и опираются на внешний знак, ни в какой мере не случайно, но, напротив, определено самой психологической природой высшей функции, которая, как мы говорили выше, не возникает как прямое продолжение элементарных процессов, но является социальным способом поведения, примененным к самому себе», - пишет он (Выготский, т.6, с.).

Именно в процессе интериоризации происходит развитие психики человека. Нужно помнить, что развитие – это не просто количественное наращивание функции, а ее перестройка на новых основаниях. В ходе интериоризации происходит создание «психологических систем» под решение определенных психологических задач. При этом, во-первых, одни функции могут замещаться другими. Так, например, задача «запомнить» решается за счет функций понимания, проговаривания, мнемотехнических приемов и т.д. Во-вторых, высшие функции "втягивают в себя" натуральные функции, реорганизуют их и заставляют работать в рамках новой системы по законам этой системы. Как указывает Выготский: «Высшие психические функции не надстраиваются, как второй этаж над элементарными процессами, но представляют собой новые психологические системы, включающие в себя сложное сплетение элементарных функций, которые, будучи включенными, в новую систему, сами начинают действовать по новым законам» (Выготский, 1984, Т.6, С.58). Натуральные психические функции у человека — это элементы, на основе которых в процессе воспитания формируются высшие психические функции
(например, произвольное внимание, произвольная память, абстрактно-логическое мышление). Поэтому очевидно, что элементы необходимы для построения системы, однако свои свойства система приобретает только как целостность.

Таким образом, заключим, что отличие знакового опосредствования от орудийного в том, что оно носит символический характер. Используя орудие, мы качественно меняем способ своих отношений с предметным миром, а используя знак – организуем отношения с другими людьми. Замечательный факт заключается в том, что знаковое опосредствование позволяет перейти к «автостимуляции», т.е. не только ответить на знак, исходящий со стороны другого человека, не только направить знак на другого и вызвать нужную реакцию, но и отдать приказ самому себе и выполнить его. «Именно включение символических операций делает возможным возникновение совершенно нового по составу психологического поля, не опирающегося на наличное в настоящем, но набрасывающего эскиз будущего и таким образом создающего свободное действие, независимое от непосредственной ситуации», - пишет об этом Выготский в работе «Орудие и знак в развитии ребенка» (Выготский, 1984, т.6, с.36).

Итак, результатом развития является складывание у человека особой, только человеку присущей формы психики – сознания. Сознание представляет собой систему высших психических функций, которые являются: 1) опосредствованными знаковыми системами по структуре, 2) социальными по происхождению, 3) системными по строению, 4) осознаваемыми по субъективной представленности, 5) произвольными по способу регуляции и 6) саморазвивающимися, т.е. имеющими собсбвенные психологические закономерности развития.

Выготский открыл основной закон развития высшей психики. В различных работах Выготского содержатся разные его формулировки. Приведем одну из них: «Всякая высшая психическая функция была раньше формой психологического сотрудничества и лишь позже превратилась в индивидуальный способ поведения, перенеся внутрь психологической системы ту структуру, которая и при переносе сохраняет все основные черты символического строения» (Выготский, 1984, Т.6, с.38). Так способность подчиняться игровым правилам является внешней культурной формой для волевых процессов, спор – источником развития логического мышления и т.д.

Важно отметить еще раз, что различение высшей и натуральной психики проводится Выготским не с точки зрения оппозиции внешнее – внутреннее или материальное – идеальное, а на основе качественного отличия в структуре психологических операций – непосредственного или опосредствованного. Поэтому такие формы внешне наблюдаемой символической деятельности как устная речь, письмо, счет в той же мере являются высшими психическими функциями как и скрытые от наблюдателя абстрактно-логическое мышление или логическая память.

Но до сих пор мы не касались вопроса о том, как ребенку удается «подключиться» к богатству культуры? Ведь он располагает только натуральной психикой. По Выготскому для того чтобы «запустить» процесс культурного развития необходимо, чтобы ребенок попал в социальную ситуацию развития. Проще говоря, ребенок должен вступить во взаимодействие со взрослым, который уже обладает высшей психикой. Суть этого процесса заключается во взаимодействии «реальной» (той, что есть у ребенка в данный момент) и «идеальной» (той, которой обладает взрослый) форм. Причем конечно сначала ребенок вступает в эти отношения не с целью получить какую-то новую форму психики или «развиться», а для удовлетворения своих вполне натуральных потребностей. Что же происходит дальше? Сошлемся на пример приведенный самим Выготским (Выготский, 1983, Т.3, С.144). Представьте себе младенца, который увидел привлекательный для себя предмет. Он тянется к предмету ручкой и не может дотянуться. Со стороны младенца – это натуральное действие и если рядом с ним не окажется взрослого никакого факта развития не произойдет. Но в том случае, если рядом окажется мать, дело примет кардинально иной оборот. Мать поймет движение ребенка как знак, т.е. сочтет, что ребенок пытается сказать взрослому: «Дай мне этот предмет». В результате ребенок получит желаемое. Таким образом, движение ребенка вызывает реакцию взрослого, т.е. выступает в функции знака. Взрослый выполняет желание ребенка и тем самым придает жесту роль знака. В дальнейшем ребенок начинает регулярно использовать этот жест для воздействия на мать – жест приобретает для него значение указания. Конечно генез указательного жеста – это самый простой пример. Более подробно история развития значений в онтогенезе ребенка будет освещена в гл.9.

Становление высших психических функций включает в себя четыре закономерно следующие друг за другом стадии: 1) стадию примитива, когда психика еще не опосредствована и реализует себя в натуральной форме; 2) стадию наивной психологии, когда средства используются подражательно без существенного изменения структуры психической операции; 3) стадию внешнеопосредствованных актов, когда структура психологической функции включает в себя внешние знаки и 4) стадию внутреннего знакового опосредствования, когда вся структура высшей психической функции уже носит внутренний, скрытый от стороннего наблюдателя характер. Для исследователя, работающего в культурно-исторической парадигме наиболее информативным является переход от 3 к 4 стадии, так как он позволяет фиксировать формирование высшей функции до ее заключительного вращивания.

Может показаться, что подобный путь развития психики от натуральной к культурной является слишком трудоемким. Нельзя ли обойтись натуральной психикой? Действительно, многие вещи сами обращают на себя наше внимание («бросаются в глаза»), сами запоминаются, сами «приходят в голову». На самом деле высшие психические функции дают своему носителю огромное преимущество: психика из реактивной (отвеча­ющей лишь на запросы сложившейся ситуации) становится активной.

Идеи Л. С. Выготского были разработаны выда­ющимися отечественными психологами, такими как А. Р. Лурия (теория системной динамической локализации высших психических функций, см. гл. 3), П. Я. Галь­перин
(теория планомерного поэтапного формирования умственных действий см. гл. 6) и др. Реализация культурно-исторического подхода, конечно, является серьезным вызовом для квалификации исследователя. Но, по мнению представителей данного подхода, в исторической теории развития высших психических функций на сегодняшний день наиболее полно разработана система понятий, позволяющая объяснять, прогнозировать и, что самое главное, активно проектировать процесс развития психики человека на различных возрастных этапах. Культурно-исторический подход в психологии продолжает плодотворно развиваться как в нашей стране, так и за рубежом.

Дата добавления: 2015-07-12