Каковы основные направления помощи?

Нарушить «заговор молчания», начать говорить о проблеме в семье с другими людьми. Во мно гих семьях буквально молчат, «не выносят сор из избы», или «не будят спящую соба­ку». Как в андерсеновском «Новом платье короля», с целью сох­ранения мира в семье, люди годами не говорят о проблеме, кото­рая больше всего их мучает. Они молчат о единственно важном, и члены семьи теряют связь друг с другом. Особенно это касается пожилых членов семьи и детей. Дети втайне боятся (а нередко им и прямо так говорят!), что это именно из-за них «папа такой рас­строенный» или «братик заболел», и испытывают колоссальное чувство вины. Произнесенная вслух фраза и том, что папа пьян или брат «под героином» имеет эффект взрыва, и все накидыва­ются на того, кто посмел сказать это вслух. Тем более, если пос­мели сказать кому-то вне семьи: «теперь все узнают нашу беду».

Бывает, что родственники вслух обвиняют алкоголика или наркомана во всех его грехах — «воспитывают», — но ничего не говорят о своей боли, о чувствах, которые переживают сами, и потому впереди видят одну безнадежность, ведь обвинения все уже высказаны, и все по-прежнему. Они могут даже себе самим не признаваться в том, что обида, злость и страх заполонили их жизнь. Они привыкли к этим чувствам, как мы привыкаем к за­паху, который чувствуем каждый день. Плохие новости перес­тают нас так больно ранить, если они ежедневны. Это наш за­щитный механизм против эмоциональных перегрузок, но проб­лема-то остается, а мы просто перестаем ее замечать, как тот за­пах. Мы теряем чувствительность к ухудшению ситуации, без­действуем и катимся в пропасть.

Смотрите, как люди наловчились молчать о проблеме нарко­мании или алкоголизма:

♦ «он, конечно, не наркоман, просто употребляет иногда, ког­да переутомится»... «он начал колоться, потому что его бро­сила жена»,

♦ «он не такой, как другие наркоманы, у него руки золотые, и его начальство так любит на работе, да и энергии больше на работе после того, как уколется, а без этого он и работать не может!»

♦ «все, конечно, очень плохо, но я обязательно справлюсь, мы найдем врача, лекарство, нет безвыходных ситуаций, вот у моей знакомой был рак, и она...»

♦ «все, конечно, плохо, и у меня уже нет здоровья, и сердце посто­янно ноет, и сахар в крови стал расти... Моя мама вот тоже диа­бетик, и она...»

Придя на собрание Ал-Анон, такие люди чувствуют себя раз­детыми: все открыто говорят о том, что они тщательно скрывали. Но потом они чувствуют огромное облегчение, груз тайны больше не висит у них на спине. Оказывается, те тайные ужасные собы­тия, которые, как они думали, случились только с их близким, есть симптомы болезни, и не только присутствуют у других людей тоже (слабое, но все же утешение), но это можно еще и исправить. Постепенно становится понятным путь, на котором люди выздо­равливают.

Понять, наконец, что его наркомания - это не моя вина! И потому не моя ответственность - его выздоровление. Это не вина мамы - хотя, конечно, все мы делали ошибки в воспитании детей, а кто их не делал?! В моей 12-летней клинической практике у меня были пациенты-наркоманы из семей, где с детьми занимались музыкой и спортом и где мамы в одиночку работали на трех работах; из очень обеспеченных и из откровен­но бедных семей; из столицы и крошечных райцентров; с отца­ми-алкоголиками и отцами-трезвенниками; из верующих и не­верующих семей и так далее. Болезнь не выбирает «неблагопо­лучные» семьи, хотя там риск, конечно, выше. Просто это бо­лезнь, понимаете? И заболеть может каждый. Это, кстати, слег­ка сбивает спесь с некоторых мам, которые уверены, что вот они сами, уж конечно, не могли наркоманами стать, «потому что у них была голова на плечах». Нет, просто им повезло... Хо­тя как сказать, созависимость, которая расцвела в них, как мы теперь знаем, вовсе не лучше.

Более того, выздоровление сына или мужа — это не ответ­ственность его близких. Просто потому, что выздоровление от зависимости — это процесс, который происходит с наркома­ном или алкоголиком, а не родственником. Как нельзя пить лекарства вместо больного — даже по очень веским причинам, если он, например, без сознания — так нельзя выздоравли­вать вместо сына или мужа, «потому что он сам ничего не со­ображает». Это его собственный процесс, и только им и мо­жет быть осуществлен, а потому нужно отойти в сторону и не мешать ему выздоравливать самому. Действительно, зачем сыну-наркоману совершать усилия, если мама старается ря­дом? Ему же так плохо... Вот мама и бежит вместо него на соб­рание наркоманов — «я ему потом все расскажу», — находит ему врачей, друзей — выздоравливающих наркоманов, реаби­литационные центры... А ему это не нужно, мама занимает его место в выздоровлении. Конечно, он отказывается сразу или в последний момент от всех этих видов помощи. Наконец, поп­робуйте даже маленького ребенка заставить есть, когда он не хочет! А тут весьма большой ребенок, и никак не удастся его проконтролировать.

Конечно, мы можем ему помогать, но только тогда, когда он сам начинает что-то делать. Представим себе одну метафору: сын-алкоголик пьяный шел, поскользнулся и упал в лужу. Хо­лодно и мокро. Позвали маму, вот она стоит рядом. Если мама начнет вынимать сына из лужи, она для начала сама в нее зай­дет — «с берега» все же обычно не получается. Затем она подни­мает сына — килограмм восемьдесят, предложи ей такую сум­ку, подумает, прежде чем соглашаться! — поднимает его на свою спину и, покачиваясь, тащит его прочь. Тут чуть камешек попал под ногу — и она падает в ту же лужу вместе с ним. Все смотрят, никто пачкаться не хочет. Она грязная, униженная, поднимается и опять взваливает сына на спину. Тот же эффект. Груз для нее тяжеловат, правда? Она плачет, злится, обвиняет его, всех вокруг, но это ничего не меняет.

А сыну между тем совсем неплохо. Он не шевелит ни ножкой, ни ручкой, и при этом жизнь его меняется к лучшему: мама та­щит его прочь из лужи. Так он один, мокрый и холодный, мог и замерзнуть тут, а теперь мама его не даст в обиду. Можно и от­дохнуть. В крайнем случае, если уж у нее ничего не получится, вдвоем как-то и умирать не так страшно. Вот он и не шевелится,' предоставляя маме заботу о себе.

Мама, конечно, может со злостью бросить его и уйти. Но ост­рый гнев скоро пройдет, и страшно станет, перед соседями неудобно... И вот она опять в луже «добывает полезное ископае­мое». До следующего приступа злости, или пока не найдется «помощник», который донесет сына до их дома, а завтра сын опять будет лежать в той же луже.

Есть способ лучше. Можно в лужу и не лезть. Набраться му­жества, встать рядом с лужей и перенести взгляды и советы — ох, сколько советов! — зевак и соседей. Встать и ждать, когда сын откроет глазки и скажет: давай, вытаскивай! И сказать: все, теперь я больше не буду тебя доставать из лужи. Вот если ты сам вылезешь, я помогу тебе дойти домой. И штаны будешь стирать сам. В ответ будет тирада обвинений и оскорблений. Можно уй­ти. Но страшновато: действительно, вдруг замерзнет? Итак, лучше постоять и посмотреть: не встает ли. А одному сыночку так лежать теперь холодно и как-то скучно, ничего к лучшему в его жизни не меняется... Одному умирать не так красиво, как вдвоем. И он начинает как-то выбираться из лужи сам. Тут уже можно помогать, и даже плечо подставить, если он сам на ногах стоит. Это уже в маминых силах, хотя и тоже несколько грязно­вато. Но лучше, чем самой в луже лежать! И смысл появился: результат лучше. Тут сыночек, узнав знакомую картинку, под­жал ножки и решил прилечь опять на маму. А она твердо так, бестрепетно отошла в сторону, и он в луже опять один. Хочешь, чтобы я тебе помогала, — иди сам, я тебя не понесу. А будешь ругаться — и вовсе сам пойдешь. Вот сыну и приходится как-то самому действовать.

Тут наступает самое трудное: когда зевакам стало понятно, что мама в лужу не лезет, обязательно находится какой-то доб­рохот (бабушка, соседка, и пр.), который маме понятно объяс­нит, что «она не мать, а ехидна», что «настоящие мамы так не поступают». Мамино место занимает этот доброхот, пытаясь достать сыночка из лужи. Тут самое главное — выдержка, не ис­пугаться, что он прав, и не кинуться опять в лужу вслед за ним. Дело в том, что в луже доброхот быстро остынет, и после двух-трех падений, ругаясь, уйдет восвояси. Лучше не кричать ему вслед: я же говорила! — а смирно стоять и ждать, когда все доб­рохоты «отвалятся», и сыну дадут, наконец, вставать самому. Потому что это единственный способ достать его из лужи навсегда — позволить сделать это ему самому.

Мама рядом для того, чтобы не дать сыну умереть — это, правда, не всегда возможно, — и для того, чтобы помочь ему в его усилиях по выздоровлению. Их просто нет, этих усилий? Но может быть, именно потому, что вы слишком быстро «съедаете его кашу вместо него», и он остается голодным?

В чем же ответственность мамы? Она, конечно, есть, и соответ­ствует ей самой, а вовсе не чужой жизни, которую она пыталась взвалить на себя. А это значит, что она отвечает за то, чтобы:

♦ позаботиться о себе самой, о своей душе, о том, ради чего она жи­вет, о том, «как ей самой умирать будет» — что вспомнится тог­да, не зря ли прошла жизнь? Надо позаботиться о своем здо­ровье, чтобы отнестись к собственной жизни тоже с уважением, позаботиться о порядке в жизни, о жизненных обстоятельствах, которые только кажется, что так уж неожиданно и неуправляе­мо образуются в нашей жизни;

♦ позаботиться о всех, кого мама любит, о ближних и «дальних», о всех детях, родителях, супруге, сестре и так далее. Может быть, у вас соседка одинокая страдает болями в ногах, и ей неко­му помочь? Может, муж так устал, что ему надо на дачу, и с ним надо там пожить? Может, друзья вас потеряли, и любят до сих пор? А папина могилка? А мама на кухне, с которой давно неко­му поговорить? А несчастный пес, которого не выгуливали всерьез уже года два? Конечно, среди этого списка есть и сын-ал­коголик, и не на последнем месте. Но есть же и остальные!

У мамы есть чувства, как у любого живого человека. Хорошо бы их чувствовать, проживать, и она отвечает за то, как она это делает. У мамы есть право на радость и нежность, и надо как-то научиться сохранить любовь к сыну, чтобы гнев и обида не уничтожили это святое чувство. У нас есть право на лю­бовь, и созависимости на съедение его можно не отдавать. Есть право и на ненависть к болезни, которая ест моего сына, к его омерзительным поступкам — но не к нему самому, потому что он страдает и мучается не меньше меня. Очень трудно научиться разделять человека и болезнь, сына и его поступки, продикто­ванные болезнью. Но еще важно разобраться в том, что происхо­дит у мамы в душе. Нужно восстановить единство внутреннего и внешнего лица, чтобы тайная уверенность, что «я — фальшивка, люди отвернутся от меня, если только узнают меня по-настояще­му» — чтобы эта двуличность перестала мучить маму. Хорошо бы разобраться с тем, что иногда называют самооценкой: какой я человек? И тогда она обретет то, что называют душевным поко­ем: гармонию своих чувств и мыслей — и своих поступков, внут­реннего и внешнего «я».

Надо позаботиться о маленьких детях. Впрочем, это не только про маленьких, каждый из нас сохранил ребенка внутри се­бя. А детям нужна безопасность, предсказуемость и уверен­ность, что их границы не будут нарушены: что их не ударят, не накричат, вдруг не войдут в комнату ночью, не посмеются над ними, чтобы развлечь гостей...

Когда меня учили работать в группе с маленькими детьми из зависимых семей, мой тренер высказал правило, от которого у меня похолодело внутри: «ты должна двигаться медленно и все время быть на виду, потому что твое неожиданное появление или резкое движение этими детьми может быть воспринято как нападение. Их били...» Только тогда я поняла, как страшно жить ребенком в созависимой семье.

Еще детям нужно научиться жить по правилам. Например, ночью надо спать. Горячий утюг трогать нельзя. Чужие вещи брать нельзя. Руки надо мыть, когда приходишь с улицы. Если правила нарушены, есть последствия. Утром было трудно прос­нуться. Обожгла палец. Пришлось нести чужую куклу в чужой дом и извиняться. Мультфильм кончился, пока мыла руки, надо было раньше. Эти последствия наступают не потому, что мама злая, а потому, что так устроен мир. Утюг горячий, и поэтому его нельзя трогать. Время нельзя растянуть, и поэтому не выспалась или опоздала на мультфильм.

Но при этом есть такие правила, которые даже если ребенок нарушит, последствия не наступят, потому что они слишком ужасны. Например, перебегать дорогу перед машиной нельзя, но, если ребенок побежит, мама обязана его поймать вовремя, потому что потом некому будет научиться на последствиях. Ма­ма взрослая, и знает, где надо учиться жить по правилам, а где мама должна обеспечить их выполнение (а не бить ребенка, по­том за нарушение правил, вымещая свой страх на малыше).

Это все знают, но не все выполняют. Например, часто в семьях дети знают, что если очень хочется, то можно нарушить любые правила. И если очень долго поныть, то правила отменяются, «только отстань». И последствия наступают не потому, что так устроен мир, а потому что «мама узнала» — а папа бы позволил, или «мама расстроена» и потому «наказала», или «последний раз нарушим — а потом уже всегда будем выполнять»...

Мамина ответственность — сделать жизнь предсказуемой не только для маленьких детей, и тогда жизнь становится легкой и понятной, но и для всех остальных членов семьи... в той степе­ни, где это про маму, а не про жизнь других людей.

Перестать быть пособником зависимости сына. Как только созависимость поднимет голову — а она будет проявляться вновь и вновь, мы слишком долго жили созависимыми! — признавать свои ошибки, исправлять их и идти дальше. Можно позволить проявиться естественным последствиям зависимости в жизни сына-алкоголика и позволить ему разбираться с ними одному. Правила есть и в его жизни, и это особенно важно, чтобы он уви­дел свою «лужу» и собрался из нее вылезать.

Например, можно перестать платить его долги. Соседка дала ему деньги, а потом пришла к вам за долгом: «он брал у меня, и уже месяц не отдает». Вы с сожалением говорите: «это его долг, и я отдать его не могу. Тогда он сам никогда вам его не отдаст, по­нимаете?» Соседка не понимает, ей нужны деньги, и она требует их у вас. Отношения с ней портить не хочется, но вы же не брали у нее в долг, почему вам надо возвращать? Постепенно эта мысль просачивается в сознание соседки и она уходит недовольная. Ко­нечно, недовольная. А разве она не знала, что сын пьет? И что, скорее всего она должна будет просить вас, а не его вернуть день­ги? Знала, конечно. Вот и последствия: вы не вернули его долг. Ребенку тоже не нравится ожог пальца от утюга. Но теперь соседка, скорее всего не даст сыну впредь в долг, и сын сам будет ре­шать проблемы своих отношений с ней. А маме нужно научиться быть твердой, но и неизменно приветливой с соседкой, не разор­вав с ней отношений после этой истории, что, может быть, будет непросто. И еще будет непросто не сказать сыну ни слова о при­ходе соседки за долгом, предоставив им разбираться одним. Это трудно — не быть пособником зависимости.

Еще можно стать «честным зеркалом» в жизни сына, любезно и приветливо, но твердо показывая ему то, что он старается не видеть: свой приход домой вчера пьяным после 2 ночи; третий звонок с работы: «что случилось?»; причину его плохого настро­ения. Как зеркало, слава Богу, не читает мне по утрам нотаций о том, почему я не вовремя легла спать, а просто показывает синие тени под глазами; как увидев свое гневное лицо, я даю себе слово больше не злиться — уж очень неприглядный вид; — так и «чест­ное зеркало» маминых реакций любезно, но твердо показывает сыну факты последствий его зависимости, не заставляя тут же «делать выводы». Это очень трудно, потому что есть соблазн «указующим перстом» абсолютно безупречно правильно выя­вить все последствия употребления и прокурорским тоном «при­печатать» сыночка к стене. Соблазн заманивает в ловушку, пото­му что прокуроров не любят и с ними в одном доме не живут. В отличие от зеркала, нет у мамы объективно-бесстрастной реак­ции. Но зато есть и большой плюс перед зеркалом: любезность и приветливость, легкость и чувство юмора, все это продиктовано любовью к сыну и желанием ему помочь.

Нужно увидеть свои собственные потребности.. Это свои границы безопасности, потребность в предсказуемости жизни, в безопасности того же «внутреннего ребенка». Потребность в том, чтобы чувствовать свои чувства, жить с ними, не защищаясь от них, не вытесняя их в бессознательное. Хорошо бы научиться радовать­ся, как с изумлением обнаружили многие мамы в Нар-Аноне: оказывается, они не потеряли еще эту способность, и жизнь да­ет столько поводов для радости! А может быть, надо, наконец, за­няться своим здоровьем, потому что даже забор надо чинить вре­мя от времени, а мамино здоровье гораздо важнее. Вам, напри­мер, не приходило в голову, что бесконечные «капельницы» для сына, которые все равно не дают ему никакого облегчения, пото­му что сразу после них он не идет в реабилитацию, а начинает вновь пить, — эти капельницы довольно дорого стоят! Послед­ние годы вы копите деньги на «следующего доктора» — а может, потратить их на собственные зубы? По крайней мере, с пользой будут денежки потрачены...

И, главное, необходимо восстановить чувствительность к эмо­циональной боли и к ненормальной жизни, которой вы живете вот уже столько лет. К запахам привыкают, помните? Чтобы вновь обрести обоняние, надо побыть на свежем воздухе, и тогда вы будете чувствовать вновь. Многим мамам помогало уехать куда-то и пожить отдельно от всех обычных проблем несколько месяцев, чтобы начать опять понимать, что такое нормальная жизнь. Но вот беда, я уже слышу ваш ответ: я не могу, у меня обстоятельства.... Я часто думаю, что родственникам нужен пси­хотерапевтический стационар не меньше, чем их зависимым близким. Может быть, стоит отнестись к созависимости всерьез, потому что она убивает наши семьи?

Нужно увидеть в сыне-алкоголике или муже-наркомане взрослого человека. Я надеюсь, вы заметили в пункте о правилах для детей то, как эти правила хороши были бы для зависимого чело­века. Да, это очень помогает выздоравливать. Но вот беда: мы так долго опекали и контролировали наркомана или алкоголи­ка, что он твердо уяснил себе: он еще маленький, и если будет слишком страшно, мама его обязательно спасет. «На дорогу выбежать» ему не дадут, и поэтому он может играть со своей жизнью в любые игры, совсем плохо не будет. Говоря прямо, он не верит в свою смерть, а если и говорит об этом, то его представ­ления о смерти сильно отличаются от реальности. Например, мне не встречались алкоголики или наркоманы, осознающие, что их ждет после такой жизни и смерти. Многие наркоманы уверены, что тюрьма их почему-то минует, или полны романти­ческих мифов о «блатной» жизни. Или даже так просто: в отсут­ствие работы и денег они уверены, что им всегда будет что по­есть. Как сказал один парень маме: «ну что ты все ноешь про ра­боту, еда есть, полный холодильник, захочу поесть и поем, а ты только нервы мотаешь!»

Правда в том, что они уже на самом деле взрослые и живут взрослой жизнью и потому эти представления опасны. Попыт­ки мамы продолжать контролировать жизнь алкоголика или наркомана поддерживает в нем иллюзии — тем более, что сам он с ними расставаться не спешит. Поэтому очень важно, чтобы мама сумела увидеть в сыне взрослого — и снять контроль. Это означает не только перестать искать его по друзьям, если он не пришел ночевать, не только отказ платить по его долгам и сче­там, — но и отказ от того, чтобы читать ему лекции про жизнь, подкладывать «доступную литературу» и «промывать ему моз­ги», потому что «этот наркоман все равно ничего про жизнь не понимает». Если мы действительно хотим помочь ему повзрос­леть, надо чтобы он кожей почувствовал, что за него никто не отвечает, кроме него самого.

Итак, выздоравливая от созависимости, мы осознанно соз­даем в себе иной способ жить, кардинально отличающийся от того, что было годы подряд. Это очень трудно, но возможно и не­обходимо, если мы хотим помочь зависимому человеку выздорав­ливать. Если мы хотим сами жить как достойные люди. Сохранив себя, мы сохраним любовь к близкому. Подробнее об этом можно прочесть в третьей книжке «Я люблю алкоголика...» — мамам и женам алкоголиков и наркоманов».

Часть 2

Дата добавления: 2015-10-30