Историография вопроса

Сафонов М.М. Проблема реформ в правительственной политике России на рубеже XVIII и XIX вв. Л.: Наука, 1988. – 249 с.

Сафонов Проблема реформ в прав политике 18-19 вв 1988

В монографии рассматривается, как на рубеже XVIII и XIX вв. российский абсолютизм оказался не в состоянии успешно решать внутри- и внешнеполитические задачи, стоявшие перед страной, на основе тех средств, которые давала ему сложившаяся к этому времени система экономических, социальных и политических отношений. В книге анализируются неудачные попытки царизма произвести определенные изменения в этой системе: ослабить препоны, сдерживающие развитие производительных сил, открыть новые источники доходов, разрешить финансовые затруднения и приспособить государственный аппарат страны к решению этих сложных задач. В работе показано, как в результате острой внутриполитической борьбы широко задуманная программа социально-политических реформ свелась л ниш к преобразованиям государственного устройства, которые способствовали дальнейшему укреплению самодержавия.

Ответственный редактор Л. Е. ШЕПЕЛЕВ

Рецензент ы: Б. Н. МИРОНОВ, Г. А. НЕВЕЛЕВ

Михаил Михайлович Сафонов

ПРОБЛЕМА РЕФОРМ

В ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЙ ПОЛИТИКЕ РОССИИ НА РУБЕЖЕ XVIII и XIX вв.

Утверждено к печати Ленинградским отделением Института истории СССР Академии наук СССР

Редактор* издательства Г. А. Альбова. Художник Е. В. Кудина Технический редактор О. Б. Мацылевич. Корректоры О. И. Буркова и Т. М. Гейдур

ИБ № 33089

Сдано в набор 05.02.88. Подписано к печати 24.11.88. М-42149. Формат 60X90'/i6. Бумага книжно-журнальная. Гарнитура литературная. Фотонабор. Печать офсетная. Усл. печ. л. 15.50. Усл. кр.-от. 15.56. Уч.-изд. л. 19.71. Тираж 3600. Тип. зак. № ПО. Цена 2 р. 60 к.

Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Наука». Ленинградское отделение. 199034, Ленинград, В-34, Менделеевская линия, I.

Ордена Трудового Красного Знамени Первая типография издательства «Наука». 199034, Ленинград, В-34, 9 линия, 12.

0505010000-774 g

042(02)-88~ ISBN 5-02-027253-1

Издательство «Наука», 1988 г. |)

ВВЕДЕНИЕ

ИСТОРИОГРАФИЯ ВОПРОСА

Едва ли случаен тот факт, что интерес к проблеме преобразова­ний во внутренней политике России начала XIX в. возник в исто­риографии в середине 60-х гг. прошлого столетия, когда вопрос о проведении буржуазных реформ был поставлен в повестку дня всем ходом социально-экономического и политического развития страны. Тема «самодержавие и реформы» как историографическая проблема перекликалась, хотя и не непосредственно, но все же довольно явственно, с основными вопросами общественного разви­тия России между двумя революционными ситуациями. Это обстоя­тельство не могло не наложить определенного отпечатка на истори­ческие труды того времени, авторы которых, как правило, даже не пытались замаскировать политический налет, свойственный их научным работам. Напротив, они не только не затушевывали, но и всячески подчеркивали определенную связь между предметом своего исследования и собственной политической позицией.

Первый опыт освещения проблемы преобразований во внутрен­ней политике России начала XIX в. относится к 1866 г., когда воен­ный историк генерал М. И. Богданович поместил на страницах «Вестника Европы» большую статью о преобразованиях Алек­сандра I в 1801 —1805 гг.¹ Три года спустя тот же автор выпустил в свет шеститомную историю Александра I, и эта статья вошла в нее как одна из глав первого тома. М. И. Богданович принадлежал к числу тех дворянских историков, для которых личность царя была главным двигателем исторического процесса, а история России — прежде всего историей царствования того или иного самодержца. ¹ Поэтому в центре монографии стояла личность Александра, а внут-, ренняя политика России рассматривалась через призму его биогра­фии.

i В представлении М. И. Богдановича Александр I хотел водворить в стране «господство справедливости и общего спокойствия». Будучи свидетелем «злоупотреблений администрации» своей бабки, а потом и отца, царь проникся идеалами законности; ненавидя деспотизм, он стремился «навсегда охранить от произвола права всех и каж­дого». Александр задумал провести не только частичные реформы, но и осуществить коренную перестройку государственного здания

'*. 3

и увековечить его «составлением Уложения по образцу лучших законоположений Западной Европы». М. И. Богданович показал, что еще в бытность Александра наследником вокруг великого князя образовался кружок его близких друзей — П. А. Строганова, Н. Н. Новосильцева, А. А. Чарторыйского и В. П. Кочубея, которые по воцарении императора составили Негласный комитет. Этому комитету «почти исключительно принадлежала... мысль о важней­ших преобразованиях» начала XIX в. М. И. Богданович дал подроб­нейшие характеристики каждому члену Негласного комитета. Все они оказались резко отрицательными. «Молодым друзьям» царя М. И. Богданович противопоставил «опытных дельцов» века Ека­терины II: Д. П. Трощинского, Г. Р. Державина, Н. П. Румянцева, П. В. Завадовского и др. Историк возложил на этих лиц вину за то, что они бездействовали, в то время как «молодые друзья» царя «с самонадеянностью, свойственной неведению и неопытности, пори­цая все законы и уставы, существовавшие в России», «вызвались начертать законы более совершенные, более благодетельные, что, однако же, не мешало им с непостижимой неосновательностью подрывать уважение ко всем уставам, разглагольствовать о свободе и равенстве в самом превратном и уродливом смысле». Главным итогом деятельности Негласного комитета, по мнению М. И. Богда­новича, явились реформа Сената и учреждение министерств. Эти преобразования, сильно противоречившие друг другу, не только не привели к укреплению законности, но, напротив, открыли простор еще большему произволу. Члены Негласного комитета, не видя пользы от своих нововведений, пали духом, их реформаторский пыл остыл, а царь был отвлечен от внутренних преобразований внешне­политическими событиями. Поэтому планы Александра издать Уло­жение остались неисполненными.

Замыслы царя как будто не вызывали никаких возражений у М. И. Богдановича. Он вроде бы даже и сочувствовал им. Но чем же тогда объяснялось нетерпимое отношение к членам Неглас­ного комитета? М. И. Богданович был монархистом-охранителем. Личность царя.вызывала у него такое сильное благоговение, что даже в тех случаях, когда деятельность самодержца была, по его мнению, достойна критики, верноподданный историк не осмеливался порицать ее и свое негодование переносил на окружающих царя лиц. «Молодые друзья» подталкивали царя на путь конституционных реформ, в представлении М. И. Богдановича совершенно чуждых историческому развитию России, и в этом заключалась их главная «вина». В предисловии к своему труду историк указал на опреде­ленную связь между событиями начала XIX в. и российской действи­тельностью 60-х гг. «История минувшего, — писал он, — не может служить поучением к настоящему, потому что никакие факты не повторяются при одинаковых обстоятельствах... но история минув­шего мирит с настоящим, убеждая нас, что ошибки присущи чело­вечеству и что невзгоды, бывшие их последствием, всегда отклоня­лись доверием к собственным силам».² Лозунг «доверия к собствен­ным силам» в устах М. И. Богдановича означал не что иное, как

призыв отказаться от идей конституционализма, совершенно чуждых, по его мнению, российской государственности. В эпоху буржуазных реформ этот тезис служил укреплению самодержавного строя и носил охранительный характер. Но вся парадоксальность положения историка-охранителя заключалась в том, что, для того чтобы осудить либеральные планы, необходимо было признать их существование. Сам же факт существования либеральных планов в правительствен­ных верхах России начала XIX в. отнюдь не способствовал укреп­лению идеологии монархизма. Вопреки целям, которые ставил перед собой М. И. Богданович, объективное значение его книги оказалось иным. Работа содержала ценный фактический материал, и именно он мог быть использован для опровержения выдвигаемых автором книги идей. М. И. Богданович получил от потомков П. А. Строганова целый ряд документов, которые отражали процесс образования Негласного комитета и его деятельность. Особенно ценны были приложения к книге. В них М. И. Богданович поместил свой пересказ протоколов комитета.³ Хотя эта публикация была крайне несовершенна в археографическом отношении, тем не менее она позволяла в общих чертах представить себе планы и деятельность царя и его «молодых друзей». На протяжении более 30 последующих лет ни одно исследование по внутренней политике России начала XIX в. не обходилось без этих материалов.

В том же 1866 г. истории преобразований начала XIX в. коснулся А. Д. Градовский, историк-юрист славянофильского толка. По-види­мому, он уже заканчивал монографию об истории государственного управления в XVIII в., когда появилась статья М. И. Богдановича, и ем'у пришлось в спешном порядке дополнить свою книгу только что появившимися в печати материалами. А. Д. Градовский заимствовал у М. И. Богдановича представление о том, что в начале XIX в. в пра­вительственных верхах России существовали две группировки: «ека­терининские старики» и «молодые друзья». А. Д. Градовский воспри­нял от своего предшественника и характеристики этих группировок с тем только различием, что под его пером «екатерининские орлы» предстали не бездеятельными, а энергичными людьми, «твердо стояв­шими на родной почве», продолжателями традиций XVIII в., тогда как «молодые друзья» были изображены деятелями, оторванными от национальных корней. Интересы этих двух группировок столкну­лись в вопросе о реформе Сената. Не останавливаясь на причинах преобразования этого учреждения, на конкретных обстоятельствах издания указа 5 июня 1801 г., положившего начало сенатской реформе, А. Д. Градовский впервые составил очерк последователь­ного ее хода, определил позиции «стариков» и «молодых» в этом вопросе. Исследователь показал, что «екатерининские дельцы» доби­вались восстановления прежнего значения Сената, когда он, будучи основанным Петром I и построенным на основе соединения коллеги­альных и личных начал, являлся средоточием всего управления. «Молодые друзья», исходившие из теории «разделения властей», стремились превратить Сенат в сугубо судебное учреждение и вру­чить различные отрасли управления отдельным лицам. Александр I

видел в Сенате высший контролирующий орган. Поэтому 8 сентября 1802 г. вопреки мнениям своих «неуступчивых» друзей царь утвердил в главнейших чертах представление «екатерининских стариков». Так борьба «национальной» и «западной» «партий», казалось, при­вела к победе первой над последней. Однако А. Д. Градовский полагал, что в это же время существовала еще одна группировка — «канцелярская», или «бюрократическая, партия». Для нее «вопрос реформ был не торжеством той или иной идеи, а вопросом ее личного значения, власти, выгоды». Она сочувственно относилась к истори­ческому прошлому страны потому, что видела в нем начало господ­ства канцелярии. Так же она относилась и к западным теориям, ибо видела, что Французская революция завершилась господством министерств с их канцеляриями. Эта группировка (кто конкретно входил в нее, исследователь не указал) сошлась с «молодыми друзьями» в одном пункте — в предоставлении неограниченных пол­номочий лицам, стоявшим во главе отдельных ведомств. Для бюро­кратов эта мера была полным торжеством «канцелярского порядка», для членов Негласного комитета — перспективой осуществления задуманных реформ. Именно эта «канцелярская партия» и одер­жала, по мнению А. Д. Градовского, в конечном итоге победу. Учреждение министерств историк назвал временным перемирием новых французских, канцелярских, учреждений с прежними петров­скими, после которого последовало окончательное падение послед­них. Результатом преобразований начала XIX в. явилось бесконт­рольное господство бюрократии.⁴ Таким образом, реформы начала XIX в. в работе А. Д. Градовского расценивались как важный этап в процессе бюрократизации государственного управления в России. А. Д. Градовский выступал сторонником славянофильской идеи единения сословий под верховенством земского царя, которая была направлена против засилья бюрократии, и поэтому процесс бюрокра­тизации вызывал у него негативное отношение. Сам процесс бюро­кратизации в трактовке А. Д. Градовского выглядел довольно противоречиво. С одной стороны, бюрократизация являлась резуль­татом внутреннего развития и поэтому была вполне закономерным явлением. С другой стороны, она представлялась как некое механи­ческое заимствование западноевропейских идей, глубоко чуждых России, и, следовательно, была чем-то случайным. В этой схеме «молодым друзьям» отводилась роль людей, которые, не понимая естественных потребностей развития страны, своими прозападными симпатиями способствовали процессу бюрократизации, в корне про­тивоположному истинным интересам России.

Такая трактовка преобразований начала XIX в. не была вполне подкреплена документальными материалами. Рассуждения А. Д. Градовского о преобразовательных планах «молодых друзей» почти всецело основывались на высказываниях М. И. Богдановича. Но и М. И. Богданович почти не воспользовался опубликованными им документами. Когда же к этим материалам обратился историк общественного движения А. Н. Пыпин, стоявший на позициях бур­жуазного либерализма, исследователь пришел к прямо противопо-

ложным выводам. В 1870 г. на страницах того же «Вестника Европы» А. Н. Пыпин поместил обстоятельные очерки истории общественного движения в первой четверти XIX в., которые вскоре вышли отдель­ным изданием. В этом сочинении исследователь подверг критике «слева» построения М. И. Богдановича и А. Д. Градовского. Эта критика развивалась по трем основным направлениям. Во-первых, А. Н. Пыпин утверждал, что сторонниками конституционных идей были не только и не столько «молодые друзья» царя, сколько сам Александр. А. Н. Пыпин попытался показать, что М. И. Богданович намеренно повторял «те озлобленные нападения, какие делались тогда против друзей Александра в кругу старого вельможества и чиновничества». А между тем в этих отзывах «выразился целый взгляд на эпоху царствования Александра». А. Н. Пыпин заметил, что когда современники «молодых друзей» обвиняли членов Неглас­ного комитета в том, что они «набиты конституционным духом», то обвинители лицемерили, потому что им было хорошо известно, что этим же конституционным духом «отличался сам царь». Они, «как после... и некоторые новейшие историки, — писал А. Н. Пыпин, имея в виду М. И. Богдановича и А. Д. Градовского, — предпочитали умалчивать об этом последнем и сваливать всю вину на советников». Во-вторых, А. Н. Пыпин стремился доказать, что конституционные идеи Александра были не случайным, а вполне закономерным явле­нием, вытекавшим из исторического развития России в XVIII в. «Мысль об известном ограничении или более точном определении действий верховной власти, — писал ученый, — уже в последние годы, царствования Екатерины должна была занимать умы». Пав­ловское правление усилило конституционные настроения. Александр и его «молодые друзья», по мнению А. Н. Пыпина, были передовыми людьми своего времени, выразителями этого умственного течения. Они не совсем ясно, но в общем довольно верно «указывали истори­ческую необходимость», которая, по словам историка, начала осу­ществляться в 60-е гг. XIX в. Наконец, в-третьих, неудачи преобра­зовательных опытов царя А. Н. Пыпин видел в двойственности и незаконченности действий Александра, а вовсе не в сущности принципов, которым он хотел служить, как упрекали его «обвинители либерализма». Таким образом, А. Н. Пыпин во главу угла также ставил личность царя, но в отличие от М. И. Богдановича рассмат­ривал ее как продукт тех исторических условий, в которых она дей­ствовала. Поэтому, изучая общественное движение, А. Н. Пыпин уделил личности Александра даже больше внимания, чем его био­граф. А. Н. Пыпин составил настолько обстоятельный очерк формиро-вания противоречивой личности царя, что вплоть до 1905 г. это сочинение служило исходным пунктом всех исторических суждений об Александре I. A. H. Пыпин пришел к заключению, что Александр был проникнут «идеалистическими мечтами о свободе и. счастии людей». Но ему не хватало «реального знакомства с жизнью об­щества и народа». Поэтому в личности царя «было много искреннего энтузиазма и благородных влечений», но «они не развились в проч­ные логически усвоенные принципы», остались лишь идеалисти-

ческими, сентиментальными мечтами. А. Н. Пыпин был уверен, что Александр «чувствовал отвращение к деспотизму», стеснялся нео­граниченности своей власти, стремился «подчинить деспотизм закон­ности, неопределенность абсолютной монархии привести в известные твердые нормы». Поэтому главная цель Александра, по мнению А. Н. Пыпина, заключалась не в подготовке Уложения, как пытался убедить своих читателей М. И. Богданович, а в составлении консти­туции. «Речь шла о таком государственном устройстве, которое определяло бы законом круг действий верховной власти (и, следо­вательно, известным образом ее ограничивало) и в котором впослед­ствии должно было играть известную роль представительство». Для А. Н. Пыпина было совершенно несомненно, что преобразование Сената и учреждение министерств предпринимались в видах буду­щего конституционного устройства. Для него указ 5 июня 1801 г. был прежде всего проявлением «конституционного духа» царя. Алек­сандр, видя, что «Сенат впал в „унизительное состояние"», и считая его «противовесом, который должна была иметь себе неограни­ченная власть», решил возвратить ему то значение, которое он имел при Петре I. Исследователь обратил внимание на то, что с конститу­ционными проектами выступали «екатерининские дельцы». В этом он видел доказательство того, что «конституционная идея» являлась не только «мечтой идеалиста-императора» или «угодничеством опыт­ных придворных», но и «естественной исторически выросшей потреб­ностью», которая была обострена свежим воспоминанием о деспо­тизме Павла 1. Однако «молодые друзья», хотя и были убежденными конституционалистами, все же выступили против этих конституци­онных проектов. Такую не вполне понятную и достаточно противо­речивую позицию членов Негласного комитета ученый объяснил тем, что они испытывали сильные колебания.

Такова же была и позиция Александра. Признавая, что настоя­щее представительное правление еще рано вводить в России, он тем не менее считал его «венцом» здания. Преобразование админи­страции было предпринято в видах будущего конституционного устройства, план которого уже существовал. Однако предприятия Александра не были «поддержаны твердым характером и прочно связанными принципами». В действиях царя с самого начала про­явилась «неуверенность в самом себе и своих понятиях». Царь отли­чался «крайним упрямством... проистекавшим... от направляемого дурно самолюбия и от наследственных деспотических инстинктов». Сам принцип преобразований для Александра стоял вне сомнений, но практическое осуществление пугало его. Он впадал в нереши­тельность, упрямство брало верх над более смелыми решениями. У Александра «недостало характера... принять первый вывод из этого принципа... и уважать какое-нибудь право за другими». В первом же серьезном деле, когда Сенат впервые воспользовался правом делать представления на высочайшие указы, Александр отменил такое право и отказался от самого принципа. При учрежде­нии министерств имелась в виду конституционная идея об ответ­ственности министров, которая гарантировала бы строгую закон-

ность управления. Но на деле министры уже вскоре стали обходить эту ответственность и управление сделалось чисто личным. Так Александр с первых же шагов незаметно возвращался «на старую дорогу». Обдумывая «теоретические формы общественного осво­бождения», он на практике забывал «самые условия своей задачи и в своей нетерпимости к частной инициативе и самым умеренным заявлениям самостоятельности оставался верен преданиям старого порядка». Свое исследование А. Н. Пыпин закончил общим выводом, который в 70-х гг. XIX в. прозвучал как призыв извлечь уроки из неудачных конституционных опытов Александра I: «Неограниченная монархия слишком часто бывает враждебна общественной инициа­тиве, и это составляет роковую слабую ее сторону: истинные цели государства могут быть достигнуты только с развитием обществен­ной силы, когда инициатива общества подавляется, внутренняя сила его глохнет и остается непроизводительной; но стеснение общества вредно отражается потом на самом государстве, которое наконец начинает терять свой нравственный авторитет».⁵

Книга А. Н. Пыпина на протяжении полувека выдержала пять изданий и оказала сильное воздействие на последующую историо­графию, как на либеральную, так и монархическую.

В 1897 г. историк охранительного направления генерал Н. К. Шильдер выпустил в свет четырехтомную биографию Алек­сандра I. Его работа была построена на тех же методологических принципах, что и книга М. И. Богдановича, но Н. К. Шильдер не мог не у.читывать всего того, что внес А. Н. Пыпин в понимание личности царя. Разделяя мнение М. И. Богдановича о стремлении Александра к законности как главном мотиве его преобразовательской деятель­ности, историк не принял основную пыпинскую идею о царе как выразителе естественной потребности конституционного преобразо­вания России. Идеал Н. К. Шильдера — это гуманный и либераль­ный царь, но отнюдь не конституционный монарх. Поэтому все, что в работе А. Н. Пыпина отвечало такой характеристике Алек­сандра, было почти дословно перенесено в сочинение Н. К- Шиль­дера, все противоречащее ей осталось без внимания. Составив подробнейший очерк первых правительственных мероприятий начала XIX в., Н. К. Шильдер заключил, что Александр в эту пору своей жизни «представлял собой явление, необычное в русской истории». Восхищение царем у Н. К. Шильдера достигло такой степени, что историк утверждал: «В 1801 г. не было правительства в Европе, которое было бы столь исполнено добрыми намерениями, столь занято общественным благом, как русское». Касаясь преобразований начала XIX в., Н. К. Шильдер несколько иначе в сравнении со своими предшественниками изобразил расстановку сил в правящих верхах. Он также противопоставлял «екатерининских стариков» и «молодых друзей»: первые — «приверженцы старинных идеалов», вторые — «сторонники новых идей». Но вместе с тем историк указал еще на одну группу лиц, которые враждебно относились к либерализму царя. Н. К. Шильдер отнес сюда Д. П. Рунича, Г. Р. Державина, А. С. Шишкова, А. А. Беклешева. Кроме того,'он указал еще на одно

важное обстоятельство — дворцовый переворот, выдвинувший на первый план руководителя антипавловского заговора П. А. Палена. По цензурным соображениям Н. К. Шильдер называл это «послед­ствием той исключительной обстановки, при которой свершилось восшествие на престол преемника Павла». Историк старался вну­шить читателю мысль о том, что в первые месяцы своего правления Александр не располагал еще достаточной свободой действий и дол­жен был соотносить"^свои начинания со взглядами всесильного петербургского военного губернатора. По мнению Н. К. Шильдера, противоречивые течения, вызванные «непримиримым антагонизмом, существовавшим между приверженцами прежних порядков и пред­ставителями прогрессивных мероприятий», затрудняли преобразова­тельскую деятельность Александра. Однако сама эта деятельность не была освещена в работе сколько-нибудь подробно или хоть как-то проанализирована. Относительно указа 5 июня 1801 г. историк заметил, что в нем желание Александра «выдвинуть на первый план закон проявляется с такой ясностью, что не может быть под­вергнуто никакому сомнению или превратному толкованию». Но относительно лишения Сената права представления на новые указы Н. К. Шильдер уже вынужден констатировать, что в этом эпизоде царь «не замедлил обнаружить полную нетерпимость к самому уме­ренному и законному проявлению самостоятельности взглядов этого верховного места в империи». Вслед за А. Н. Пыпиным Н. К. Шиль­дер признал, что «отвлеченный либерализм» уживался в уме Алек­сандра со стремлениями и склонностями совершенно противополож­ного свойства и эти качества постепенно приобрели преобладающее значение. В итоге у Н. К. Шильдера в отличие от А. Н. Пыпина воз­никло сомнение в искренности убеждений и либеральных взглядов императора. Поэтому «так называемый преобразовательный период» его царствования он считал более правильно назвать «эпохой коле­баний». Рассмотрение этого периода Н. К- Шильдер завершил выводом о непостижимой загадке характера Александра I. Особое значение в труде Н. К- Шильдера имели приложения. Историк опубликовал подлинный французский текст известных по пересказу М. И. Богдановича записок, отражающих образование Негласного комитета. Он особо подчеркнул исключительную ценность этих доку­ментов и указал на важность изучения подлинника записок П. А. Строганова о заседаниях Негласного комитета в полном их объеме (Ш. II. 1—55, 93—116, 330—348).

В 1903 г. вел. кн. Николай Михайлович выпустил в свет трех­томное издание «Граф Павел Александрович Строганов». Два тома, второй и третий, представляли собой публикацию документов из архива «молодого друга» царя. Второй том включал подборку наиболее важных документов, отражающих образование Неглас­ного комитета, полный французский текст протоколов его заседаний, а также целый ряд документов, возникших в результате деятельности «молодых друзей». В кратком предисловии вел. кн. Николай Михай­лович попытался разгадать загадку, о которой писал Н. К. Шильдер, и изложил свой взгляд на преобразовательскую деятельность Алек-

сандра. Мнение о том, что реформы начала XIX в. исходили лично от императора, историк назвал «не столько недоразумением, сколько большой ошибкой». Николай Михайлович полагал, что Александр «многим был недоволен, многое хотел изменить, даже исправить», однако ни одна из произведенных в это время реформ не исходила от него лично, «все они были не без труда внушены ему, причем его согласие добывалось нередко с большими усилиями». Историк акцентировал внимание читателей на ряде документов, впервые им обнародованных. Из них явствовало: «молодые друзья» имели план «поработить» императора, пытались подчинить его своей воле. Полу­чалось, что не Александр, а его «молодые друзья» были инициато­рами реформ. Так, пытаясь преодолеть представления А. Н. Пыпина и Н. К. Шильдера о двойственности натуры царя, Николай Михай­лович возвращался вновь к построениям М. И. Богдановича с тем, однако, существенным различием, что деятельность Негласного комитета вызывала его симпатии. О герое своей монографии Нико­лай Михайлович отозвался в том смысле, что он «упреждал на целое столетие современников и своими здравыми взглядами и верными суждениями представлял потомству полезные поучения, сохранив­шие свою ценность и поныне». Таким образом, фрондирующий дядя царя заявлял о своей солидарности с членами Негласного комитета.⁶ Близкую, но не вполне тождественную точку зрения Николай Михай­лович изложил в своей монографии об Александре I, вышедшей в 1912 г. Автор дословно повторил свою характеристику Александра, но.несколько по-иному, чуть скептичнее отнесся к деятельности «молодых друзей» и тем самым еще более приблизился к М. И. Бог­дановичу. «Горячка и непоследованность Александра и его сотруд­ников... сказывались на всех мероприятиях. Не было заметно и тени какой-либо определенной системы. Все делалось необду­манно, скачками. Молодые товарищи государя... сами не замечали, что такое отношение к серьезному делу не могло рано или поздно не отрезвить рвения монарха». Деятельность Негласного комитета великий князь назвал «скороспелыми решениями самых важных и существенных вопросов». Но вряд ли это дает основание говорить об изменении воззрений вел. кн. Николая Михайловича на «молодых друзей». Просто накануне революции в 1905 г. на авансцену выдви­гались конституционные планы Негласного комитета, теперь же, в 1912 г., большее внимание привлекали причины их неудач. В целом же оценка «молодых друзей», несмотря на смещение акцентов, осталась прежней.⁷ Однако значение работ Николая Михайловича заключалось не столько в его рассуждениях, сколько в публикации документов, без которых по сей день не обходится ни одно исследо­вание внутренней политики царизма в начале XIX в.

Одним из первых публикацию Николая Михайловича использо­вал М. В. Довнар-Запольский, профессор русской истории Киевского университета. Так же как и А. Н. Пыпин, он избрал предметом своего исследования общественное движение начала XIX в. и рассмотрел его с тех же позиций буржуазного либерализма. Однако изучение

протоколов и других материалов Негласного комитета привело его к иным выводам. Автор выступил против идеализации «молодых друзей». В документах Негласного комитета он не обнаружил «сле­дов серьезной работы», реальных проектов преобразований. Иссле­дователь подчеркнул, что все эти документы «изобилуют общими местами». П. А. Строганов был охарактеризован как «русский барин, более занятый приготовлением к делу, чем настоящим делом». Ученый дал членам Комитета уничтожающие характеристики. В этом он шел по стопам М. И. Богдановича. Но если историк-монархист обрушивался на «молодых друзей» за их либерализм, то М. В. Дов-нар-Запольский, напротив, ставил под сомнение то, что они были либералами. По его мнению, члены Негласного комитета «не имели определенных убеждений в важнейших вопросах русской действи­тельности, достаточно ясных для либерально настроенных людей той эпохи». Ученый сомневался, что «молодые друзья» стремились к конституции. Он выделил характерную черту членов Комитета: они тормозили проекты «стариков», но зато охотно вмешивались во все мелочи управления, стараясь навязать Александру свои мнения, осуществить личную опеку над царем. По словам историка, Негласный комитет «превратился не в учреждение, где вырабатыва­ется план реформ, но в собрание нескольких советников государя, которые стремятся руководить государем, управлять с ним и за него». Поэтому учреждение министров, явившееся единственным практическим следствием деятельности Негласного комитета, было не лишено, по мнению историка, личных соображений. Полную противоположность «молодым друзьям» представляли собой «екате­рининские старики». Их заботы выходили за пределы тесного круга личных етношений. Им была свойственна практическая делови­тость. Сущность реформы они высказали прямо и настоятельно. Они требовали «весьма умеренных перемен, основанных на истори­ческом развитии России, и притом таких, которые могли бы послу­жить залогом дальнейшего прогресса». «Исходя из мысли о необ­ходимости издания некоторых коренных законов для всех граждан, они стремились превратить Сенат в представительное учреждение, которое явилось бы посредническим звеном между высшей властью и населением». Такая схема опиралась на исторический опыт. Указ 5 июня «имел целью успокоить общественное мнение и дать ему намек на возможность реформ». Законодательные акты 8 сентября 1802 г. М. В. Довнар-Запольский оценивал как компромиссное решение, продиктованное стремлением царя удовлетворить интересы обеих группировок. Но вместе с тем исследователь подчеркнул, что под влиянием «молодых друзей» указ о правах Сената «явился актом, установившим его бесправие». Пышные фразы о преимуществах сенатской должности парализовались учреждением министерств. Таким образом, в представлении М. В. Довнар-Запольского около Александра I с момента его воцарения встали люди двоякого направ­ления. «Одни поставили ясную, хотя и очень скромную программу реформ; другие как будто стремились к более широким планам, но в действительности не имели определенной схемы... откладывая

какую-то реформу... они употребили все свое влияние на государя для того, чтобы удержать его от всяких уступок в пользу либераль­ных тенденций, и в то же время некоторые из молодых друзей стре­мятся проложить себе широкий путь к власти при государе«друге». По мнению исследователя, дворянство обеих столиц в XVIII в. видело в Сенате «политическую опору», орган, при помощи которого оно принимало участие в управлении государством. Главное достоинство такого устройства историк усматривал в том, что оно гарантировало законность. Учреждение министерств означало целый переворот в устройстве управления, который эту законность полностью унич­тожил. Таким образом, в работе М. В. Довнар-Запольского преобра­зования начала века трактовались как борьба «бюрократии» и «общественности», которая завершилась учреждением министерств, ставших «между массой населения и народом». Представителями «бюрократии» были «молодые друзья», «общественности» — «ека­терининские старики». Вина за трагический исход этой борьбы — засилие бюрократии в русской государственной жизни — возлага­лась на членов Негласного комитета. Так, накануне Первой русской революции несколько неожиданно возродилась концепция А. Д. Гра-довского, но в ней уже не £ыло никаких славянофильских черт. Бюрократизация являлась не следствием неудачного заимствования западных конституционных теорий, а антитезой конституционному развитию. В новом варианте концепции А. Д. Градовского «екате­рининские старики» и «молодые друзья» как бы поменялись своими историческими ролями.⁸

Манифест 17 октября 1905 г. породил не отличавшуюся высоким исследовательским уровнем литературу, призванную проиллюстри­ровать историческую преемственность октябрьского манифеста с развитием конституционных идей. Определенное место в этой лите­ратуре заняли и преобразования начала XIX в. В компилятивных работах, написанных такими разными авторами, как В. Е. Якушкин, С. Г. Сватиков и Б. Б. Глинский, содержался обзор реформ госу­дарственного управления. Эти преобразования предстали в пыпин-ской трактовке, причем мысль о конституционных настроениях, порожденных деспотизмом Павла I, была выражена более отчетливо. Идею о влиянии на Александра подобных конституционных стрем­лений разделял и такой видный представитель либерально-народни­ческой историографии, как В. И. Семевский, написавший целый ряд работ, в которых он в основном ограничился кратким обзором преобразовательских планов и проектов начала XIX в.⁹

Характернейшая черта всех этих работ биографов Александра и исследователей общественного движения в первые годы его цар­ствования заключалась в том, что их авторы оперировали такими широкими понятиями, как «бюрократия», «общественность», «госу­дарственный строй», и лишь в самой незначительной степени каса­лись истории государственного аппарата России. Поэтому их суж­дения носили несколько абстрактный характер, преобразования начала XIX в. рассматривались вне связи с конкретной историей государственных учреждений России. Между.тем вопрос о государ-

ственных преобразованиях начала XIX в. нашел свое освещение в историко-юридической литературе. Историки государственного права рассматривали государство как коллективный индивидуум, стремящийся к осуществлению идеи общественного блага. Считая государственную власть основным творческим началом истории, ее движущей силой, историки-юристы собрали и систематизировали большой фактический материал, освещающий историю государ­ственных учреждений — Непременного совета, Комитета министров, Сената и министерств, — зарождение или преобразование которых относилось к началу XIX в."¹

Среди этих работ, далеко не сопоставимых по своему научному уровню даже в пределах того историко-юридического направления, к которому принадлежали их авторы, лишь в немногих трудах борьба вокруг реформ начала XIX в. рассматривалась как единая проблема. В трудах В. Г. Щеглова, С. П. Покровского, С. А. Корфа, Э. Н. Бе-рендтса реформы первых лет XIX в. трактовались как результат борьбы личного и коллегиального начал. Носителями коллегиаль­ного начала являлись «екатерининские старики», добивавшиеся восстановления петровского Сената, построенного на коллегиальной основе, в то время как личное начало воплощали «молодые друзья», стремившиеся вручить различные отрасли исполнительной власти отдельным лицам. Эта борьба закончилась полной победой личного начала в государственном управлении. Несмотря на различие трак­товок некоторых эпизодов этой борьбы и даже оценок борющихся сторон, содержавшихся в работах отдельных авторов, такой взгляд на преобразования начала XIX в. стал господствующим в историко-юридической литературе.

Бездеятельность государства историки-юристы сводили главным образом к действиям верховных носителей власти. Поэтому фор­мально-юридическая трактовка государственных реформ первых лет XIX в. как борьбы коллегиального и личного начал сочеталась в историко-юридических исследованиях с признанием Александра I инициатором постановки вопроса о реформах, а основным побуди­тельным мотивом царя по-прежнему объявлялось стремление внести законность в государственное управление или даже преобразовать его на конституционных началах.

В 1907 г. к истории внутренней политики самодержавия начала XIX в. обратился М. Н. Покровский. Для сборника «История России в XIX в.», издаваемого братьями Гранат, он подготовил небольшой очерк «Александр I», в котором изложил суть своих воззрений на преобразования в России в первые годы XIX в. М. Н. Покровский попытался показать, что политические события этого времени в зна­чительной степени были обусловлены социально-экономическими процессами, развивавшимися во второй половине XVIII в. Хотя взаимосвязь между экономическими и социально-политическими процессами он понимал несколько упрощенно, такая постановка вопроса представляла собой весьма значительный шаг вперед в срав­нении со всей предшествующей историографией. М. Н. Покровский показал, что реформаторские потуги самодержавия были вызваны

вовсе не личными взглядами Александра, а как раз наоборот: преоб­разовательские стремления царя явились отражением настроений дворянства, которые в свою очередь порождались эволюцией кре­постного хозяйства. Исследователь полагал, что на рубеже XVIII и XIX вв. крупные землевладельцы перевели крепостных своих вотчин на оброк. Русская аристократия хорошо понимала связь между развитием капитализма и переходом к вольнонаемному труду. Поэтому она находила для себя экономически выгодным освободить своих крестьян от крепостной зависимости. Непременным условием такого освобождения должна была стать выгодная с точки зрения дворянских интересов конституция. Напротив, владельцы барщин­ных хозяйств, в основном провинциальное дворянство, находили для себя освобождение крепостных невыгодным. Поэтому они высту­пали за сохранение крепостного права и были совершенно равно­душны ко всяким конституционным затеям аристократов. Такова была в представлении исследователя социально-экономическая под­кладка той борьбы вокруг реформ, которая развернулась в России в начале XIX в. В свете вышесказанного традиционное противо­поставление «прогрессивных» «молодых друзей» «консервативным» «екатерининским старикам» как будто теряло всякий смысл, так как и те и другие принадлежали к одной социальной группе крупной земельной аристократии. Однако же, касаясь конкретной истории преобразований начала XIX в., М. Н. Покровский не смог избежать традиционного противопоставления этих двух группировок. Он впер­вые четко сформулировал идею об определенной связи между двор-цо'вым переворотом, приведшим Александра к власти, и его внутрен­ней политикой. В мартовских событиях 1801 г. ученый видел «кон­сервативную революцию», акт протеста дворянских верхов против антидворянской, как ему казалось, политики Павла I. «Потребность гарантировать права и преимущества» дворянства М. Н. Покровский считал исходной точкой преобразовательных планов дворянских группировок начала XIX в. По его мнению, они стремились поставить самодержавную власть под «бдительный контроль дворянского со­брания». Однако чем дальше удалялись дворянские верхи от событий павловского времени, тем больше выступали на первый план инте­ресы и соперничество отдельных групп. «Молодые друзья» стре­мились «удержать влияние на императора исключительно в своих руках, изолировать его даже от высшего дворянства». Поэтому они были против какого бы то ни было расширения прав Сената, за которое ратовали «екатерининские старики». Члены Негласного комитета стремились не ограничивать самодержавие, а «напротив, развязать ему руки, освободив императора от коллегиальных учреж­дений, наполненных „старыми служивцами"». Таким образом, кон­ституционные проекты привели «молодых друзей» к усилению бюро­кратического элемента в государственном управлении путем созда­ния министерств. Итог преобразований М. Н. Покровский видел в «воскресении режима XVIII в. в наиболее характерных его проявле­ниях», только без эксцессов, свойственных Павлу. Провал же преоб­разовательских планов дворянских верхов исследователь объяснил

полным равнодушием не только народных масс, но и подавляющего большинства дворянства к борьбе «за влияние в высших сферах, которую вели „старые служивцы" и „молодые друзья"»."

Несколько иная трактовка в лаконичном виде изложена М. Н. Покровским в «Русской истории с древнейших времен». Здесь была усилена мысль о корыстных интересах «молодых друзей». Претерпел изменения и взгляд на Александра. Если в очерке он был представлен как человек в общем либеральный, испытавший на себе сильное воздействие Французской революции, разделявший кон­ституционные симпатии некоторых своих современников и серьезно думавший над тем, чтобы освободить крестьян, то в «Русской исто­рии...» М. Н. Покровский писал: «... „реформы первых лет Алек­сандра I" для своего объяснения совсем не нуждаются в личности того, чье имя они носят... мы можем игнорировать Александра Павловича этого периода просто потому, что он был тогда... совер­шенной безличностью». Это был недоучившийся ученик отчасти Лагарпа, отчасти своего отца, «наполовину швейцарский гражда­нин, наполовину прусский капрал».¹²

Первое советское исследование проблем внутренней политики указанного периода принадлежало перу А. Е. Преснякова. В 1924 г. в серии «Образы человечества», выпускаемой издательством Брок­гауза и Ефрона, вышла из печати книга А. Е. Преснякова «Алек­сандр I». По форме это было научно-популярное сочинение, почти без ссылок и сносок на документы, по сути же — глубокое и серьез­ное исследование, в основе которого лежало тщательное изучение уже введенных в научный оборот источников. Хотя книга вышла уже после Октябрьской революции и принадлежала к советской историографии, по своим методологическим принципам она тяготела к дореволюционной исторической науке. Именно это научно-попу­лярное по форме исследование явилось как бы итогом всего того, что было сделано дореволюционными исследователями в области изучения внутренней политики самодержавия в начале XIX в.

В центре внимания автора по-прежнему находилась личность царя. Но А. Е.'Преснякова, как и М. Н. Покровского, личность Александра интересовала не сама по себе, а главным образом потому, что в ней опосредованно отразилась «борьба разнородных тенденций» эпохи. Эти основные тенденции развития России на рубеже XVIII и XIX вв. были порождены «коренными противоре­чиями между все нараставшими потребностями обширного государ­ства и дозревавшим в его недрах вековым строем самодержавной власти и крепостного хозяйства». В этот период Россия стояла на распутье «между самодержавно-крепостническим строем русской государственности и русских общественных отношений и поисками новых форм социально-политической организации страны соответ­ственно назревшим и остроощутимым потребностям развития ее материальных сил». Стремясь под давлением государственных инте­ресов к подъему материальных и культурных средств, самодержавие содействовало развитию в недрах старого режима новых буржуаз­ных сил и тем самым ставило монархическую власть в противо-

речие с традициями безусловного классового господства дворянства. Павел I попытался выйти из положения, при котором «дворянство через правительство управляет страной», но только расшатал корни самодержавия, не дав ему никакой другой опоры. Устранение Павла привело к «усилению» «дворянского конституционализма». В нем существовали два течения, представленные «екатерининскими ста­риками» и «молодыми друзьями». В трактовке «екатерининских стариков» А. Е. Пресняков был близок к М. Н. Покровскому. Правда, он несколько сузил тот социальный слой, интересы которого они представляли, и подчеркнул консервативность их политических позиций. В оценке же «молодых друзей» А. Е. Пресняков разошелся с М. Н. Покровским. На первый план он выдвинул не столько борьбу за личное влияние на императора, сколько искреннее стремление членов Негласного комитета к реформам социально-политического строя. В представлении А. Е. Преснякова «старые служивцы» стре­мились «связать верховную власть „основными" законами дворян­ского господства под активным контролем Сената, избираемого из состава не столько вообще дворянства, сколько его вельможных слоев — правящих групп высшей дворянской бюрократии». По сло­вам ученого, «этот своеобразный, весьма умеренный конституцио­нализм» был глубоко консервативен, так как преследовал цель закре­пить «преобладание дворянства над государственной властью». Идеи «молодых друзей» были близки к идеологии «старых служивцев». Но члены Негласного комитета иначе понимали реальные задачи преобразования. «Молодые друзья» стремились организовать работу верховной власти, «не ослабляя ее самостоятельности в деле необхо­димых преобразований вне тормозов дворянского консерватизма, но в то же время с гарантией умеренности и постепенности реформ, чтобы избежать „потрясений" и охранить интересы землевладель­ческого класса». Их мысль неизбежно наталкивалась на отрицание основ крепостничества и самодержавия и требовала перехода к бур­жуазному порядку и конституционному строю. Однако интересы, с возможно широким удовлетворением которых были связаны реаль­ные потребности торговли, промышленности и просвещения, имели ограниченную в условиях крепостного строя общественную опору. Поэтому реформаторы были вынуждены с первых же шагов своей практической деятельности приспосабливать свои проекты к на­строениям господствующего класса. В таких условиях единственной реформой, получившей осуществление, оказалось преобразование центрального управления с целью усиления центральной власти. В итоге в первые годы XIX в. была завершена организация бюро­кратической системы управления, которая обеспечивала для царя возможность «лично и непосредственно руководить всем ходом дел через министров, им назначенных, перед ним ответственных, с ним непосредственно связанных, в порядке личных докладов». Но и значительно укрепившись, личная власть монарха оказалась бессильной провести преобразования социально-экономических отношений, так как крепостное хозяйство имело еще «крепкую объективную основу». Ему принадлежала ведущая роль в экономике

М. М. Сафонов

страны, в колонизации слабонаселенных областей, помещики же оставались социальной опорой самодержавия. Что касается самого Александра, то он был утопистом-идеологом, пытавшимся провести в жизнь выработанную им теорию о «законно-свободных учрежде­ниях» как норме политического строя, обеспечивающей охрану усло­вий мирного развития страны и от революционных потрясений, и от правительственного деспотизма. Коренная утопичность этой теории привела Александра к полному разрыву с русской действи­тельностью.'³

Таким образом, в трактовке А. Е. Преснякова реформы начала XIX в. являлись продуктом социально-экономического развития страны. Их неудача объяснялась противодействием реформаторам со стороны господствующего класса, бюрократизация же выводи­лась как следствие из неудачных реформаторских попыток.

Работы М. Н. Покровского и А. Е. Преснякова оказали сильное влияние на развитие советской историографии. Первоначально в 20—30-е гг. в советской исторической литературе господствовала точка зрения М. Н. Покровского. Но в конце 30-х гг. советские исто­рики пересмотрели упрощенные построения исследователя.

Становление марксистской концепции внутренней политики само­державия начала XIX в. связано с именем С. Б. Окуня. В 1939 г. он издал курс лекций по истории СССР, который читал на истори­ческом факультете ЛГУ. В этом курсе в сжатой форме, но с исследо­вательской глубиной ученый осветил внутреннюю политику царизма в первые годы XIX в. Историк отталкивался от концепции М. Н. По­кровского. Отбросив элементы экономического материализма этой концепции, присущий ей схематизм, С. Б. Окунь попытался воссоз­дать конкретную (насколько позволяли сжатые рамки лекционного курса) 'картину борьбы вокруг реформ начала XIX в. и дать им марксистское истолкование. Фактическая канва очерка М. Н. По­кровского была сохранена. Но если М. Н. Покровский прошел мимо целого ряда серьезных наблюдений, сделанных историогра­фами из чуждого ему дворянского лагеря — Н. К. Шильдером, вел. кн. Николаем Михайловичем и др., — то С. Б. Окунь стремился использовать всю сумму фактов, накопленных дореволюционными историками различных направлений. Учитывал С. Б. Окунь и постро­ения А. Е. Преснякова, не получившие такого широкого распро­странения, как взгляды М. Н. Покровского, в годы становления советской историографии. Тщательно изучая опубликованные к тому времени источники, не выпуская из поля зрения всего, что было создано его предшественниками, С. Б. Окунь создал оригиналь­ную концепцию, которая была изложена на 10 страницах универ­ситетского курса. Ученый исходил из того, что определяющим фак­тором внутренней политики царизма этого времени было «наличие противоречий между развивающимся новым капиталистическим спо­собом производства и господствующей крепостной системой». Вместе с тем С. Б. Окунь постарался учесть все нюансы конкретной поли­тической обстановки, в которой царизм встал на путь реформ. Уче­ный различал в правительственных верхах страны три основные

группировки: руководителей заговора против Павла, «екатеринин­ских вельмож» и «молодых друзей». Среди руководителей дворцо­вого переворота были люди, на начальном этапе заговора стремив­шиеся к «установлению определенных рамок», ограничивающих личный произвол царя, но после воцарения Александра вчерашние заговорщики добивались лишь власти от имени монарха. «Екате­рининские вельможи», испытавшие на себе всю тяжесть павловского режима, непрочь были заполучить кое-какие гарантии от возможной тирании абсолютного монарха. Они провозгласили своей целью «защиту дворянства от царского деспотизма», стремились «к сохра­нению господства ограниченной дворянской верхушки». «Молодые друзья» сумели сделать определенные выводы из Французской рево­люции, они надеялись предотвратить революционный взрыв в Рос­сии и не нарушить при этом ни абсолютизма, ни крепостничества. Поэтому члены Негласного комитета ставили вопрос о целом комп­лексе мероприятий, связанных с реорганизацией структуры госу­дарственного управления, о проведении таких преобразований, кото­рые сохранили бы господство всего дворянства как класса. Они стремились защитить дворянство от революционных свобод и с этой целью пытались воспользоваться идеями Французской революции, как бы поставить их на службу феодально-крепостнической системе. В трактовке «старых служивцев» и деятелей дворцового переворота С. Б. Окунь разделял представления М. Н. Покровского, а в харак­теристике «молодых друзей» в большей степени был солидарен с А. Е. Пресняковым с той существенной разницей, что деятельность членов Негласного комитета в представлении С. Б. Окуня обуслов­ливалась боязнью повторения Французской революции и, следова­тельно, была порождена классовыми антагонизмами. Но если в по­строениях непосредственных предшественников С. Б. Окуня личность царя (почти полностью у М. Н. Покровского и в меньшей степени у А. Е. Преснякова) заслонялась борьбой «молодых друзей» и «екатерининских стариков», то под пером С. Б. Окуня Александр — деятельный участник преобразований, властолюбивый и коварный самодержец, ревниво охраняющий свои прерогативы. Это — хитрый и умный политик, рядящийся в тогу либерализма для того, чтобы в сложных для царизма условиях добиться всемерного укрепления своей абсолютной власти. В первый момент после переворота Алек­сандр попал в сильную зависимость от участников заговора и прежде всего П. А. Палена, но это продолжалось недолго. Царь сумел избавиться от руководителей мартовских событий, и обсуждение проблемы преобразований, по мнению С. Б. Окуня, происходило без их участия. В замыслах «екатерининских служивцев» Александр увидел посягательство на свои права «если не в плане введения каких-то представительных учреждений, то во всяком случае в виде каких-то ограничений компетенции верховной власти основными законодательными положениями». Планы же «молодых друзей» вполне импонировали властолюбивому императору. Александр не переставал намекать на близость каких-то реформ и стремился скрыть свои истинные намерения. Царь обратился к Сенату с пред-

2* 19

ложением сделать представление о характере этого учреждения и о возможном восстановлении его прежнего значения. «Екате­рининские старики» выступили с притязаниями расширить функции Сената как исполнительного органа и придать ему некоторое влияние на законодательную деятельность. Но «молодые друзья» отвергли эти «тенденции к аристократической конституции». Александр также считал требования сенаторов неприемлемыми потому, что они не разрешали всех назревших вопросов, но одновременно посягали на неограниченную свободу монарха. Члены Негласного комитета взяли курс на продолжение линии единоначалия и вытеснение кол­легиальных форм управления, наметившийся еще при Павле. В итоге все разговоры о преобразовании государственного строя свелись к учреждению министерств, укрепивших самодержавие. В реформах начала XIX в. ярко проявился внешний либерализм, который лишь прикрывал реакционную сущность внутренней политики царизма.

Оценивая трактовку реформаторской деятельности Александра, предложенную С. Б. Окунем, нетрудно заметить, что она была довольно противоречива. С одной стороны, показной либерализм, с другой — серьезное желание извлечь уроки из Французской рево­люции, чтобы предотвратить революцию русскую. По-видимому, С. Б. Окунь чувствовал это противоречие и в следующем издании своего курса, выпущенном в 1948 г., устранил его. Здесь прежде всего ученый развил идею М. Н. Покровского о решительном влия­нии дворцового переворота на внутриполитическую деятельность Александра, а следовательно, о вынужденном характере либера­лизма царя, хотя тезис о фальшивости этого либерализма был несколько приглушен. Одну из важнейших причин, толкнувших подавляющую часть сановного дворянства на убийство Павла, С. Б. Окунь видел в более резком проявлении «относительной само­стоятельности самодержавной власти». Эта самостоятельность выра­зилась в стремлении к предельной централизации государственного аппарата, в усилении роли бюрократии, что должно было привести к полной концентрации в руках императора всех элементов госу­дарственной власти. Исследователь показал, что в общем направле­нии павловского царствования часть дворян усматривала удар по сословным интересам в целом. В связи с этим особую остроту в начале XIX в. приобрел «вопрос об ограничении компетенции вер­ховной власти основными законодательными положениями». Именно поэтому общая тенденция дворянской верхушки закрепить за собой непосредственное участие в государственном управлении теперь усиливалась стремлением получить определенные гарантии от по­вторения в будущем деспотизма наподобие павловского. Александр же, напротив, свою основную задачу видел в том, чтобы завершить тот процесс укрепления абсолютизма, который столь активно прово­дился Павлом. Таким образом, борьба царя с сановной фрондой была выдвинута ученым на первый план. Она как бы представляла собой основное содержание либерального периода царствования Александра, тот стержень, вокруг которого развертывались дискус­сии о государственных преобразованиях в первые годы XIX в.

В связи с этим несколько иная роль отводилась теперь в построении С. Б. Окуня и «молодым друзьям». Они были нужны не только для предотвращения революционной опасности, как думал ученый прежде, но и «для разгрома сановной оппозиции». Однако члены Негласного комитета сами расценивались теперь как часть сановной оппозиции. В изображении ученого они предстали не единомышлен­никами царя, а людьми, посягавшими на его самостоятельность, стремившимися осуществить опеку над ним. В связи с этим новая роль в борьбе императора за утверждение своего единовластия отводилась и «екатерининским старикам»: они должны были помочь царю «обезопасить себя от чрезмерных требований членов Неглас­ного комитета». Суть плана борьбы с сановной оппозицией, сложив­шегося у Александра, С. Б. Окунь видел в следующем: «При помощи „молодых друзей" успокоить старых недругов, а при помощи старых недругов ограничить „молодых друзей"». Через призму таких слож­ных отношений С. Б. Окунь рассмотрел борьбу вокруг сенатской реформы. В этом контексте указ 5 июня 1801 г. оценивался как намек Александра на близость ограничения самовластия импера­тора, сделанный для того, чтобы успокоить сановную оппозицию и выиграть время. Значительно усложнилась и конкретная история борьбы вокруг сенатской реформы. Как и предполагал Александр, «молодые друзья» выступили против притязаний «екатерининских стариков». Однако слишком резкий провал требований сенатской фронды царь считал преждевременным. Поэтому он всячески затя­гивал решение вопроса. Но вскоре царь убедился, что сановная оппозиция не отличается единством, не имеет за собой реальной силы, и свел на нет все ее требования, а затем нанес ей окончатель­ный удар, «представ перед Сенатом во всем блеске неограниченного монарха», решительно пресекающего всякие попытки вмешаться в прерогативы верховной власти. Так С. Б. Окунь оценил ликвидацию права представления. «Окрик» царя, призвавший к порядку санов­ную оппозицию, был в то же время серьезным предупреждением и для «молодых друзей». Взаимный антагонизм «екатерининских стариков» и «молодых друзей» привел к тому, что все нити управ­ления концентрировались в руках Александра. Постепенно он сумел избавиться от тех и других, а затем повернул в сторону откровенной реакции.¹⁵

В 1956 г. в третьем издании своего курса ученый определил сущность правительственных мероприятий начала XIX в. как поли­тику «заигрывания с либерализмом». Суть этого явления С. Б. Окунь видел в том, что царизм, стремясь сохранить общие задачи внут­ренней политики в неизменном виде, т. е. оставить в неприкосновен­ности абсолютизм и предупредить назревающий революционный взрыв, был вынужден прибегнуть к иным методам ее реализации. Вместе с тем ученый верно указал на необходимость учитывать то, что «это были уступки, хотя и мелкие, но властно диктуемые не только политическими соображениями, но и всем ходом экономи­ческого развития России». Эта знаменательная оговорка означала определенный шаг в сторону забытой концепции А. Е. Преснякова.

Такая же трактовка содержалась и в четвертом издании труда С. Б. Окуня.¹⁶ Ученый вновь вернулся к этому вопросу в одной из своих последних статей. Здесь он определил политику «заигрыва­ния с либерализмом» как «революцию без революционных потрясе­ний, революцию без участия революционных масс». По мнению С. Б. Окуня, эта политика была направлена на предупреждение рядом частичных уступок революционного взрыва и допускала даже введение конституционных ограничений. Ученый подчеркнул, что в демагогической в целом политике «заигрывания с либерализ­мом» присутствовало и нечто объективно прогрессивное. Оно заключалось не в кардинальных изменениях, а в определенном движении вперед в буржуазном направлении.¹⁷

С иных позиций к вопросу о реформах подошел А. В. Предте-ченский. В 1957 г. он выпустил в свет монографию «Очерки общест­венно-политической истории России в первой четверти XIX века», явившуюся итогом двадцатилетних изысканий. До сих пор она остается самым обстоятельным исследованием внутриполитических проблем указанного периода. В кратком историографическом обзоре из всей совокупности работ отечественных историков А. В. Пред-теченский выделил труд А. Е. Преснякова, видя в авторе не только своего учителя, но и непосредственного предшественника. (О М. Н. Покровском в работе не упоминается вообще). Высоко оцени­вая попытку своего учителя определить политику Александра как «поиски новых форм социально-политической организации страны», А. В. Предтеченский полагал, что А. Е. Пресняков не вскрыл истин­ных причин таких поисков. Эту задачу он попытался разрешить в своем исследовании. Признавая вслед за А. Е. Пресняковым, что социально-экономические сдвиги повлекли за собой перемены во внутренней,политике самодержавия, А. В. Предтеченский внес в концепцию своего учителя ряд существенных изменений. Политика Александра получила классовую оценку и стала рассматриваться как попытка в условиях разложения феодально-крепостнической системы защитить интересы господствующего класса крепостников-помещиков от буржуазной революции. Главную причину вступления царизма на путь реформ А. В. Предтеченский видел в том, что «наи­более дальновидным представителям крепостнического дворянства казалось невозможным для удержания власти в своих руках в обста­новке обостряющейся классовой борьбы и экономических изменений оставлять в неприкосновенном виде существующие социально-эко­номические отношения и организацию аппарата управления». По­этому правительство Александра I «обнаружило понимание того, что путь приспособления форм государственного управления и соци­ально-экономических отношений к изменившимся внутренним усло­виям и изменившейся международной обстановке есть единственное средство удержать власть в руках господствующего класса». Таким образом, переосмысливая построения А. Е. Преснякова, А. В. Пред­теченский пришел к заключениям, близким, но не тождественным выводам С. Б. Окуня, развившего построения М. Н. Покровского. Оба исследователя главную цель правительственной политики

Александра видели в том, чтобы спасти феодально-крепостническую систему от гибели. Но если у С. Б. Окуня царь-консерватор исполь­зовал либеральные идеи, чтобы оставить все по-старому, то под пером А. В. Предтеченского Александр предстал как реформатор, убежденный в необходимости пойти на частичные уступки. Исходя из таких посылок, А. В. Предтеченский трактовал деятельность Негласного комитета. Идея М. Н. Покровского о решительном влиянии дворцового переворота на внутреннюю политику Алек­сандра, развитая затем С. Б. Окунем, была совершенно чужда А. В. Предтеченскому. Если С. Б. Окунь привлечение «молодых друзей» к государственной деятельности выводил непосредственно из особенностей политической обстановки начала XIX в., то А. В. Предтеченский рассматривал образование Негласного коми­тета вне связи с последствиями дворцового переворота. Нельзя сказать, чтобы А. В. Предтеченский вовсе не учитывал конкретной ситуации, сложившейся после мартовских событий, но в его книге -•не было ни ведущих деятелей мартовских событий, ни сановной оппозиции как таковой. Хотя А. В. Предтеченский признавал, что в политической идеологии правящих верхов проявлялись «аристо­кратические тенденции», однако ученый не считал их сколько-нибудь важным фактором, влияющим на внутриполитический курс царя. Не придавал А. В. Предтеченский никакого значения и стремлениям «молодых друзей» удержать влияние на императора исключительно в своих руках. Для историка все члены Негласного комитета во главе с царем — это прежде всего единомышленники. Даже тогда, когда А. В. Предтеченский столкнулся с документами, которые, по его словам, свидетельствовали о своеобразном «заговоре» «молодых друзей» против императора, ученый отнесся к этому с легкой иро­нией.

Таким образом, если в трактовке С. Б. Окуня Негласный комитет был создан для того, чтобы разрешить две задачи — предотвратить революционный взрыв и помочь царю разгромить сановную оппози­цию, — _то в представлении А. В. Предтеченского никакой оппозиции вельмож не существовало и «молодые друзья» трудились над раз­решением только одной из этих двух задач: они стремились путем реформ предотвратить гибель феодально-крепостнического государ­ства. Но при этом исследователь отмечал, что члены Негласного комитета поставили перед собой очень скромные задачи, предпола­гали провести ряд совершенно незначительных преобразований, «предопределив тем самым ничтожество реальных последствий всех разговоров вокруг реформ».

Дата добавления: 2015-10-26