И М. М. Сафонов

Еще в конце июля Д. П. Трощинский, А. Р. Воронцов, П. В. Зава-довский, с одной стороны, и братья Зубовы — с другой, старались уверить Александра, что только преобразование Сената может обеспечить безопасность персоны государя. И те и другие настаивали на том, чтобы царь принял решение до своей поездки в Москву на коронацию,⁴⁶ намеченную 15 сентября 1801 г. «Зубовы по-преж­нему делают все, чтоб казаться сильными, — отметил Локателли, — и их партия очень влиятельна в армии».⁴⁷ Но у реформы Сената оказалось много влиятельных противников из ближайшего окруже­ния Александра. Мать царя Мария Федоровна выступала против реформы. Осуждали ее и родители жены Александра маркграф и маркграфиня Баденские, прибывшие летом в Петербург. Теща царя «опасалась, чтобы задуманные им реформы не оказались несвоевременными, вредными и опасными по своим последствиям» (МЧ. II. 239—241). Категорически возражал против реформ и Ф. Ц. Лагарп, в конце августа вновь появившийся в России. Про­тивниками расширения прав Сената заявили себя лица, занимав­шие министерское положение: вице-президент военной коллегии И. В. Ламб (Ольри. 12), государственный казначей А. И. Васильев, генерал-прокурор А. А. Беклешев.⁴⁸ О противниках реформы, не называя их по имени, упоминали А. Р. Воронцов (САИ. 152) и сам Александр (Граф Строганов. С. 154). Противники преобразования Сената уверяли царя, что реформа повлечет за собой уменьшение его власти. По сообщению Локателли, в середине августа вопрос о преобразовании Сената достиг такой остроты, что Александр не мог освободиться от мысли о государственном перевороте. ⁹ Однако, отправляясь в Москву 31 августа, Александр еще не принял окончательного решения. А как только туда прибыли Строганов и Новосильцев, царь поручил им обсудить этот вопрос. Строганов пытался уклониться. Но на следующий день, 11 сентября, Александр приехал к Строганову, и они вместе с Новосильцевым стали обсуж­дать проекты Зубова и Державина. Опять предметом дискуссии стал принцип разделения властей в рамках Сената. «Император настолько придерживался разделения Зубова, — записал Строганов, — что пришлось решиться на то, чтобы также хвалить его и выбрать из этого проекта что-нибудь для его удовлетворения. Но в то же время надо было очень осторожно внушать ему, насколько такое разделе­ние властей было смешным, и, делая вид, что мы одобряем проект Зубова, оставлять в нем только то, что не могло быть вредным». Такая тактика подсказала и окольный путь, по которому пошли «молодые друзья». Они решили опереться на авторитет воспитателя Александра. В последних числах августа Новосильцев встретился с Лагарпом и остался очень доволен наконец-то состоявшимся знакомством. Он нашел его образ мыслей очень умеренным, и это более всего импонировало «молодому другу» Александра (АВ. XXX. 297).

Еще накануне отъезда царя на коронацию Лагарп напутство­вал своего ученика длинным письмом, где заклинал его беречь как зеницу ока свою самодержавную власть (С. I, 243—244). Когда же

Александр поехал в Москву, вослед ему Лагарп отправил новое, послание. По мнению Лагарпа, доклад Сената «оставлял монарху одно лишь имя». Прочие проекты он охарактеризовал как «происки» в расчете использовать либерализм юного царя. Лагарп категори­чески возражал против малейших попыток уменьшить влияние монарха на течение судебных дел до того, как будет создан кодекс законов и установлены строго определенные обряды судопроизвод­ства. «Во имя Вашего народа, государь, — убеждал Лагарп, — сохраните в неприкосновенности возложенную на Вас власть, кото­рой Вы желаете воспользоваться только для его величайшего блага. Не дайте себя сбить с пути из-за того отвращения, которое внушает Вам неограниченная власть. Имейте мужество сохранить ее всецело и нераздельно до того момента, когда под Вашим руководством будут завершены необходимые работы и Вы сможете оставить за собой ровно столько власти, сколько необходимо для энергичного правительства». Лагарп напомнил Александру о том, что нация косо смотрела на Верховный тайный совет. Любые ограничения императорской власти в пользу какого-либо органа — это дело далекого будущего и может быть осуществлено только самим царем, медленно и постепенно. Торопиться в данном случае — значит, поте­рять все. «Принимайте — ad referendum, — резюмировал Лагарп, — предложения, клонящиеся к ограничению Вашей власти, но не давайте обязательств, которые Вы не должны и не можете выпол­нить» (С. I. 243—250).

. Хотя Лагарп показался членам Негласного комитета «ниже своей репутации и того мнения, которое составил о нем император», они прекрасно знали о том, что «одобрение каких-либо предложений правителя Гельвеции доставляло ему большое удовольствие» (МЧ. I. 237, 238). «Молодые друзья» начали с того, что сообщили импе­ратору, насколько были восхищены Лагарпом. Они особо отметили то, что его принципы вполне соответствовали их взглядам. Расчет оказался верным. Со стороны царя это вызвало реплику: «Между прочим, он совсем не хочет, чтобы я отказывался от власти». Стро­ганов и Новосильцев, обрадованные таким оборотом дела, поспе­шили использовать ситуацию. Они заявили, что их мнение было совершенно таким же и что только так царь сможет «делать добро», а отделение Сената, которому в проекте Державина была вручена законодательная власть, «могло бы сильно затруднить его». С этим Александр полностью согласился. (Слишком свежи были еще в па­мяти дебаты в Государственном совете о проекте запретить продажу крестьян без земли). Но в остальном он был непреклонен. Несмотря на все уловки «молодых друзей», критика идеи наделения Совета исполнительной, судебной и сберегательной властями не имела успеха. Относительно исполнительной власти члены Комитета попы­тались пустить в ход тот же аргумент — это свяжет руки царю. Гораздо лучше, когда различные части администрации находятся в руках одного человека, нежели в нескольких. Поэтому не следует соглашаться на предложенное преобразование, чтобы не стеснить себя в будущем и быть в состоянии устроить ее по своему усмот-

11* 163

рению. Александр возразил, что власть Сената заключалась бы только в том, чтобы быть в курсе зсего происходящего в админи­страции и иметь возможность влиять на нее сверху. «Молодые друзья» находили эту идею «совершенно ложной», но по тактическим соображениям не стали оспаривать ее. Примерно то же самое про­изошло и с вопросом об сберегательной власти. Характеризуя настойчивость, с которой Александр отстаивал проект Зубова, Стро­ганов писал: «Поскольку, споря с ним, следовало опасаться, чтобы он не заупрямился, было бы более осторожным отложить до другого времени еще одну маленькую атаку». Несколькими строками ниже он пометил: необходимо отложить возражения царю «до второй атаки». Тот же мотив прозвучал в третий раз: «Замечания царю были так плохо мотивированы, но причины, о которых я уже объявил, не позволяли в настоящий момент принять какие-либо другие меры». Заседание кончилось тем, что Александр поручил отредактировать проект, в котором были бы воплощены «все эти идеи».⁵⁰

Обсуждение совместного проекта П. А. Зубова—Г. Р. Державина, один из вариантов которого был представлен от имени Державина, а другой от имени Зубова, ярко продемонстрировало закулисную сторону сенатской реформы: за спиной сенатора Державина стоял один из влиятельнейших руководителей мартовского переворота — П. А. Зубов. Вчерашний заговорщик не был сенатором и непосред­ственного участия в обсуждении сенатской реформы принять не мог, но он имел многочисленную клиентуру среди гвардейской молодежи, а поддержка гвардии, придавала его голосу ту весомость, которой не было ни у одного из сенаторов. И Александр не мог не прислу­шаться к нему. Исключительное внимание царя при обсуждении сенатской реформы к позиции Державина в сравнении с позицией как самого Сената в целом, так и отдельных его членов было прояв­лением компромисса Александра и П. А. Зубова, компромисса, существование которого стало очевидным для «молодых друзей» еще в мае 1801 г. Как выяснилось в сентябре, компромисс этот был обоюдным. Сам Зубов выступил с умеренным вариантом держа-винско-зубовского проекта, а Александр, решительно отвергнув более радикальный державинский вариант, настолько придержи­вался варианта Зубова, что «молодые друзья» ничего не могли противопоставить упорству императора.

Итак, к коронации Александра были подготовлены три доку­мента: «Грамота Российскому народу», манифест по крестьянскому вопросу, проект преобразования Сената. 15 сентября, когда на голову Александра была бы возложена корона, вся Европа должна была узнать, что Россия стала «истинной монархией», государством, где чтут и уважают выработанные лучшими умами эпохи Просве­щения и уже признанные во всем цивилизованном мире «права человека». Таков был замысел Александра. В документах, подготов­ленных к коронации, нашли отражение наиболее умеренные идеи просветительской эпохи, которые не были дискредитированы в гла­зах либерально настроенных элементов революционными потрясе­ниями 1789—1794 гг. и нашли воплощение в «Декларации прав

и обязанностей человека и гражданина» 1795 г. Подготовленные к коронации документы представляли собой попытку совместить буржуазные принципы с существованием феодальных отношений. Но совместить несовместимое можно было только на бумаге. Однако даже и здесь концы не сходились с концами. Любая попытка про­вести принципы Просвещения в отношении всех сословий России неизбежно оборачивалась признанием того важного факта, что подавляющее большинство населения страны не только оказывалось не в состоянии пользоваться «слишком хорошо известными правами человека», но и вообще не имело никаких прав. Поэтому как бы красиво ни звучали привычные для европейского уха принципы эпохи Просвещения, они лишь еще ярче подчеркивали то обстоятельство, что на российской крепостнической почве эти формулы выглядели тропическими растениями, посаженными в мерзлую землю. Этим не только не достигался международный и внутриполитический эффект превращения Российской империи из деспотического госу­дарства в «истинную монархию», но, напротив, в свете провозгла­шенных принципов еще очевиднее становилась феодально-крепост­ническая сущность самодержавного государства и результат ока­зывался обратным.

«Грамота Российскому народу» увековечивала феодально-кре­постническую систему, построенную на принципах исключительности дворянских привилегий. Сделать ее неприкосновенной собирались именно тогда, когда весь ход развития страны выдвигал насущную задачу произвести в этой системе определенные изменения, чтобы разрешить сложные проблемы социально-экономического и полити­ческого порядка. Не случайно при подготовке «Грамоты» положения, ранее относившиеся исключительно к дворянству, были изменены так, что приобрели общесословное звучание. Эти редакционные поправки были весьма знаменательны. Они свидетельствовали о том (и это не могло укрыться от внимательного читателя), что состави­тели документа сами признавали необходимость изменить завтра то, что сегодня провозглашалось незыблемым.

Тайно признавая необходимость постепенно ликвидировать фео­дально-крепостническую систему, Александр публично провозглашал в «Грамоте» ее незыблемость. Этим как будто приобретался опре­деленный политический капитал: правительство после 4 лет со­мнений и колебаний заверяло первенствующее сословие в том, что его права и преимущества не подвергнутся в будущем никаким переменам. Такие заверения короновавшегося монарха должны были внести успокоение в дворянские сердца, пребывавшие в страхе и смятении во время павловских «экспериментов». Но когда пра­вительство говорило о незыблемости дворянских привилегий, то русский помещик воспринимал это так, что он не только не будет обязан служить своему дворянскому государству, но и останется впредь полновластным хозяином в своей вотчине, неограниченным распорядителем судеб собственных крестьян и что именно эти его права не подвергнутся никаким переменам. Теперь же после тор­жественных деклараций о незыблемости дворянского господства

правительство манифестом по крестьянскому вопросу объявляло, что дворяне лишаются самой существенной из своих привилегий, в законе не зафиксированной, но реально существующей, — полной и неограниченной власти над крепостными. Власть их, конечно же, сохранялась, но не в том объеме, как прежде: продавать крестьян без земли и землю без живущих на ней крестьян, разлучать семьи при разделах, переводить из пашенных в дворовые, иметь дворовых в городах теперь категорически запрещалось. В глазах дворянина это было вопиющим нарушением его исконных прав и первым шагом по пути отмены крепостного права. По сути дела так оно и было, хотя это обстоятельство тщательнейшим образом скрывалось. Ущем­ление таких прав даже в тех минимальных размерах, которые пока предполагались, для поместного дворянства было куда чувствитель­нее, чем те преимущества, которые им жаловались «Грамотой». Потерять право продать крестьянина и купить себе дворового чело­века, равнодушно смотреть, как тот или иной «капиталистый» мужик, приносивший владельцу баснословные доходы, теперь выкупается на волю, не спрашивая даже согласия на то своего хозяина, — все это в глазах помещиков представляло собой подрыв основ дворян­ского господства. Все аргументы, которые Государственный совет выдвинул в мае против крестьянского проекта Александра, не только не потеряли своей силы в сентябре, но, напротив, обрели новую, так как созданный теперь манифест шел значительно дальше май­ского проекта. И не случайно, что царь уже не выносил манифест на обсуждение Государственного совета. Положим, царь набрал­ся бы решимости пренебречь его мнением, но позиция господствую­щего класса, которую выражал Совет, оставалась неизменной, и пре­небречь*^, не рискуя своей властью, царь не решался.

Концепция «истинной монархии» предполагала существование учреждения, которое охраняло бы основные законы страны от пося­гательств верховной власти. Все публичные заявления Александра, включая указ о правах Сената 5 июня 1801 г., были выдержаны в духе этой концепции и рисовали русского царя монархом, неукос­нительно следующим принципам «истинной монархии», т. е. само­держцем, который уважает права не только основных сословий государства, но и верховного учреждения страны. В чем именно состоят права и преимущества высшего органа страны — Прави­тельствующего сената, должны были определить различные проекты, подготовленные к коронации. В разной степени они отвечали постав­ленной цели. По стоило только мысленно провести их в жизнь, как сразу же возникал вопрос о том, какую позицию займет этот пре­образованный орган в решении тех проблем, которые стояли перед феодально-крепостническим государством. Достаточно было мыс­ленно внести манифест по крестьянскому вопросу в реформирован­ный согласно проекту Зубова—Державина или даже в преобразо­ванный по замыслам Завадовского Сенат, как на горизонте тотчас возникала туча дворянского негодования, официальным выразите­лем которого явилось бы это «хранилище законов» Российской «истинной монархии». Получалось, концепция Монтескье не под-

ходила к решению тех задач, которые стояли перед Россией в начале XIX в. Логика «здравого смысла» неизбежно толкала Александра на путь укрепления своей неограниченной власти, к чему его уже давно подталкивали «молодые друзья» и Лагарп. Однако свернуть на другую дорогу с того пути, по которому вели царя влиятельные спутники, возведшие его на престол, было не так просто, и, пока они оставались на своих местах, резкий переход с одной колеи на другую был еще невозможен. Все эти вопросы переплелись в такой тесный клубок противоречий, что разрешить их царь оказался не в состоя­нии. И чем меньше времени оставалось до коронации, тем все сильнее становились его сомнения.

15 сентября в Успенском соборе Кремля был совершен обряд коронации. Коронационный спектакль был поставлен со всем разма­хом и помпой, присущими торжествам подобного рода. Однако блеск и пышность этой церемонии не смогли скрыть от глаз внима­тельного наблюдателя немаловажного обстоятельства, что корона­ционные торжества не имели «того подъема, силы, оживления, которыми они должны были отличаться». Главный виновник церемо­нии выглядел несколько странно. «Коронационные торжества были для него источником сильнейшей грусти». Во время пребывания в Москве царь часто затворялся в своем кабинете и проводил часы в одиночестве. «У него бывали минуты такого страшного уныния, — вспоминал потом А. А. Чарторыйский, — что боялись за его рассу­док». И дело было не только в том, что Александра, которого многие считали отцеубийцей, мучили угрызения совести, как это казалось его «молодому другу», — царю предстояло принять важное решение, и «грызущий червь не оставлял его в покое» (МЧ. I. 255—256).

После свершения коронационного обряда Александр возвратился в аудиенц-зал Кремлевского дворца и велел в своем присутствии прочесть манифест. Это был манифест о коронации. Он как бы подвел краткий итог всему, что было сделано Александром за пол­года пребывания у власти. В манифесте объявлялось также о даро­вании народу различных милостей. Наиболее существенные из них заключались в освобождении на текущий год от рекрутского набора и от уплаты в 1802 г. 25 коп. подушного оклада. В тот же день были подтверждены три жалованные грамоты на права и преимущества эстляндскому дворянству, г. Риге и братскому Сарептскому обществу евангелического исповедания (ПСЗ. I. 20010, 20013, 20014). Однако ни один из коронационных проектов, которые рассматривались летом в Негласном комитете, опубликован не был.

15 сентября 1801 г. последовал именной указ Сенату об учрежде­нии комиссии для пересмотра прежних уголовных дел. 23 сентября ей было дано особое наставление, в котором очерчивался круг ее деятельности и осуждалась судебная практика всех предшественни­ков Александра (ПСЗ. I. 20012).⁵¹ Едва ли не главной целью обна­родования этого документа являлось стремление царя публично заявить о том, что правительство дает обещание отказаться от деспотических приемов в судопроизводстве, которые были обычной

практикой его предшественников. «Обстоятельства политические», вынуждавшие правительство так действовать, теперь прошли и никогда не вернутся. Царь, оставаясь самодержцем, будет руковод­ствоваться либеральными принципами и управлять только по зако­нам — такова была главная идея этого несколько запоздавшего указа (он был опубликован на восьмой день после коронации). Такое положение вещей олицетворяла и медаль, выбитая по случаю коронации. На одной стороне, изображавшей колонну с император­ской короной, красовалась надпись: «Закон — залог блаженства всех и каждого». На другой — профиль царя окаймляла надпись: «Александр I — император и самодержец всероссийский» (Ш. II. 53).

Как ни либеральны были выражения указа 23 сентября, они не могли, даже в отдаленной степени, компенсировать собой те существенные изменения в судопроизводстве страны, которые наме­чались в «Грамоте Российскому народу» и в проекте преобразования Сената, но так и остались на бумаге. 26 ноября 1801 г. последовал указ, дозволявший последнему в роде продавать и закладывать родовое имение. Указ 6 мая 1802 г. распространил на купцов, мещан и крестьян содержание ст. 23 дворянской грамоты, провозглашав­шей, что в случае осуждения наследственное имение отдается наслед­никам (ПСЗ. I. 20060, 20256). Все это были, хотя и важные, но част­ности. Заменить «Грамоту» они, конечно, не могли. Разочарование дворянских верхов отразил Чарторыйский, когда писал о коронации, что «за первой радостью, испытанной по случаю освобождения от необычной тирании Павла, последовал упадок сил, обыкновенно порождаемый обманутыми ожиданиями» (МЧ. I. 255).

Публикация коронационных документов не внесла никаких изме­нений ни в социально-экономические отношения России, ни в госу­дарственный строй страны. Но коронация послужила вехой, за кото­рой последовали значительные изменения в политических отноше­ниях, существовавших при петербургском дворе на протяжении полугода после воцарения Александра.

Еще в июне J801 г. Локателли прозорливо предсказывал, что после коронации в положении вчерашних заговорщиков произойдет серьезная метаморфоза. И он не ошибся. Полмесяца спустя после этой церемонии, когда двор находился еще в Москве, был вынужден уйти в отставку Н. П. Панин, основоположник антипавловского заговора (см. подробно: МП. VI. 612—668). 13 октября за ним последовали шеф 10-го артиллерийского батальона генерал-майор В. М. Яшвиль и полковник Смоленского драгунского полка И. М. Та-таринов (СВ. 1801. 24, 29 октября), как гласила молва, убийцы Павла. Комментируя эти отставки, Люзи писал: «Вероятно, братья Зубовы не удержат надолго своих мест».⁵² Удаление П. А. Зубова — самого могущественного заговорщика — стало вопросом времени.

¹ См. подробно: Сафонов М. М., Филиппова Э. Н. Неизвестный документ по исто­рии общественно-политической мысли России начала XIX в. // ВИД. Л., 1985. XVII. С. 187—188.

² Фонвизин М. А. Сочинения и письма. Иркутск, 1982. Т. II. С. 145— 146.

³ Проекты А. Р. Воронцова представлены двумя рукописями. Одна из них, вероятно первоначальная, не имеет заглавия. Она написана на русском языке писцо­вым почерком. Рукопись хранится среди бумаг Воронцова в переплете не связанных между собой документов «О внутреннем правлении России» (Архив ЛОИИ СССР, ф. 36, оп. 1, № 400, л. 210-215; (Первоначальная редакция Грамоты Российскому народу] //Радищев А. Н. Материалы и исследования. М.; Л., 1936. С. 77—81). Вторая рукопись, по-видимому более поздняя, сохранилась в архиве собственной е. и. в. Канцелярии, в деле «Записка гр[афа] Воронцова о милостивом манифесте на коро­нацию им [ператора] Александра I с материалами для сего манифеста». Оно поступило из кабинета Александра (ЦГИА СССР, ф. 1409, оп. 1, № 149, л. 1—27). Материалы этого дела опубликованы в приложении к «Русскому архиву» (1908. № 6) (Сборник исторических материалов, извлеченных из архива собственной его императорского величества Канцелярии. С. 4—18. (Далее: СИМ)). Рукопись написана на француз­ском языке рукой писца (л. 11 —18). В левой части листа расположены названия

статей, в правой -.....их текст. На обложке проставлено название: «Articles ou mate'riaux

pour servir a un edit de privileges, franchises etc. Juin 1801» (л. 10). Заглавие рукописи: «Articles ou materiaux qui peuvent servir a la confection d'un edit ou manifeste de privi­leges, franchises etc.» (л. 11; СИМ. С. 7—13). За исключением нескольких стилистиче­ских отличий, оба текста проекта — русский и французский — почти идентичны. Од­нако во французском тексте фигурируют понятия «собственник» (un proprietaire) и «владелец» (un possesseur), в то время как в русском тексте речь идет только о помещике.

⁴ Conference du 10 Juillet 1801 //Граф Строганов. С. 71.

⁵ Observations et remarques sur les articles, qui doivent servir a la confection d'un edit ou manifeste de privileges, franchises etc, etc. Текст «Замечаний» Новосиль­цева сохранился в двух экземплярах. Одна рукопись, написанная рукой Новосильцева, находится в его бумагах, относящихся к Комиссии составления законов (ОР ГПБ, ф. 526, оп. 1, № 4, л. 39—51). Другая, написанная рукой П. А. Строганова, хранится в одном архивном деле с французским текстом воронцовского проекта (ЦГИА СССР, ф. 1409, оп. 1, № 149, л. 19—27; СИМ. С. 13—18). Очевидно, именно она рассматрива­лась в Негласном комитете.

⁶ Conference du 15 Juillet 1801 // Граф Строганов. С. 73—75.

⁷ Conference du 23 Juillet 1801 // Там же. С. 76—78. — В литературе высказыва­лось сомнение в том, что в Негласном комитете 15 и 23 июля 1801 г. обсуждался предварительный проект Воронцова из 20 пунктов. Так, А. Н. Китушин обратил внимание на то, что «молодые друзья» рассматривали вопрос о предоставлении крестьянам права приобретать общинные земли и об уничтожении шлагбаумов, но в воронцовском проекте специальных пунктов об этих предметах нет. Поэтому он высказал предположение, что Воронцов представил царю какой-то другой, еще не открытый текст (Китушин А. Н. Об авторстве А. Н. Радищева в разработке проекта «Всемилостивейшей грамоты Российскому народу жалуемой» // УЗ Азербайдж. гос. ун-та. 1956. № 7. С. 109, 112). Независимо от А. Н. Китушина к той же мысли пришел и А. В. Предтеченский. К наблюдениям А. Н. Китушина он добавил еще одно: в протоколе от 23 июня речь шла о статье Воронцова относительно «свободы передви­жения для всех внутри государства», но такой статьи в известных редакциях «Гра­моты» не существует. Кроме того, ученый подметил, что после обсуждения статей, заимствованных из «Habeas corpus act'a», Строганов записал в протоколе: «Статьи на этом заканчивались», однако в проекте Воронцова пункты, относящиеся к «Habeas corpus act'y», далеко не заканчивают его (Предтеченский А. В. Очерки. С. 193—195). Между тем нетрудно заметить, что название «Замечаний» Новосильцева — «Observa­tions et remarques sur les articles, qui doivent servir a la confection d'un edit ou mani­feste de privileges, franchises etc. etc.» (СИМ. 13—18) — почти дословно воспроизводит заглавие французского текста воронцовского проекта — «Articles ou materiaux qui peuvent servir a la confection d'un edit ou manifeste de privileges, franchises etc.» (СИМ. С. 7—13). Названия статей и порядок их расположения в «Замечаниях» Новосильцева полностью соответствуют заглавиям и порядку пунктов проекта Ворон­цова. Кроме того, Новосильцев в своих «Замечаниях» просто ссылается на французское название воронцовского проекта — «Dans I'article (3), — des materiaux qui doivent servir a la confection du manifeste de privileges, franchises etc.» (СИМ. С. 15). Все это уже само по себе свидетельствует о том, что на рассмотрении Комитета был француз­ский текст проекта Воронцова (СИМ. С. 7—13). Что же касается сомнений А. Н. Киту-

тина и А. В. Предтеченского, то достаточно внимательно прочитать протокол от 23 июля, чтобы отказаться от них. Из протокола явствует, что на заседании читались не пункты Воронцова, как полагали ученые, а «Замечания» Новосильцева, которые также были разбиты на пункты (les articles). Поэтому речь шла не о воронцовском пункте о праве крестьян покупать ненаселенные земли, а об аналогичном предложении Новосильцева (СИМ. С. 10). А. Н. Китушин и А. В. Предтеченский восприняли выра­жение «L'acquisition de communes» так, как будто Строганов имел в виду общинные земли, но в действительности он подразумевал то, что Новосильцев называл «пусто­шами», т. е. земли ненаселенные. То же самое следует сказать о строгановском замеча­нии, что статьи, трактующие нормы «Habeas corpus act'a», «на этом заканчивались». Строганов имел в виду пункты не проекта Воронцова, а «Замечаний» Новосильцева, в конце которых действительно помещены возражения на пункты 10—15-й воронцов-ского проекта, заимствованные из «Habeas corpus act'a» (СИМ. 17—18). Что касается вопроса об отмене шлагбаумов, то речь об этом шла не в проекте Воронцова и не в «Замечаниях» Новосильцева, а в устной дискуссии. По словам Строганова, она возникла из-за «пункта» Воронцова «относительно свободы передвижения внутри страны для всех». В самом деле, такого отдельного пункта в воронцовском проекте нет. Этому вопросу посвящены 2-й («Свобода выезжать из страны для дворянства») и 8-й («Свобода передвижения для мещан») пункты (СИМ. 7, 9). Несомненно, Строга­нов допустил неточность, когда записал, что дискуссия о шлагбаумах касалась одного пункта Воронцова, в то время как основания для споров давало содержание не одного, а двух пунктов воронцовского проекта. Поэтому гипотеза об обсуждении неизвестной редакции «Грамоты» в Негласном комитете от 15 и 23 июля 1801 г. несостоятельна.

⁸ Рукопись «Грамоты» сохранилась в двух экземплярах. Один из них находился среди бумаг Воронцова о коронации. Текст написан писцовым почерком. На обложке помешено название рукописи: «Грамота императора Александра I при короновании его императорского величества Российскому народу пожалованная. Сентября дня 1801 года» (см. описание рукописи: Семенников В. П. Радищев: Очерки и исследова­ния. М.; Пг., 1923. С. 432—443). Второй экземпляр рукописи хранится среди материа­лов собственной е. и. в. Канцелярии (ЦГИА СССР, ф. 1409, оп. 1, № 123, л. 4—19 об.). На обложке неизвестной рукой чернилами написано то же самое название, что и у предыдущей рукописи. Сверху карандашом помечено: «Droits — garanties». Основ­ной текст не имеет названия и написан рукой писца. По-видимому, именно эту руко­пись сопровождала записка Воронцова, Кочубея и Новосильцева от 12 августа 1801 г. (СИМ. С. 4—5). Кроме того, среди бумаг Новосильцева сохранились тексты ст. 7, 12, 16 и 24 «Грамоты» (ОПИ ГИМ, ф. 316, оп. 1, № 10, л. 52—54).

⁹ Некоторые исследователи даже считали, впрочем, без серьезных на то основа­ний, что эти изменения были внесены А. Н. Радищевым (см. обзор литературы вопроса: Бабкин Д. С. Был ли Радищев составителем «Грамоты Российскому народу»?//Русская литература. 1963. № 4. С. 132—134; Минаева Н. В. Прави­тельственный конституционализм и передовое общественное мнение России в начале XIX в. Саратов. 1982. С. 49—50).

¹⁰ Всеподданнейшая записка графа Воронцова 12 августа 1801 г. // СИМ. 4—5. — Рукопись хранится в одном архивном деле с французским текстом 20 воронцов-ских статей и с замечаниями на них Новосильцева (ЦГИА СССР, ф. 1409, оп. 1, № 149, л. 1—3 об.).

" Хотя в протоколе заседания Негласного комитета Строганов ошибочно поста­вил 13 августа 1801 г., в действительности заседание состоялось на день раньше.

¹² Писарская рукопись этой редакции сохранилась среди бумаг М. М. Сперан­ского, переданных К. Г. Репинским Публичной библиотеке. Она имеет заглавие: «Проект всемилостивейшей грамоты Российскому народу жалуемой». На полях карандашом сделана пометка Репинского: «Сочинение Трощинского, бывшего ми­нистра юстиции, карандашные поправки Михаила Михайловича Сперанского» (ОР ГПБ, ф. 637, оп. 1, № 922, л. 1).

¹³ В публикации АГС журналы расчленены по тематическому принципу и размешены в систематическом порядке в соответствии с рубриками Свода законов. При этом составители часто руководствовались не сутью рассматриваемого вопроса, а теми замечаниями, которые высказывались при обсуждении. Так, журнал заседания, на котором обсуждался проект «Грамоты», был помещен в рубрику «Наследство по закону» и, сто лет как опубликованный, оставался до сих пор неизвестным исследо­вателям, равно как и сам факт обсуждения этого проекта в Государственном совете

(см. подробно: Сафонов М. М., Филиппова Э. Н. Журналы Непременного совета. ВИД. Л., 1979. XI. 147—149).

¹⁴ В рукопись, обсуждавшуюся в Совете, глава его канцелярии Трошинский сделал 2 вставки на отдельных листках. В ст. 5 он ввел фразу о том, что постановле­ние о незыблемости законов о наследстве не имеет обратной силы, а вместо ст. 25 поместил новую статью о выморочных имениях последнего в роде. Прежний номер ст. 25 был переправлен Сперанским на 26-й. Он стилистически обработал рукопись и поместил в ее конце надпись: «Дана в престольном нашем граде Москве сентября дня 1801 г.» (ОР ГПБ, ф. 637, оп. 1, № 922, л. 1 —18). В таком виде, но без стилистической правки и приписки Сперанского рукопись была опубликована (Семенников В. П. Радищев. С. 180—194).

¹⁵ В литературе высказывались различные мнения о числе редакций «Грамоты» и их последовательности. В. П. Семенников, введший в оборот 26- и 28-статейные тексты проекта, но не знавшей о существовании 20 воронцовских пунктов, опубликован­ных «Русским архивом», полагал, что вначале была создана редакция в 28 статей, затем в 25+1, после чего рукопись 26-статейной редакции была внесена на обсуждение Негласного комитета 15 и 23 июля 1801 г. (Семенников В. П. Радищев. С. 433—434, 158—159). И. М. Троцкий, обнаруживший и опубликовавший русский текст 20 ворон­цовских пунктов (Архив ЛОИИ СССР, ф. 36, оп. 1, № 400, л. 210—215 об.), полагал, что процесс создания «Грамоты», еще до того как она была внесена в Негласный комитет, протекал так: 20—28—25+1 (Троцкий И. М. Законодательные проекты А. Н. Радищева // А. Н. Радищев: Материалы и исследования. С. 44—45). П. К. Бон-таш, впервые воспользовавшийся публикацией «Русского архива», пришел к за­ключению, что в Негласном комитете обсуждался текст 20 пунктов Воронцова (вопрос о языке рукописи им не ставился), после чего была создана вначале промежу­точная редакция в 26 статей, а затем — заключительная в 28 статей, ее сопровождала записка от 12 августа 1801 г. (Бонташ П. К. А. Н. Радищев и вопрос об авторстве Грамоты Российскому народу // Юридический сборник Киев. гос. ун-та. 1953. № 6. С. 121 — 122, 138). Эту схему редакции (20—25+1—28) поддержали Д. С. Бабкин и Н. В. Минаева (Бабкин Д. С. 1) Был ли Радищев составителем «Грамоты Россий­скому народу»? С. 134, 141; 2) А. Н. Радищев: Литературно-общественная деятель­ность. М.; Л., 1966. С. 225—238; Минаева Н. В. Правительственный конституциона­лизм... С. 41—51). А. Н. Китушин повторил схему И. М. Троцкого (20—28—25+1), но в отличие от него полагал, что ни одна из этих редакций не обсуждалась в Негласном комитете (Китушин А. Н. Об авторстве А. Н. Радищева... С. 109—112). А. В. Предте­ченский считал, что первой редакцией является проект из 20 пунктов, созданный в июне 1801 г. (Вопрос о языке первоначального текста он оставил открытым). Что же касается времени написания двух последних редакций, так же как и их последовательности, то ученый считал этот вопрос неразрешимым, так как, по его мнению, текст ни самой редакции, ни записки от 12 августа не дает достаточных оснований для этого. Кроме того, историк находил, что протоколы Негласного комитета от 15 и 23 июля не позволяют установить, какой именно текст из трех редакций обсуждался на заседаниях (Предтеченский А. В. Очерки. С. 191 —193). Журнал заседания Государственного совета от 9 сентября 1801 г., ранее исследова­телям неизвестный, не оставляет никаких сомнений в том, что последовательность ныне открытых редакций «Грамоты» была такова: 20—28—25—26.

¹⁶ Declaration des droits de 1'homme du citoyen // Duguit L., Monnier H. Les constitutions et les principales lois politiques de la France depuis 1789. Paris. 1908. P. 1—3. — Далее ссылки на это издание даются в скобках в тексте.

¹⁷ ЦГИА СССР, ф. 1146—1147, оп. 1, № 22, л. 56, 60 об.

¹⁸ Сафонов М. М. Крестьянский проект П. А. Зубова // Советские архивы. 1984. № 1. С. 36—38.

¹⁹ Миронов Б. Н. Русский город в 1740—1860-е годы: Демографическое, соци­альное и экономическое развитие. Л., 1985 (рукопись монографии).

²⁰ Очерки экономической истории России первой половины XIX в. М., 1959. С. 66.

²¹ Предлагаемая Зубовым цена выкупа была близка к продажной цене крепост­ного этого времени. Так, в 1800 г. Комиссия составления законов постановила оцени­вать казенных и помещичьих крестьян, мужчин — в 360, а женщин — в 100 руб. Эта оценка была подтверждена Сенатом 30 января 1803 г. (Опись документе^ и дел, хранящихся в сенатском архиве. СПб., 1911. Отд. II, т. II. С. 52).

²² Conference du 23 Juillet 1801 // Граф Строганов. С. 78—79.

²³ Conference du 29 Juillet 1801 //Там же. С. 83.

²⁴ Однако наблюдения над рукописями протоколов показывают, что не все вопросы, обсуждавшиеся в Негласном комитете, нашли свое отражение в протоколах. Обычно П. А. Строганов в конце протокола ставил ограничительный знак (*/.), указывающий, что запись закончена. Но ряд протоколов — недатированный августов­ский протокол, ошибочно опубликованный как продолжение Conference du 13 Aout 1801 (Граф Строганов. С. 94-95), протоколы от 26 августа и 11 сентября 1801 г. — не имеют такого знака, и в конце каждого из них Строганов оставил чистый лист, свидетельствующий о незавершенности записи (ЦГАДА, ф. 1278, оп. 1, № 10, л. 43 об., 50, 53; см. подробно: Сафонов М. М. Протоколы Негласного комитета // ВИД. Л., 1976. VII. С. 202). Поэтому не исключено, что «молодые друзья» рассматривали проект манифеста Зубова, равно как и «Грамоты Российскому народу»,до коронации, но результаты обсуждения не нашли отражения в протоколах комитета.

²⁵ В 1867 г. в «Русском архиве» были опубликованы «Памятные записки вологжа-нина» Ф. Н. Фортунатова, провинциального писателя, педагога, автора нескольких исторических работ, отца С. Ф. и Ф. Ф. Фортунатовых — историка и филолога (Фортунатов Ф. Н. // РБС. Фабер-Цавловский. СПб., 1910. С. 202—203). Значитель­ное место в них занимали рассказы, записанные Фортунатовым со слов покойного А. А. Манакова, тестя автора. Манаков служил в Архангельском губернском правле­нии. В конце 1798 г. он поступил в канцелярию генерал-прокурора Сената П. В. Лопу­хина. При всех сменах чиновников, происходящих с приходом новых генерал-прокуроров, Манаков оставался в канцелярии и успешно продвигался по чинам. В марте 1801 г. Манаков за «красивый почерк» был взят в канцелярию Д. П. Трощин-ского и сделался своим человеком в его доме. Каждое утро Трощинский диктовал Манакову доклады, которые следовало бы везти к царю. Манаков же постоянно принимал от него портфель по возвращении его из дворца. Трощинский взял с собой своего секретаря в Москву, когда отправился туда вместе с Александром на корона­цию. Здесь Манакову пришлось особенно сильно потрудиться. Накануне коронации он был «постоянно занят письменною работою по поручению Трощинского». Три послед­ние ночи перед коронацией Манаков даже не раздевался, «будучи постоянно наготове по разным конфиденциальным поручениям Трощинского». За эту работу Манаков получил денежное вознаграждение и был произведен в 20 лет от роду в коллежские асессоры — случай довольно редкий (РА. 1867. Сто. 1670—1675). Впоследствии Манаков рассказывал своему зятю, «что ко дню коронации он переписывал набело по поручению Трощинского указ о даровании свободы крестьянам от зависимости помещиков. Хотя указ этот предполагалось обнародовать в самый день коронации, но он обнародован не был» (там же. Стб. 1675). На Манакова этот эпизод произвел неизгладимое впечатление. Он дожил до начала подготовки крестьянской реформы (умер 1 марта 1860 г.) и «душевно этому радовался, не переставая вспоминать о переписанном им набело, но не приведенном в исполнение распоряжении» (там же. Стб. 1692). Рассказы,Манакова там, где можно проверить их, полностью подтвержда­ются документами. В самом деле, 15 декабря 1798 г. штатный регистратор Архангель­ского губернского правления А. А. Манаков был принят в канцелярию генерал-прокурора Лопухина (ЦГИА СССР, ф. 1374, оп. 2, № 1295, л. 162). В записках Фортунатов называет своего тестя Монаковым. Целый ряд делопроизводственных документов Сената содержит точто такое же написание этой фамилии (Указ о на­значении Монакова в чиновники канцелярии генерал-прокурора 15 декабря 1798 г. // ЦГИА СССР, ф. 1374, оп. 2, № 1432, л. 49; Копия с определения Сената к генерал-прокурорским делам 22 декабря 1798 г. //Там же, л. 51 об.). Однако в паспорте и списке о службе, т. е. в тех документах, с которыми он приехал в Петербург, эта фамилия написана через «а» (ЦГИА СССР, ф. 1374, оп. 2, № 1432, л. 46—48); так же подписывался и сам Манаков (см. подпись в ведомости о выдаче жалования: Гос. архив Арханг. обл., ф. 4, оп. 29, № 23, л. 6.— Благодарим М. Н. Супруна, указавшего нам на этот документ). 1 января 1800 г. при генерал-прокуроре А. А. Бек-лешеве Манаков был произведен уже в губернские секретари (ЦГИА СССР, ф. 1374, оп. 3, № 2426, л. 4, 106). 18 сентября 1801 г., три дня спустя после коронации, за труды в канцелярии Трощинского его произвели в коллежские асессоры (Именные указы Сената за 1801 г. // ЦГИА СССР, ф. 1259, оп. 1, № 15, л. 175). Хотя «память у Мана­кова была необыкновенно острая» и «он служил живою справочною книгой за­конов русских, выходивших с конца прошлого столетия» (РА. 1867. Стб. 1690), Фортунатов считал необходимым документально проверить рассказ своего тестя

о переписанном накануне коронации указе. В 1866 г. М. И. Богданович опубликовал выдержки из протоколов Негласного комитета, и Фортунатов обратился к этим доку­ментам. Он установил, что, когда «молодые друзья» обсуждали вопрос о подготовке к коронационным торжествам, царь представил крестьянский проект Зубова. Форту­натов обратил внимание на то, что «это происходило до времени коронации. Но не видно отсюда, — заключил он, -- чтобы в Комитете заготовлен был проект указа о свободе крестьян, переписанный Манаковым набело к 15 сентября» (РА. 1867. Стб. 1679). Что же Фортунатов знал о проекте Зубова? Разумеется, только то, что Строганов сообщил о нем в протоколах Комитета (Извлечения из «Заседаний Негласного комитета 1801 г.»//Вестник Европы 1866. Кн. 1. С. 185). Конечно, исходя из этого, нельзя было связать проект Зубова с рассказом Манакова, и поэтому сомнения Фортунатова были вполне закономерными. Но теперь, когда обнаружен подлинный текст зубовского манифеста, известие Манакова не кажется невероятным. Проект Зубова даровал крепостным право выкупиться на волю по установленной цене не только без согласия, но даже и без непосредственного участия самого помещика в выкупной операции. Думается, что именно это положение манифеста Зубова, подрывающее незыблемость крепостного права, имел в виду Манаков, когда говорил об указе «о даровании свободы крестьянам от зависимости помещиков». Разумеется, о повсеместном и одновременном освобождении крестьян Александр не мог думать в сентябре 1801 г., так как такая радикальная мера в корне противоречила его планам. А если это так, то рассказ Манакова о переписке набело такого проекта незадолго до 15 сентября 1801 г. — важнейшее свидетельство колебаний Александра в крестьян­ском вопросе накануне коронации.

²⁶ Resultat d'une conference avec I'Empereur le 24 Juin 1801 // Граф Строганов. С. 63-64.

²⁷ Бумаги, найденные по смерти статского советника Белоклокова... // ЦГИА СССР, ф. 1409, оп. 3, № 4249, ч. 1, л. 47—58. — Далее: Бумаги Белоклокова.

²⁸ ЦГИА СССР, ф. 1400, оп. 1, № 739, л. 129—130; № 717, л. 168—169 об.

²⁹ Примечание к исполнению всемилостивейшего рескрипта о восстановлении силы и прав Сената // ЦГИА СССР, ф. 1400, on. 1, № 720, л. 98—101 об., 111—114 об., 129—132 об., 123—126 об., 119, 120 об. — Против статьи о выборах сенаторов Держа­вин'пометил: «Можно отставить», а рядом со статьей о прикреплении сенаторов к определенным губерниям, он написал: «Как угодно, можно и поменять» (л. 101, 124). По-видимому, такие важные вопросы решало какое-то иное лицо, а Державин выражал готовность переработать текст в соответствии с мнением этого человека. Возможно, таким лицом, а может быть, и заказчиком всего сочинения был П. А. Зубов.

³⁰ Примечания на права и преимущества Сената сенатора Державина // Там же, № 717, л. 152—161.

³¹ ЦГИА СССР, ф. 1400, оп. 1, № 715, л. 1—5 об.

³² Относительно законодательной власти Державин отметил в черновике, что, «кроме свободного времени, состояния беззаботного, потребна к написанию законов голова, ничем другим не занятая, быстрая, пылкая, проницательная, знающая страсти и сердце человеческое, снабденная не только своими, но и чужеземными сведениями и при этом любящая свое Отечество» (ЦГИА СССР, ф. 1400, on. 1, № 717, л. 147-147 об.).

³³ Бумаги Белоклокова, л. 47 об.—48.

³⁴ Записки бывшего статс-секретаря Новосильцева // ЦГИА СССР, оп. XVI, ч. 1, № 9, л. 11— 20. — В протоколе заседания Негласного комитета 5 августа 1801 г. содержание записки оказалось сильно искажено (Conference du 5 Aout 1801 // Граф Строганов. С. 84—85). Это ввело в заблуждение всех исследователей сенат­ской реформы относительно исходной позиции «молодых друзей» и всех последующих их шагов (см. подробно: Сафонов М. М. Протоколы Негласного комитета. С. 203—206).

³⁵ В воронцовском архиве сохранился черновик этой записки. Он озаглавлен рукой А. Р. Воронцова: «Особая записка, поданная от меня самому императору о материи по Сенату» (ЦГАДА, ф. 1261, оп. 1, № 1338, л. 1 — 12). В САИ без имени автора напечатана копия этой записки (с. 155—160).

³⁶ Conference du 5 Aout 1801. С. 84 — 86.

³⁷ Conference du 12 Aout 1801 // Граф Строганов. С. 94.

³⁸ Черновик, частично писанный рукой М. М. Сперанского, сохранился в архиве Государственною совета (ЦГИА СССР, ф. 1 164, оп. XVI, ч. 1, № 9—10, ч. 6, л. 62— 66 об.; САИ. 160—163), чистовик — в одном архивном деле с запиской Новосильцева 5 августа 1801 г. (ЦГИА СССР, ф. 1167, оп. XVI, ч. 1, № 9, л. 2—8 об.).

³⁹ К черновику «Грамоты» приложены рекомендации неизвестного по ее пере­работке и новая редакция ст. 3 (ЦГИАСССР, ф. 1167, оп. XVI, ч. 1,№9, л. 10--10 об.). Возможно, работа над «Грамотой» продолжалась и дальше.

⁴⁰ Черновики проекта см.: ЦГИА СССР, ф. 1400, оп. 1, № 617, 718, 720; см. подробно: Сафонов М. М. Конституционный проект П. А. Зубова — Г. Р. Державина // ВИД. Л., 1978. X. С. 237—243.

⁴¹ В самой ранней редакции проекта (обзор ее рукописей см.: ВИД. Л., 1978. X. С. 241) исполнительный департамент мыслился как место, объединяющее все отрасли управления. Здесь должны были присутствовать исполнительный министр, верховный государственный эконом, государственный казначей, президенты иностранной, воен­ной и адмиралтейской коллегий, министр коммерции, главные директора мануфактур-коллегии, горных дел, государственных банков, строений, общественного призрения, почт, медицины, народного просвещения, водных коммуникаций, герольдии, военный губернатор или генерал-губернатор столицы, рекетмейстер (ЦГИА СССР, ф. 1400, оп. 1. № 720, л. 134—134 об.). На конкретных примерах доказывалась мысль о необхо­димости единства управления (л. 11 об. —12), и в подтверждение ее к проекту прилагалось особое сочинение «Об общем отношении одних должностей к другим» (л. 136—136 об.). Однако в ходе дальнейшей работы эти предположения были оставлены.

⁴² Первоначально авторы проекта предусматривали, что все законопроекты, кото­рые предполагалось издавать «на вечные времена», должны предварительно рас­сматриваться губернской администрацией всех губерний, президентами коллегий и директорами других присутственных мест. Целесообразность такого порядка мотивиро­валась, во-первых, стремлением обезопасить правительство от порицания подданными его неверных шагов, во-вторых, необходимостью участвовать в составлении законов если «не всему государству, то по крайней мере некоторым частям губерний...» (ЦГИА СССР, ф. 1400, оп. 1, № 720, л. 12—13). Министру законодательной власти вменялось в обязанность сопоставлять законопроекты «с постановлениями других просвещенных благоустроенных европейских держав», собирать сведения обо всех государственных частях, не исключая и внешнеполитических отношений, чтобы иметь возможность представлять монарху о вреде той или иной правительственной меры (л. 3 об,—8).

⁴³ По замыслу Екатерины II Управительный сенат должен был состоять из 4 де­партаментов. В обязанности 1-го департамента входило наблюдать за проведением в жизнь^ законов, требующих быстрого исполнения, а три прочих являлись высшей инстанцией для губернских учреждений: 2-й департамент соответствовал палате уго­ловного суда, 3-й — палате гражданского суда, 4-й — казенной палате (Корку-нов Н. М. Два проекта преобразования Сената второй половины царствования императрицы Екатерины II (1788 и 1794 годов) //Журнал Министерства юстиции. 1899. Май. С. 139—171).

⁴⁴ Рукопись зубовского проекта до нас не дошла, но сохранился составленный Строгановым конспект его (ЦГАДА, ф. 1278, оп. 1, № 13, л. 20—23 об.), который позволил восстановить утерянный текст (см. подробно: Сафонов М. М. Конституцион­ный проект П. А. Зубова—Г. Р. Державина. С. 227—235).

⁴⁵ Черновая рукопись проекта находится между л. 2 и 5 проекта Г. Р. Державина, найденного среди бумаг кабинета Александра I (ЦГИА СССР, ф. 1167, оп. XVI, № 66, л. 3—4).

⁴⁶ Люзи — Фридриху-Вильгельму III, 30 июля (11 августа) 1801 г.//Архив ЛОИИ СССР, ф. ИЗ, № 90 и 13.

⁴⁷ Локателли — Траутмансдорфу, 19 июня (1 июля) 1801 г.//ОР ГПБ, ф. 859, к. 24, № 4, л. 89 об.

⁴⁸ А. Р.Воронцов — С. Р. Воронцову, б. д. // ЦГАДА, ф. 1261, оп. 2, № 48, л. 41 об.

⁴⁹ Локателли — Траутмансдорфу, 13(25 августа) 1801 г. // РО ГПБ, ф. 859, к. 24, № 4, л. 89.

⁵⁰ Conference du 11 Septembre 1801 // Граф Строганов. С. 99—101.

⁵¹ 27 сентября 1801 г. последовал указ о запрещении пытки. 28 сентября генерал-прокурору было предписано ускорить решение следственных и уголовных дел (ПСЗ. I. 20022, 20023).

⁵² Люзи — Фридриху-Вильгельму III, б. д. // Архив ЛОИИ СССР, ф. 113, № 90, л. 35.

Глава 5

Дата добавления: 2015-10-26