Коронационные проекты

«ГРАМОТА РОССИЙСКОМУ НАРОДУ»

Еще будучи наследником, Александр из лекций Ф. Ц. Лагарпа усвоил концепцию «истинной монархии». Суть ее заключалась в том, что в правильной монархии верховная власть всецело принадлежит монарху, но в то же время существуют фундаментальные законы, не изменяемые никакой властью, и учреждения, гарантирующие их неизменность. В 1798 г., когда Александр стоял во главе оппозицион­ного кружка, эта идея открыто пропагандировалась со страниц «Санкт-Петербургского журнала». Теперь, по воцарении, Александр попытался воплотить эту теорию в жизнь. Он решил подготовить ко дню своей коронации «Грамоту», в которой были бы провозгла­шены права российского народа.

Мысль об издании хартии, в которой были бы перечислены непременные или коренные законы страны, обязательные для мо­нарха, возникла в правящих верхах России задолго до Александра. Во второй половине XVIII в. концепция «истинной монархии», взятая, как правило, в отрыве от конституционной теории Монтескье, пользо­валась здесь большим кредитом. Еще елизаветинский фаворит И. И. Шувалов написал проект фундаментальных законов. Сама Екатерина II.подготовила проект 10 коренных статей, нарушение которых каралось смертной казнью. Идею непременных государст­венных законов завещал цесаревичу Павлу его воспитатель Н. И. Па­нин, глава оппозиционного кружка, и наследник не был чужд этой идеи.¹ Разделяли ее, по-видимому, и руководители антипавловского заговора, приведшего Александра к власти.² «Грамота Российскому народу» явилась своеобразным итогом этих идейных исканий XVIII в. Еще 9 мая 1801 г. Александр недвусмысленно заявил Строганову, что видит цель работ Негласного комитета в том, чтобы «изучить все появившиеся конституции» и «составить из них нашу». Как ни протестовали члены Негласного комитета против этой идеи, противо­стоять настойчивости императора они не могли. С каждым днем «молодые друзья» все больше убеждались в том, что царь имеет какие-то тайные отношения с П. А. Зубовым, заявившим себя сторонником конституционных идей. Воспрепятствовать собствен­ными силами этому союзу царя и екатерининского фаворита они были не в состоянии. И тогда члены Негласного комитета попытались

противопоставить Зубову А. Р. Воронцова, человека либерального, но отнюдь не сочувствовавшего идее конституционного преобразо­вания страны, более того, видевшего в ослаблении абсолютной власти императора прямую угрозу для существования государства. Ему-то и поручили воплотить в конкретном проекте неясные пока конституционные намерения императора. Еще 19 мая 1801 г. он высказал идею о том, чтобы заимствовать из существующих в Англии узаконений «La Grand Charte» и «Habeas corpus act'a» основные положения, согласовать их с нравами и обычаями России и сделать их коренными законами страны (САИ. 155). Именно так он и подошел к порученной работе. Не позднее 10 июля набросок «Гра­моты» был передан Александру. Проект состоял из 20 пунктов. В 1-м пункте Воронцов предлагал еще раз подтвердить привилегии и преимущества дворянства, возвещенные манифестом Петра III 1762 г. и Жалованной грамотой Екатерины II, только что восста­новленной Александром (ПСЗ. I. 11444, 16187, 19810). Пункты 2-й и 3-й провозглашали «раз навсегда» уже содержавшееся в Жало­ванной грамоте (§ 18, 19) право дворян на свободу от обязательной службы, перемену места жительства, выезд за границу. Пункт 4-й касался порядка наследования имением. Дворянская грамота (§22) устанавливала, что каждый помещик мог располагать благоприобре­тенным имением по своей воле, родовым же — только внутри рода. Воронцов находил необходимым оговорить этот вопрос особо, чтобы «ни в какое время, ни под каким видом не мог бы сей законный порядок быть нарушен или отменен под особым предлогом или экстренным случаем, как-то конформованная, прошение утвержден­ное или другое какое нарушение подобного рода». Другими словами, Воронцов предлагал, чтобы царь особо, торжественно провозгласил, что самодержавная власть впредь отказывается нарушать законный порядок в столь важном вопросе. В пункте 5-м Воронцов находил необходимым еще раз подтвердить провозглашенное в дворянской грамоте (§33) право собственности помещиков на полезные иско­паемые, обнаруженные в их имениях. Пункт 6-й декларировал, чтобы все виды собственности — движимая, недвижимая и «само­личная», т. е. свобода, — были утверждены и предохранены законом. Пункт 7-й подтверждал 10-летний срок, по истечении которого любое неоглашенное преступление по уголовной или гражданской части предавалось забвению. Равным образом это относилось и к бесспор­ному владению помещичьей собственностью. В 8-м пункте устанав­ливалась свобода избрания места жительства и перемещения внутри страны для мещан и купцов. Пункт 9-й провозглашал, что в случае конфискации имущества у крестьянина «все то, что принадлежит до его ремесла, как то: соха, плуг, борона, лошади, волы и прочее тому подобное, ни под каким видом и ни в какое время не должен­ствует отнято у него быть». Вместе с тем этот пункт совершенно четко определял взгляд автора проекта на правовое положение крестья­нина: он мог обладать только движимой собственностью — собст­венность недвижимая и «самоличная» «не суть подлежащие его сану». Поэтому только движимая собственность должна быть гаран-

9 М. М. Сафонов

тирована таким образом, чтобы ни помещик, ни государство не могли лишить ее крестьянина. Пункты 10— 15-й провозглашали нормы судо­производства, заимствованные из «Habeas corpus act'a». Обвиняемый считается преступником только после того, как его преступление бу­дет оглашено в приговоре. Ему должно быть предложено право из­брать себе защитника и отвести судей. Заключенный освобождается по незнанию преступления, если в трехдневный срок ему не будет предъявлено обвинения. Он имеет право на личное освобождение под поручительство, исключая лишь два случая: оскорбление вели­чества и убийство. Освобожденный по незнанию преступления или оправданный по суду не может быть привлечен вторично по этому же делу. В пункте 16-м провозглашалось равенство сторон в случае разбирательства между казной и частным лицом, особо подчерки­валось, что социальное положение судящихся лиц не должно отра­жаться на процессе судопроизводства. В пункте 17-м запрещалось устанавливать налоги или какие-либо поборы городским правлениям, магистратам, цеховым управам или другим учреждениям без имен­ного указа монарха, объявленного «ясно и всенародно» Сенатом. «Сей предохранительный способ, — особо подчеркивалось здесь, — представляет единому в государстве Правительствующему сенату право и власть утверждать налоги». В пункте 18-м оговаривалось, что квитанции об уплате налогов надлежало выдавать без отлагательств. В 19-м пункте вслед за дворянской грамотой (§23) провозглашался отказ государства от конфискаций имений преступников, а в 20-м — туманно объявлялось о необходимости в судопроизводстве делать различие между вещью и лицом.³

Пункты Воронцова представляли собой некий русский вариант «Magjia Charta», дополненный положениями «Habeas corpus act'a», т. е. своеобразную феодальную хартию, составленную почти исключи­тельно в интересах господствующего сословия, главным образом его высшего слоя. Отнюдь не случайно, что на первое место были поставлены статьи, подтверждающие дворянские привилегии. При­чем некоторым из них придавалось столь большое значение, что, хотя они и содержались в Жалованной грамоте дворянства, тут же подтвержденной, их провозглашали вторично в отдельных статьях. Именно в отступлениях от этих положений, столь дорогих для дворянского сердца, автор проекта усматривал деспотический харак­тер самодержавия, его отличие от «истинной монархии». Часть этих статей имела существенное значение прежде всего для выс­шего Дворянства. Так, например, любые отступления самодер­жавной власти от существующего законодательства о наследстве болезненно переживались главным образом сановными кругами, так как только представители этого слоя благодаря своей близости к трону имели возможность склонить монарха обойти установленный порядок.

Нельзя сказать, что в проекте не были отражены интересы других сословий. Ряд статей, касающихся нового порядка судопроиз­водства, носил общесословный характер, другие имели значение лишь для купцов и мещан. Но показательно, что Воронцов, в течение

20 лет бывший президентом Коммерц-коллегии, даже не счел нужным подтвердить Жалованную грамоту городам и Городовое положение, хотя их нарушение в правление Павла было уже официально признано Александром, а сами эти акты торжественно объявлены «коренным законом» империи. Очевидно, Воронцов не склонен был придавать сколько-нибудь серьезного значения наиболее острому крестьянскому вопросу. И поэтому положению крестьян он посвятил всего лишь один пункт. Конечно, запрещение конфискаций земле­дельческого инвентаря у крестьян улучшило бы их положение. Однако этого было слишком мало для того, чтобы не только разре­шить, но даже сколько-нибудь серьезно сгладить остроту классовых противоречий в деревне. Хотя в проекте декларировалась защита движимой собственности крестьянина от покушений помещиков, крепостное право с безграничным помещичьим произволом оста­валось незыблемым. А в этих условиях провозглашение неприкосно­венности крестьянской собственности приобретало лишь декларатив­ный характер. Но не это было для Воронцова главным. Основопола­гающая идея его проекта состояла в том, что самодержавная власть, оставаясь неограниченной, должна была дать обещание не нарушать классовой законности и сама же обязывалась следить за тем, чтобы это обещание не было нарушено, ибо никаких гаран­тий не предусматривалось. В этом отношении воронцовский проект значительно уступал Великой хартии вольностей — она, как из­вестно, устанавливала определенный порядок, которому должно было следовать в том случае, если бы король нарушил провозглашенные в ней статьи. Воронцов предлагал удалить из самодержавной власти наиболее деспотические черты, которые, как ему казалось, не позво­ляли господствующему классу дворян-помещиков в полной мере пользоваться своими привилегиями и осуществлять свое классовое господство. Однако того, что этому господству угрожает огромная опасность, пока остается нерешенным крестьянский вопрос, Воронцов замечать не желал. Укрылось от Воронцова и самое главное — система исключительных дворянских привилегий, которую от ста­рался упрочить на будущее, уже сдерживала дальнейшее развитие страны. Поэтому его проект, несмотря на целый ряд важных поло­жений, предназначенных смягчить деспотический режим, не мог способствовать решению основных социально-экономических и поли­тических проблем, стоявших перед Россией.

10 июля «молодые друзья» попросили разрешения царя предста­вить свои замечания на проект Воронцова.⁴ Александр согласился. Так был оставлен первоначальный план занятий Негласного коми­тета, и на авансцену выдвинулся вопрос о предстоящей коронации. Н. Н. Новосильцев от имени «молодых друзей» приготовил письмен­ные «Замечания»⁵ на проект и 15 июля прочитал их в Негласном комитете. Члены Комитета критиковали проект за то, что он оказался недостаточно дворянским. А. Р. Воронцов предполагал подтвердить Жалованную грамоту в том виде, в каком она была опубликована Екатериной II, а «молодые друзья» считали необходимым изменить ее, как предлагал это сделать Воронцов в письмах к Новосильцеву

9- 131

(АВ. XI. 389—391), т. е. расширить права родового дворянства — сравнять их с теми привилегиями членов первенствующего сословия, которых они достигли службой и благодаря которым пользовались предоставленной только им возможностью участвовать в местном самоуправлении. Члены Негласного комитета придавали этому столь большое значение, что возражения на три первых пункта проекта, где речь шла о подтверждении дворянских привилегий, заняли центральное место в их «Замечаниях». 3-й пункт проекта провозгла­шал, что дворяне пользуются свободой «вступать или не вступать в службу», однако те, «кои служить не будут», не получат преиму­ществ, которые «приобретаются единственно службою», т. е. не смогут участвовать в местном дворянском самоуправлении. Новосильцев заявил, что это положение уничтожает основные принципы дворян­ской грамоты. Он сослался на письмо к нему С. Р. Воронцова от 6 (18) мая 1801 г. и процитировал то место, где дипломат обруши­вался на ст. 64 Жалованной.грамоты за то, что в ней воспрещалось дворянам, не служившим вовсе или не выслужившим обер-офицер-ского чина, сидеть в дворянских собраниях рядом с заслуженными офицерами, принимать участие в выборах или быть избранными на выборные должности. Он считал, что качества, необходимые дворя­нину для того, чтобы заседать в дворянских собраниях, вовсе не зависят от принадлежности его к офицерству. Новосильцев полагал, что, поскольку ст. 62, 63 и 65 Жалованной грамоты позволяли дворянам не допускать в свои собрания умалишенных, банкротов, преступников и несовершеннолетних, можно принять меры для того, чтобы дворяне, не имевшие понятия о своих правах, также не допускались бы туда. Если ст. 64 имеет целью побудить дворян вступать в службу, рассуждал Новосильцев, разве нельзя найти более действенных средств для этого? «Молодые друзья» прекрасно понимали связь между ограничением права участия в местном самоуправлении и стеснением свободы от обязательной службы. Однако Новосильцев не задумывался, каким образом государство будет решать проблему обеспечения армии офицерами, а государ­ственного аппарата служащими. Но это был существеннейший во­прос, в решении которого Павел I потерпел фиаско. По мнению Новосильцева, необходимо было обязать дворян выйти из того закос-нения, в котором они пребывают. Он предположил изложить в «Гра­моте» принцип свободы вступления или выхода из службы, а затем добавить, что каждый дворянин независимо от того, служит ли он или нет, в равной степени пользуется дворянскими привилегиями, если только дворянские собрания сочтут возможным включить его в списки дворян, куда не заносятся неграмотные. Новосильцев считал возможным добавить к ним еще тех помещиков, которые жестоко обращаются со своими крепостными. Это предложение вызвало бурную дискуссию. Александр категорически возражал против такого нововведения. Он держался того мнения, что необ­ходимо установить различие между теми, кто служит государству, и теми, кто ведет праздную жизнь. Царь утверждал, что было бы совершенно несправедливо, чтобы первые не пользовались никакими

преимуществами перед вторыми. Поэтому он не видит необходимости предоставлять право участия в местном самоуправлении целому сословию, в его принципах жаловать это преимущество за службу, а не просто привилегированной части общества. Александр даже заявил, что он восстановил Жалованную грамоту дворянству против своей воли, потому что ему всегда была противна исключитель­ность этих прав. Позиция царя вполне понятна: он хорошо отдавал себе отчет в том, насколько важной была для дворянского государ­ства проблема комплектования армии офицерами и обеспечения служащими государственного аппарата. «Молодые друзья» возразили царю, что помимо общих дворянских прав служащие дворяне обла­дают преимуществами, приобретаемыми чинами, их не имеют те, кто не служит. Именно это и устанавливает различие, которого так желает царь. Члены Комитета заявили Александру, что если исклю­чительность дворянских привилегий ему так неприятна, то он может распространить их и на другие сословия, когда обстоятельства позволят сделать это, но, поскольку такое время еще не пришло, было бы несправедливо лишать дворянство его привилегий только на том основании, что нельзя пока предоставить такие же права и другим сословиям. Иными словами, исключительные дворянские привилегии и прежде всего свобода дворянства от обязательной службы нашли в лице «молодых друзей» своих ярых защитников.

Доводы подействовали на царя, и у Строганова сложилось впечатление, что они сумели убедить его. Члены Комитета заметили, что Александр остался очень недоволен А. Р. Воронцовым. А. А. Чар-торыйский заявил царю, что было бы желательно, чтобы он виделся с Воронцовым чаще и советовался с ним, что, хотя он и стар, его идеи молоды и он вовсе не придерживается древних предрассудков. Александр возразил, но тут же заявил, что он слишком сильно держится за свои идеи. «Молодые друзья» заключили из этого, что у Александра сложилось об авторе совсем не то мнение, какого бы они желали. Чарторыйский заметил царю, что было бы очень опасно обескураживать такого человека, как Воронцов.⁶

На следующем заседании 23 июля 1801 г. Новосильцев прочитал «Замечания» на остальные пункты проекта Воронцова. Одобрив проект, Новосильцев тем не менее находил нужным внести в него некоторые изменения. Он полагал, что срок давности по уголовным делам следует увеличить с 10 до 15 лет. Новосильцев находил недостаточным пункт 9-й, запрещавший конфисковывать у крестья­нина его земледельческий инвентарь и рабочий скот. Он заявил, что крестьянин всегда предпочтет лишиться этих предметов, нежели попасть в тюрьму, и от того этот пункт в глазах крестьянина не будет иметь никакой цены. Новосильцев считал гораздо полезнее сделать нечто более реальное: например, пожаловать казенным и помещичьим крестьянам право приобретать ненаселенные земли и разрешить им оформлять владельческие акты на собственное имя, чтобы не прибегать к помощи подставных лиц, как это приходилось делать до сих пор. Он предлагал гарантировать эту собственность и сделать из крестьян собственников. Нераспаханные земли подверг-

лись бы обработке, а количество производимых продуктов возросло. Крестьяне, что особенно важно, получили бы собственность, о кото­рой большинство из них не имеет никакого понятия. Необходимо, чтобы крестьянин научился уважать собственность, потому что именно в этом, с точки зрения Новосильцева, заключалась опасность преждевременного освобождения крестьян или даже каких-либо поспешных мероприятий правительства в их пользу. Александр согласился со всем, что высказал Новосильцев относительно запре­щения конфискаций движимого имущества крестьян. Одобрил он и идею разрешить крестьянам покупать ненаселенные земли. Однако царь сомневался в том, что такая мера может принести ожидаемый результат, ибо помещик, пока его власть остается прежней, всегда найдет способ лишить крепостного его собственности. С этим согла­сились и «молодые друзья», но они считали, что это нововведение послужит только первым шагом. Они утверждали, что практика по­купки земель крестьянами через подставных лиц давно существует и порождает много злоупотреблений, разрешить же официально такие сделки — означало бы уничтожить злоупотребления. Царь согла­сился с этим. Но его согласие, как выяснилось впоследствии, ни к чему не обязывало.

Таким образом, «молодые друзья», с одной стороны, были готовы расширить дворянские привилегии, когда речь шла о свободе от обязательной службы, с другой же — предлагали подорвать одну из самых существенных монополий дворянства — отступить от его исключительного права владения земельной собственностью. Тем самым они шли навстречу тому процессу, который протекал явочным порядком, и предлагали открыть возможности для его легального развития. Царь же признавал такое предположение в принципе верным, однако считал необходимым идти по другому пути: не расширять права крепостных, оставляя в неприкосновенности права помещиков, а двигаться в направлении постепенной ликвидации крепостного права, как это было предусмотрено его программой решения крестьянского вопроса.

Новосильцев высоко оценил статьи, заимствованные из «Habeas corpus act'a», однако при этом заявил, что следует прежде пораз­мыслить, не придется ли потом отменять эти дарованные права, и что в таком случае было бы лучше не давать их вовсе. Царь заметил, что такое же замечание он уже сделал Воронцову.

После чтений «Замечаний» Новосильцева оживленные споры вызвал вопрос о свободе передвижения внутри государства, равно как и выезда за границу дворянам, мещанам и купцам. «Молодые друзья» одобрили это положение, но заметили, что провозглашенные здесь принципы находятся в некотором противоречии с существую­щими ныне шлагбаумами и различными формальностями, которые необходимо соблюсти, чтобы выехать за границу. Но царь отстаивал существующий порядок. Он сказал, что эти формальности имеют целью дать кредиторам возможность задержать их должников. «Молодые друзья» считали, что мошенники находят средства обхо­дить существующий порядок и поэтому он, не принося пользы,

только стесняет всех порядочных людей. Царь стоял на своем, и члены Негласного комитета поступили так, как они всегда поступали в таких случаях. «Поскольку его величество устал, — записал Стро­ганов, — не стали настаивать на своих замечаниях и решили их отложить на некоторое время». На этом обсуждение закончилось. «Молодые друзья» не хотели открывать Воронцову того, что они обсуждали с царем его проект, и попросили Александра высказать Воронцову их замечания так, как будто они исходили прямо от него, и предложить ему совместно с Н. Н. Новосильцевым и В. П. Кочубеем на основании воронцовских пунктов и замечаний на них подготовить проект «Грамоты».⁷

12 августа 1801 г. А. Р. Воронцов, В. П. Кочубей и Н. Н. Ново­сильцев составили полный текст проекта. «Грамота» открывалась кратким введением, написанным в духе «истинной монархии». Здесь торжественно провозглашалось обещание Александра никогда не нарушать узаконяемых ныне коренных постановлений. Их оказа­лось 28. Они довольно существенно отличались от тех 20 предвари­тельных пунктов, которые были составлены Воронцовым, равно как и дополнений, предложенных «молодыми друзьями» 15 и 23 июля. Первые 4 статьи проекта «Грамоты» были совершенно новыми. В ст. 1 провозглашалась необходимость монархической формы правления в России ввиду обширности страны и различия населяющих ее наро­дов. Правда, монархия здесь не была названа самодержавной, а говорилось лишь об «управлении государя со властию, сану его свойственною», и тут же делалась оговорка, что эта власть должна употребляться только на благо подданных. Будет ли эта монархия абсолютной или конституционной — это оставалось нераскрытым. Ст. 2 провозглашала наследственность российского престола и под­тверждала акт о престолонаследии 5 апреля 1797 г. Ст. 3 касалась устройства «верховного правительства» России — Правительствую­щего сената и утверждала всеподданнейший доклад этого органа, составленный в осуществление указа 5 июня 1801 г. (см. ниже, с. 146— 155). Ст. 4 выражала намерение Александра обеспечить каж­дое состояние «достаточными и ясными законами», чтобы «безопас­ность личная и собственность каждого ограждены были». В основу остальных 24 статей проекта легли 20 пунктов Воронцова, довольно сильно переработанных. «Молодые друзья» сумели одержать победу в вопросе о том пункте, который они считали для себя самым сущест­венным, — привилегии дворянства были расширены. Как и воронцов-ский проект, ст. 7 «Грамоты» провозглашала свободу дворян от обя­зательной службы. Но теперь в статью было включено важное дополнение: «Воля наша, однако ж, есть, чтоб и те из дворян, кои по разным обстоятельствам сего долга перед отечеством выполнить не могут, лишаяся выгод и преимуществ, службою приобретаемых, пользовались правом, естественно, каждому дворянину, недвижи­мую собственность имеющему, принадлежащим, участвовать в выбо­рах и быть избираемыми на места, от выбора дворянского зави­сящие». Определенное влияние «молодых друзей» сказалось и на переработке 7-го пункта воронцовского проекта, где провозглаша-

лось право 10-летней давности в гражданских и уголовных делах. Новосильцев предлагал продлить срок давности уголовных преступ­лений по крайней мере до 15 лет. Ст. 13 «Грамоты» устанавливала 10-летний срок давности относительно владения собственностью, движимым и недвижимым имением, о сроке же давности в уголов­ных делах теперь не упоминалось вовсе. Но этим влияние «молодых друзей» исчерпывалось. Прочие их рекомендации не были приняты во внимание. Проект полного текста подтверждал не только приви­легии дворян, провозглашенные Жалованной грамотой дворянству (ст. 5), как намечал Воронцов, но и все права и преимущества, дарованные купечеству и мещанству Жалованной грамотой городам и Городовым положением (ст. 13). Была сохранена и особая статья, разрешавшая купцам и мещанам свободу передвижения внутри страны и за границу (ст. 14). Воронцовские пункты, носившие сугубо дворянский характер, были переработаны в «Грамоте» таким образом, что они приобрели общесословное звучание. В ряде статей, где в русском тексте проекта Воронцова фигурировал «по­мещик», он был заменен в «Грамоте» безликим понятием — «владе­лец». Так, «помещик» 4-го воронцовского пункта, провозгласившего обязанность монарха не нарушать законный порядок наследства, был назван в ст. 8 «Грамоты» «всяким российским подданным, собственность имеющим». «Помещик», отыскавший в своем имении полезные ископаемые (п. 5), в «Грамоте» превратился во «вла­дельца... отыскавшего в пределах земель, ему принадлежащих, вышеуказанные земные произведения» (ст. 9). Если 6-й пункт ворон­цовского проекта, указывающий на необходимость утвердить зако­ном «всякого рода собственность», подразумевал прежде всего собственность поместную, т. е. дворянскую, то в «Грамоту» была введена специальная статья (10-я), в которой законом охранялась личная безопасность и собственность всего населения. В статье специально подчеркивалось, что «безопасность личная есть право, российскому подданному существенно принадлежащее», особо оговаривалось, ч>то «право собственности движимого и недвижимого имения есть право российского подданного, поелику оно свойственно в силу законов каждому чиносостоянию в государстве». Очевидно, эта статья не исключала из их числа и крепостных крестьян. Если Воронцов в 9-м пункте своего проекта, где запрещалась конфискация земледельческого инвентаря крестьянина, особо оговорил, что кресть­янин может обладать только движимой собственностью, ибо недви­жимая не подлежит его сану, то в ст. 15 «Грамоты» вопреки намере­ниям Воронцова в перечисление предметов, не подлежащих конфи­скации (соха, плуг, борона, лошади, волы), была введена и недвижи­мая собственность (житницы с семенным хлебом, овин или рига и другие земледельческие строения). Ст. 20 провозглашала, что никто, кроме законных властей, не может «российского подданного («к ка­кому чиносостоянию он ни принадлежал») (т. е. и крепостных тоже. — М. С.) оскорблять в личной его безопасности, лишая его свободы, заточая, сажая в темницу, налагая оковы или просто имая под стражу».

В текст «Грамоты» была введена ст. 11, провозглашавшая буржу­азные свободы: «Каждый российский подданный да пользуется невозбранно свободо'ю мысли, веры или исповедания, богослужения, слова и речи, письма и деяния». Правда, провозглашение этих свобод обставлялось одной существенной оговоркой: «...поелику они законам государственным не противны и никому не оскорби­тельны».

Вопреки сомнениям «молодых друзей», которые как будто раз­делял и царь, все статьи, заимствованные из «Habeas corpus act'a», были не только сохранены, но и дополнены. Кроме того, к ним была добавлена еще одна статья — 17-я, в которой содержалось обещание установить, чтобы всякий подданный «судим был судьями равного с ним состояния» и правосудие было основано на «единых для всех званий правилах». В 14-м пункте воронцовского проекта устанавли­вались случаи, лишавшие обвиняемого права на освобождение под поручительство, в «Грамоте» добавлялись еще измена, разбой, изготовление фальшивых денег, векселей, заговор. Но при этом подчеркивалось, что поручительство может быть отвергнуто только в случае, если судебным приговором будет установлен сам факт этих преступлений и умышленный их характер. Точно устанавлива­лось понятие «оскорбления величества» и особо оговаривалось, что «слова и сочинения» не являются преступлением.

Из воронцовского проекта был отброшен 18-й пункт о своевре­менной выдаче квитанций об уплате налогов, но зато в «Грамоту» вошли с небольшими изменениями статьи о том, что в спорах между казной и частным человеком казна рассматривается как обыкновен­ное юридическое лицо (ст. 21), об отказе государства от взимания пени в гражданских делах и конфискаций имений в уголовных (ст. 26), о различии в судопроизводстве между личной и имущест­венной ответственностью (ст. 27). Был перенесен в «Грамоту» и пункт, в котором запрещался сбор податей и налогов без указа Сената. Правда, если в воронцовской формулировке говорилось о том, что право утверждать налоги принадлежит только Сенату (п. 17), то в «Грамоте» речь шла о праве «объявлять налоги по воле» монарха (ст. 25), т. е. подчеркивалось, что таким правом Сенат может воспользоваться не сам собою, а лишь по воле царя. Заклю­чала «Грамоту» статья, которая содержала в себе гарантии неруши­мости всех предыдущих статей и придавала этому документу харак­тер конституционной хартии, но не в буржуазно-либеральном смысле, а в значении дворянско-олигархической конституции. Ст. 28 про­возглашала, что безопасность подданных во многом зависит от того, поставлено ли судопроизводство, имеющее всегда с законом непо­средственную связь, «законоположением ясным и непременным». Поэтому монарх давал обещание до издания Уложения «все узако­ненные доселе судопроизводства, обряды или постановления наблю­дать... ненарушимо, не делая ничего в отмену оных ни общими, ни частными положениями». «Грамота» предусматривала и те случаи, когда могла бы появиться необходимость изменить установленные законы, и определяла порядок, который должен был бы соблюдаться

при этом: «Каждый раз в таком новом деле... Сенат обязан войти в подробное рассмотрение нужных в существующем положении отмен, и для того да устроит о сем общее совётование, приглашая к тому коллегии» и равные им учреждения, «и, рассмотрев, да учинит положение и внесет нам на утверждение; тогда только таковое новое постановление да имеет силу закона, а все иначе учреждаемое зако­ном да не почитается».⁸

Изменения, внесенные в проект в сравнении с пунктами Ворон­цова, значительно радикализировали «Грамоту».⁹ В записке 12 ав­густа 1801 г. Воронцов, Кочубей и Новосильцев сообщили царю о том, что, работая над проектом, они сочли возможным ввести в него по собственному почину три положения: о престолонаследии и «непоколебимости священного сана монарха», об утверждении положения о Сенате, о намерении царя дать России законы, достаточ­ные «для ограждения состояния каждого». Во всем остальном авторы текста «Грамоты» «исполняли волю императора». «Держась... наме­рений» царя, они внесли в проект много изменений и дополнений, которые были заимствованы «из разных узаконений, существующих в Европе».¹⁰ Еще 23 апреля 1801 г. в беседе с П. А. Строгановым Александр изъявил желание, чтобы в основу реформ было положено «определение слишком известных прав гражданина», которые заклю­чаются прежде всего в том, что каждый должен быть уверен в своей собственности и в неограниченной возможности делать все, что не может быть вредным для других. Именно эти принципы, про­возглашенные французской «Декларацией» неотъемлемыми правами каждого человека и гражданина, редакторы попытались наиболее полно воплотить в тексте «Грамоты» и распространить их действия на всехюсловия. Из «Декларации» же были перенесены в «Грамоту» принципы свободы совести, мысли, слова, письма. Тогда же 23 апреля Александр высказал мысль о том, что вначале нужно преобразовать управление таким образом, чтобы оно обеспечило «свободу и непоко­лебимость прав собственности», а потом можно будет ввести и конституцию, т.,е. закон, который гарантировал бы от произвольного изменения существующие установления. Так же мыслил себе консти­туцию и Строганов (см. выше, с. 93). Эта идея царя и была теперь воплощена в заключительной 28-й статье проекта, определившей порядок, который обязательно должен быть соблюден при измене­нии законов, зафиксированных «Грамотой».

12 августа 1801 г. Воронцов представил проект «Грамоты» царю." Александр не одобрил изменений, предложенных авторами по соб­ственному почину. Статью, обещавшую обратить особое внимание на создание Уложения, царь принял, но фраза об утверждении прав Сената была исключена из проекта. Александр решил изложить их в особой «Грамоте Сенату» (см. ниже, с. 159). Было решено отка­заться и от ст. 1 проекта. По-видимому, от редактора не ускользнуло некоторое противоречие между начальной статьей, провозглашавшей необходимость сильной монархической власти, и заключительной статьей, лишавшей монарха возможности самостоятельно изменять существующие установления. Ст. 1 была удалена из проекта, и,

естественно, оказалась излишней и непосредственно с ней связанная ст. 2 о престолонаследии. (Возможно, Александр еще не окончательно расстался со своей юношеской идеей в будущем упразднить наслед­ственность престола (МЧ. I. 91, 135—136). К тому же бездетность царя делала этот вопрос особенно щекотливым). Теперь «Грамота» насчитывала 25 статей.¹² И именно в таком виде Александр решил внести ее на обсуждение высшего законосовещательного органа страны — Государственного совета. Это произошло 9 сентября 1801 г., через день после того, как царь торжественно въехал в Москву, за 6 дней до коронации. До сих пор о «Грамоте» было из­вестно лишь самым близким к царю лицам. Теперь о ней узнали все 14 членов Совета (3 сентября в него вошел еще Н. П. Румянцев. См.: АСГ. 1. 5—6). Хотя присяга и запрещала им предавать глас­ности все, что происходило на заседаниях, тем не менее даже самые секретные дела становились известными публике. Несомненно, это был шаг, свидетельствующий о намерении царя опубликовать «Гра­моту Российскому народу». Члены Совета единодушно одобрили ее и предложили внести только два изменения: оговорить, что поло­жение, запрещающее монарху отступать от законов о наследстве, не имеет обратной силы, и отменить запрещение продавать и заклады­вать имение последнего в роде. Они считали, что выморочное право должно быть представлено казне только в том случае, когда послед­ний в роде не имеет родственников и умрет без завещания (АГС. 1. 315—316).¹³ Рекомендации Совета были приняты. Д. П. Трощинский и М. М. Сперанский внесли их в «Грамоту».¹⁴

Так был выработан проект «Всемилостивейшей грамоты, Рос­сийскому народу жалуемой».¹⁵ Отличительной чертой этого доку­мента было то, что он составлялся после завершения Великой фран­цузской буржуазной революции и несомненно с учетом ее итогов. Когда Александр говорил об «определении слишком известных прав гражданина», он имел в виду знаменитую «Декларацию прав человека и гражданина». Она, как известно, существовала в трех редакциях. Первая была принята Учредительным собранием Фран­ции в самом начале революции, 26 августа 1789 г., а затем постав­лена во главе конституции 1791 г.¹⁶ Вторая, якобинская, открывала конституцию 24 июля 1793 г. (с. 66—69). Третья, термидорианская, под названием «Декларация прав и обязанностей человека и гражда­нина», представляла собой введение к конституции, принятой Кон­вентом 22 августа 1795 г., и как бы подводила итог только что завер­шившейся буржуазной революции (с. 78—80). На какую же из этих трех «Деклараций» ориентировалась «Грамота Российскому на­роду»?

Основная идея «Декларации» состояла в том, что человеческая личность обладает прирожденной и неотчуждаемой свободой. «Все люди рождаются и остаются свободными и равными в пра­вах»,— гласила начальная статья «Декларации» 1789 г. (с. 1). В якобинской «Декларации» эта знаменитая статья была заменена другой (ст. 3): «Все люди равны от природы и перед законом» (с. 67). В термидорианском варианте от первой статьи «Декларации» 1789 г.

не осталось и следа. Естественно, не нашлось ей места и в «Гра­моте» — идея прирожденной и неотчуждаемой свободы личности была несовместима с существованием феодально-крепостнической системы.

Другой краеугольный камень «Декларации» 1789 г. состоял в провозглашении идеи народовластия (ст. 3): «Принцип всей верховной власти находится существенным образом в нации» (с. 2). Отсюда вытекало, что все граждане участвуют прямо или косвенно в законодательстве, устанавливают и платят налоги, требуют отчета от администрации. Принцип народного суверенитета был неприемлем для правящих верхов феодальной России. Но и во Франции в ходе буржуазной революции эта основополагающая идея меняла свое содержание, по-разному формулировалась, по-иному воплощалась в конституциях. В термидорианской «Декларации» 1795 г. она еще есть. Но к тому времени, когда составлялась «Грамота», народный суверенитет существовал во'Франции лишь на бумаге, фактически же брюмерианская конституция VIII года свела его на нет. В «Грамоте» обладателем верховной власти являлся монарх. Очевидно, главная идея этого документа состояла в том, что монархическая власть обеспечит российским подданным те же права, которые гарантировал французам народ Франции как обладатель верховной власти в госу­дарстве. Что же это были за права? «Права человека, живущего в обществе, суть вольность, равенство, безопасность и собствен­ность», — гласила начальная статья «Декларации» 1795 г. (с. 78— 79). Под «вольностью» она понимала право «делать все то, что не вредит правам другого», а под «равенством» подразумевала прежде всего одинаковое отношение всех к закону (с. 79). «Безо­пасность» и «собственность» гарантировались новыми принципами судопроизводства (ст. 8—14), сохранившимися с незначительными изменениями во всех трех «Декларациях» (с. 2, 67—68, 79). Каждому гражданину предоставлялась свобода совести, слова, письма, печати с запрещением предварительной цензуры. Статьи о демократических свободах (ст. 352—354) были перенесены из «Декларации» в текст конституции (с. 116). Все эти принципы, за исключением свободы печати, были провозглашены в «Грамоте». Однако, несмотря на пря­мые заимствования из «Декларации прав человека и гражданина» в ее термидорианском варианте, «Грамота Российскому народу» оказалась принципиально иным документом — феодальной хартией, определявшей права человека крепостнического общества. Очевид­ная несовместимость этих прав с существованием феодально-крепост­нической системы не могла укрыться от составителей «Грамоты». Они ясно сознавали это в отношении статей, воплощавших новые принципы судопроизводства и заимствованных из «Habeas corpus act'a». To же самое можно было сказать и о статьях, провозглашав­ших демократические свободы.

«Грамота» оказалась крайне противоречивым документом, вопло­тившим разнородные тенденции. С одной стороны, она не только увековечивала такой феодальный институт, как исключительные дворянские привилегии, но даже развивала их дальше. И в этом

Александр следовал тому течению, которое вынесло его на престол. С другой — «Грамота» представляла всем гражданам России такие преимущества, которых не имели прежде даже дворяне: право личной безопасности и собственности, гарантированное новым порядком судопроизводства, демократические свободы, т. е. права, по сути своей буржуазные. Здесь Александр действовал уже по соб­ственному почину и в соответствии со своими далеко идущими замыслами. Предоставление населению этих прав должно было служить целям стабилизации режима, предохранения его от внутрен­них потрясений как сверху, так и снизу и вместе с тем придавало фасаду Российской империи вполне европейский вид. При этом феодально-крепостническая система, в рамках которой для подав­ляющего большинства страны — крестьянства — эти права не могли быть реализованы, оставалась в полной неприкосновенности. Правда, «Грамота» была отредактирована таким образом, что она позволяла правительству в будущем, не вступая в противоречие с провозгла­шенными здесь принципами, внести в социально-экономические отно­шения страны определенные изменения: отступить, к примеру, от дворянской монополии на владение землей или предоставить крестьянам право недвижимой собственности и т. д. Но в том виде, в котором эти «права» были воплощены в «Грамоте», для основной массы населения России они оставались мертвой буквой. Кроме декларации нерушимости права собственности на сельскохозяй­ственный инвентарь и земледельческие строения, «Грамота» не да­вала крестьянам ничего реального. Это понимали «молодые друзья», сознавал это и сам царь. И не случайно вместе с «Грамотой» гото­вился другой документ. Он был всецело посвящен положению крестьян.

Дата добавления: 2015-10-26