Квазипреступление государства»: анализ концепции.

Помимо “абсолютных”, по концепции Сорокина, в любой правовой системе, с неизбежностью преодолевающей представление о праве, как “этическом минимуме”, развиваются преступления и запреты “относительные” (по терминологии Девлина – “ квази -преступления”), коих большинство, и применительно к которым свобода правотворца проявляется в наибольшей степени. В странах англо-саксонской правовой семьи сорт деяний, которые становятся преступными именно в результате нормативной оценки, получил название “mala prohibita”, во Франции – “искусственные” преступления. Косвенное подтверждение разграничению традиционной и относительной преступности можно найти в ст. 3 – 5 Европейской Конвенции “О выдаче”, относящей финансовые, политические и не подпадающие под сферу обычного права воинские преступления к числу преступлений, выдача по которым по общему правилу не производится, в п. 3 ст. 2 указанной Конвенции, позволяющей договаривающимся государствам расширить данный перечень, а также в п. 1 ст. 2 данной Конвенции, ст. 56 Конвенции СНГ “О правовой помощи и правовых отношениях по гражданским, семейным и уголовным делам” 1993 г. и ч. 2 ст. 460, ч. 1 ст. 462, п. 1 ч. 2 ст. 464 УПК РФ, согласно которым, выдача для привлечения к уголовной ответственности производится за такие деяния, которые являются наказуемыми по законам и запрашивающей, и запрашиваемой сторон.

Не является обязательным признаком преступления аморальность: наряду с аморальными УК предусматривает в качестве преступлений деяния, не противоречащие современной общественной морали (так называемые квази -преступления), а также деяния, нейтральные относительно морали.

Международное преступление государства: реальность или фикция?

Понятие «международное преступление» государств возникло и развивалась по мере осознания народами той безусловной истины, что война представляет собой величайшее зло, посягающее на основы существования всего человечества и попирающее права каждого человека. Термин «преступление» в лексике всех народов мира наиболее адекватно отражает моральное осуждение этого зла. Идея выделения из общей массы международных правонарушений особо опасных посягательств была выдвинута давно и* поддерживалась многими учеными. Еще Э. де Ваттель утверждал: «Если какая-либо нация открыто попирает справедливость, презирая и нарушая права других всякий раз, когда она найдёт повод для этого, то высший интерес безопасности человеческого общества дает другим нациям право объединиться для отпора и для наказания такой нации».

Конец XVIII и начало XIX века в Европе были ознаменованы длительными войнами. Под влиянием пережитых1 потрясений формировалось морально-политическое-осуждение войны как способа разрешения международных конфликтов. Примыкающий к актам Венского конгресса акт Священного Союза, подписанный в Париже 14 сентября» 1815 года императорами Александром I, Францем I и королем Фридрихом-Вильгельмом, содержал торжественное заявление о решимости монархов «как в управлении вверенными им государствами, так и в политических отношениях ко всем другим правительствам руко- водствоваться...заповедями Святой Веры, заповедями любви, правды и Мира...». Конгрессы «всеобщего мира», состоявшиеся в 1891 и 1896 годах, провозгласили, что отношения между государствами регулируются теми же общими принципами права и морали, какими регулируются отношения между людьми, что всякое несогласие между государствами, которое не может быть улажено дружественным путем, должно быть разрешаемо судебным путем.

Реальность, однако, была далека от благих намерений; XX век стал свидетелем беспрецедентного скачка всех видов насилия. По количеству жертв, размерам произведенных разрушений и мощи применяемых средств насилия эта эпоха превзошла все предшествовавшие. Общественное сознание, травмированное Жертвами и разрушениями первой мировой войны, было охвачено идеологией пацифизма-. Под влиянием этой идеологии в доктрине вырабатывалось понимание того, что некоторые категории правонарушений государства, вызывающие войны и страдания, являются особо тяжкими. Так, в 1916 году американский ученый Э. Рут утверждал, что между-народное право Должно провести различие между двумя категориями правонарушений. К первой категории он относил правонарушения, затрагивающие интересы лишь непосредственно пострадавшего государства. Ко второй — правонарушения, представляющие угрозу миру и порядку международного сообщества, которые должны рассматриваться как нарушение права каждого цивилизованного государства на поддержание правопорядка и как нанесение юридического ущерба каждому государству». Тогда же А. Писли писал: «В международном праве теория, согласно которой... международное право является правом «между суверенными государствами, а не над ними», настолько авторитетна, что едва ли в скором времени или когда-либо вообще действия государств, характеризуемые ныне как «правонарушения», будут определены термином «международные преступления»... Тем не менее, учитывая определенные признаки и естественных требований существующего положения, возможно, что, в конечном счете, в международном праве сложится определенный метод централизованного контроля над предотвращением деяний государств, имеющих квазипреступный характер... Деяния и права государств станут, естественно, квалифицироваться по двум категориям: первая будет включать деяния и права гражданского характера, вторая — квазипреступного характера».

В период между двумя мировыми войнами развитие концепции международного преступления происходило в двух направлениях: применительно к государствам и в отношении физических лиц. Одни ученые (в частности, Бустаманте, Доннедье де Вабр) придерживались мнения, что только государство может быть субъектом международной уголовной ответственности, а отдельные лица могут нести уголовную ответственность лишь по национальному праву, другие (напри-мер, Пелла, Сальдана, Леви) считали, что как государство, так и индивиды могут быть субъектами уголовной ответственности по международному праву.

В обоснование существования понятия преступления государства обычно приводятся разработанные после первой мировой войны в рамках Лиги Наций документы, в которых содержалось или подразумевалось понятие «международное преступление». Так, статья 1 Проекта договора о взаимной помощи, представленного Собранию Лиги Наций 28 сентября 1923 года, гласила: «Высокие Договаривающиеся Стороны утверждают, что агрессивная война составляет международное преступление, и принимают торжественное обязательство не совершать этого преступления». В преамбуле Женевского протокола о мирном разрешении международных споров, принятого Собранием Лиги Наций 2 октября 1924 года, признавалось «наличие солидарности, объединяющей членов международного сообщества», и утверждалось, что «агрессивная война составляет нарушение этой

солидарности и международное преступление» (весьма характерно, впрочем, что эти договоры так и не вступили в силу). В договоре об отказе от войны, заключенном в Париже 27 августа 1928 года (пакт Бриана—Келлога), государства-участники заявили об осуждении обг ращения к войне для урегулирования международных споров и отказе от таковой в своих взаимных отношениях в качестве орудия нацио-нальной политики». Советская юридическая доктрина, отражавшая официальную позицию СССР по рассматриваемой проблеме, связыва-ла появление концепции международного преступления государства с инициативой советской власти. Профессор Д. Б. Левин утверждал: «Начало образованию такого понятия было положено осуждением агрессивной войны как международного преступления, что имело место после Великой Октябрьской социалистической революции. В первом внешнеполитическом акте Советской власти — Декрете о мире, изданном 26 октября (8 ноября) 1917 года, империалистическая война была объявлена преступлением против человечества».

В формировании теории международного преступления государ-ства заметную роль сыграл опубликованный в 1925 году и ставший широко известным труд румынского ученого — профессора В. Пеллы «Коллективная преступность государств и уголовное право будуще-го». В. Пелла полагал, что в международном праве существует уго-ловная ответственность государства и полное признание этого вида ответственности имело бы большое значение для повышения его эффективности. Исходя из предпосылки, что международное право должно развиваться по тому же пути что и национальное, В. Пелла делал вывод о том, что сфера применения мер уголовной ответствен-ности по отношению к государствам будет расширяться. Среди пре-ступлений государства профессор Пелла называл самым тяжелым агрессивную войну. Помимо этого, он относил к числу преступлений и ряд других действий, связанных с агрессивными целями: военные, морские, воздушные, промышленные и экономические мобилизации, предпринимаемые с целью военных демонстраций, угрозу агрессивной войной в виде ультиматума, вмешательство одного государства во внутреннюю политическую борьбу или в осуществление суверенних полномочий другого государства, приготовление или допущение при-готовлений на своей территории посягательств на безопасность дру-гого государства, в частности покровительство бандам, готовящимся к вторжению на территорию последнего и т. п. Такие деяния, по мнению В. Пеллы, являются не просто правонарушениями, а преступлениями, подпадающими под действие международного уголовного права и подлежащими международной уголовной репрессии.

Концепция уголовной ответственности государства получила широкую поддержку. Об этом свидетельствуют документы международных

научных й общественных форумов того времени, в частности в материалах Ассоциации международного права 1922, 1924, 1926 годов, Конференция Межпарламентского союза в 1926 году подтвердила положение о том, что уголовное обвинение может быть предъявлено государству в целом, а второй Международный конгресс по уголовному праву в 1929 году призвал к учреждению международного уголовного суда, который бы осуществлял правосудие в отношении не только физических лиц, но и государств. При этом подчеркивалось, что «государство-агрессор, несущее ответственность за развязывание мировой войны, в сотни раз более преступно, чем человек, виновный в убийстве».

В дальнейшем теория преступления государства нашла свое отражение в Конвенции о предупреждении преступления геноцида и наказании за него 1948 года, в частности в статье IX, Конвенции о пресечении преступления апартеида и наказании за него 1973 года (статьи 1, 2), Декларации о принципах международного права 1970 года, где говорится о том, что «агрессивная война является преступлением против мира, которое влечет за собой ответственность по международному праву», и некоторых других междуна-родных документах.

В доктрине по отношению к концепции «преступления государства» высказывались различные точки зрения, выражавшие три основные позиции. Первая состоит в отрицании концепции и, соответственно, отрицании правомерности существования понятия «международное преступление» государства; вторая — в признании концепции соответственно, «международного преступления» государства; третья гтт- в отрицании концепции уголовной ответственности государств и в то же время использовании термина «международное преступление государства» для обозначения наиболее серьезных правонарушений.

Третья позиция, на первый взгляд, представляется парадоксальной: называя правонарушение государства международным преступлением, ее сторонники категорически возражают против «криминализации» ответственности государства. Однако преступление (crimen — лат.) есть именно «криминальное» правонарушение. В самом Термине заложена и им самим обусловлена криминализация того понятия, которое оно обозначает. Тот, кто отрицает криминальную ответственность государств, казалось бы, должен отказаться и от термина «crimen». Тем не менее этого не происходит.

Вопреки логике такое положение вполне объяснимо. С политической и моральной точки зрения признание преступлением тягчайших международных правонарушений (в первую очередь, агрессивной войны) является безупречным. После второй мировой войны,

принесшей народам неисчислимые бедствия, фашизм стал синонимом планетарного зла, и стремление назвать преступными причастные к нему государства было, прежде всего, реакцией на пережитый человечеством шок. Выразительность политической формулировки, использующей термин «преступление» в целях осуждения агрессивных войн, возобладала над соображениями чистоты юридических формулировок.

X. Луатерпахт, являвшийся строннником международной уголовной ответственности государств, писал: «Понятие международного правонарушения включает различные действия, от обыкновенного нарушения договорных обязательств, влекущих только денежную компенсацию, до нарушений международного права, представляющих уголовные преступления в общепринятом смысле слова».

Правовая конструкция, согласно которой международное преступ-ление государства влечет за собой международно-правовую ответ-ственность, не имеющую ничего общего с уголовной, считалась обще-признанной в советской международно-правовой науке. Как подчеркивает профессор И. И. Лукашук, пионером в рассматриваемой области, по широкому признанию, был Д. Б. Левин, который в опубликованной им в 1946 году статье «Проблема ответственности в науке международного права» обосновывал необходимость «провести грань между простыми нарушениями международного права и международными преступлениями, подрывающими самые его основы и важнейшие принципы». Доктрина СССР и других социалистических стран последовательно отстаивала выделение в особую категорию правона-рушений, ставящих под угрозу мир. Аналогичные взгляды обосновы-вались и многими авторитетными юристами других стран, в частности Ф. Джессепом, считавшим, что угрожающие миру и правопорядку в международном сообществе правонарушения должны рассматриваться как посягательство на права всех государств. Можно сказать, что концепция особой ответственности государства за наиболее тяжкие правонарушения заняла довольно прочные позиции в науке международного права.

Теория уголовной ответственности государства развивалась, главным образом, криминалистами, которые были более склонны переносить категории национального права в международное право, чем специалистами по международному праву, среди которых эта концепция находила сравнительно мало сторонников236. «Мы не находим никакого упоминания об уголовной ответственности государства в документах, относящихся к капитуляции Германии и Японии, в Уставах Нюрнбергского и Токийского международных военных трибуналов. Между тем где, как не в этих документах, должно упоминаться

об уголовной ответственности за тягчайшие правонарушения, совер- шенные'агрессорами, если бы уголовная ответственность государства вообще имелась в виду?» задавался вопросом Г. И. Тункии и, отвечая на него, утверждал: «Когда агрессивную войну и некоторые другие нарушения международного права называют преступлениями, то этим хотят лишь подчеркнуть в отношении государства особо опасный характер правонарушения».

А. Н. Трайнин резко выступил против криминализации ответственности государств. «В 1926 г. профессор Пелла делил международные преступления на две группы по субъекту посягательства: он различал посягательства, совершенные государствами, и посягательства, совершенные физическими лицами, — писал А. Н. Трайнин. — Эта классификация международных преступлений теоретически бесплодна и политически вредна. Действительно, включая преступления физических лиц и преступления государства в одну систему международных преступлений, Пелла доводит уравнение обоих «обвиняемых» — государства и индивидуума — до крайних пределов, стирая в этом формальном равенстве глубочайшие особенности государства как носителя суверенной политической власти, По существу Пелла произвел не классификацию преступлений, а классификацию субъектов преступления, превратив для этой цели и государство в субъект преступлен ния». А. Н. Трайнин подчеркивал, что «уголовная ответственность покоится на вине в форме умысла или неосторожности; весьма существенную роль в уголовном правосудии играют понятия и институты вменения, стадий совершения преступления, соучастия, наказания. Вне таких понятий и институтов уголовное право и уголовная ответственность немыслимы. Однако все указанные институты и понятия нельзя применять к государству, поэтому в сфере материального права, как и в области процесса, попытка рассматривать санкции, применяемые к государству, как уголовные санкции оказывается в глубочайшем несоответствии с основными принципами уголовного правосудия».

Аналогичной точки зрения придерживались многие авторитетные ученые. Д. Б. Левин полагал, что «теория уголовной ответственности государств вообще не имеет под собой никакой реальной почвы, она является иллюзорной и утопической, а ее сколько-нибудь заметное развитие могло бы привести к не менее вредным последствиям, так как ставило бы под угрозу самые принципы, на которых основывается нормальное общение государств, и, прежде всего, принципы государственного суверенитета и суверенного равенства государств», «международное преступление государства есть понятие политическое, специфика которого коренится в политических отношениях между государствами, а отнюдь не в категориях уголовного права».

По мнению Ю. М. Колосова, «квалификация особо опасных деликтов в качестве преступлении носит скорее дополнительный политический оттенок и нё означает, что преступление есть нечто, качественно отличающееся от деликта»241. Н. А. Ушаков подчеркивал, что «уста-новление в современном международном праве категорий междуна-родных преступлений.;. имеет моральную и политическую силу воз-действия против потенциальных совершителей таких преступлений, в частности, путем мобилизации мирового общественного мнения на борьбу за предотвращение и пресечение международных преступлений государств»242.

Несмотря на то, что советская доктрина категорически возражала против «криминализации» ответственности государства за междуна-родное преступление, понятия преступления индивида и преступления государства многими исследователями рассматривались как одно-порядковые явления. Так, В. И. Менжинский в 1951 году утверждал, что международные преступления — это общественно опасные деликты, направленные против жизненных интересов миролюбивых народов. Ответственность за них не ограничивается международно-правовой ответственностью государств. Субъектами международных преступлений наряду с государствами являются и физические лица, в отношении которых также возникает международная ответственность и которые изымаются из юрисдикционного суверенитета государства- правонарушителя243. Л. Н. Галенская (1970) писала, что субъектами международных преступлений «могут быть как государства, так и отдельные органы государства, организации и даже физические лица»244. «Анализ международно-правовых документов позволяет сделать вывод о том, что субъектами международных преступлений как юридической патологии являются, как и в случае других международных правонарушений, прежде всего, государства, а также физические лица, выступающие от их имени и конкретно осуществляющие эти преступления»К- утверждал Ю. А. Решетов (1983)245.

Такое понимание международного преступления по-прежнему широка распространено. Так, И. П. Блищенко, И. В. Фисенко (1998) исходят из того, что «государства и физические лица совершают преступления одинакового состава»246, рассматривая, таким образом, государство в качестве субъекта преступления в его традиционном значении. Такое же мнение высказывают Р. А. Каламкарян, Р. А. Мюллерсон (1999)247. Характеризуя двуединый субъект международных преступлений, ясный и неоспоримый, В. Ф. Антипенко (2001) утверждает, что «субъектами международных преступлений как юридической патологии являются, прежде всего, государства, а также физические лица, выступающие от их имени и конкретно осуществляющие такие.преступления»248.

Базирующаяся на таком понимании международного преступления концепция оставляет неразрешенным ряд принципиальных вопросов. Каким образом объяснить то, что одно и то же уголовное правонару-шение влечет уголовную ответственность для одних субъектов и не влечет таковой для других? Может ли международное право претен- довать на некое специфическое, «международно-правовое», понятие преступления, абсолютно автономное от уголовно-правового?

Эти и многие другие вопросы стали предметом острых дискуссий в Комиссии международного права. В течение многих лет Комиссия работала над согласованием Проекта статей о международной от-ветственности государств. На своей первой сессии в 1949 году Комиссия в качестве одной из тем, которые она сочла подходящими для кодификации, выбрала тему «Ответственность государств». На пятнадцатой сессии в 1963 году она назначила специальным докладчиком по этой теме Р. Аго. Под его руководством Комиссия включила в 1976 году в Проект статью, которая производит разграничение между «нормальными» международно-противоправными действиями — деликтами и исключительно серьезными нарушениями международного права, которые названы «international crimes» — международными преступлениями249.

На сорок восьмой сессии в 1996 году Комиссия завершила первое чтение Проекта статей частей второй и третьей об ответственности государств и постановила Препроводить проекты статей, принятые Комиссией в предварительном порядке в первом чтении, через Гене-рального секретаря правительствам для получения их замечаний. Несмотря на серьезные возражения* со стороны отдельных стран 250 и многих ученых251, деление международных правонарушений на деликты и преступления в принятом Комиссией Проекте статей было сохранено252. Тем не менее шозобладало мнение, согласно которому за нарушение норм международного права государство несет не уголовно-правовую, а особую международно-правовую ответственность. Включая термин «международное преступление» в Проект статей, Комиссия подчеркнула, что его употребление не означает попытки «криминализировать» ответственность государств. Использование этого термина объяснялось необходимостью выделить особую категорию наиболее опасных международных правонарушений, а также тем, что более подходящего термина якобы не существует.

Статья 19 (пункт 2) Проекта статей устанавливала, что «между-народно-противоправное деяние, возникающее в результате нарушения государством международного обязательства, столь основополагающего для обеспечения жизненно важных интересов международного сообщества, что его нарушение рассматривается как преступление международным сообществом в целом, составляет международное преступление»253. Как следует из этого определения, критерии ква-лификации международного правонарушения как преступления таковы: 1) правонарушение состоит в нарушении международного обязательства, которое является необходимым для защиты фундаментальных интересов международного сообщества; 2) правонарушение «рассматривается как преступление международным сообществом в целом». Для поддержания этой конструкции в пункте 3 статьи приводились примеры тех случаев, когда международно-противоправное деяние следовало inter alia квалифицировать как международное преступление (перечень не являлся исчерпывающим).

Статья 19 не давала исчерпывающих ответов на весьма непростые вопросы. Оставалось неясным, например, кто и как устанавливает пределы, вне которых действия государств являются преступными? Иначе говоря, как реализуется принцип, выраженный в формуле nullum crimen, nulla poena sine lege? Кто и как устанавливает наказуемость деяний? Какие иные, кроме уже предусмотренных международным правом, санкции должны применяться к государству-«пре- ступнику»?

Статья 19 предусматривала, что вопрос о том, какие именно меж-дународные правонарушения относятся к преступлениям, компетентно определять «международное сообщество в целом». Оставалось совершенно неясным, кто выступает от имени человечества и чем подтверждены его полномочия. В этой связи К. Марек назвала отношения между государством, подозреваемым в совершении незаконной акции, и международным сообществом «правосудием толпы»284.

Как видим, заключавшаяся в статье 19 Проекта концепция «меж-дународного преступления государства» не давала возможности четкой идентификации преступлений: она не содержала ни исчерпывающего перечня «преступных» действий, ни внятных показателей для их оценки. Кроме того, система ответственности государств, содержавшаяся в Проекте статей 1996 года, не предлагала для преступлений никакого особого режима санкций. Те специальные последствия, которые предлагались Комиссией, были очень ограничены и ставили под сомнение полноценность самого понятия «международное преступление». Недостаток проекта в этой части отмечали даже сторонники концепции международных преступлений285. Таким образом, категория «преступление» превращалась в правовую фикцию, не обеспеченную специфическими карательными санкциями.

Весьма показательно, что применительно к ответственности государств в предлагавшемся Проекте статей не использовались понятия «вина» и «вменение». По мнению В. Д. Вадапаласа, «отказ комиссии от термина «вменение» (imputation) и замена его «присвоением» (attribution) знаменательны, так как тем самым она избежала известной ранее смысловой путаницы, когда вменение деяния государству ассоциировалось без всяких на то оснований с предъявлением обвинения судебной властью во внутригосударственном праве».

В отношении статьи 19 Проекта статей 1996 года член Института международного права, бывший член Комиссии международного права С. Росенн (Rosenne) писала: «Чем больше я анализирую Проект статей о международной ответственности государств, тем больше нахожу его неадекватным, если не испорченным. В целом, он не учитывает последствий поломки традиционного международного права девятнадцатого столетия и его замены новой системой».

Несмотря на различие мотивировок, выдвигаемых в обоснование теории «международного преступления государства», следует признать, что это противоречивое понятие выполняет две функции;; во- первых, выделяет категорию наиболее опасных международных правонарушений; во-вторых, позволяет признать государство преступниг ком от имени «международного сообщества в целом». Соответственно, отношение к этой концепции предполагает ответ на два относиг тельно самостоятельных вопроса: 1) следует ли выделять из общей массы правонарушений государств наиболее серьезные, посягающие на интересы мирового сообщества в целом; 2) допустимо ли исполь? зование понятия «преступление -государства» для обозначения этих правонарушений. Положительный ответ на первый вопрос отнюдь не означает приемлемости использования термина «преступление» в отношении государства.

Дифференциация международных правонарушений, безусловно, необходима. Как справедливо подчеркивал П. М. Курис, механизм реагирования на ординарные международные правонарушения прин-ципиально не подходит для ситуации международных преступлений258. В обоснование этой точки зрения приводятся весомые аргументы. Одним из таких аргументов является теория обязательств erga omnes. По мнению В. А. Василенко (1976), можно считать общепризнанным, что в связи с повышенной общественной опасностью международных преступлений субъектами претензий к делинквенту могут быть не только непосредственно пострадавшие государства, но и практически все участники международного общения, все международное сообщество — то есть все государства и международные организации259. Нарушение обязательств erga omnes рассматривается как правонарушение, направленное не только против государства, которое потерпело непосредственно, но и против всех членов мирового сообщества260.

Анализ обязательств erga, omnes содержится в известном суждении Международного суда по делу «Barselona Traction» (1970). Международный суд признал существование обязательств государств по отношению к международному сообществу в целом, которые являются «заботой всех государств», заявив: «Необходимо проводить существенно важное различие между обязательствами государства по отношению к международному сообществу в целом и обязательствами по отношению к другому государству... В силу самого своего характера первые касаются всех государств. С учетом важности соответствующих прав можно утверждать, что все государства имеют юридический интерес, связанный с их защитой; они являются обязательствами erea omnes»m. Из решения суда следует, что для целей ответственности государств некоторые обязательства следует рассматривать как обязательства перед всем международным сообществом в целом и что вследствие «важности соответствующих прав» все государства имеют юридический интерес, связанный с их защитой. Щ обязательствами erga omnes суд встречался еще в нескольких делах и подтвердил это понятие, проявив, тем не менее, некоторую осторожность в интерпретации правовых последствий нарушения таких обязательств. По делу о Восточном Тиморе - East Timor case (Portugal v. Australia) — суд заявил, что «утверждение Португалии

о том, что право Народов на самоопределение в том виде, как оно вытекает из Устава и из практики Организации Объединенных Наций, имеет характер erga omnes, безукоризненно»262. На стадии рассмотрения предварительных возражений по делу о применении Конвенции о предупреждении преступления геноцида и наказании за него суд заявил, что «права и обязательства, закрепленные в этой Конвенции, являются правами и обязательствами erga omnes»263.

Против определения международного преступления через концепцию erga omnes высказываются серьезные возражения. Так, Г. Гилберт (Gilbert) утверждает, что законный интерес, обладание которым признано за каждым членом международного сообщества, не должен давать право любому государству совершать индивидуальные действие если оно полагает, что было совершено «международное преступление». В этом случае гипотетические вертикальные отношения ответственности, происходящей от нарушения обязательства erga omnes, разбились бы на горизонтальную множественность двусторонних отношений между государством — предполагаемым правонарушителем и отдельными государствами: - членами сообщества. Такая анархическая система может привести к повторению самых негативных примеров вмешательства, которое произошло в международных отношениях. Концепция международного преступления как нарушения erga omnes обязательств, по мнению Г. Гилберта, оправдывает политику вмешательства отдельными государствами — самозваными полицейскими мира264.

Другой распространенной теорией, выдвигаемой в обоснование концепции международного преступления государства, является теория норм ius cogens. В 1976 году Комиссия международного права во главе с докладчиком Р. Аго отвергла эту концепцию, возможно, потому, что в то время само существование норм jus cogens отрицалось многими государствами (наиболее решительным противником была Франция)265. При обсуждении Комиссией Проекта статей в 1986 году известный французский специалист в области международного права П. Рейтер возражал против концепции jus cogens, утверждая, что не известно, как возникают jus cogens, и какие из существующих норм являются абсолютно императивными266. Анало-гичную позицию занимала К. Марек (Marek): «Это фешенебельное понятие — идеальный показатель юридической ненадежности. Одно неясное понятие — jus cogens — должно служить основанием для другого неясного понятия — международной уголовной ответственности — операция, известная как определение ignotum in ignotum»261.

Сегодня концепция норм jus cogens находит широкую поддержку. Как утверждает И. И. Лукашук, «в общем, можно сказать, что концепция императивных норм нашла принципиальное признание в доктрине и практике»268. В. Д. Вадапалас пишет: «В развитии содержания и сферы действия императивных норм международного права вывод о том, что тяжкие нарушения особо важных императивных норм международного права представляют собой международное преступление, весьма знаменателен. Примечательно, что формулировка п. 2 ст. 19 во многом совпадает с формулировкой ст. 53 Венской конвенции о праве договоров»269. Специальный докладчик Комиссии международного права Д. Кроуфорд (Crawford), назначенный на сорок девятой сессии в 1997 году, в своем первом сообщении подчеркнул, что определение императивных норм общего международного права {jus cogensI содержащееся в Венской конвенции о праве международных договоров, широко признано270.

Тем не менее и в этом случае вызывает возражения использование термина преступление». Некоторые колебания в данном вопросе проявляли даже* последовательные сторонники рассматриваемой концепции. Так, член Комиссии международного права А. Пелле (Pellet) признает: «Эта терминологическая проблема не столь важна: слово «преступление» легко защитить. Оно приобрело легитимность с 1976 года и очень широко используется. Однако если аналогия с внутригосударственным правом кажется действительно чрезмерной и отталкивающей, оно может быть оставлено. Но реальность состоит в том, что геноцид не может быть сравним с нарушением торгового соглашения; они различны по своей природе. Называйте их «нарушение императивной нормы» или «нарушение необходимого обязательства»... но факт остается: мы нуждаемся в концепции и названии для этой концепции!».

Во многом с этим утверждением можно согласиться: действительно, концепция, дифференцирующая международные правонарушения по степени их опасности для мирового сообщества, нуждается в названии. Но пора признать, что избранное ранее название «международное преступление» категорически неприемлемо272. И это далеко не сугубо терминологический спор. Как справедливо замечает К- Марек, «в то время как для обывателя вполне допустимо называть «преступлением» то, что он осуждает, юрист не располагает такой свободой высказываний. Говоря о преступлении, он вторгается в область уголовного права со всеми вытекающими из этого последствиями, и не имеет смысла сообщать при этом всему миру, что при этом он представляет нечто иное и использует это понятие вне его действительного значения»273.

В ходе работы над проектом статей во втором чтении Комиссия отказалась от использования термина «международное преступление» в отношении государств^ На своей пятьдесят второй сессии в 2000 году Комиссия приняла к сведению доклад Редакционного комитета о втором чтении проектов статей в целом, которые были в предварительном порядке приняты Редакционным комитетом274. Статьи были включены в качестве предварительного текста в доклад Комиссии о работе ее пятьдесят второй сессии275. Это было сделано для того, чтобы дать еще одну возможность для представления комментариев. Проект содержал главу III части второй — «Серьезные нарушения обязательств перед международным сообществом в целом». Сердцевиной этой главы явилось понятие обязательства перед меж-дународным сообществом в целом. Глава вызвала суще-ственные разногласия. Ряд государств (Франция, Япония, Соединенное Королевство, Соединенные Штаты) выступили за ее полное исключение, подчеркнув, что в ней все еще обретается призрак «международных преступлений»276. Многие государства выразили поддержку главе III. По мнению Дании (от имени стран Северной Европы), «терминология не является важнейшим вопросом, хотя слово «преступление» в контексте ответственности государств может создавать направительные представления. Важнейшим вопросом является то, что некоторые нарушения,'“такие как агрессия и геноцид, представляют собой такое оскорбление международного сообщества в целом, что их необходимо отделить от других нарушений, как это делается в законах войны, где проводится различие между «нарушениями» и «тяжкими нарушениями»... Таким образом, страны Северной Европы по-прежнему поддерживают идею проведения различия также и в контексте ответственности государств, и мы согласны с представляемым в настоящее время решением в главе III части второй». Австрия, Нидерланды, Словакия также поддержали отраженный в главе III компромисс. Глава III, по их мнению, является ценой, которую стоит за-платить за исключение бывшей статьи 19. Поддерживая исключение статьи 19, некоторые государства, отметили, что «в тексте по-прежнему остаются вопросы принципиального характера» как с точки зрения определения концепции, так и ее последствий, и призвали к Тому, чтобы в комментариях были даны уточнения, касающиеся связи между обязательствами, охватываемыми этой главой, и обязательствами егца отпеБ или императивными нормами277.

На пятьдесят третьей сессии (23 апреля — 1 июня и 2 июля —- 10 августа 2001 года) Комиссия рассмотрела четвертый доклад специального докладчика Д. Кроуфорда. По существу исследуемого вопроса специальный докладчик подчеркнул:.«Представляется значимым, что никто еще не приводил доводов в пользу иного свода! норм для определения «уголовной ответственности государства»,^ например в сфере атрибуции или оправданий, не говоря уже в пользу системы, Закрепляющей минимальные гарантии должного процесса. Как свод, так и система общеприняты в правовых системах для целей проведения различия между уголовной и деликтной ответственностью. По этим и иным причинам пока еще нет основы для такого различия в международном праве. Исключение статьи [19] и само очень широкое согласие в Шестом комитете с этим исключением отражают, таким образом, реальный шаг вперед. Вместе с.тем понятие обязательств пёред международным сообществом в целом имеет особре значение. Геноцид, агрессия, апартеид, насильственный отказ в самоопределении представляют собой противоправные деяния, которые «шокиру- | ют человечество», и представляется правильным отразить это в аспекте последствий, связанных с их нарушением278.

На пятьдесят третьей сессии Комиссия завершила рассмотрение темы «Ответственность государств» во втором чтении и постановила рекомендовать Генеральной Ассамблее принять к сведению в своей резолюции проекты статей об. ответственности государств за между-народно-противоправные деяния и включить проекты статей в прило-жение к этой резолюции.

По рекомендации Рабочей группы открытого состава Комиссия согласилась с тем, что главу III следует сохранить. Комиссия решила, что использование категории императивных норм следует предпочесть предшествовавшему указанию на серьезное нарушение ка- кого-либо обязательства перед международным сообществом в целом. Одним из преимуществ такого подхода явилось то, что понятие императивных норм уже прочно закреплено в Венской конвенции о праве международных договоров279. Тексты проектов статей об ответственности государств за международно-противоправные деяния, принятые во втором чтении, содержат главу III «Серьезные нарушения обязательств, вытекающих из императивных норм общего международного права», применяемую согласно статье 40 «к международной ответственности, которую влечет за собой серьезное нарушение государством обязательства, вытекающего из императивной нормы общего международного права».

Статья 40 предусматривает, что «нарушение такого обязательства является серьезным, если оно сопряжено с грубым или систематическим невыполнением обязательства ответственным государством». Таким образом, для целей дифференциации правонарушений государств в проёкт включено понятие «серьезное нарушение государством обязательства», базирующееся на концепции императивной нормы общего международного права. Термин.международное преступление» не используется.

'комментируя это положение, Комиссия указала, что, несмотря на состоявшиеся процессы и осуждение Нюрнбергским и Токийским военными трибуналами отдельных правительственных должностных лиц за преступные деяния, совершенные ими в их официальном каче-стве, ни Германия, ни Япония не рассматривались в качестве «пре-ступных государств» в документах, учреждавших эти трибуналы. Что касается более недавней международной практики, то схожий подход применялся при создании специальных трибуналов для Югославии и Руанды Советом Безопасности Организации Объединенных Наций. Оба суда рассматривают дела только отдельных лиц (стаТьи 1 и 6 Устава Международного трибунала для судебного преследования лиц, ответственных за серьезные нарушения международного гуманитарного права,Совершенные на территории бывшей Югославии с 1991 года, и статьи 1 и 7 Устава Международного уголовного трибунала для судебного преследования лиц, ответственных за серьезные нарушения международного гуманитарного права, совершенные на территории Руанды,; и граждан Руанды, ответственных за подобные нарушения, совершенные на территории соседних государств). В своем решении по делу Бласкича (Prosecutor v. Blaskic) (возражения по вопросу о приказе о явке в суд) Апелляционная камера Международного уголовного трибунала по бывшей Югославии заявила, что нынешнее международное право ясно указывает на то, что государства по определению не могут быть объектом уголовных санкций наподобие тех, которые предусмотрены в национальных уголовных системах.

В Римском статуте Международного уголовного суда от 17 июля 1998 года также устанавливается юрисдикция в отношении «самых серьезных преступлений, вызывающих озабоченность всего междуна-родного сообщества», но эта юрисдикция ограничивается «физическими лицами» (пункт 1 статьи 25). В этой же статье конкретно указывается, что ни одно положение в этом статуте, «касающееся индивидуальной уголовной ответственности, не влияет на ответственность государств по международному праву. Отказавшись от деления правонарушений государств на «преступления» и «деликты». Комиссия почеркнула что, тем не менее, «в статьях необходимо отразить то обстоятельство, что~в области ответственности государства существуют определенные последствия, вытекающие из базовых концепций импе- ратйв!шГ1юрм общего"международного "права и обязатёльств "перед международным сообществом в целом.

Государство может быть субъектом «преступной» с точки зрения этики политики. выражающейся в конкретных политических преступлениях индивидов (и их организаций), но оно не может быть субъек- Чгом преступления. Криминализировать акты государства не способно ни международное, ни тем более национальное правой /, «Криминализированная» политика — это криминализированное (то /есть признанное преступным и подвергаемое уголовной репрессии), поведение физических лиц, но не государств. Понятие «преступная политика» не имеет строгого юридического содержания. «Преступный ПОЛИТИК» И «политический преступник». ЭТО далеко: не одно и то же. Обвинение в преступной политике — идеологическое и политическое клише, в то время как официальное обвинение в политическом преступлении элемент уголовного преследования.

. Какие цели преследует использование уголовно-правовой термино-логии в вопросах государственной ответственности? Вероятно, на-стойчивость применения столь уязвимого термина объясняется важ-ностью второй из обозначенных нами выше функций — политической, состоящей в моральном осуждении и признании государства «пре- ступным» от имени «международного-сообщества, в целом».

"Признание государства «преступником» неизбежно означает признание преступным необходимости применения уголовно-правовой терминологии приводится тезис, согласно которому народ должен был и мог предупредить совершение преступления, а также что такой подход к ответственности народа будет служить сдерживающим фактором для инициаторов преступления и побудительным фактором для народа принять меры для предупреждения преступления. В ЭТОЙ связи И. П. Блищенко, И. В. Фисенко замечают. Подобная концепция имеет скорее моральную, чем юридическую, ценность и преследует цель осудить со стороны международного сообщества преступное поведение. Фактом является отсутствие специальных мер и механизма по их осуществлению в отношении народа, отличающихся от ответственности индивидов, их объединений и государств за совершение международных преступлений. Народ действительно претерпевает определенные и весьма значительные лишения, но с юридической точки зрения обязательства, вытекающие из ответственности, налагаются только на государство»282.

С тем что теория распространения уголовной ответственности на весь народ имеет моральную ценность, трудно согласиться. Будучи объяснимой и, в определенной степени, оправданной после второй мировой войны, когда мир находился под впечатлением чудовищных злодеяний фашизма, она абсолютно недопустима сегодня. В противном случае, прилагая значительные усилия для защиты прав индивидов, мировое сообщество одновременно будет создавать правопорядок, не гарантирующий соблюдения прав населяющих государств народов.

Понятие «международное преступление государства»: развивалось преимущественно в виде морально-политических деклараций. Однако если рассматривать «международное преступление» как этическую категорию, возникает вопрос: насколько уместно определение преступления в терминах морали? Весьма сомнительно, что на государство может быть возложена юридическая ответственность, если преч ступление является не юридической, а этической категорией. Видимо, следует согласиться с тем, что всеобщее осуждение деяния как «безнравственного» не превращает ejo в «преступление».

Государство, как известно что не только, правительство, которое может быть преступным, но и население — народ, которой пре? гтупным быть-де- может. Тем не менее каждый, кто считается совершившим преступление, несет груз не только юридической, но и мо- ральной^фБветственности. Отчасти именно желание придать наиболее^ тяжким международным правонарушениям этически окрашенную Iоценку ПОСЛУЖИЛО причиной,.внедрещщ. понятия «преступление государства». Подобно тому, как государству «присваиваются» действия' ёго официальных лиц, народу «присваиваетея» преступление государства. Так вина отдельных лиц трансформируется в «вину» целого народа. Концепция «преступления государства»,' возможно, помимо воли своих авторов и сторонников возрождает принцип объективного вменения, когда за действия виновных лиц страдания возлагаются на невиновных. С другой стороны, она конкурирует с индивидуальной ответственностью по международному праву.

Вспомним, что П. Дрост (Drost) в известном труде «Государственное преступление» (1959) развивал теорию, согласно которой «госу-дарственные акты» могут быть государственными уголовными прес-туплениями по международному праву (crimes of state under international law). Но «государственные преступления», согласно Дросту, - это не «преступления государства». Государство не может бать преступником. Уголовное право имеет дело с индивидуумами, воздействует на индивидуальную психологию, и его санкции применимы только к индивидуумам. Исходя из теории, рассматривающей государство как фикцию, П. Дрост утверждал: «Преступное государство* есть, говоря юридически, бессмыслица; преступное правительство, наоборот, является юридической реальностью и весьма серьезным вызовом... Возможность наказания Государства юридически и практически исключается. Правительства могут и должны быть наказуемыми, если международный правопорядок будет предусматривать осуществление уголовной юстиции»283. Однако и в случае «преступности правительства» преступления всегда остаются «индивидуальными преступлениями», и уголовную ответственность за ни^несут физические лица.

Присущее людям стремление к справедливому возмездию не может быть обращено к государству в целом. С тех времён;; когда общество одобряло кровную месть-, направленную на всёх членов рода преступника, человечество, при всех его недостатках, ушло далеко вперед и направлением кары на невиновных лиц уже не довольствуется. Если субъектом, преступления могут быть названы государства, то преступниками называются их народы, что влечёт за собой ущемление прав народа, который, чаще всего, является основным «потерпевшим» от такого правонарушения; На народ в целом ложатся последствия осуждения государства, в то время как виновны в преступлении конкретные лица. При этом, в отличие от индивидов имеющих определенную систему гарантий защиты своих интересов? государства таких гарантий не имеют. Именно потому, что признание государства преступником несет в себе груз морального^осуждения всего народа, оно часто расценивается как несправедливое и оскорбительное.

Концепция международного преступления государства- в ее первоначальном виде утрачивает свои позиции. На смену понятия «преступление» приходят новые термины, отражающие потребность морального осуждения и политической стигматизации государств.

С начала 90-х годов прошлого века заметное место занимает феномен «рисковых», или «проблемных» государств (используются и более I резкие выражения: «государства-негодяи», «государства-парии» — «rogue states», «backlash states» и т.-п). Такой характеристикой наделяется государство, грубо нарушающее международные нормы, имеющее, как правило, репрессивную диктатуру, придерживающееся радикальной идеологии и подрывающее фундаментальные ценности международного сообщества. Многие государства, отнесенные к этой категории, подозреваются в поддержке международного терроризма и массовых нарушениях пав человека. Чтобы удержать подобное

государство от разрушения общественного порядка, развязывания войн и дезорганизации целых регионов мира, необходимо особое обращение с ним и сильное международное давление. Этот подход носит уже не юридический, а сугубо политический характер и обходится без уголовно-правовой риторики. Однако и она содержит опасность селективного применения норм международного права. Признавая необходимой активную, непримиримую позицию мирового сообщества по отношению ко всем проявлениям международного терроризма^ «широкомасштабным нарушениям прав человека и любым посягательствам на основополагающие принципы международного права, необходимо, на наш взгляд, избегать стигматизации государств и использования терминологии, носящей конфронтационный характер. Конфронтация народов заключает в себе еще больший разрушительный потенциал, чем конфронтация государств. Необходимо минимизировать, а не наращивать это противостояние. Безоговорочное осуждение террора и терроризма не должно приводить к поляризации мира, егр.разделу на «высокоморальные» государства и «империи зла» — государства-преступники, государства-изгои. Конфронтация ^основной „источник войн и терроризма.

В то же время, как это убедительно доказывает в книге «Право международной, ответственности» (первом на постсоветском пространстве монографическом исследовании международной ответственности после принятия; Генеральной Ассамблеей ООН в 2001 года Статей об Ответственности государств за международно-противоправные деяния) профессор И. И. Лукашук, закрепление в Статьях концепции «серьезных нарушений обязательств-, вытекающих из императивных норм общего международного права», представляет собой значительный шаг в прогрессивном развитии,этого права. «В условиях углубляющейся глобализации все большее число жизненно важных проблем человечества может быть решено лишь совместными усилиями государств. Одной из таких проблем является поддержание международного правопорядка, особенно в той части, которая касается основных прав государства и человека, — пишет И. И. Лукашук. — На достижение этой цели и направлена рассматриваемая концепция».

Дата добавления: 2015-10-31