Энтропия как центральная категория художественного мира

В 1960 г. Пинчон опубликовал рассказ «Энтропия»[6], ставший для постмодернизма сакральным. Критики поспешили интерпретировать рассказ как иллюстрацию идеи современ­ной физики, конкретнее, термодинамики и теории неопреде­ленности. Но для Пинчона понятие, вынесенное в заглавие, обладает поистине исключительной важностью и философс­кой емкостью. И связывать его лучше не с физикой, но с ат­мосферой времени написания «Энтропии». По замыслу ав­тора, рассказ должен был представлять собой «картину вре­мени, в котором самым гнусным было преследовавшее нас, вступающих в жизнь, ощущение, что оно (время. — Н. К.) никогда не кончится». Времени, для описания которого, как вспоминал Пинчон четверть века спустя в предисловии к сборнику своих рассказов, подходят лишь слова «бесцель­ность», «подавленность», «разброд».

Следует отметить, что действие романов Пинчона, создан­ных после «Энтропии», всегда происходит в периоды «меж­дуцарствия», «неопределенности» и «жестоких перемен». «Междуцарствие» не случайно выступает обозначением ро­манного мира Пинчона, где прекращение или замедление движения всегда ведет к энтропии. Энтропия — понятие, оп­ределяющее мироощущение этого автора. По мнению иссле­дователей, он фактически пытается отразить неуклонное дви­жение западной цивилизации к вымиранию, вырождению — энтропии. Кроме того, даже повествовательная стратегия этого автора как бы имитирует энтропические процессы. Едва наметившаяся напряженность коллизий и ситуаций тут же ослабевает. Отсутствует стержень, если говорить о разви­тии интриги или характеров.

На всем протяжении своего творчества Пинчон рассмат­ривает различные аспекты энтропийного процесса, который порождает смерть, распад, обездушивание и обезличивание. Но создание категории энтропии идет именно в раннем творчестве писателя. Во многом оно определяется тем поло­жением, которое занимало поколение Пинчона, — между уже откричавшими свое битниками и пришедшими в сере­дине 60-х гг. бунтарями, выступавшими не только и не столько против войны во Вьетнаме, сколько против любой репрессивности — в политике, социальном устройстве, эко­номике, морали, культуре.

«Нам досталось все усредненное, мы были лишь потреби­телями того, что скармливала индустрия новостей», — харак­теризовал Пинчон свое поколение. В период безвременья за­меной духовной позиции для сверстников Пинчона станови­лась то беспросветная мизантропия и анемичность, то под­дельная праздничность и безрадостный гедонизм.

Но значение «Энтропии» не только в том, что она стала яркой зарисовкой исторического промежутка, когда амери­канское общество с трудом преодолевало последствия «эры маккартизма» с ее атмосферой преследования любого ина­комыслия, гигантским ростом бюрократии, началом форми­рования «общества потребления». В этом рассказе Пинчон нащупал некие константы бытия, не сопрягающиеся ни с социальными условиями, ни с метаморфозами идей. Некие эпистемологические и аксиологические проблемы, которые вечны, как сам человек, и которые стали ощущаться как глобальные именно в эру постмодернизма, когда доминиру­ющим стало убеждение в невозможности и бесполезности установления какого-либо иерархического порядка, какой-либо системы приоритетов в жизни, какой-либо упорядо­ченной модели мира. Главным законом этого мира и стано­вится энтропия.

Важно также, что рассказ этот в «зачаточном виде» содер­жит многие мотивы, ставшие впоследствии центральными для романов Пинчона, некоторые герои «Энтропии» появля­ются затем и в других произведениях этого автора.

Сейчас «Энтропия» напечатана в бесчисленных антологи­ях и хрестоматиях, получила самые причудливые толкования. Действие рассказа происходит одновременно в двух кварти­рах, расположенных одна над другой. Наверху, в уютном гнездышке, похожем на оранжерею, Каллисто пытается ото­греть на своей груди умирающую птичку, внизу в квартире Митболла Маллигана уже вторые сутки длится пьянка. Ком­позиция «Энтропии» представляет собой монтаж двух не сливающихся сюжетных линий: на двух этажах происходит, по сути, одно и то же, но в разном контексте. От приближающегося краха не может защитить ни лихорадочное веселье вечеринки, ни упорядоченное существование обитателей верхней квартиры. Свидетельством гибели в равной мере выступает и реальная тепловая смерть, олицетворяемая смер­тью птички в квартире Обад и Каллисто, и не менее грозное омертвение интеллекта, триумф массовой культуры, оконча­тельно вытеснившей культуру полноценную (что демонстри­рует атмосфера вечеринки). Предощущение трагической раз­вязки усиливается неслиянностью фабульных линий. Как и положено постмодернистскому тексту, законом его организа­ции становится фрагментарность, а объединяет повествова­ние в единое целое обобщенный образ энтропии как универ­сальной метафоры тела и души.

Кроме того, две линии сюжета сопряжены на уровне внутритекстовых и интертекстуальных связей. Многочислен­ные исследователи рассказа отметили ряд подобных соответ­ствий между медленным угасанием птички и безумным весе­льем вечеринки. Наверху Каллисто говорит о термодинами­ческой энтропии; внизу Саул – о коммуникационной. Его слова о «шуме», который глушит «сигнал» во время разгово­ра, перемежаются описанием Обад, чутко прислушивающей­ся к соотношению «сигнал – шум». Рассказ Каллисто о Стра­винском, построившем танго в «Истории солдата» всего на семи инструментах, перекликается с рассуждениями Дюка о джазистах Джерри Маллигане и Чэте Бейкере, исключивших пианино из своего квартета, а следующее за этим беззвучное исполнение квартетом Дюка ди Анхелиса композиции «Я за­помню апрель» – с финальным молчанием Каллисто. Даже стекло, разбитое Обад в финале рассказа, заставляет вспом­нить окно, выбитое Мириам, женой Саула.

Персонажи рассказа активно обсуждают энтропию ком­муникационную и термодинамическую, историческую и со­циальную. Одной из главных тем становится невозможность коммуникации как следствие возрастания энтропии. В квар­тире Митболла, почти не слушая друг друга, ведут разговор его приятели-полиглоты («устраивали вечеринки для полигло­тов, где новичка просто игнорировали, если он был не в со­стоянии поддерживать разговор одновременно на трех-четы­рех языках»); в речи Митболла осмысленные слова вытесняются служебными; ведущие диалог Саул и Мириам по-разно­му понимают смысл одних и тех же слов; рассказ Кринкла о Дэйве совершенно бессмыслен; речь Каллисто представляет собой монолог и т. д. Разные эпизоды рассказа демонстриру­ют один и тот же принцип: шум заглушает сигнал, делая об­щение невозможным.

Кроме того, не менее важной для постижения смысла яв­ляется и термодинамическая трактовка энтропии Пинчоном. Согласно второму закону термодинамики, энтропия замкну­той системы возрастает, образуется гомогенная система, ли­шенная формы, иерархии и какой-либо дифференциации. Законы термодинамики Пинчон стремится применить к со­циальной реальности. По мнению исследователей, эту идею он почерпнул у американского историка, политика и писа­теля Генри Адамса, для которого даже история предстает как хаотический процесс, в котором человек тщетно пыта­ется отыскать смысл и обрести порядок. Такое же понима­ние истории как энтропии демонстрирует и Каллисто: «в американском «обществе потребления» он обнаружил тен­денции ко все тем же изменениям: <...> от дифференциализации к однообразию, от упорядоченной индивидуальности к подобию хаоса».

Герой Пинчона применяет категории физики к истерии и обществу, однако, при использовании естественнонаучных концепций в гуманитарной области часты ошибки и неточ­ности. Подчеркивая этот момент, Пинчон демонстрирует противоречивость поведения Каллисто: если он пытается спастись от надвигающейся на мир энтропии, то для чего превращает свой дом в ту самую замкнутую систему, в ко­торой энтропия с неизбежностью будет возрастать? Служит ли оранжерея Каллисто своеобразным островком порядка в мире хаоса или, наоборот, замкнутым мирком, где энтропия уже одержала победу?

Но этот поступок героя, как, впрочем, и другие, важные для постижения смысла рассказа моменты, сопротивляют­ся однозначной интерпретации. Избежать появления «мо­рали» в рассказе помогает Пинчону прием дублирования одних и тех же конструкций на разных уровнях. Наряду с естественнонаучными мотивами в рассказ вводится множество других (музыкальные, фольклорные, исторические, политические).

Иронически переосмысляя эти мотивные слои, Пинчон создает систему взаимоотражающих пародий, провоцирую­щих читателя и критика на бесконечные интерпретации, не уничтожающие друг друга, но позволяющие взглянуть на явление под разными углами зрения[7].

Все это приводит к тому, что в «Энтропии» переплетающиеся линии не позволяют вы­строить однозначной интерпретации. Каллисто, желая спастись от энтропии, помещает себя в замкнутую систему и, в согласии с собственной теорией[8], обрекает эту систему на медленное угасание. Митболл, попытавшийся уединиться в замкнутом пространстве туалета, отвергает эту идею и с тру­дом, но восстанавливает хотя бы минимальный порядок — благодаря открытости своего дома и возможности выгонять гостей. Обад разбивает окно — чтобы побороть энтропию, нарушив замкнутость системы? Или с целью открыть дорогу хаосу с улиц? И если да, то для чего: чтобы приготовиться к смерти или научиться жить в хаосе вопреки неудачному опы­ту Каллисто?

Если энтропия равна хаосу, то последний, по свидетель­ству исследователей творчества Пинчона, не является одно­значной оппозицией Добру (Порядок — Добро, Хаос — Зло). В мире Пинчона хаос способен противостоять тому мирово­му порядку, который несет бюрократическая система, пред­ставляющаяся непоколебимой. И здесь уже энтропия, равная хаосу, — единственное средство борьбы с этой системой.

Итак, по мысли Пинчона, энтропия подразумевает и тепловую смерть Вселенной, и омертвение интеллекта, по­рабощаемого массовой культурой, и невозможность наладить контакт с другими людьми. Процесс этот порождает смерть, распад, гибель, в том числе, и культуры. И вместе с тем, являясь закономерным итогом развития машинной ци­вилизации, энтропия выступает одновременно средством борьбы с ней.

Постмодернистский текст изначально противостоит идее однозначного прочтения: само наполнение понятия энтро­пии противоположными смыслами демонстрирует неосуще­ствимость намерения отыскать верную интерпретацию. Правильность такого подхода доказывает и убежденность Пинчона в том, что противостоящее энтропии навязчивое стремление человека упорядочить и организовать свое пред­ставление о мире оборачивается лишь осознанием враждеб­ности Вселенной.

Что может противопоставить личность этому всеобщему универсальному закону? Пинчон считает, что в подобной си­туации лишь смех является единственным средством спасе­ния человека. Поэтому автор рассказа не призывает бороть­ся с энтропией, но демонстрирует необходимость научиться жить в этом состоянии, отстранившись от болезненного вос­приятия происходящего при помощи всепроникающей иро­нии. Ну, а для самого Пинчона лазейкой из царства энтропии становится художественное творчество.

Нужно сказать, что такое понимание сущности данной категории вообще характерно для произведений постмодернистов, где энтропия становится одним из главных призна­ков и законов художественного мира. Как уже отмечалось, для постмодернизма в целом характерно представление о не­возможности и бесполезности установления какой-либо сис­темы приоритетов либо упорядоченной модели мира. По сви­детельству исследователей, если писатели-постмодернисты и допускают существование модели мира, то лишь основанной на «максимальной энтропии», на равновероятности и равноценности всех конститутивных элементов. Стремление вос­создать хаос жизни искусственно организованным хаосом постмодернистского повествования, по сути, демонстрирует не всегда осознаваемое художником-постмодернистом признание необходимости смириться с энтропией (хаосом) и на­учиться жить в ней.

Дата добавления: 2015-07-08