Глава 14. Часть 1. Я знаю, все кончено.

Это была темная и бурная зима.

Я хихикнула, сделал глоток вина и стерла то, что написала. Посмотри правде в глаза, Белла! Напиши об этом.

Мой разум пытался уклониться от рассматриваемой задачи. Я избегала этих слов более чем двадцать лет, но избегать их не значит заставить исчезнуть. Свои переживания не обязательно записывать на страницу, чтобы понять, что они существовали. Вся моя жизнь является свидетельством прошлого – того прошлого, часть которого я бы хотела избежать.

Я сделала глубокий вдох и попробовала снова.

Эдвард был темный и бурный той зимой.

Да, это ближе к истине.

Настроение Эдварда соответствовало погоде поздней осенью 1989 года: зловещее, темное и серое. Когда я думаю о том периоде нашей жизни, я вижу облака, кружащиеся вокруг ярко-зеленых глаз.

Конечно, настроение Эдварда не менялось в одночасье. Оглядываясь назад, я вижу знаки, но когда я была там с ним в квартире, жила там, я старалась игнорировать незначительные перемены. Его склонность к разочарованию, его отчаяние из-за того, что альбом записывается не так быстро, его растущая потребность оставаться запертым в своей комнате достаточно долго, когда все шло не так, как планировалось... эти знаки затмевались тем, когда я ловила его на том, как он смотрел на меня с другой стороны комнаты, или тем, как он обнимал меня после секса.

В конце той осени, я проводила долгие часы в школе: учила, занималась исследованиями, и пыталась закончить семестр на высокой ноте. Эдвард проводил много времени в студии. Как будто у него в голове был установлен условный крайний срок, и он работал к установленному сроку, чтобы выпустить альбом.

Теперь я знаю, что Эдвард не сражался со временем, он сражался со мной. Он знал, что у него мало времени. Он знал, что у нас мало времени. Черт, все знали. Я была единственной, кто не хотел признавать этого.

Часто, когда я была дома, это было как будто в мой первый год в квартире Эдварда, когда я бродила по пустым комнатам в поисках каких-либо свидетельств, что он вообще был здесь. Элис будет появляться здесь все чаще и чаще, без предупреждения и ворчать о растущих затратах и художественных разногласиях, укоризненно следя за мной.

Я не сказала Эдварду отказаться от выпуска альбома, как она просила. Я не могла. Эдвард полностью отдался своей работе, и это было красиво. В некотором смысле, альбом был историей обо мне и Эдварде; он был мечтательным и счастливым, сложным и запутанным. Я любила альбом, я любила Эдварда, и может быть это было эгоистично, но я хотела, чтобы мир услышал его.

- Ты остаешься? - спросила Элис однажды, когда мы сидели друг напротив друга за кухонным столом, снова в ожидании Эдварда.

- Что ты имеешь ввиду? - спросила я.

- Если ты собираешься идти до конца, будь осторожна, ладно?

- Элис, я не...

Она не позволила мне спорить дальше. Вместо этого она воспользовалась возможностью наконец объяснить мне "нестабильность” Эдварда. Она взяла с меня обещание держать все в секрете и рассказала о том, как он впервые совершил попытку самоубийства – как она нашла его обнаженного, под кайфом и истекающего кровью. Был случай, когда он преследовал Джаспера с ножом, и Эммет, Кайус и Маркус удержали его. Были времена, когда он пропадал неделями, потом появлялся грязный, тощий и полумертвый.

Я покачала головой. Ее слова были бессмысленными. Я пропустила их через себя.

- Пожалуйста, послушай, - молила она. - Я вижу, как ты смотришь на него, я вижу, как он держится за тебя, но он одинок по какой-то причине. Ты... ты уязвима тут. Эммет и я не можем постоянно наблюдать за тобой тут.

- Он никогда не причинит мне боль, Элис, - настаивала я.

- Вот мой номер, - сказала она, передавая визитку через стол. - Я знаю кое-что о том, что значит остаться. Это непросто, детка. Но я понимаю, и буду рядом, если понадоблюсь.

Эдвард появлялся каждый раз в разное время, напряженный и сердитый, но когда сворачивался калачиком со мной на диване, он смягчался – его конечности, его настроение, его губы, когда они встречались с моими. Он целовал и обнимал меня, мы вполголоса разговаривали, рассказывали друг другу о том, как прошел наш день.

Он был неопасен. Он не был самоубийцей. Он был влюблен. В меня.

Я чувствовала на нас зоркий глаз Элис, но старалась игнорировать ее. Наши жизни не имели ничего общего с ней. Эдвард был счастлив со мной. Любые фаталистические разговоры о настроении были явно необоснованы. Ему просто нужна была я, и наоборот. Очевидно, каждый из нас был недостающей частью жизни другого. Прижимаясь друг к другу под пледом, мы читали книги у камина, когда нас обнаруживали и прерывали.

Элис все время его выдергивала. Она возвращала его к реальности. У меня было такое ощущение, что она не валяла дурака. Если Эдвард серьезно был намерен выпустить сольный альбом, она была серьезно настроена, чтобы сделать его успешным. Я старалась не стоять у них на пути, но иногда было сложно не подслушать их разговор.

- Все сделано немного не так, Эдвард.

- Именно так я хочу это сделать.

- Это решение не тебе принимать. Что она хочет?

- Она хочет это. Она просто не знает, что может это иметь.

- Может тебе стоит сказать ей.

- Может тебе заняться своим делом.

- Это и есть мое дело. Ты сделал это моим делом.

Он почти всегда выходил с этих встреч расстроенным. Элис в гневе покидала комнату, качая головой. Сначала я пыталась все это обсуждать с Эдвардом – сложности записи, микширования, редактирования, маркетинга, дистрибьюции – и роль Элис во всем этом, но это заставляло его только отворачиваться от меня. Поэтому, я отступилась. Я решила, что буду ему убежищем от этой части его жизни. Я никогда не давила.

- Ты вернешься домой после того как закончишь? - спросил он однажды ночью, когда прижался ко мне.

- Где дом? - спросила я, когда скользнула пальцами по руке, взяла его руку в свою.

Пламя мерцало в камине. Дождь стучал в окно. Эдвард не ответил; он просто внимательно наблюдал, ждал.

- Я не разговаривала с матерью почти год. Мой отец интересуется своим пивом больше, чем дочерью. Ты мой дом, Эдвард.

Он вздохнул и обнял меня крепче.

- Тогда я буду беречь тебя всю зиму? - спросил он.

- И даже дольше.

Я сдержала слово "навсегда”, но мое сердце знало это определенно. Куда бы я не ехала, я всегда оставляла частичку себя. Это было безоговорочно. Я принадлежала ему на всю оставшуюся жизнь.

- Мы не должны отставаться здесь, - пробормотала я, положив голову ему на грудь. - У меня нет уроков и этот альбом... утомляет тебя. Мы могли бы поехать куда-нибудь, так? Куда-нибудь, где ты был бы счастлив.

- Счастлив, - рассмеялся он. - Мы могли бы попробовать.

Мы поехали на пляж. В Нью-Порт Бич, Род-Айленд, на Рождество было пустынно, холодно и серо. Падал мокрый снег, и резкий ветер кружил на воде. Спустя пять минут на улице мое тело было будто покрыто тонкой коркой льда.

Номер в отеле был преувеличенно до смешного богато украшен. В ванной золото и мрамор, диваны в гостинной обиты мятым бархатом, и были еще кисточки на шторах. У нашей кровати были высокие столбики и балдахин, и стены были оклеены шелком.

Увидеть Эдварда за пеленой всего этого, в его толстовке, рваной футболке и рваных джинсах, было смешно, и я не могла сдержать смеха. Поэтому, я стянула с него одежду... и почувствовала себя викторианской девицей, которую осквернил ее аристократический пройдоха.

Серебряный чайный сервиз, который доставили обслуживание номера, только усилил мои фантазии. Я мечтала о покупке шелковых чулок и корсетов, и нижних юбок, которые носили в викторианских фильмах, со шнуровкой впереди, которая всегда развязывалась, так что можно было лапать грудь. Затем Эдвард мог бы подвергнуть меня своему разрушительному воздействию, со вкусом раздеть.

Однако, много по магазинам мы не ходили. Мы преимущественно оставались в номере у камина. Мы поздно ложились спать и просыпались под обслуживание номера или под старые черно-белые фильмы.

Когда я не могла вытащить Эдварда из постели, когда он натягивал одеяла на голову, я уговаривала его позавтракать, кофе, поцелуи и моя голая кожа прижималась к нему. Он неохотно улыбался. Я включала что-то тихое, что-то типа Этюдов Шопена, я открывала шторы, чтобы видеть, как облака плывут по небу в разных оттенках серого, и как оно встречается с бурлящим Атлантическим океаном у горизонта.

Я забиралась под одеяло и совала кусок печенья в рот Эдварду, и он обнимал меня, проводил пальцем между грудей, ниже к пупку, затем лучше убрать в сторону кофе и продукты.

Иногда не взирая на погоду, мы гуляли рука об руку по пляжу, склонив головы, наши голоса поглощал грохот прибоя. Мы спрятались рядом с маяком, попивая горячий шоколад в единственном кафе, которое было открыто в этот сезон.

- Ты можешь уйти, когда ты захочешь, Белла, - сказал он мне однажды днем, когда мы ютились на скамейке

- Уйти? - спросила я, как будто понятия не имела, о чем он говорил, прижимаясь к его боку. Отказываться от всего так легко, когда ты молод.

- В такой момент я обычно просил других уйти. Но я не знаю, смогу ли сказать это тебе. Я не знаю...

- Эдвард, пожалуйста... - начала умолять я, внезапно почувствовав отчаяние, но прежде чем я смогла сказать ему, что никуда не уйду, что нет необходимости куда-то идти, он прервал меня.

- Уйти – не вариант, когда я был ребенком. Мой отец... я уехал в конце концов, когда увидел, что еще один приступ приближается. Признаки очевидны, когда ты знаешь их с рождения. Моя мать, однако, никогда не сбегала.

- Твой отец? - спросила я.

- Потребовалось время, но я наконец понял, что есть вещи с которыми я не могу бороться. Я сын своего отца. Его настроение, его ярость, его глупое самоубийственное поведение… это передалось мне. Ты сильнее, чем моя мать. Ты можешь уйти. Не позволяй мне удерживать тебя.

- Ты не понял? - спорила я. - Я никуда не хочу идти. Куда мне идти?

Он не смотрел на меня. Вместо этого отвернулся к ледяному ветру.

- Куда хочешь. Я обещаю.

- Я не хочу уходить! - прокричала я, пугая стаю ворон, скопившихся на пристани.

- Я тоже не хочу, чтобы ты уходила, Белла.

По крайней мере, именно это я слышала, как сказал Эдвард. Я не могу быть уверенной ни в чем, учитывая карканье, ветер и волны.

- Хотя, я попытаюсь, - добавил он про себя.

У меня не хватило мужества спросить, что хотел попытаться сделать Эдвард: попытаться удержать меня, или попытаться отпустить. Он легко поддавался переменам настроения, но ничего похожего на смертельное самоубийственное поведение, которое описывала Элис. Я легко могла это объяснить. Он собирался выпустить сольный альбом после десяти лет с Мейсенами. Он двигался в совершенно другом музыкальном направлении. Он был расстроен отсутствием прогресса с альбомом.

Я так хотела, чтобы это было правдой. Я хотела думать, что меня будет достаточно, чтобы спасти нас обоих. Я пыталась. Я сильно, сильно пыталась.

-

Наши дни

Я сделала перерыв и посмотрела на часы. Прошло два часа с тех пор, как я села. Два часа на углубление в прошлое. Два часа на романтическую наивность. Два часа изучения ролей, которые мы с Эдвардом сыграли в этом.

Когда я пересматривала прошлое, я бы не стала говорить, что Эдвард сократил свою фаталистическую чушь, и вместо этого, попытался получить помощь. Конечно, я не знала в то время, что он уже сделал это. Той осенью он начал посещать психотерапевта. Я узнала об этом намного позднее. Никто не знал в то время, ни Элис, ни Эммет, ни я.

Тем не менее, Эдвард не хотел питать мои надежды. Фактически, он относился к моим надеждам, как к скалам на берегу. Он старался сломать их, как волна за волной, неустанными предупреждениями. Затем он цеплялся за меня, но тайно молился, хотя и ошибался. Он тоже хотел, чтобы все получилось. У него были надежды, так же как и у меня, он просто не хотел их признавать.

В конце концов оказалось, для того чтобы сломать наши наджеды и разбить сердца, нужно больше чем предупреждения.

Я встала и потянулась. Я вновь наполнила свой бокал вина. Я прошлась по дому и размяла конечности. Я застопорилась, но говорила себе, что просто взяла перерыв, чтобы оценить свидетельства того, что я готова двигаться дальше в конце концов. Моя жизнь: мой дом, моя дочь, мои друзья – все доказательство того, что я не сломалась. Может быть я вышла из ситуации с разбитыми надеждами, но в целости и той, кем я являлась.

Я в итоге собрала все кусочки. Я знаю, что винила Эдварда в сердечных неудачах, но в известном смысле, я обязана ему всем, что имею.

Я вошла в спальню. Содержимое коробки было разбросано по кровати. За последнюю неделю все было извлечено из коробки. Это заставило меня постоянно размышлять о тревожном беспорядке человеческого существования, но это часть процесса. Это было необходимо.

Я взяла плоскую коробку восемь на двенадцать из рассыпанных по кровати бумаг и улыбнулась. Я даже сохранила темно-синий бантик, которым он обвязал ее. Я взяла и то, и другое с собой в кабинет. Мне нужно писать, и если я сяду на кровать с коробкой, то еще больше потеряюсь в воспоминаниях.

Дата добавления: 2015-10-28