Ларри Досси, доктор медицины 8 страница

По свидетельству специалистов, сведущих в вопросах карьерного роста, очень немногие люди работают по призванию и отдаются работе целиком — и умом и сердцем, — зная, как приспособить внутренние запросы к внешним обстоятельствам. В то же время современному человеку, решающему множество заранее установленных задач, крайне сложно распознать ниточку подлинного зова. Мы сверяемся с курсом лишь затем, чтобы проверить, как далеко нас унесло от заранее намеченной цели. Однако если в реальной жизни мы выступаем как актеры на общественной сцене, ограниченные правилами, видами на будущее и своей личной историей, во сне мы опять возвращаемся в сферу наших потенциальных возможностей. Именно во сне продолжает существовать наш вызов духа. Мы можем обнаружить, к своему удивлению (и огорчению), что для обретения «Я» недостаточно одних только символических жестов или полумер. Даже если мы забываем свои сны, они помнят нас хорошо. Они стучатся нам ночью в окно, вытаскивают нас из комфортных жилищ или просто выжидают, их костер теплится, го- товый вспыхнуть в нужную минуту, чтобы зажечь нашу душу и снова наполнить пламенем нашу жизнь.

Исцеляющие сновидения в детстве

Согласно традициям американских индейцев, во сне ребенку может открыться его судьба. Детские сны предсказывают основные качества ребенка, его будущую роль в сообществе. В девять лет знахарю из племени сиу Черному Лосю приснился сон: он летел к вершине Блэк-Хиллс. Там он встретился с могущественными родовыми тотемами, такими, как птица-гром, которая посвятила его в сакральные таинства и уполномочила возглавить племя, когда придет срок. Джанет, родом из индейского племени Салиш и проживающая в пригороде Сиэтла, рассказала мне, что в ее племени детские сны тщательно разбирались, с тем чтобы понять предназначение ребенка. «Их воспринимают всерьез, — многозначительно подчеркнула она, — над этим никто не смеется». Родственники при этом разбирают и свои сны, чтобы подобрать ключ к душе ребенка.

По свидетельству Джанет, в детстве она обладала сильным воображением. В семь лет ее увезли от матери, и она жила со своим отцом, алкоголиком, законченным пьяницей. Он заставлял ее спать на казенных кроватях с железными спинками. Однажды ночью, когда она плакала, потому что никто не мог помочь расчесать ей волосы, он взял ножницы и отрезал их. За сотни миль от дома она легла в постель со слезами и горечью.

«В ту ночь, — вспоминает Джанет, — мне приснился сон настолько яркий, что я не могла его забыть целый день».

Я в своей постели и летела по небу. По четырем углам моей кровати находились четыре духа, и они несли меня куда-то. Я испугалась, потому что ветер бил мне в лицо, но они уговаривали меня не бояться, обещая, что не сделают мне ничего плохого. А когда я вернулась, то уже ничего не боялась.

После этого сна Джанет решила во что бы то ни стало вернуться домой. Спустя пару дней она тайно собрала свои вещи, делая вид, что играет, и в конце концов оттащила чемодан к шоссе. Она поднимала руку каждый раз, когда видела за рулем женщину, но никто не остановился.

Весь день она продолжала идти, волоча за собой тяжелый чемодан, пока не выбились из сил и не остановилась, чтобы укрыться в высокой траве рядом с домом, где играли дети. Они заметили ее и позвали свою мать, по случайности оказавшуюся двоюродной бабушкой Джанет. После семейного совета, длившегося неделю, любимая бабушка взяла ее к себе: «Как ни странно, но именно сон придал новое направление моей жизни. С тех пор, если меня не устраивают сложившиеся обстоятельства, мой внутренний вожатый говорит мне, как поступить, и я делаю так».

В западной культуре дети не приучены всерьез относиться к своим снам, да и их родители не умеют к ним правильно относиться. Сны редко обсуждаются за завтраком да и, к слову сказать, в большинстве теорий развития ребенка. По убеждению психологов, основу личности формируют наши детские переживания, усвоенные в бодрствующем состоянии. Снам при этом отводится роль рефлексии или своего рода барометра. Такое мнение, однако, не является всеобщим. Как заметил один антрополог: «Составляя свою автобиографию, мы включаем в нее события, имевшие место в бодрствующем состоянии сознания. Оджибва (Ojibwa) (племя) же перечисляет воспоминания о событиях, случившихся во сне. Такие явления не считаются второстепенными, а, напротив, подчас имеют более важное значение, чем события повседневной жизни»¹.

Я поражался тому, как часто люди сообщали мне о незабываемых посещениях, пережитых ими в раннем детстве и послуживших своего рода магнитами, притягательными видениями, направлявшими их всю последующую жизнь. В возрасте пяти или шести лет у меня был повторяющийся сон, поразивший меня настолько, что я не рассказывал о нем никому, пока мне не исполнилось двадцать пять. В этом сне мир — наш мир — распадался на части:

Воздух пронизан миллиардами светящихся кружащихся частиц. Я понимаю, что земля погибла и что я должен бежать к особому месту встречи в лесу. Я появляюсь на поляне, посередине которой находится большая летающая тарелка. Я не успеваю сообразить, как оказываюсь на ее борту в незнакомой мне компании. Атмосфера здесь мрачная и элегическая. Все печально смотрят в иллюминатор. Я замечаю, что среди пассажиров нет членов моей семьи и моих друзей, и в то же время понимаю: мое место здесь, потому что мы избранные. Корабль удаляется, и я вижу, как земля переживает невообразимую катастрофу: континенты ломаются, наезжая друг на друга. Мой разум отказывается осмыслить увиденное — размеры катастрофы кажутся мне слишком гигантскими.

Родители никогда не водили меня на научно-фантастические фильмы. Мою юность не омрачали разводы, злоупотребления, алкоголизм, и я не знал нужды. Мы жили в спокойном пригороде Нью- Йорка, и, хотя мои воспитатели были на редкость докучливы, усилия их никак не сказались на подобном титаническом сне. Сон этот построил внутри меня тайный бастион знания, овладеть которым было н£ под силу никому из взрослых. Только по истечении второго десятка лет я начал понимать его роль в формировании моей жизни. Подсознательное чувство необходимости спасти мир послужило краеугольным камнем при принятии жизненно важных решений. Чувство это сопровождало меня настолько часто, что я привык к нему и перестал замечать. И все-таки я знал, что именно благодаря ему приобщился к радикальной политике, движению по защите окружающей среды; именно через него у меня развилось ощущение пребывания в мире при отсутствии к нему привязанности, что в дальнейшем привело меня к буддизму. Я пытался избавиться от этого сна, считая его детскими фантазиями, подогреваемыми паранойей «холодной войны». Однако его неописуемая реальность еще долго сохранялась в памяти, после того как я позабыл все яркие события моего детства.

Мне встречались другие люди, пережившие подобные сновидения и отличавшиеся недетским чувством ответственности за нашу планету. Майкл, родившийся на двадцать лет позже меня, помнит, как в свои семь лет его преследовал один и тот же повторяющийся сон.

С нашим миром происходит крупная катастрофа. Две сверхдержавы приводят в боевую готовность свои войска, вдалеке от них уже видны атомные взрывы. Я с горсткой других детей, старшие из которых достигли младшего подросткового возраста, тайно построили целый подземный город — он расположен на глубине сто футов, и туда попадаешь на лифте. У нас есть пульт управления, мониторы — как мы отслеживаем обстановку. Мы превосходно защищены. Я — один из вожаков, но мы все трудимся сообща.

«Удивительны^ для меня было то, — рассказывал Майкл, — каким ярким по цветам и реалистичным был сон. Помню ярко-синий цвет экрана компьютера. Три ночи подряд мне снился один и тот же сон! У меня было острое чувство, что мы, дети, разумнее так называемых взрослых, которые вели себя как дети. Это они были сумасшедшими, а мы куда лучше понимали, как нужно действовать».

«Большие» сны в раннем детстве заключают в себе огромное множество взрослых мотивов. Они могут идти вразрез с господствующей культурой, наделять сновидящего исключительными правами в обществе, сводить его с неким сильным проводником или служить озарениями — нередко квази-религиозных корней, — что в целом свергает провозглашенные доктрины общества. Исследователь снов Гарри Хант сообщает о сновидениях, увиденных семилетним мальчиком- итальянцем в течение нескольких ночей и следовавших друг за другом.

1. В церкви. Бог сообщает ему, что его бабушка умерла, потому что он не ходил в церковь. [Сновидящий] подходит к фобу, угрожающе размахивая распятием с требованием ее оживить. В противном случае он обещает убить Бога. Неожиданно бабушка приподнимается из гроба.

2. Дьявол, находящийся за фонтаном на городской площади, пытается унести его кузена. Мальчик нападает на дьявола и душит его, удерживая под текущей водой фонтана.

3. В церкви. Статуя Святого Антония держит Младенца Иисуса. Святой Антоний предлагает сновидящему подержать Младенца, на что тот отвечает: «Но ведь я даже не хожу в церковь». И все же Антоний с улыбкой дает сновидящему подержать Иисуса, после чего мальчик просыпается в холодном поту. Потовыделением заканчивается каждый из снов — таким образом происходит их фиксация как важных жизненных переживаний².

В данном случае представлен комплекс неортодоксального понимания духовности — скорее эпизод богоборчества, включая принудительное крещение дьявола и святое благословение, выполненное не по установленному церковному ритуалу или катехизису. Сон полон духовных парадоксов. Исцеляющие сновидения, пережитые в детстве, подчас кажутся нам настолько взрослыми, что мы подолгу чувствуем себя чужими в кругу семьи. Доктору Брю Джою, например, в возрасте девяти лет приснился следующий «дивный» сон, заложивший основу его взрослой жизни.

Я бегу домой, чтобы рассказать матери о том, что пришел Христос и я хочу последовать за ним. Стоит чудный, солнечный день. Я вхожу в то, что представляет наш дом во сне — чистый, белый дом из известкового кирпича, прямоугольный по форме с большой толстой дощатой дверью и деревянным полом. С восторгом и удивлением девятилетнего ребенка я делаю заявление и умоляю свою мать, моего брата-близнеца и моего старшего брата последовать за мной, однако моя речь их совсем не волнует. Я понимаю, что мне остается покинуть дом и пойти за Христом в одиночку.

Проснувшись, он испытывал одновременно как восторг, так и глубокое сожаление. Он никому не рассказывал этот сон. Несмотря на пережитые им «щедрые, теплые чувства», вспоминая о нем, он считал его слишком нездешним. «Домов, построенных из известкового кирпича, — рассказывал доктор Джой, — в наших краях не встречалось. К тому же ни я, ни члены моей семьи не были глубоко религиозными. И только через тридцать лет я узнал, что сон этот был пророческим»³. Хотя он выбрал карьеру врача, детский зов неявным образом давал о себе знать и в итоге заставил более последовательно следовать духовному призыву.

Зов, пережитый в детстве, нередко упоминается в истории Церкви. В 1825 году девяти летнему Джованни Боско, несносному ребенку, привыкшему решать школьные споры одним хорошим тычком, приснился сияющий человек в белом. Он отдал мальчику наставления, согласно которым ему следовало для победы над сверстниками использовать доброту. Затем некая женщина в одежде из света на его глазах превратила дикое животное в ягненка и сообщила, что это и станет его полем деятельности, и ему предстоит делать то же ради ее детей. Позднее Боско основал орден монахов-силенсианцев (Silensian order), помогающий бездомным детям⁴.

Известно, что в детстве Юнг видел сон, основанный на разного рода религиозной мистике, сочетании сил добра и зла, чувственности и трансцендентности. Сон, посетивший его в возрасте трех или четырех лет, предвосхитил всю его последующую жизнь:

Играя на лугу, он обнаружил каменные ступени, ведущие в подземный коридор. В волнении он спустился к проходу, завешенному сочно-зеленым парчовым занавесом. Из любопытства он раздвинул его и увидел, к своему удивлению, комнату размером в тридцать футов с арочным потолком из обтесанного камня. Красный ковер вел к невысокому помосту, на котором стоял величественный золотой трон, достойный сказочного короля. На нем, однако, восседало толстое и неестественных размеров туловище, с головой без лица и одним глазом, неподвижно направленным вверх. Над головой его была светлая аура.

Образ «подземного бога, имя которого нельзя произносить», сопровождал Юнга все его юные годы. Родившись в семье священника, Юнг в поздние годы своей карьеры видел в образе ритуальный фаллос. Он был заинтригован тем, почему в его голову пришел такой «на редкость недетский, такой непростой и рассчитанный на понимание знатока» символ. Он задается вопросом.

Кто соединил вместе Верх и Низ, заложил основу для всего, что наполнило вторую половину моей жизни неистовой страстью? <...> Посредством этого детского сна я был посвящен в тайны земли. В результате этого ритуала я был захоронен под землей, и прошло много лет, прежде чем я вышел наружу. Сегодня я знаю, что все это случилось, с тем чтобы привнести в тьму максимально возможное количество света⁵.

В юности Юнг никогда и никому не рассказывал об этом образе из сновидения. Он называл это «подлинным откровением», «тайной, которую он должен сохранить навсегда». В то же время переживание осталось его внутренней точкой опоры, когда в него, по его собственному выражению, стали «накачиваться» религиозные учения, сообщая ему возможность самовыражения. Как писал Юнг: «...они не представлялись мне настолько неоспоримыми». Чувство внутренней компетенции, сохранившееся после детского сна, сформировало своего рода шаблон для работы на протяжении всей его жизни.

Обсуждая сон Юнга с моим другом Франком, известным английским режиссером, я, к своему удивлению, узнал от него, что и с ним однажды произошло подобное — только при этом он не спал! Франк вырос в небольшой деревушке на севере Англии, в местечке, где предки проживали еще с 712 года до Рождества Христова. Местный городок граничил с долиной. Здесь некогда находилось поселение, разграбленное датчанами. В восемнадцатом веке район этот был ископан вдоль и поперек грабителями древних захоронений. Однако и по сей день дети находят там наконечники стрел и рукоятки мечей, изготовленных сотни лет назад.

В возрасте восьми лет, когда Франк с братом проходили по долине, разразился летний проливной дождь. Они побежали по лугу в поисках укрытия. «Обычно мы никогда не переходили ручей, — вспоминал он, — но на другом его берегу росли деревья. Мы перешли ручей вброд, но от них было мало проку. И тут я посмотрел вниз и заметил небольшой тоннель примерно в двух футах над уровнем воды, рядом со старинной заброшенной мельницей. Мы проползли по тоннелю и оказались в странной и старой комнате, в каких мне не приходилось раньше бывать. В этой комнате, в самом ее центре, стояла золотая арфа! Я ясно помню, как мы играли на этой арфе, пережидая дождь. Мне до сих пор неясно, был ли я там на самом деле или просто уснул и вошел в некий транс. Неделю спустя я опять вернулся туда, но так и не нашел тоннель. С тех пор прошло уже много лет, и мой брат так же смутно помнит подробности этого случая».

Надо сказать, что почти фотографическая память Франка (он помнил эпизоды, происшедшие с ним в двухлетнем возрасте, например, когда ему купили коня-качалку) ничем не может ему помочь. Образ же золотой арфы сопровождал его всю жизнь, подобно некому личному Граалю. Позже он с интересом для себя прочел о немецком мистике Хейзенбергере, в детстве видевшем золотой кубок (затем под впечатлением этого видения он стал харизматическим религиозным лидером). «У меня нет планов покорить мир, — шутил Франк, — но теперь я расцениваю это переживание, как своего рода мистическое пробуждение. Я увидел золотой предмет незабываемой красоты; некий дар, предназначенный мне и открывший во мне новые способности».

По словам Франка, образ, увиденный в раннем детстве, пробудил его способности к интуиции. «Сами идеи приходили ко мне ниоткуда, — рассказывал Франк. — Я догадывался о вещах, о которых мне никто не говорил. За доли секунды запускалась некая хитроумная программа. Это оказывалось полезным, если я попадал в критическую ситуацию, например, когда мне приходилось снимать документальные фильмы в горячих точках. Я отчасти связываю такую способность с увиденным в детстве золотым даром. Обычно я не рассказываю об этом, потому что мои слова могут счесть проявлением глупости или самомнения».

Порой подобного рода развивающие сны — сны, в раннем возрасте развивающие чувство самосознания и индивидуальности, — не содержат конкретных слов или образов. Женщина средних лет по имени Сьюзан до сих пор ясно помнит сон, увиденный в возрасте восьми лет: «В нем не было какого-либо конкретного содержания, а только ощущение пустоты, страха, беспомощности, чувство моей смертности. Что я делаю на этой земле? Кто я? Я была ничем, частичкой, моя жизнь не постоянна. В восемь лет я пережила кризис среднего возраста! Помню, у меня возникло ощущение, словно разверзлась подо мной земля, и все стало напрасным и бессмысленным».

«Я пошла к своей маме, — продолжает Сьюзан, — и спросила: «Как быть, если снится очень страшный сон?» И мама ответила: «Думай о чем-нибудь хорошем, например, о рождественской елке». Я, однако, отреагировала на это совсем не по-детски. «Что за глупая женщина, — подумала я, — ведь она говорит совсем не о том». Прежде она была для меня главным источником любви, но после этого случая я стала психологически от нее отстраняться. Сон этот был для меня зовом пробуждения; он больше затрагивал меня саму, чем мою физическую и телесную жизнь в нашем доме в Англии. Оглядываясь назад, я понимаю, что причиной моих частых поездок, самого характера моей работы явилось в действительности желание выяснить, что же означал этот сон».

Дэниел Куинн, автор романа Измаил — странной, захватывающей саги, в которой разумная обезьяна оплакивает глумление человека над природой, — увидел свой сон весной 1941 года, когда ему было шесть лет. Глухой ночью он брел домой мимо тихих, сонных домов с их спящими обитателями. Ствол упавшего дерева преградил ему путь. Неожиданно из-за ствола появился большой черный жук. Куинн, в детстве боявшийся насекомых, испугался, что жук будет ругать его за разрушение дома-дерева. Вместо этого жук, излучавший ауру взрослого авторитета, стал его «мысленно» успокаивать. «Ведь ты, собственно, не принадлежишь этому миру, — многозначительно сказал жук. — Ты не чувствуешь себя дома на этих улицах, в этих домах, здесь». Куинн до сих пор помнит, как после столь «великого откровения» из глаз его потекли слезы. «Проблема в том, что ты здесь не нужен», — добавил жук, и мальчик испытал такую горечь, что не мог вымолвить ни слова.

Жук, однако, сообщил мальчику, что тот может крайне пригодиться в другом месте, и показал жестом на лес, где в лунном свете пасся олень. Жук объяснил, что лесные существа должны раскрыть ему тайну своей жизни и мальчик может помочь им, хотя для этого ему, возможно, придется стать одним из них. Это должно было случиться в будущем, но он не хотел откладывать: «Лес был рядом, всего в шаге от меня, а я был готов променять свое существование на жизнь в обществе этих существ, которым был нужен и кто хотел открыть мне свои тайны. Я развернулся, шагнул в сторону от дороги и тотчас проснулся». По словам недоумевающей матери, сердце его учащенно билось, мальчик всхлипывал и бормотал: «Это было так прекрасной.

Куинн признался, что с тех самых пор «этот детский сон» стал для него пророческим. Само переживание указывало на главные темы зова сновидения — значение личной ответственности. То, что было ему показано во сне, он должен был осуществить в реальной жизни. Такие сновидения считаются схожими — я бы сказал, почти идентичными — с явлениями, называемыми в недавних психологических исследованиях «личными воспоминаниями о событии»; кардинальные переживания формируют нашу жизнь, становясь ключевыми моментами нашей биографии. (Одна из категорий аналогичных воспоминаний, исходное событие, расценивается как некая точка, от которой отсчитывают «начало нового пути, жизнь в свете новых идеалов и убеждений»⁷.) В свете исследования современные теории развития личности в детском возрасте могут с успехом использовать исцеляющие сновидения. Детские сны — это не только реакция на внешние обстоятельства; они формируют основу новых ценностей и поступков и являются предшественниками психологических моделей, которые сохранятся в будущем.

Сны личного зова могут, даже в детском возрасте, быть не по-детски серьезными и мрачными; могут не соответствовать духу современности и решать глобальные философские вопросы. Романистке Анне Райз приснился в детстве следующий сон. Я увидела женщину, которая словно была создана из мрамора. Она шла по улице... Кто-то сказал: «Вот твоя ученая бабушка», Райз понятия не имела, что означает это выражение; к тому же она не знала, как оно пишется, и не могла отыскать его толкование. И только став взрослой, она узнала, что так называют профессора университета. «Когда наш сон ярок, в нем используются необычные слова, — объясняет Райз, — а это нас настораживает. Появляется ощущение, что вы заглянули виноймир. Вашему взору открывается нечто, связанное с вашей преемственностью или наследственностью в более широком смысле»⁸.

Райз периодически вспоминала об этом сне, когда писала свою Королеву обреченных, книгу о мудрых и древних бессмертных, напоминающих подвижные гипсовые статуи. Детские видения легли в основу ее главного взрослого мировосприятия: «Я испытываю страх перед чистой идеей. Старцы и образ из сна были слишком разъединены с плотью. Возможно, это вызывало чувство опасности. Они были чересчур отстранены от нас, обычных людей. Райз, создающая также эротические произведения под разными псевдонимами, признается: «Основной призыв моих книг: «Прислушайтесь к урокам тела».

Одна аспирантка по имени Ян рассказывала о своем ключевом сне с подобным содержанием. Когда ей было семь лет, Ян рассердилась на преподавателя католической школы, чье описание души еще тогда казалось ей чересчур надуманным. Вскоре после этого она увидела незабываемый сон. Ей предстояло пройти хирургическую операцию по удалению души. Она боялась: это, по ее словам, было «не ка- ким-то там удалением миндалин». Сперва ее поместили в смотровую перед операционной с тем, чтобы она могла наблюдать процесс из-за зеркального стекла. Ян увидела старика, лежащего на хирургическом

столе и накрытого простынями. Затем был сильный шум... напоминающий ветер. Как будто вы открыли дверь самолета, громкий всасывающий звук. Как только я услышала шум, тело сжалось, а голова раздулась подобно воздушному шару. Я ужаснулась, потому что то же самое должно было произойти со мной⁹.

Образ ее сна — затрагивающий такие духовные вопросы, как взаимосвязь тела и духа и страшные последствия бездуховности личности, спонтанно возвращался к ней в течение всей жизни. Только написав диссертацию о проблемах нарушения пищеварения у женщин (под отдельной рубрикой «Бестелесная голова» она провела анализ воздействия на тело механистических ценностей западной культуры), Ян поняла, что сон явился ее основным движущим стимулом. Сон Ян четко демонстрирует модель детского исцеляющего сновидения: ребенку дается видение мира из источника мудрости, и оно отлично от взглядов его семьи, школы или Церкви. Ян должна была понять, что превалирующие ценности могут находиться в противоречии с истиной и ею движет неосознанное желание их изменить.

Подобные сновидения, в каком бы возрасте они ни были увидены, необязательно приводят к мгновенной трансформации. Благодаря им, однако, у ребенка может проявиться понимание иных реальностей, что в конечном счете строит его жизнь по иным каналам. Такие сны становятся катализаторами нового поведения и утверждают новые личные ценности. «Большое» видение Черного Лося проявилось в реальности лишь спустя девять лет, в течение которых он держал его в тайне. Нередко будущие шаманы признаются в своих пророческих снах и начинают пользоваться дарованными им песнями и знахарским ремеслом лишь спустя двадцать или тридцать лет.

Призыв к осмотрительности

Исцеляющие сновидения, напротив, могут воскрешать в памяти события детства в контексте взрослой жизни. Сильный снежный ураган поломал линии электропередач в небольшом городке, граничащим с Кентукки, когда будущей канадской телезвезде Марте дель Гранде исполнилось девять лет. В результате происшествия ей пришлось провести несколько дней в обществе своей обожаемой и чудаковатой бабушки, в чьем доме было несколько настоящих каминов.

«Все недолюбливали мою бабушку, — вспоминает Марта. — Она была изгнанником семьи и моей пожизненной спасительницей. Ее дом стал моим убежищем. Бабушка жила отстранясь от внешнего мира и в то же время в духе сострадания. Она выступала против расового разделения и защищала чернокожих. Была мастерицей на все руки, играла в карты, готовила к завтраку особенную яичницу с ветчиной. Никто не умел ее так готовить. Господи, эта яичница с ветчиной!

В ночь, когда бушевал ураган, бабушка поставила складную кровать поближе к камину и бросила в огонь лежавшую на ней салфетку. Утром она с ужасом вспомнила, что завернула в нее большое алмазное кольцо. Несколько часов подряд Марта просеивала пепел, и нашла засыпанный золой камень. Ювелир распилил его и сделал два кольца, одно из которых бабушка завещала Марте. После ее смерти, которая наступила в возрасте ста восьми лет, Марта заказала себе кольцо из двух камней — алмаза и изумруда, подаренного мужем. Кольцо, символизирующее брак и напоминавшее о самом ее любимом родственнике, стало самым ценным ее достоянием.

Когда Марте было пятьдесят четыре, ей приснился сон.

Мой муж Луи и я прогуливаемся по Торонто в праздник. Он предлагает зайти в наш любимый ресторан, и его владельцы сообщают, что должны мне что-то передать. Они дают мне коробочку из-под ювелирных украшений, а в ней — алмазное кольцо моей бабушки. Я плачу от счастья. Однако хозяева спрашивают у меня: «Эта вещь лежит у нас уже пять лет, вы не приходили за ней. Возможно, для вас кольцо не представляет ценности?»

«Я не знала, что оно пропало/» — возражаю я. «Береги его, а не то потеряешь», — говорит мне сердито женщина.

Я спрашиваю у Луи, стоит ли мне носить кольцо на руке или лучше держать в сумочке, где безопаснее. Муж советует держать его в сумочке. После этого он говорит, что ему не нравится ресторан, и мы переходим в другой. Но когда к нам выходит хозяин другого ресторана, чтобы поприветствовать нас, я с ужасом понимаю, что забыла сумочку, а в ней и кольцо! «Но как вы могли? — поражается хозяин. — Потерять свое самое ценное достояние!»

«Я верну ее», — оправдываюсь я. Но он говорит: «Нет, теперь вам его не вернуть. Вы упустили свой шанс». Сон рассеивается, и, огорченная, я просыпаюсь и все твержу себе: «Нет, я верну его, верну!»

По словам Марты, она редко вспоминает свои сны, но этот «был таким ярким, таким реалистичным», что она «помнит каждую его подробность». Сон, по мнению Марты, словно пытался ей внушить, что она «может лишиться чего-то жизненно важного». Однако она не знала, чего именно, «возможно, частички души или зерна духа». Ей казалось, что она — как и алмаз, брошенный в огонь, — «утрачивала свой блеск, прирожденную способность поражать и удивлять».

Она решила не рассказывать сон мужу, который, по ее мнению, не отнесся бы к нему всерьез. «Ситуация оказалась настолько критической, — вспоминает Марта, — что я должна была обратиться к другим сновидящим, пока от моего переживания не осталась лишь горсточка пепла». Одна подруга объяснила ей, что потеря кольца символизирует потерю привязанности в браке. Другая предположила, что образ означает утрату способности любить, как это объяснила бы ее бабушка. Ей также говорили, что она может потерять веру в себя — во сне она была слишком зависимой, поскольку решения принимал ее муж. Однако сама Марта полагала, что «сон не подходил ни под какие мерки. Я не хотела наклеивать на него ярлыки. В душе я чувствовала, что настоящий смысл сна состоит в следующем: будучи молодой, я обладала даром жить радостно и удивительно, и теперь, сама не подозревая об этом, теряла этот талант. В результате я могла превратиться в злобную старую женщину. Сон был своего рода симптомом, маяком. Зерном, из которого со временем могло вырасти живое воплощенное существо».

Вскоре после этого сна Марта решила переехать из пригорода в город, чтобы находиться рядом со внуками. Мужу она сказала, что не собирается разрывать брачные отношения, но просто не может здесь больше жить. Обустраивая новую жизнь, она поняла, что, опекая внуков, «сделает что-то, ради чего живет на земле». Марта научилась понимать свою дочь и ее мужа, радуясь их успехам и достижениям. «Любовь к человеку — вот главное, что вы можете для него сделать», — признавалась она. Теперь ее блестящая карьера телезвезды уже казалась бессмысленной.

Сон Марты о кольце — предмете, символизирующем неразрывный круг духовной верности, — странным образом ассоциируются со сном Джона Ньютона, сочинившего в XVIII веке свое Удивительное милосердие. Известно, что он был работорговцем, пока исцеляющее сновидение не изменило его жизнь. Ньютону приснилось, что он заступил на ночную вахту на корабле, стоявшим в венецианском порту. Неизвестный человек принес ему кольцо, взяв с него слово сохранить его любой ценой. По условию незнакомца, в случае если он удержит его у себя, его ждет успех и счастье. Если нет — последствия будут прямо противоположными.

Ньютон принял условия, будучи уверенным, что выполнит их. Но вскоре появился второй человек, высмеявший его за то, что он поверил в могущество кольца, и вынудивший выбросить его. «Сначала меня удивило такое предложение, однако доводы были слишком для меня оскорбительными, — впоследствии написал он в своей автобиографии. — Я сорвал кольцо с пальца и бросил его за борт». Последствия не заставили себя ждать и были ужасными.

Дата добавления: 2015-10-02