Ларри Досси, доктор медицины 4 страница

Иногда нам не хочется постигать тайну, по крайней мере не сразу. Скорее она хочет постичь нас. Глагол «постигать»[9] происходит от латинского solvere (ослабить, облегчить или освободить). Однокоренное слово solution означает «растворение, слитие различных составляющих в одно целое». Во сне наша ограниченная индивидуальность высвобождается, наше Эго воспринимает себя элементом чего-то большего. Работая со сновидениями, мы должны сначала раствориться во сне, с тем чтобы его образы могли свободно проявиться. Здесь мы сталкиваемся с извечной и очень важной проблемой: прежде всего надо разобраться в том, чего хочет сон, а не только что он означает.

Невозможность доступно истолковать значения сна вызывает удивление у многих сновидящих. «Мои большие сны, — говорил мне один из них, — скорее похожи на церковное причастие. Их нельзя объяснить. Они благословение высшего разума. Прошло уже тридцать лет, но они остаются в моих нервных клетках». А вот признание одного пастора: «Сны мои представляют собой информацию, не поддающуюся расшифровке. Они — мудрость, поданная не по частям, а одним большим куском. Это тело знания». Еще один человек сравнивал сон более приземлен но со своим «первым оргазмом, глубоким переживанием, после которого на щеках надолго остается румянец».

Некоторые из сновидящих, переживших «большой» сон, готовы даже оспорить основной догмат психоаналитики, утверждающий, что сон является нерасшифрованным кодом. Считается, что сон имеет как явное, поверхностное значение («явное» содержимое), так и значение скрытое, или «непроявленное»; последнее можно раскрыть лишь благодаря тщательному анализу. Заявив о такой дихотомии, Фрейд перечислил ряд механизмов — «конденсации», «перемещения», «полной перестановки», «архаизации», «искажения», «множественности причин одного явления» и «осуществления желаний», — благодаря которым сон скрывает свой смысл. По утверждению Фрейда, символы, возникающие из содержимого, вытесненного в подсознание, человек не способен разумно объяснить. Образы сна — это, так сказать, корзины, набитые вещами, под которыми спрятаны запретные истины. Такие корзины незаконно проносятся через таможню, которую он называл Сверх-Я; а благодаря анализу они извлекаются для досмотра. Согласно такому утверждению, сны, кажущиеся нам наиболее духовными, на самом деле лишь продукты сублимации сексуальных и агрессивных побуждений. Фрейд бы возразил против идеи, что контрабанда души бывает как темного, так и светлого цвета.

Решительный отказ Фрейда от всех альтернативных схем и отстаивание своей «сексуальной теории» поставили под сомнение само искусство толкования сновидений. Его убеждение в том, будто сон — это только личина, которую следует решительно сорвать, породило

то, что один исследователь назвал «атмосферой подозрительности» к самим образам сна. Догматизм Фрейда во всей полноте выражен в отрывке из его Толкования снов.

Все вытянутые предметы, такие, как палки, стволы деревьев и зонты (открытие последних сопоставимо с эрекцией) могут означать мужской орган... Ящики, сумки, сундуки, комоды и пени символизируют матку... Комнаты во сне — обычно женщины... Многие из пейзажей во сне, особенно с мостами, лесистыми холмами, можно принять за изображение гениталий...²

И все же ценность эпохальных исследований Фрейда остается неоценимой. Примечательным является уже сам факт того, что он осуществил анализ сновидений. Западная наука долгое время страдала от «амнезии» сновидений. Врачи викторианской эпохи, руководствуясь теорией XIX века, считали сны «стружкой из мастерской разума»³, отказывались принимать их всерьез. Фрейд сыграл роль нового Прометея, принесшего свет на темную землю.

Заручившись поддержкой Карла Юнга, выдающегося молодого швейцарского исследователя, Фрейд начал разрушать то, что он считал косными предрассудками. В одном из писем к своему предполагаемому преемнику он выразил восхищение их совместными действиями, направленными на «покорение мифологии», не подозревая о том, какие перемены готовит для него ближайшее будущее. Сам Юнг уже стал рассматривать сны не как ребус либидо, но как лабиринт, ведущий к «коллективному бессознательному» человечества. Если Фрейд видел в змее фаллический символ, Юнга интересовало ее мифологическое наследие, она представляла для него существо, символизирующее мудрость и целительство. Он критиковал Фрейда за его отношение к символам как исключительно «знакам и сокращениям». Символы, по мнению Юнга, это скорее живые существа, которые при творческом подходе вступают с нами в контакт Если Фрейд полагал, что при помощи символов сон скрывает от нас правду, то Юнг рассматривал их как попытку ее раскрыть. «Сон — естественное явление, — писал Юнг. — Нет ни малейшей причины, по которой можно было бы считать его искусным приспособлением для того, чтобы вводить нас в заблуждение».

Как показывает история, любой вклад человека в науку — это своего рода синтез гениальных озарений с очевидными предубеждениями, сплав объективного анализа и индивидуальных прихотей; это наследие, которое продолжают оспаривать его преемники. Один психиатр с сожалением заметил как-то, что лишь два таких светоча смогли осветить обширную область, занимаемую сновидениями. Однако это не совсем так. Множество удивительных людей со всего света обладают уникальными познаниями о мире сновидений; однако большинство западных психологов убеждены, что представители племенных народов не умеют правильно истолковывать свои сны, считая их реальными событиями. Тем не менее древние знания восточных культур подробно разбирают жизнь в сновидениях. Приведем, например, свидетельство тибетского монаха-отшельника XI века Миларепы; его характеристики снов во многом схожи с анализом «остатков дневной активности» Фрейда: «Дневная умственная деятельность порождает непроявленные формы привычной мысли, которая вновь трансформируется ночью в разного рода иллюзорные видения, воспринимаемые полубессознательным. Такое состояние называется обманчивым или магическим Бардо Сновидения»⁴.

Как-то раз во время деловой поездки в штат Вашингтон мне довелось побеседовать со знахаркой из индейского племени салиш. «Большинство снов предназначены просто для опустошения содержимого нашего ума, — говорила она мне. — Еще ребенком я спросила у старших: «Почему если перед сном я играла в «Монополию», то во сне я вижу повторение своей игры?» Они ответили: «Просто твой ум выбрасывает кучу мусора, начиная с того, что лежит сверху». По их словам, причина умственного расстройства в том, что человек пытается удержать этот мусор, этот ненужный хлам»⁵. (Ее описание странным образом совпадает со взглядами неврологов, признающих сон «разновидностью «нервной разгрузки», очищающей накопители смысловой памяти от всей информации, полученной в течение дня».)

Однако «снам, состоящим из мусора» противопоставляются сны «настоящие», которые, по словам знахарки, оказали на нее глубокое воздействие. Настоящие сны связаны с событиями, происходящими в духовной вселенной, взаимоотношениями с возлюбленными или коллективными интересами ее народа. Психоаналитическая концепция о том, что индивидуальный сон связан с комплексом проблем отдельной личности, с точки зрения племенных народов, является попросту нелепой.

В свое время Юнг намеренно искал встречи со старейшинами индейского племени хопи и африканскими шаманами, чтобы познакомиться с их взглядами на этот вопрос. Беседы с ними привели его к выводу, что мозг человека содержит не только наше собственное бессознательное, но и более глубокий пласт вселенских идей. С долей лукавства он заявил о том, что его теория «в сущности, довольно проста. Наш ум, как и наше тело, имеет свою личную историю. Нет никакого основания полагать, что в этом есть что-то таинственное».

Но всякий раз, сталкиваясь с подобным феноменами, наш ум ищет в этом тайну Как быть, например, с содержимым того, что он называл «хранилищем пережитков и воспоминаний прошлого, передаваемых от одного поколения к другому»? Возможно, Юнг склонялся к предположению, что коллективные образы содержатся в нематериальной сфере нашего сознания. За последние пятьдесят лет исследователи дали такой сфере множество обозначений, объясняющих когнитивные функции, существование которых пока что доказать невозможно: реальность ясновидения (Лоренс ЛеШан), нелокаль- ность (nonlocality) (Дэвид Бом), единый ум (Эрвин Шрёдингер), тотальность (Карл Юнг), ум в целом (Олдос Хаксли), морфогенетические поля (Руперт Шелдрейк).

Шелдрейк проводил аналогию с телевизором: подобно тому как источник телеизображения невозможно обнаружить в лампах и проводах телеприемника, так и образы снов не содержатся в наших нервных клетках. Электроника (человеческий мозг) играет роль устройства, воспринимающего образы, невидимое информационное поле, существующее, даже если сам телевизор не настроен на волну.

Каким бы именем или идеей ни пользовались исследователи, до сих пор абсолютная тайна, каким образом исцеляющие сновидения притягивают к себе неизвестные мифы и символы, «знают» архаичные значения слов и даже передают образы будущего и мысли людей, находящихся от нас на расстоянии. И все же эти почти оккультные элементы не должны затмевать потребности в тщательной и скромной психологической работе. С другой стороны, делать вид, что такие феномены не существуют, было бы по меньшей мере неразумным. Подобные сны невозможно объяснить языком отдельно взятой стратегии. Попытка расшифровать их при помощи обычной теории равносильна анализу игры по шашечным правилам, в то время как исцеляющие сновидения «разыгрывают» с нами партию в шахматы.

Способы истолкования

Следовательно, можно говорить не о фиксированном методе тол- кования, а, скорее, о пути, об искусстве и даже о своего рода этикете, используемом нами при встрече с незнакомцем. Добавление «и этот незнакомец — вы сами» кажется в данном случае слишком поспешным. Хотя при первоначальном анализе сна лучше всего обратиться к нашим повседневным вопросам. При добросовестном подходе к исцеляющему сновидению нельзя пройти мимо его настойчивых намеков о не-Я, вне-Я, Я-плюс.

Представьте себе некий танец между нашим повседневным знанием и миром снов, в процессе которого мы разучиваем новые шаги с незнакомым партнером. Это своего рода па-де-де, где ведущий и ведомый поочередно меняются. Важно не столько объяснение сна, сколько взаимопроникновение, диалог между сознательным и бессознательным, где главенствующая роль переходит от одного лица к другому. И все-таки мы неизбежно возвращаемся к задаче нахождения смысла. Наше толкование может — при невнимательном подходе — изолировать нас от непосредственного переживания и таким образом увести от запросов, предъявляемых нашей внутренней жизнью. Однако без этого нам не обойтись.

В любом случае следует проявить терпение. Наши сны не уступят нам по первой же просьбе и не станут танцевать под нашу музыку. Они живут в собственном ритме, созревают в свое время и раскрывают нам столько, сколько сами считают нужным. В свое время Юнг критиковал методы психоаналитической фронтальной атаки и выступал за подход более мягкий. Основной его техникой была так называемая амплификация — процесс, при котором образ сна рассматривался на свет подобно ограненному камню, отбрасывающему солнечные блики. Юнг сравнивал свой метод с попыткой филолога понять лексикон иностранного языка: «Если вам попалось редкое и незнакомое доселе слово, вы станете искать отрывки из параллельных текстов и употреблений... сам контекст, ткань в которую вставлено это слово или образ».

Следует быть осторожным и всегда возвращаться к этому образу (а не преследовать цепь ассоциаций, уводящую от него все дальше и дальше). Если, к примеру, нам снился сон о кружащейся стае птиц, — ассоциация с классическим фильмом Птицы, возможно, будет уместной. Из этого, однако, не следует, что от режиссера Альфреда Хичкока мы должны переходить к дородному и лысеющему дяде Филу. Более уместно сосредоточиться на жизнедеятельности птиц в целом (миграция или гнездование); или на их конкретных качествах (были ли это неунывающие певчие птахи или скорбные вороны?); или стоит обратить внимание на ощущения, которые этот образ вызывает у нас, и последовать за ними.

В еврейской традиции толкования снов, основанной на Талмуде, говорится, что отдельный сон имеет двадцать четыре возможных толкования. В случае с исцеляющим сновидением, как правило, при «распаковке» такого сна необходимо использование множественного подхода. Далее я подробно опишу несколько подобных стратегий, дав каждой из них свое наименование. Фактически мы можем считать их разными манерами пересказа одного сновидения, частью рецепта по приготовлению супа из камней.

Структурный подход

Понятие структуры может рассматриваться нами на разных уровнях. Сама архитектура души, ее чертеж нередко отличаются у разных людей и представителей различных культур; однако основа ее или исходный план на удивление схожи. Таким образом, центральные фигуры, появляющиеся в наших снах под различными обликами — так называемые архетипы («мудрый старик», «вечный ребенок» или такие ключевые психологические установки, как «жертва» или «спасатель»), остаются без изменений. Несмотря на появление новых персонажей и ситуаций, они нередко входят в паттерны конфликтов и симпатий, продолжающие оставаться неизменными в течение жизни большинства людей.

Такие архетипы, как снежинки, могут рассматриваться в качестве естественных явлений, сформированных по основным принципам — в этом случае ими являются наши эмоции (любовь, ненависть); самые ранние взаимоотношения (мать, друг); тело и его органы; врожденные языковые явления (подлежащее, дополнение); наша склонность рассматривать события в сюжетно-тематическом контексте. Человеческие сердце и ум (а у каждого они уникальны) реагируют на условия внешнего мира удивительно последовательно.

Кроме того, структурность подхода при рассмотрении образа сна заключается в фокусировке как на его форме, так и на его действиях. Исследователи снов нередко предлагают установку, в которой сновидящий считает себя существом с другой планеты и воспринимает каждый из элементов сна как совершенно для него незнакомый: Что это? Какова его функция? Зачем оно нужно? Согласно такому способу исследования, если нам снится сон о фургоне, то нас не интересует красный автомобильчик, детская травма и наша бабушка; нам важны функции этого фургона — он, например, транспортирует тяжелые грузы или перевозит пассажиров до границы. В этом случае можно задаться вопросом, какую собственную ношу мы несем или какие инициативы мы пытаемся осуществить.

Аналогичный подход можно найти в Онейрокритике Артемидора — древнегреческой книге по сновидениям, где сон, в котором человек пьет уксус, предвещает громкий семейный скандал (рот спазмирует- ся); или сон, где мы видим «овощи, пахнущие после того, как их съели» (например, лук-порей), означает, что «тайны будут раскрыты, а известие об этом возбудит ненависть у друзей»⁶ (овощи, распространяющие запах, оскорбительны для окружающих). Согласно такому подходу, мы не можем перейти от лука-порея к боевому луку, но должны остановиться на конкретном образе и узнать, в чем смысл его прямого сообщения.

Поясню технику толкования на примере моего недавнего сна, разновидности «садового», с несколькими простыми образами. Моя дочь Лия поместила в газету объявление о продаже гитары из темного дерева. Но я сказал ей, что гитара хорошая, и посоветовал продать более дешевую гитару светлых тонов. Следуя методике структурного подхода, я рассматриваю гитару как инструмент, на котором играют (возможно, в жизни мне не достает элемента игры); как предмет, воспроизводящий музыку (глубокие душевные удовольствия, которым я не уделяю достаточно внимания); или как инструмент, сделанный из органического материала, чей звуковой резонанс отличен от электрического инструмента (побуждение к более естественной, личной жизни, «выключенной из общей сети»). Объявление может рассматриваться как способ избавиться от чего-то нежелательного (в данном случае — моя «темная сторона», ее сон все же считает ценной и потому советует оставить). Кроме того, во сне присутствует моя дочь, мой отпрыск — детская часть меня: ее мне следует лучше понимать.

Литературный подход

Довольно упрощенный пример ассоциативного метода — его я называю литературным — можно обнаружить в египетской книге сновидений Двенадцатой Династии, написанной за 2000 лет до н.э. Сон, в котором «видят большую кошку» означает, что «сновидящего ожидает большой урожай»; образ же «обнаженных ягодиц» (исследователи объясняют это игрой слов в Древнем Египте) говорит о том, что человек останется сиротой!⁷ Такую «стандартизацию» значений, основанную лишь на символическом толковании, можно встретить и в современных сонниках.

Однако сон может оказаться изящным литературным произведением, который держит нас в напряжении, выдумывает для персонажей дополнительные сюжетные линии; он словно создан искушенным писателем с тем, чтобы неожиданно завести нас в капкан откровений.

Особая выразительность языка — семантические обороты, неологизмы и прочие лингвистические трюки — делают его захватывающим. В таких снах нет лишних слов, но и они не тратятся впустую. Как и во всей хорошей литературе, любой элемент имеет свой смысл. Язык — одно из основных средств восприятия — выражен здесь в полной мере, а объекты, которые мы считаем во сне реальными, после пробуждения превращаются в символы и метафоры. (Если во сне мы бьемся с разбегу о кирпичную стену, наша голова гудит, и лишь проснувшись мы воспринимаем этот эпизод как обыгрывание образа.)

Подобные смысловые пласты могут быть раскрыты нами только при письменном изложении. Ведение специального дневника стало для многих своеобразным гарантом нахождения такого литературного пласта. Лозунг «правдивость не бывает без подробностей» вполне применим к сновидениям, не только к собственно литературе. Важна лексика. Важна звуковая гамма или произношение[10]. Побеседовав в ходе исследований с почти сотней сновидящих, я был поражен, насколько многие из них, всецело на свой страх и риск — необработанными, такими, как есть, — записывали тексты своих бесчисленных снов в дневниках и затем бились, часто в одиночестве, над их истолкованием, образ за образом и слово за словом.

Индейцы племени Лакота пересказывают важные сны при помощи особого зашифрованного языка, называемого ханблоглака, или язык «видений». Сами дневники сновидений нередко намекают на наличие закодированного языка сна, «навязывающего» себя благодаря особому подбору лексики, передающему постоянно подвижные смысловые пласты. Записывая сны, мы обнаруживаем, что сам язык ведет себя странным, магическим образом. Писатель Питер Лэмборн Уилсон, переживший несомненное влияние суфизма, отмечал, что литературные произведения, созданные на основе снов, всегда несут в себе следы «инфицированности бессознательным».

Одним из таких симптомов является предпочтение «избыточных слов». Термин этот употребил Чуан Цу, описывая «высочайшую из возможных форм языка», слова, «открывающие избыток смысла», содержащие «больше, чем они содержат». (Фрейд называл это «сверхдетерминированностью».) Проявляясь из текстуры сна, творческая игра делает его чем-то большим, чем просто скупые хроники, превращая его в живую и вечно подвижную поэзию. Использование словаря в процессе Амплификации сна — я предпочитаю солидный, раскрывающий все Оксфордский словарь английского языка, с его тща

тельной документацией антецедентов и неясных значений — поразительным образом расширяет рамки, к которым сон «подбирает» обогащенную лингвистическую палитру, используя все возможные оттенки обычных слов. Ночью, перед тем как сесть писать этот раздел, я видел сон настолько отрывочный, что его можно свести к одному слову. Однако, словно страдая близорукостью, при попытке разобрать его я услышал уже не одно, а три слова, которые и произнес, проснувшись: орация, Ориген, горизонт.

После пробуждения мне почему-то захотелось сесть за стол с корреспонденцией и разобрать целую кипу счетов к оплате — скучнее занятия не придумаешь, — после чего я вновь принялся разбирать этот крохотный сон, который, по моим соображениям, предлагал себя в качестве образца. Сперва я остановился на слове «орация»; оно как я и предполагал, означало моление или прошение. Я действительно обращался к божествам сна с просьбой благословить мои начинания и помочь в работе над этой трудной главой. (Я был, кроме того, приятно удивлен, что в качестве иллюстративного примера в словаре была приведена строчка из Мильтона: «Орации их утренние не остаются без ответа»[11].)

Значение слова «горизонт» на первый взгляд казалось довольно простым. Сон, однако, ставил его на первый план, а значит, предписывал обратить на него более пристальное внимание. Корни слов и их точные определения нередко открывают неожиданные оттенки смысла.

Горизонт всегда представлялся мне символом безграничного потенциала, употребимым в словосочетании «новые горизонты». С удивлением я узнал, что буквальный перевод этого слова с греческого означает «ограниченный круг» или «ограничить или ставить предел». Мир сновидений словно напоминал мне (а я был занят написанием раздела, точнее сказать — целой книги, и хотел высказать все, что мне было известно) о том, что круг знаний ограничен. В то же время круг означает полноту и завершенность. Он проводит границу между наружным и внутренним; в его пределах растет внутренний мир. Слово «горизонт» указывало также на некую горизонтальную, ровную плоскость, словно предупреждая о том, что трансцендентное измерение исцеляющих сновидений может только помешать при описании плана обычной жизни.

Слово «Ориген» оказалось самым непростым из трех вариантов, хотя оно дополнило и расширило другие значения. Ориген, по моим смутным догадкам, был раннехристианским богословом, чей биографический материал я почерпнул из энциклопедии. Родившись во II столетии в Александрии, этот плодовитый философ написал около восьмиста трудов, но прославился тем, что отказывался брать деньги за обучение. (Разбирая счета, я вспомнил о том, что за время своей карьеры я также придерживался подобных взглядов.) Однако главным вкладом этого ученого мужа стало созданное им учение. Он придумал многоуровневую систему духовного анализа, выступая в защиту толкования Библии на трех разных уровнях — буквальном, этическом и аллегорическом. В свое время учение его не считалось ортодоксальным и было объявлено ересью — благодаря синтезу языческой философии с христианским богословием, что во многом напоминало и мою попытку объяснить исцеляющие сновидения через сочетание религии, психологии и шаманизма. Кроме прочего, я узнал, что Ориген считал себя истинным аскетом и даже сам кастрировал себя во имя чистоты. Размышляя над этим, я неожиданно понял, что и сам жил довольно-таки замкнутой жизнью: отключал телефон, забывал о еде, запирался один и часами просиживал над бумагами и книгами, вышагивая по комнате нечесаный и неопрятный, как монах-отшельник. (Сон напоминал мне: не стоит жить как Ориген!) Сделав лишь три небольших искусных штриха, достойных лучшего каллиграфа, сон вкратце обрисовал всю мою жизнь. Сны нередко приводят собственные параллельные — иногда противоречивые — линии изложения, указывая нам на оставленные без внимания эмоциональные проблемы. Мой вышеупомянутый сон о двух гитарах имел личную смысловую нагрузку: я купил своей дочери Лии две гитары за два ее дня рождения. Одна была темной, а другая светлой; ни на одной из них она так и не научилась играть. Она сделала для них прекрасные чехлы, доказывая тем самым, что я так не хотел признать: ее артистическое дарование предпочитало визуальные виды искусств. Лия пошла в мать и не разделяла моей страсти к музыке. Гитары так и стояли в моем гараже; я часто подумывал о том, чтобы продать темную (блестящего черного цвета с белыми накладками, какие любил Элвис), но проявлял сентиментальность и, цепляясь за соломинку, не хотел признать себя побежденным.

Тот же сон можно рассмотреть под другим углом: общеизвестно, что своей формой гитара напоминает женщину. Пытаясь прийти к согласию с темными и светлыми аспектами женственности, я — как и большинство мужчин — сталкивался с определенными трудностями. С некоторой натяжкой такую ситуацию символизировало само

- имя моей дочери — Лия. Последователи Юнга часто рассматривали библейскую Лию (темная) и Рахиль (светлая), как два аспекта женской души. Имя Лия, кроме того, ассоциируется у меня с библейской темой, когда отец пытается выдать замуж сразу двух дочерей («светлая» Рахиль была красивой и непорочной).

Именно в это время у моей дочери Лии появились первые серьезные поклонники, что не могло не вызывать противоречивых чувств. А что, если мой ребенок и вправду когда-нибудь выйдет замуж? Тогда мне придется заниматься свадебными приготовлениями. Во многих культурах отцу невесты приходится заниматься сложными финансовыми операциями, аналогичными рекламной кампании, процессам покупки и продажи. Возможно, эпизод с продажей гитары являлся некоторым приглашением признать мои волнения и согласиться с тем, что Лия уже не ребенок? Хотя она собиралась продать гитару и тем самым расстаться с пережитками детства, я был к этому не готов и пытался ее остановить. Дальнейшее копание, без сомнения, вскрыло бы целый букет неразрешенных семейных проблем.

Верная оценка сна

Смысл сна может открыться на первой же минуте его исследования. В то же время, проявив неосторожность, мы рискуем погубить образ и оказаться в положении охотника за бабочками, накалывающего трофеи на стену, вместо того чтобы любоваться живым существом. Психологи любят говорить о «механизмах сна», однако душа — не паровой двигатель и не компьютер. Мы исследуем экосистему, а не внутреннее строение неизвестного нам механизма. Именно яркие встречи с царством воображения я называю методом верной оценки деятельности сна. В данном случае образы не только что-то обозначают, но и живут собственной жизнью. Следует не навешивать ярлыки и отбирать образы, извлекая их смысл и отбрасывая, но входить в наш мир с пустыми руками.

Для того чтобы участвовать в живой деятельности сна, Юнг использовал технику, названную им активным воображением. Открытие этого метода описано им в его автобиографии. Как-то раз, сидя за столом и пытаясь разобраться с собственными неустранимыми страхами, он неожиданно почувствовал, как «падает» внутрь себя, на более глубокий уровень воображения. У него возникло ощущение погружения, «как будто из-под ног ушла земля», после чего он оказался в темной пещере, где встретился с разными мифическими существами, персонажами и символами — гномами, светящимися красными кристаллами и огромного размера жуками-скарабеями. Повторяя это упражнение несколько недель, Юнг научился входить в состояние между бодрствованием и сном, в котором можно было общаться с образами сна и ярко представлять воображаемый мир. Приведу характерный отрывок: «Я заметил две фигуры — старика с белой бородой и прекрасную девушку. Набравшись мужества, я подошел к ним, как если бы это были реальные люди, и внимательно выслушал то, что они мне говорили»⁸. Каждый, кто занимался практикой такого рода, знает, что подобные «существа» нередко обладают совершенно иными взглядами по сравнению с мировоззрением обычного человека и мудростью, о которой мы ничего не знаем. (Кроме того, нас подстерегают опасности. Человек может попросту потеряться в этих вымышленных мирах и обнаружить, что они отнимают у него все больше и больше его сознания. Именно по этой причине упражнения следует выполнять под наблюдением опытного инструктора.)

Исцеляющие сновидения кажутся нам достоверными и цельными, они умышленно указывают на что-то, подобно фильмам, претерпевшим сокращения по воле режиссера. Таким образом, сновидящий прежде всего должен принять их такими, какие они есть. По мнению психолога Мэри Уотсон, навязывание сознательной структуры не должно идти во вред спонтанному творчеству: «Постарайтесь принимать образы как нечто готовое и завершенное. Не стоит воспринит мать процесс как игру, в которой вы, выражая Эго, должны их переделать и закончить»⁹. «В противном случае, — считает она, — из образа птицы можно создать образ паука».

Подобная оценка подобна тому, что поэт Ките в свое время называл «пребыванием в неуверенности, Тайне, сомнениях без всякого раздражения при виде факта и его причины». Мы занимаем позицию, открыв себя сну, не обнажая меча наших толкований. Я нередко возвращаюсь к образам, которым «позволил остаться в живых», и получал удовольствие от того, что они не были «проанализированы до смерти» и сохранили свою власть внутренне изменить меня.

В самом деле, эталоном этого метода живой встречи служит подъем наших эмоций, поскольку мы ищем чувственный, а не интеллектуальный центр сна; место, где суммируются и возбуждаются невыразимые словами энергии трансформации. Порой некий образ проявляет себя в полной мере — у нас перехватывает дыхание, и мы чувствуем нутром или наше сердце начинает биться в порыве «иррационального» страха или «дикой» страсти. В таких случаях воображаемые существа, тайным образом соединенные с нашим телом, жаждут стать частью нашей жизни.

Следующий аспект правильной оценки сновидений касается их пересказа другим людям. Работая над сном в одиночку, мы стремимся затушевать те его элементы, которые не хотим признавать. Совместный анализ помогает рассмотреть то, что мы обычно приукрашиваем. Исследователь-юнгианец Мария Луиза фон Франц пишет: «Как правило, сны указывают на наши белые пятна. Они никогда не говорят о том, что нам и так известно... Толкование снов осложняется еще и тем, что человек не может видеть себя со стороны». Нам просто необходимо участие людей, чутких к воображаемому измерению, поскольку их глазами мы можем увидеть больше, чем собственными.

Дата добавления: 2015-10-02