Маргинальные образы в драматургии «новой волны».

В литературе перестроечного периода одной из ведущих тенденций стала так называемая «шоковая терапия»: усиление публицистического начала, ужесточение конфликтов и жизненных ситуаций, стремление к острому, правдивому разговору о накопившихся в застойное время общественных недугах.

Наряду с политической драмой ужесточились современные пьесы нравственно-этической тематики. В ее содержании «усилилось "аналитическое исследование" простого человека в сфере быта»[22], «стремление осмыслить жизнь человека в контексте реального времени, разломившейся на его глазах истории»[23]. Как отмечает критика, в драматургии этого периода произошел «мощнейший креативный взрыв, общелитературные последствия которого для всей отечественной словесности станут очевидными только спустя несколько десятилетий»[24]. Критиками и исследователями была отмечена генетическая связь драматургии этого периода с социально-бытовой и психологической драматургической традицией: очевидная социальная проблематика пьес прослеживалась сквозь призму быта («Быт – опытный участок для выращивания общих представлений о жизни»[25]), однако, в пьесах молодых драматургов социальный конфликт редко заявлен прямо, он не выведен на первый план – гораздо больше их интересовала психология героев, процесс осознания себя в мире. Таким образом, наблюдается постепенное отмежевание драматургии на социально-бытовую тему от драмы политической. В 80-х годах на страницах журналов «Театр», «Современная драматургия», «Знамя», в «Литературной газете» шли активные дискуссии о «драматургии молодых», о «новом герое»[26].

Среди лидеров театральных сезонов конца 1980-х годов, с одной стороны, оказались пьесы последователей так называемой «новой волны», возродившей в 70–начале 80-х гг. традиции литературы XIX века и модернизма (Л. Петрушевская, А. Соколова, А. Родионова, Л. Разумовская, О. Кучкина, В. Арро, В. Славкин, А. Галин и др.). Их пьесы предшествовали собственно перестроечной драматургии и во многом определили ее основные черты. Так, произведения драматургов «новой волны» имели ярко выраженный «итоговый», обобщающий характер: в них сильнее ощутимы условно-символическое и игровое начала, интертекстуальность, внимание к ранее табуированным сферам изображения жизни, использование ненормативной лексики, нового художественного дискурса, в котором огромную нагрузку несет слово. Психологическая драма «новой волны» настойчиво воссоздавала «историю болезни» общества, фиксируя черты нравственного распада, бездуховность, одичание. Вместо «положительного» героя и оттепельного героя-романтика, максималиста, борца с несправедливостью 1950–1960-х годов, верящего, что ему по плечу изменить жизнь и состояться как незаурядная личность, окончательно утвердились «не герои», а (по определению критиков) «серединные люди», «маргиналы», люди «вибрирующие», «средненравствнные», развивая драматургическую линию А. Вампилова.

По определению Б. Любимова, драматургия «новой волны» создала групповой портрет «промежуточного» поколения, несущего в себе все черты «негероического героя». Это поколение «людей не очень добрых, но и не так чтоб очень злых, всё знающих про принципы, но далеко не все принципы соблюдающих, не безнадёжных дураков, но и не подлинно умных, читающих, но не начитанных <...> о родителях заботящихся, но не любящих, детей обеспечивающих, но не любящих, работу выполняющих, но не любящих <...> ни во что не верящих, но суеверных; мечтающих, чтобы общего стало не меньше, а своего побольше...»[27]. Именно таковы герои пьес А. Галина («Восточная трибуна», «Ретро», «Стена»), С. Злотникова («Сцены у фонтана» и «Пришёл мужчина к женщине»), Л. Петрушевской («Чинзано», «Уроки музыки»), В. Славкина («Взрослая дочь молодого человека», «Серсо»), Э. Радзинского («Спортивные сцены 1981 года»), А. Казанцева («Старый дом»). В. Славкин в своей книге «Памятник неизвестному стиляге» пишет, что прошумевшая в конце 70-х –начале 80-х годов «новая волна» драматургии (и в этом её главная заслуга) показала героев «обочины», «не желавших принимать участия в прогрессе застоя». «С какого-то момента, – пишет драматург, – стало ясно, что жизнь этих людей – это и есть народная жизнь, основная жизнь, которую надо изучать и которую надо отражать. А то, что происходит на "магистрали", – это не жизнь. Тоже достойная изучения и отражения, но тут без методов абсурда, гротеска, сюрреализма не обойдёшься, а все эти методы, мягко говоря, не поощрялись»^[28].

И в перестроечное время «новая волна» органично вписалась в атмосферу гласности, только стала ещё резче в разоблачении уродливых явлений общественной жизни, которые в застойные времена замалчивались или рассматривались как следствие «тлетворного влияния» Запада, как «их нравы», социалистическому обществу чуждые и с ним несовместимые. Пьянство и взятки, уродливые стороны быта и «ненавязчивого сервиса» перестают быть запретными темами, становятся предметом социального, экономического, нравственного анализа. Драматургия говорила: в СССР все эти годы была проблема эмиграции («Улица Шолом-Алейхема, 40» А. Ставицкого), были «ненормальные» группировки, болельщики-фанатики («Ловушка № 46, рост второй» Ю. Щекочихина), были бюрократы, карьеристы, взяточники, демагоги, пьяницы. Только сейчас все эти проблемы стали гласными.

Дата добавления: 2015-10-02