Сглаз и порча 15 страница

Лукино, 2001, КМА

[Детей с ложек не мыли, чтоб спали хорошо?] Я этого ничё не делала... У меня свекровка была, она всё знала, ей по людям водили. Что вот... хто зарожаёт, раньше в больницю не ходи... Не рожают, дома. Прибежат: «Да-

рью Михайловну дайте!» Вот Дарью Михайловну уведут ночью. Вот она родит, тут пуп завяжот, вот только родит, она пуп завяжот. Заговорит, у тебя тут всё заговорит, у робёнка пуп заговорит. И робёнок спокойный, спит. Никогда я не слыха... шестерых родила, дак все спокойны были. Всё. [Она на печную заслонку детей не сажала?] Ак она тут только роды примёт, пуповину отрежот, завяжот, завёрнет в тряпку, на печь повалит. [Ребёнка?] Да. Раньше не было хорошего, а... как-нить тряпки. Назаворачивает да... пусть тут лежит. Он спит пока тут... Она уколдовала ево, дак он долго спит! А потом проснётся, дак намоёт. Моёт, да: «С гоголя вода! C гоголю 'тки вода! С рабы Божьей...» [Что с рабы Божьей?] «С рабы Божьей Анны сойди вся худоба!» До трёх раз, опять: «С гоголя вода, с гоголіошки вода, с рабы Божьей Анны сойди вся худоба». Вот. Три раза вот эдак. Моет, да обкачи- вает, да приговариват. [Это она льёт воду?] Так водичкой этой... обливаёт да приговариват, обливаёт да приговариват. От! Она... на всю это вот... ей на весь Шаглас ей только таскали везде. Она бегала, роды принимала. Как окушерка. Раньше не было что вот в больницю повезли. Вот она и...

Тихманьга-Шаглас, 2002, ЧАА

[А бабушек, которые при родах помогали, как называли?] Дак созовут тамо-ка не может, дак она слова там уж какие давала или чего ли, ну, на живот на... сверху нажимают. [Приговаривала что-то?] Ниц’его. И эти... хоть они и медики, они должны помо... помогать уж [?] не то что порато, а живот на... вниз нажимать. [А как слова дают?] Не знаю. [Не слышали о повитухах?] Не слышала. [Что такое «бабить ребёнка»?] А энто бабить — ребёнка первый раз и моют, вот, и приговаривают... У ребёночка у нас у каждой двенадцать грыж, вот, и это на... натопят баню... и меня дак Василиса- то бабила, а так вот Зоя научена [нрзб.] была. Она вот и... ребёночка помоют там, она и заговаривает грыжи, вот... [Все двенадцать?] Все двенадцать грыж. [Что она говорит?] А не знаю. [На каждую грыжу свой заговор?] Ну вот тамо-ка написано, вот, всё её научили, вот она и... и.. там пуповую, и... и... мошочек^[80], и... ну двенацать грыж дак. Вот. И все за... вот тот, первый раз моет и заговаривает. [Что при этом делают?] А просто моют и говорят. [Не крестят?] Нет. [В воду для мытья ничего не кладут?] Не-а. [А воду как выливают?] А обычно [?] энто што он, она моё его на руках дак. Вот. [Вот эта бабушка?] Ну, котора... бабит. И у меня и Зою [дочь МКМ] бабила Василиса-та, она на полке сидела тожо, на ноги положит, сама на полок о... тут робёночка положит и моё: и тут, и под мышками, и везде ведь, это са- моё, на ногах, а почто в таз кого класть-то, говна такого [смеётся].

Моша, 2004, МКМ

[А были старушки, которые помогали при родах?] Ходили, есть старушки, были. [Как их звали?] А их как, у мя... хо... и... раз была старушка, дак Олёна Митревна была хо... бабушка-то хорошая бы... «Олёна Митревна, сёдня ночью я буду рожать — приходи». Она пришла, пупок перевязала мне, там пупок заговорила, всё. [А как заговорила?] А не зна... как она за... Не знаю, не скажет, то есь она пошоптала там ц’ё, плюнула да... [Пошептала и плюнула?] Угу. [А ножичком не закрещивала как-то?] Ак эт... так окрестят. Это крестик-от, ножичком. [На пупочке?] На пупоцьке им плюнет, и пойдёшь. Расспрашивать нельзя ить. [Нельзя?] Угу. [А почему?] Нельзя, она сама там знаё, она всё сделает тебе, спрашивать нельзя.

Моша, 2004, БМО

[Кто помогал рожать?] Бабка была, повитуха, бабка. Бабку приглашали, повитуху. [Когда приглашали?] Да как схватки начинались, так и приглашали. [Что она делала?] Она принимала роды. Да, она могла тоже там... Ну, такие бабки тоже были, они знали. Они могли и помочь, могли и боли снять. [А как они это делали?] Ну, шептали, давали воды попить. Ну, я не знаю, какую воду, но знаю, что давали воды попить. Ну, шептали, чтоб она быстрей родила, там молитва какая-то была, чтоб родить было легче. Вот, некоторые бабки знали эти молитвы, в общем, давали молитвы, вот, чтоб быстрей родить, чтоб легко родить.

Труфаново, 1998, АЕС

[Специальная бабушка, которая помогала рожать, водила роженицу в баню?] Ну, водила, водила. Как она придет, робёнка-то обмоёт. [Она приходила мыть ребёнка?] Ну а роженица что — сама омоется. Ну, в байну. Байну истопишь, она намоёт. Она приходила по сколько дней, моет робёнка. Ну там, столько вот, три раза баенку истопишь, так от, не в кажной день. И она приходит всё, вымоёт робёнка. [Она простой водой мыла?] Ну, всё равно, там она чё-то пошопчёт всё, пошопчёт, воду-ту. А водичку уж это как гри- ешь, так ему уж особу нагриешь, дома ли, как тут, отнесёшь. А из одного, из такого места, что все моются, так из того не черпали. Дома положишь в кастрюльку, в печи согриешь, унесёшь вымыть. И виник возьмёшь, вот три вички из виника — парить ёго, робёнка. Три вички. Выдернет, вот его тут там и помашет этими, листочками. Это, к нам всё ходила старуха дак. Дак уж она там чё говорит. Что там не болей, да чё-нибудь приговариват. [А деньги в воду не клали?] Дак денежки, вот я говорю, что двадцать копеек всё клали. [А ножницы, иконы не клали?] Клали — как не клали. [Иконку клали?] Клали, маленьку иконку. [А крестик?] Да крестик, крестик когды клали, когды как, клали и крестик, с крестика и мыли. [И ножницы?] Ну... А ножницы, всё время потом зыбка, как эти, кроватки-те, и зыбка, у нас всё были зыбки эти, очепами, вот тут и дырка, там он, в потолоке. Очепа — ка- четь, зыбка — как корыто^[81]. Так в этой зыбке дак это, там ножонки [ножницы] постоянно лежали, под подушкой. Всё время. Ножонки и иконка. Там и всё время, под подушкой.

Малая Шалга, 1998, БВС

[Ребенка купали сразу после рождения?] Дак не сразу. Ц’ерез сутки. Ц’ерез сутки. [А почему?] А я не знаю, што, грязь-то нать смыть его всё равно. Што и хоть так... И так-то она всё обтираёт ведь всё равно, пока она родится, а потом через сутки его тёпленькой водой моют. Вымоют всего. [Это бабушка, которая помогает рожать, делает?] Бабушка-то вот эта, котора принимала, та и мыла. [В бане мыла?] До... первый раз не в бане мыла, дома мыла. Потом всё в бане. [Она потом специально приходила его помыть?] Да-а, позовёшь и придёт. Она через дорогу у меня жила, дак я... так и... Позовёшь — она придёт и не откажется никогда. [А воду выливали в особое место?] А воду выливали, говорят: кидай воду выше, дак ребёнок будет высокий. И всё так много [?], выливай воду вот, дак ребёнок большой. [А выше куда?] На угол. Прямо на угол воду. [Дома?] Вот дом-то, угол-то есть дак, на угол с улицы. [Все равно, на какой угол?] Да. Я не знаю, росли ли не росли, а все нонь робята большие ростут, дак куда воду выливают, на улицу. [На большой угол или на любой?] Ну вот, выйдешь только с улицы-то дак, с из дому-то дак — тут первый угол^[82]. А ещё и смеялись, всё говорят: «Выше поливай воду так ребёнок-от большой вырастёт». А я грю: «Никудыі большим, лишь бы умный был!»

Лукино, 2001, КМА

[Как повитухе платили за работу? Что ей давали?] Ну вот там такие как... типа теперешних презентов там, с чем-либо там. [С чем?] Если всё за... потом всё... Сразу даже не говорят «спасибо». [Да?] Угу. [А почему?] Сразу не говорят ни «спасибо», ничего. Она уходит, а потом, как всё там, ребёночек всё хорошо, настраивается, потом как отблагодарят там, кто чего ей снесёт, угостят. [А что снесёт?] Угостят. Ак чего раньше было там: кто молока снесёт, кто творогу, сметана, яйцо — свои хозяйства были да, кто чего сможет. Обычно такие старушки жили, они хозяйства не держали. [«На рукава» не говорили?] Ну дак и на рукава. Кто отрез на рукава, кто на... там на сарафан-то по... по возможности дак.

Тихманьга, 2002, АВБ

Тут один раз дак говори... мать и говорит: всё одна старуха всё бабила робят, ну бабила — это знашь, ну там, знашь, принесёт робёнка, например, я принесла робёнка, вот эта старушка идёт бабить-то — вот мыть ёго, и знашь, это робёночка... [...] И вот она всё робят-то дак мыла, а потом и говорит: «Э-эй, — говорит, — хоть бы леший пришёл, дак хоть бы лешия, — говорит, — робёнка намыть!»^[83] [Хоть бы леший пришел ребёнка намыть?] Ну. Никого уж больше нету, у нас никто-то к ней не... не идёт, что намыть-то больше нет, [нрзб.] не приносят дак. [Некого было бабить?] Да. Ну вот, и говорит: «Ну, давай!» Вдруг такой вихорь скочи... сходился, дак батюшки-то светы, батюшки-то светы! Ну у ей у избы остановился, заходит в избу и говорит: «Ну что, бабушка, у меня, — говорит, — родила, — говорит, — жена робёнка, дак пожалуйста». Ну, бабка что — села... Села, ветёр потащил, она... у ей как заход [?] кутерма така сочудилася, приташчило ей в байну, у байны остановилося: «Ну, бабушка, давай, заходи». Она заходит — то есь ейный подойник. Мыть-то робёнка-то заводит, а бла... благословесь, наверно, подойника-то дома-то тоже не склала, на своём-то подойнике и нать робёнка-то мыть^[84]. О-о! беда бедна. Ну уж она ничё не говорит — чё ей делать? «Ну, Господи, благослови!» Ну, робёнка намыла, робёночка, всё, ну, он [леший] и говорит: «Ну, бабушка, я с тобой россчитаюся». Ну и ладно. Ну и опеть эту бабку домой притащил и всё.

У бабки старик был, тожо старик был у бабки-то. А старик-от взял да, взял да поехал на мельницу. На мельницу, а мельница-то далёко была. Мешков-то нагрузил, нагрузил тожо да ехал-ехал, у него дровни-ти слома- лисе. Сломалисе дровни-те, а этот, прости, баенной-то... леший-от — тут как тут очудился. Ну, старуха намыла робёнка. Очудился, ну, говорит, ну, подошел, говорит: «Дедушко, чёво?» Говорит: «Ой, — говорит, — дружок. Сломался, — говорит, — а полный воз, — говорит, — вот, иди-ка, зёрна. Нать, — говорит, — на мельницу везти, — говорит, — а чёго делать-то, на дороге хоть стой». Он говорит: «Дедушко, не тужи. Я тебе сейчас дровни притащу». Свистнул куды-то, дровни притащил, все мешки уклали и... а он и сказал: «Бабушка мне-ка дело хорошо сделала, вот и я тебе сделал». [Это за то, что бабушка у его жены ребёнка бабила?] Да. Ну. «А вот я тебе хорошо дело сделал». Старик поехал и всё.

[В чём бабушка ребёнка мыла?] Да в своём... в своём этом, подойнике. [Почему она мыла ребёнка в своём подойнике?] Да. Не благословесь. Тожо... мож быть, подоила корову или там чёго, не благословесь, не сказала, што «Господи, благослови!» [Его оставила], и вот подойника [нрзб]. [Когда посуду оставляешь, надо говорить: «Гоподи, благослови»? ] Дак можно и го... а мы дак теперь ничё не говорим. [Что такое «кутерма»?] Да кутер- ма — витёр такой, вихрь сделался, он как, видишь, пришёл, такой сделался, и ну подъехал как ну, цивильный [?] человек. [Кто сказал: «Хоть бы у лешего...»?] Да та старуха-та и сказала. [Эта бабка?] Ну, бабка-та... [Ей некого было бабить?] Да. Она говорит... вишь, никто не рожает, ничто, и она и сказала, говорит: «Да хоть бы леший приехал!» — а леший-от и приехал. Приехал. Ей свозил да и обратно привёз.

Лекшмо-Бор, 1998, КЛИ

Повитухи, вообще, они тяжело помирают, которые, вот это, зло делают людям. Если которые добро делают, то это хорошо, а которые зло делают, они очень трудно умирают. Им же надо все грехи сдавать кому-то. А если никто не принимает... [надо] сказать эти слова и зарыть под камень. Обязательно завернуть, сказать эти слова, и завернуть в тряпочку, и положить. Списать, завернуть и положить, говорят, отнести в лес под камень, чтоб там плотно было. Может быть, и перекреститься да какую молитву — этого не знаю. [Тогда] легче умирают.

Евсино, 1996, КТС

ПАСТУХИ

Особенность скотоводческой традиции на Русском Севере заключается в особой пастушеской обрядности, в центре которой лежит отпуск (сгон, слука, статья, обход) — особый обряд и заговор, исполняемые пастухом во время первого выгона скота весной на пастбище и сохраняющие скот от хищников, пропажи в лесу и прочих несчастий в течение всего пастбищного сезона.

Традиция пастьбы с отпуском в настоящее время в целом прекратилась, поскольку скот стали пасти в полях. Но, видимо, ещё в 60-70-х гг. ХХ в. она была достаточно активна. Отдельные указания на то, что пастухи берут отпуска, встречаются и сейчас. Некоторые пастухи отказываются рассказывать об обрядах, с которыми они пасут, ссылаясь на содержащиеся в отпуске запреты. Но, скорее, это лишь попытки выдать желаемое за действительное, нежели живая традиция. При этом и сами пастухи, и другие члены общины отчётливо разделяют профессионалов и тех, кто пропас год-два, будучи направленным на эти работы колхозным начальством. Такие пастухи «по случаю», даже если они брали отпуск, обычно не осознают себя профессионалами. То же касается подпасков, то они, состоя при главном пастухе, были лишены необходимости как брать отпуск, так и соблюдать запреты.

Роль отпуска в пастьбе трудно переоценить. В севернорусских лесистых областях, где все не покрытые лесом земли обрабатывались, пасти приходилось именно в лесу, где животные могли легко заблудиться и где была опасность нападения хищников. В результате совершения сложного обряда отпуска стадо становилось как бы единым организмом, так что животные ходили все вместе сами по себе, без присмотра пастуха, и не разбредались по лесу. Кроме того, они становились невидимыми для посторонних, в том числе и для лесного зверя. Магическая сила отпуска связывала животных между собой, огораживала их незримой границей, которую они не могли перейти, и делала их невидимыми для всех посторонних, включая хищников. Тексты пастушеских заговоров гласят: «И кажись им [хищникам и злым людям] моя скотинка днём пнём, а ночью серым кам- нём». Так буквально и должно было произойти.

У крестьян профессиональные пастухи имеют особый статус, характеризующийся двойственностью отношения: с одной стороны, пренебрежение и представление, будто пасти идут не способные более ни к какой другой работе, неимущие, калеки и т. п., с другой — особое знание пастуха, которое, сохраняя их маргинальный статус, ставит их наравне со знатка- ми, внушает обычным жителям пиетет, а подчас и страх.

Знатьё пастуха заключалось в умении собрать стадо и принять, взять отпуск, т. е. совершить определённые обрядовые действия. В обряде отпуска может быть выделено несколько основных компонентов.

1. Подготовка к обходу

Вечером накануне выгона, который совершался в Егорьев или Нико- лин день или как только станет тепло (но не в понедельник, среду, пятницу и субботу, а также не в тот день недели, на который падало в этом году Благовещение), пастух обходил дома и собирал у коров по клоку шерсти, которую потом запекал в специальный хлеб, скармливаемый наутро скоту (это же делали сами хозяйки, каждая со своими животными). Утром он трубил в рог или берестяную трубу, оповещая хозяек о времени сбора. Пастух либо сам ходил по дворам, собирая коров, либо ждал их у выхода из села или на специально подготовленном и огороженном месте вне деревни, недалеко от леса.

2. Обход скота

Коров прогоняли через ворота (завор), сделанные из трёх жердей, поставленных в форме буквы П, или из двух соединённых макушками берёзок, на специально огороженное место, где совершался обход. На землю в воротах могли класться замок с ключом, крюк (кочерга), пояс и др., а сверху, над ними, вешалась икона. По обе стороны прохода, у столбов завора, клались замок и ключ, половинки расколотого надвое полена, два куска воска, нож и камень, скот также могли прогонять между двумя кострами или дымящимися головёшками. Собрав всё стадо вместе и скормив коровам специально приготовленный хлеб, пастух трижды обходил их по солнцу (реже — против солнца), произнося или читая текст заговора. При обходе пастух держал в руках решето с иконой (как правило, св. Георгия или Николая, а также Спасителя или Богородицы). Там же могли лежать воск, ладан или шерсть, взятая с коров накануне выгона и выстригаемая на крестце или лбу, сера из ушей коров, соль, свеча, специально испечённый для выгона хлеб, земля с муравейника и др. Иногда пастух нёс или волок за собой по земле топор, косу (обломок косы) или щуку.

Затем вещи, через или между которыми проходило стадо, убирались: пояс пастух надевал на себя и носил весь сезон, хлеб скармливал животным, парные предметы соединялись: замок запирался ключом, куски воска слеплялись, щепки связывались вместе, — и все это пряталось в укромное, одному пастуху известное место, часто в воду, чтобы обеспечить хороший удой, а также в лес, на поскотину, в дом. В дальнейшем эти предметы могли использоваться для управления стадом: пастух затягивал ремень туже, чтобы скот собирался и шёл домой, и ослаблял, чтобы животные свободнее разбредались по пастбищу; та же цель достигалась запиранием и отпиранием замка. Заговор, если он был записан, тоже клался в строго определённое место: в закрытой бутылке в воду, за икону, под куст, в пастушью трубу. Там его никто не должен был трогать — в этом случае стаду было обеспечено благополучие.

Примечательно, что стадо в описываемом обряде воспринималось как одно целое. Это подчёркивается тем обстоятельством, что во время обхода стадо должно быть полностью в сборе, соответственно, животные, по каким-либо причинам в этот момент отсутствующие (например, вновь купленные уже после первого выгона), не принимаются в него вплоть до конца сезона пастьбы. То же касается обратной ситуации: пастух не разрешал хозяевам забирать из стада скот для продажи или на убой до окончания действия договора о его найме, т. е. до осени. Собственно, в этом и заключается один из основных «принципов действия» отпуска, имеющего ярко выраженную семантику огораживания или объединения: прогон скота через ворота, а также между двумя огнями на обнесённую забором из жердей территорию, обход его пастухом, символическое опоясывание (опоясывание пастуха поясом, через который переступили все животные стада), замыкание замком призвано создать вокруг скота непреодолимую ни для хищников и порчи, ни для самих животных границу, так что коровы не могут выйти за неё, а враг проникнуть внутрь. Соответственно, изменение численности стада как бы нарушает эту границу, создаёт прецедент и провоцирует её нарушение и со стороны хищных зверей.

Как уже говорилось, слепливание воедино двух частей воска, между которыми проходит стадо, связывание щепок, запекание в хлеб или за- лепливание в воск шерсти, серы из ушей от всех животных стада должно сделать его единым и сохранить его целостность на всё время действия отпуска. Стадо перестаёт быть совокупностью животных и становится единым организмом — таким образом, из него не должно пропасть ни одного животного. Тот же смысл имеет в текстах отпусков перечисление всех разновидностей, полов, мастей и проч. скота: «милых коровушек, рогатых и комлатых, коров, подтелков и быков, холощёных и нехолощёных, всяких шерстью». В самих названиях обряда выражена та же идея: значительная часть их акцентирует отпускание скота, т. е. его переход в чужое пространство (отпуск, спуск), или его объединение (сгон, слука).

3. Текст отпуска

Текст отпуска имеет особую важность. Если некоторые детали обряда могут быть известны профанам, то сам заговор не открывался никогда. Считалось, что это может повредить не только действенности текста, но и самому пастуху или стаду (на стадо нападут хищники, животные будут болеть, теряться; пастуха побьёт леший).

Тексты отпусков передавались от поколения к поколению, а пастух, как и колдун, готовил себе преемника, чаще всего сына, которому перед смертью передавал знание, сам таким образом оставаясь без отпуска. По другим источникам, отпуска брались или покупались пастухами у колдунов — один раз или перед каждым новым сезоном.

Существует устная и письменная традиции отпусков. Письменная традиция пастушеских заговоров достаточно древняя — известны рукописи XVII в. Письменные и устные тексты похожи друг на друга, имеют одно и то же содержание и сходную структуру, предполагающую несколько основных компонентов: молитвенный зачин, мотив выхода из дома, обращение к святым с просьбой оградить стадо железным тыном, сделать его невидимым для хищников и людей, способных навести на него порчу, обращение к стаду с призывом держаться вместе и закрепку. Кроме того, отпуска, восходящие к письменной традиции, как правило, содержат указ — описание ритуальных действий, которые необходимо совершать непосредственно при выгоне и в течение всего сезона пастьбы.

Однако письменные заговоры значительно больше по объему и могут составлять до нескольких десятков страниц текста. Устные существенно короче, хотя имеют примерно ту же структуру. При этом устные также нередко записывались и хранились в тетрадках с заговорами или на отдельных листах. Однако это делалось с единственной практической целью — не забыть. Текст отпуска, записанный на бумаге, приобретал самостоятельное магическое значение. Нередко пастух, не знавший его наизусть и не умевший читать, брал список и совершал обход, не читая, а просто держа его в руках. Это считалось столь же действенным, сколь и произнесение. Повреждённая рукопись в таких случаях не считалась ущербной и утратившей силу. После обхода пастух прятал отпуск в воду, преимущественно проточную (в реку, ручей, родник), чтобы у коров было много молока: «Хранился он всё время в воде. В бутылку положат, крепко закроют пробкой и хранят в воде этот отпуск». В других случаях текст отпуска оставляли непосредственно на пастбище, прятали в муравейник, в лесу под корень какого-либо дерева, на перекрёсток, в ворота, через которые пастух прогонял стадо, в доме за божницу, в пастушью трубу, в одежду, за печку. Прикосновение к нему посторонних рук грозило пастуху гибелью скота или другими неприятностями.

Такие отпуска называются божественными или благословенными. Второй тип составляют отпуска лесные, страшные, неблагословенные. Ритуал принятия отпуска и сам текст его отличаются. Если в первом случае пастух призывал себе в помощники Христа, Богородицу и святых, то во втором он заключал своеобразный договор с лешим, по которому пасти стадо должен был сам лесной хозяин, за что получал жертву. Пастух же обязался выполнять ряд требований, нарушение которых считалось нарушением условий этого договора и влекло за собой серьёзные последствия. Нападение на стадо хищников считалось наказанием со стороны лешего, который насылает их на скот.

В день выгона пастух также собирал стадо, пропускал через ворота в изгороди, в которых лежал пояс, замок с ключом и т. д., а затем обходил его. Однако накануне или в день выгона пастух «договаривался» с лешим. Для этого он шёл в лес и клал под куст яйца, хлеб и др. Часто в таких случаях лешему обещали корову: первую, которая пройдёт через ворота перед обходом, самую лучшую в стаде, какой-либо определённой масти или просто ту, которую леший сам выберет. При этом или в процессе обхода произносилась не молитва-заговор, а существенно более короткое обращение к лешему «Праведной лесной, помоги мне сохранить своё стадо от ветра буйного, от зверя лютого». Корову, принесённую в жертву лешему, задирал волк, росомаха или медведь — таким образом хозяин забирал её, — причем пастух не нёс за это никакой ответственности — все были к этому готовы заранее.

За это леший пас стадо сам. Обязанности пастуха сводились к тому, чтобы при первом выгоне договориться с ним и в течение сезона пастьбы утром собирать стадо, доводить до леса, а вечером созывать скот и отгонять в деревню. По множеству свидетельств, всё остальное делал хозяин (леший), так что пастухи часто даже не появлялись в лесу, а возвращались домой.

4. Образ жизни пастуха во время сезона пастьбы

После принятия отпуска пастух должен был в течение всего сезона пастьбы соблюдать ряд запретов. В нашем материале не содержится указаний на принципиальное различие в поведении пастуха, пасущего лесом или божественным отпуском — разница имеется только в нескольких деталях, например, при божественном отпуске пастуху запрещалось есть красные ягоды, а при лесном — чёрные. Итак, пастуху на срок действия отпуска не разрешалось:

а) собирать грибы, есть ягоды или уносить их из леса, ломать ветки, разорять птичьи гнезда, муравейники, ловить, убивать зайцев и других лесных животных, хлыстать по траве, по земле, ловить и есть рыбу, прежде всего щуку, копать землю (даже в огороде) и т. д.

б) стричься и бриться, пасти в своей одежде, здороваться за руку, брать что-либо из рук в руки, перелезать через изгородь, порезаться до крови, видеть кровь и т. д.

в) спать с женщиной, пить водку, материться, браниться, есть из чужой посуды, гнать скот по селу, когда в нём покойник, ходить на похороны, лгать другим пастухам, драться и т. д.

Запреты распространяются на образ жизни пастуха, с одной стороны, и на его взаимоотношения с лесом и, шире, — с миром природы, которому он препоручает стадо, — с другой. Пастух, пока длится сезон пастьбы и, соответственно, пока действителен отпуск, не должен нарушать целостности леса, наносить какой-либо вред, урон природе вообще. Лес, или леший (слово лес может использоваться как одно из обозначений лешего: лес праведной, лес богатой) пасёт и оберегает скотину, пастух же оберегает лес. Соответственно, нарушение целостности леса со стороны пастуха повлечёт нарушение целостности стада со стороны леса/лешего. Поэтому даже погонялку — ветку, которой пастух гоняет стадо, — следует заготовить заранее, до принятия отпуска. При этом обычно их делалось сразу несколько, чтобы не остаться в середине пастбищного сезона без вицы, если одна сломается.

Следующие две группы запретов касаются самой фигуры пастуха и его положения. Социальный статус пастуха определялся несколькими факторами. С одной стороны, данная профессия традиционно относилась к разряду неквалифицированных и тяжёлых, поэтому в пастухи обычно шли люди неимущие или неспособные к другой работе: сироты, бобыли, подростки, калеки и проч. С другой стороны, пастухи приравниваются к колдунам, считаются знающими и умеющими договариваться с лешим.

Таким восприятием определяется следующий ряд запретов. Пастух должен был отличаться от прочих людей не только поведением, но и внешностью. Принимая отпуск, пастух временно переходит в специфическое состояние, становится представителем иного мира, как бы выступает от имени потусторонних сил, пасущих стадо, что подчас отчётливо осознается и самими носителями традиции: «Идёт из лесу пастух-от, дак ду- машь — леший. У кого живёт, как нету в селе пастуха, дак такой, што неместный, дак в лаптях, в чего наредишь. Иногды дак даёшь и женску оболоцьку, дак всё равно идёт». Пастух часто не имел своего имущества и жилья: на протяжении всего сезона пастьбы хозяйки кормили его по очереди — по стольку дней, сколько коров у каждой ходит пастись со стадом. При этом пастуха угощали завтраком и ужином и давали пищу с собой на пастбище. Кроме того, хозяйка дома, где он столовался в данный день, давала ему одежду, которую пастух возвращал вечером. Иногда он даже ночевал по домам у хозяек. Такому образу жизни очень подходили пришлые пастухи, воспринимавшиеся как более опытные и умелые, чем местные. Восприятием пастуха как знатка объясняется запрет прикасаться к нему при приветствии или при передаче каких-либо предметов. В этом случае требуемый предмет клался на землю, откуда пастух и брал его. Во время первого выгона хозяйки приносили угощения (яйца, пироги) к месту выгона и клали в заранее определённое пастухом место, где были приготовлены сумки или корзины.

Еще одна группа запретов мотивирована требованием соблюдения пастухом ритуальной чистоты.

В случае нарушения отпуска, т. е. запретов, пастух подвергался наказанию со стороны лешего. Степень серьёзности этого наказания варьируется:

могло пострадать от хищника одно или несколько животных в стаде, сам пастух мог быть побит или даже убит лешим. Обычно считалось, что леший бьёт пастуха верхушками деревьев или ветками. Помимо собственно наказания, пастух лишался возможности пасти в лесу до конца действия отпуска, т. е. до конца сезона, и вынужден был гонять стадо в луга, где отпуск не требовался.

Наряду с запретами, регламентирующими образ жизни пастуха, встречается ещё и ряд запретов, адресованных жителям села, прежде всего хозяйкам скота, женщинам, которые обихаживают животных и, соответственно, больше других общаются с пастухом. Они не должны появляться перед пастухом и у скота гологоловыми, босыми, в подоткнутой юбке или в одной рубахе, девушкам запрещалось водить с пастухом хороводы и т. п., т. е. им следовало вести себя подчёркнуто правильно, в соответствии с нормами, существующими в мире людей. В противном случае они могли подвергнуться наказанию со стороны последнего: нарушительниц запретов он хлестал вицей, погонялкой — розгой, которой гонял скот. Таким образом, статус пастуха должен был поддерживаться не только им самим, но и окружающими.

Обязательная принадлежность пастуха — палка или розга, а также труба, рожок или барабанка (доска, по которой он бил палочками) — имели особое значение. Будучи специфическими атрибутами этой профессии, они приобрели магические функции. Погонялка не столько служит орудием физического воздействия на животных (часто пастуху, если он берет отпуск, запрещается хлестать скот), сколько символом власти и магического знания. С её помощью он управляет стадом (распускает его, воткнув в землю, и собирает, вынув из земли). В этой связи интересна широко распространённая на Русском Севере поговорка, согласно которой скот пасёт до Ильи батожок, а с Ильи пастушок (имеется в виду, что после Ильина дня пасти труднее и требуются усилия самого пастуха). В некоторых ситуациях палка или ветка служит средством, регламентирующим отношения пастуха с хозяевами животных: если хозяйка нарушает определённые пастухом нормы поведения, он может отхлестать её вицей (ср. типичное наказание самого пастуха со стороны лешего: он бьёт его ветками или верхушками деревьев). Труба же, рог или барабанка выполняют троякую роль: сигнальную (оповещает о начале пастьбы), объединяющую (на трубинный глас выходит всё стадо) и отпугивающую (считается, что хищники не могут подойти к стаду ближе, чем расстояние, на которое раздаётся звук трубы.

Дата добавления: 2015-10-24