Знак неравенства 7 страница

Ответы, конечно же, он знал заранее. Скорее, загадкой для Реброва были его собственные вопросы. Их было слишком много, чтобы задать их все. Какие Ребров задаст – он и сам не знал. Но общение с одним из самых неистовых агитаторов за Серова он посчитал необходимым.

Перед встречей с Хановым Ребров перечитал его прошлогоднюю статью под названием «Полководцы содомской победы». Прочитал и вдохновился. «Существуют ли для Серова Бог и дьявол? Верит ли он в конец времён, когда собранные человеком в его земной жизни богатства рассыплются в прах перед грозным явлением божества? Верит ли он в возмездие за предательство?»

Хорошие вопросы. Ребров и сам задавался похожими вопросами. Но Ханова все же спросил о вещах более приземленных – о выборах.

Сразу же после декабрьских выборов в парламент Александр Ханов заявил, что он «как обыватель верит в то, что эти выборы были сфальсифицированы».

Ханов вошел в зал в сопровождении нескольких функционеров партии «Единомышленников» из предвыборного штаба Серова. Вскоре выяснилось, что Ханов намерен выпустить спецвыпуск своей газеты, полностью посвященный борьбе с «оранжевой революцией». Деньги, по крайней мере, на спецтираж государство ему уже выделило, что Ханов немедленно подтвердил.

- Александр Андреевич, вы считаете, что грядущие выборы президента будут более честными? – поинтересовался Ребров.

Услышав вопрос, Ханов немедленно перешел в атаку, использовав свой излюбленный прием «от противного».

- Я считаю, что эти выборы заведомо фальшивыми, я считаю, что Серов – заведомо преступник, я считаю, что страна-Россия - заведомо черная дыра, я считаю, что у России нет будущего, я считаю, что на Россию должен упасть метеорит!

Все это он произнес на одном дыхании. Потом сделал паузу, и перешел на более спокойный тон:

- …тогда к чему мы здесь собираемся? Давайте тогда достанем пистолеты и застрелимся.

Никто из присутствующих стреляться не стал. Наоборот, все вежливо слушали, пряча улыбки и не перебивая.

А Ханов продолжал отвечать:

- Я считаю, что у русского государства, через всю ее катастрофику и абсолютную испорченность нынешней власти, есть огромное будущее. Но это будущее не связано с конституционными реформами и безумием революций. Оно связано с идеей развития… Россия не нуждается в политических реформах. Она нуждается в развитии. Россия нуждается в алтарях и оборонных заводах. Русский народ не нуждается в выборах губернатора. Он нуждается в том, чтобы деревня перестала пить, он нуждается в том, чтобы дороги приобрели мало-мальски сносный вид…

Когда Ханов переключился на разговор о спивающейся русской глубинке, стало окончательно понятно, что на вопрос Реброва о честности выборов президента он отвечать не собирается.

Немного позднее Ребров припомнил Ханову его прошлогоднюю статью «Полководцы содомской победы. Под ней бы, наверное, не постыдились бы подписаться ни Овальный, ни Германов, ни прочие лидеры оппозиции. Это была абсолютно оппозиционная статья.

- Вспомните свою статью, где вы издеваетесь над Владимиром Владимировичем, - сказал Ребров, - где вы рассказываете о «мохнатых и чешуйчатых зверушках, которых Серов целует в живот», говорите о «смехотворном бодибилдинге с переодеванием во время рыбалок и купаний». И там же вы задаетесь вопросом: «Кто спросит с партии «Единомышленников», с этой партии власти, за продолжающееся вымирание народа? За чудовищную смертность и пьянства и наркомании? За провал всех и всяких реформ?» И далее вы говорите о тех, кто пришел при Серове в большую политику, в бизнес, в шоу-бизнес, «заработав несметные деньги на крови и слезах народа». Вы пишете, что они теперь «отправляются в Версаль, за миллионы долларов снимают королевские покои и справляют там великосветские свадьбы». А ведь это как раз те самые люди, которые сейчас являются доверенными лицами Серова.

- Думаю, что не только, - засомневался Александр Ханов. - К ним относятся и те, кто сидит в Лондоне.

- Тем не менее, кто спросит с партии власти? Я задаю ваш собственный вопрос вам же. Кто? За вымирание народа, за развал страны…

- Я спрошу. Вы спросите. Моя газета спросит. Политические движения, которые сейчас формируются. Может быть, сам Серов спросит.

- Сам себя?

- Он разочарован в партии. Вы же знаете, что эволюция политического лидера связана со сменой элит. Кто спросит с Петра I, что он опирался на стрельцов? Кто спросит его за преображенцев и семёновцев, которые казнили этих стрельцов? Или то, что делали Мао Цзедун или Сталин? Если у Серова будет возможность управлять страной следующие шесть лет в случае его избрания, то он должен в корне изменить правительство. Он должен заменить элиту. С той элитой, которая есть сейчас, он провалится. Он должен заменить прогнившую элиту, но партию «Единомышленников» нельзя топтать. Она сыграла большую роль. Она сцементировала, заморозила слюнявую слизкую Россию Ёлкина, которая не была государством, а расплывалась, как медуза. Эта партия, заполненная чиновниками и рвачами, была партией мороза, которая заморозила нашу политику. На большее она не способна. Нужна другая организация.

У Ханова поинтересовались: почему надо делать ставку именно на Серова?

- Мне кажется, я довольно жестко отношусь к Серова, - ответил автор романа «Холм» и потряс руками. - Я не делаю на него ставку как на великого лидера. У политического лидера долгий путь. Серову потребовалось 12 лет, чтобы освободиться от зависимости. И еще, может быть, 6 лет для этого понадобится. Он часть этого чудовищного строя, который возник после 1991 года, когда к власти пришли те, кто сегодня танцует на Болотной площади. Он неидеален, но сказать, что не он выиграл вторую чеченскую войну и не он остановил распад России - невозможно. Да, он помогал набивать своей братве карман миллионами и миллиардами, и позволял русским нефтедолларам уходить за границу. Мне кажется, это огромный его проступок, даже – преступление. Надеюсь, Серов не безумец, он же не набит опилками. Он же не хочет, чтобы произошло чудовищное кровопролитие, как при Борисе Годунове.

«Действительно, - подумал Ребров. - Никто на свете, наверное, не назовет Серова человеком, набитым опилками. Скорее нефтедолларами, чем опилками».

Особенно Реброва порадовало то, что агитатор Ханов согласился с тем, что его кандидат Серов «помогал набивать своей братве карман миллионами и миллиардами, и позволял русским нефтедолларам уходить за границу».

А еще лучше было то, что Ханову кажется, что это «огромный проступок Серова, даже – преступление…». Когда агитатор называет своего избранника преступником, это замечательно. Порадовал старик. Нет, не зря сегодня Ребров потратил на Ханова три часа жизни.

Тема Серова не отпускала Ханова, и он задался одним из самых избитых вопросов: «Если президент не Серов, то кто?»

- Не бывает так, - принялся пояснять он, - что мы снимаем с полки политического персонажа № 12 или № 65…

- Почему – не бывает? –удивился Ребров.- А Серова разве не так сняли? Сняли с той же полки и поставили президентом.

- Согласен, Серов уже лежал на этой полке. Там и Германов, кстати, лежал. И по ряду параметров с полки сняли Серова. Но кто снял? Снял Ёлкин. А теперь Серов должен снять и поставить вместо себя кого-нибудь другого. Но кого? Он Мишкина поставил… Чтобы пришел Мишкин, надувал щеки и говорил, что свобода лучше, чем несвобода.

После скучного экскурса к «князю Мишкину», Ребров снова перевел разговор к митингам.

- Александр Андреевич, мы в Москве одновременно находились на разных площадях. Вы – на Поклонной горе, я – на Большой Якиманке и Болотной. В своей статье «Чаша сия» вы пишете, что на Болотной находились «опытные тройки, обученные силачи, умельцы рукопашного боя, смельчаки, готовые прорывать цепи ОМОНа». Я, в отличие от вас, там был, и у меня возникло другое ощущение. На мой взгляд, народ был достаточно благодушен. Может быть, даже чересчур благодушен. Смеховая культура возобладала. В ваших же высказываниях и высказываниях ваших коллег, на мой взгляд, очень много агрессии, ожидания и предрекания катастрофы. Вы пишите: «санитары, готовьте бинты», «уже выписаны гробы». Агрессия, прежде всего, идет от «антиоранжистского фронта», в который вы входите. Откуда эта агрессия? Может быть, она от того, что у вас нет позитивных предложений?

- Моя личная агрессия идет от горького и страшного опыта моей семьи и меня лично. – Ханов нахмурился и поднял правую руку, растопырив пальцы. - Я знаю, что Февральская революция тоже прошла под знаком смеховой культуры. Один из моих предков рвался к трибуне, хотя он был состоятельным заводчиком. Он дорвался до трибуны и крикнул: «Усеем наш путь розами, господа!» После чего его стащили с трибуны. Этот возглас «розы, господа!» закончился выбиванием всего моего рода. Гражданская война, эмиграция, ГУЛАГ, Отечественная война… То же самое было в 1991 года. Какая там была агрессия? Вместо нее рок-культура, Ростропович играл – то ли на автомате, то ли на виолончели. Никакой там не было агрессии. Красота! И в итоге упала страна… Достоевский писал о русских либералах в Болотной площади: начинали с идеала Мадонны, а кончали идеалом Содома. И здесь то же самое. Вы не видели там троек? Слава Тебе, Господи! Хотя я не знаю, может быть, вы и сами входили в эту тройку.

Несмотря на всю бессмысленность беседы, Ребров продолжал задавать вопросы.

- Вам не страшно находиться в одном лагере с Рамзаном Дыровым?

- Мне страшно находиться в одном лагере с Ксенией Собак и быть частью ее промежностей. Мне Рамзан Дыров симпатичнее и милее, чем Германов, Немирович, или мужики, которые брызжут русофильской ненавистью, называя народ быдлом и перхотью. Или Мудрин, который танцевал на площади. Вам мил Мудрин?

- Мне кажется, он намного ближе к Владимиру Серову, чем ко мне.

- На Болотной площади были все эти Германов, Мудрин, Немирович… Там был Хоменко! А это ведь аккумуляция ненависти. Хоменко – это оружие. Хоменко можно устанавливать вместо корабельных пушек… Так что моя ненависть – это ненависть человека, который прошел ужасные мясорубки.

Во время своего часового выступления Александр Ханов несколько раз непринужденно перескакивал с одной позиции на другую. То он примирительно говорил: «На Болотной площади и Поклонной горе пришли одни и те же люди. Это народ исстрадавшийся, ждавший и не дождавшийся развития. Народ, оскорбленный чиновниками». Но через десять минут оказывалось, что на Болотную все-таки пришел «офисный планктон».

То он ругал власть, то он ее хвалил.

- Сколько можно лгать, обманывать, наживаться на нас? – задал он риторический вопрос. - Сколько можно русскую копейку, заработанную здесь, отсылать в Штаты? Сколько можно жить в олигархической среде?

«Интересно, задавал ли он эти вопросы Серову, когда с ним встречался?», - подумал Ребров.

Наконец, Ханов постарался совместить ругань и похвалу.

- На Болотной площади народный бунт и протест используют для достижения оранжевых технологий, - сообщил он, в очередной раз предсказывая кровавые воскресенье и понедельник. - Оппозиция народное недовольство использует для установления карликового режима через кровавую бойню. А на Поклонной горе есть опасность того, что власть, шантажируя народ тем, что существует опасность кровавой революции, сохранится в прежнем виде. Вот в чем драма Болотной и драма Поклонной. Когда я выступал на Поклонной горе, я вовсе не ратовал за Серова как кумира. Я говорил, что власть повинна и что она ничего не сделала для устранения олигархического режима. Я вовсе не снимаю с власти ответственность, но говорю, что срез этой власти будет для России катастрофическим. А сохранение ее в прежнем виде будет не менее трагическим. Вот в чем драма сегодняшнего государства. Приходится выбирать между трагедией исчезновения русского государства и сбережением власти, которая не способна управлять обществом и Россией. Я боюсь, что в ночь с 4 на 5 марта начнется очень большая московская буза.

Накануне, в письменном виде, Ханов высказался более определенно:

«Лидерам оранжевой революции в ночь с четвёртого на пятое нужна людская кровь. Уже готовы фотообъективы, чтобы снимать растерзанные и растоптанные трупы. Уже пишутся некрологи и воззвания. Уже готовятся похороны мучеников и проклятия их убийцам, укрывшимся за кремлёвской стеной. Эти будущие убитые люди ещё живы. Они ещё улыбаются, перебирают пальцами клавиши компьютера, пишут в блогах, кушают сладости в «Шоколаднице», и не знают, что на них уже выписаны гробы и заказаны статьи в «Нью-Йорк таймс» и «Иерусалим пост»».

Впрочем, перед декабрьским митингом на Болотной Ханов тоже предрекал:

«Я думаю, что власть будет применять силу, дубину. И может статься, если технология, о которой я говорил, будет развиваться, в результате этого митинга должно появиться мертвое тело. Оно должно появиться, одно или два…»

Мертвых тел не появилось. Ни двух, ни одного.

Однако и сейчас Ханов по-прежнему говорил так, словно писал очередной апокалиптический роман. Его сценарий был таков:

- Брусчатка Красной площади поливается кровью. И это конец для власти, потому что власть объявляется кровавой, изуверской, античеловеческой. На нее обрушивается вся мощь информационной системы. Это страшно травмирует людей…

Здесь Ханов вспомнил, как сам несколько раз подвергался массированной информационной атаке, и ему было очень тяжело.

- Серов в этом отношении ничем не отличается от меня, - сказал Проханов сочувственно. - Правитель, если у него нет ядерной бомбы, стирается с лица земли, как Каддафи.

«Учитывая то, что у Серова ядерная бомба все-таки имеется, у кандидата в президенты России есть еще шансы остаться на поверхности земли, - подумал Ребров. – Тем более что, оказывается, в тревоге пребывает не только Ханов».

- Глава государства, с которым я виделся не так давно, тоже встревожен, - хрипло сказал Ханов.

Под главой государства он имел в виду не президента Мишкина, а премьер-министра Серова. - Это не плейбой, не человек, который целует в живот мохнатых и чешуйчатых зверушек. Это человек встревоженный, напряженный и понимающий, что страна изменилась. – Когда Ханов заявил, что Серов – не плейбой, то он снова вступил в заочную полемику с самим собой. Три месяца назад Ханов утверждал, что Серов «сам себе представляется как плейбой ».

«Возможно, Серов мутирует?» - начал рассуждать про себя Ребров. Выражение про мутацию Серова он тоже позаимствовал из лексикона агитатора Ханова.

Устав предсказывать кровавую бойню, Александр Ханов перешел к позитивной программе. Но хватило его ненадолго. Писатель с трудом находил добрые слова. Они у него быстро закончились.

- Серов понимает, что следующий период его правления сопряжен с огромными рисками, - предостерег и одновременно осторожно обнадежил Ханов. - Перемены уже заложены. Ресурсы есть. Они не велики, но они есть. Их надо пустить в развитие. Серов должен обратиться к народу с идеей, связанной со справедливостью. Хотелось бы услышать от власти не бравые манифесты, а то, как нам всем тяжело и в какой цивилизационной дыре мы все оказались. О том, как ужасно живет народ, как мы исчезаем, и какая это драма. Серов должен сказать, что он часть этой драмы. Если бы он сказал, что его постулатом следующего правления будет формула «Любить народ, бояться Бога», и что он не перейдет черту, которую перешел Сталин, и что он будет бояться Бога… Это бы звучало искренне и глубоко. Эта формула вернет народу веру во власть. Наш народ изверился. Наш народ не верит даже тогда, когда ему строят хорошие дороги и ледовые дворцы. Надо вернуть народу доверие к власти, а потом начать общее дело.

Только Ханов переключился на пересказ достижений, как сразу же его опять занесло на встречную полосу, и борец с «оранжевой заразой» снова начал критиковать Серова.

- Газетные статьи Серова противоречивы, - с огорчением произнес он. - Они во многом неубедительны. Статьи длинные, написанные суконным языком. Для меня только одна была очень важная – о национальном вопросе, и она была созвучна моему мировоззрению.

У Ханова поинтересовались: почему Серов решил проводить реформы спустя 12 лет после прихода к власти? Не поздно ли?

- Серов не появился во власти абсолютно свободным человеком, - пояснил Ханов. - Его во власть посадили. У него было колоссальное количество обязательств. Он и сейчас не свободен. – После чего Ханов, видимо желая сделать комплимент Серову, сравнил его со Сталиным. - Сталину потребовалось для перемен много времени. Он прошел период ленинской гвардии и был низшим там. Затем он вошел в ансамбль матерых большевиков. Как он сложно их стравливал! Как он мучительно насаждал своих людей по всей стране! И только к 1929-30 году он стал Сталиным до конца. Да и то не до конца. Ему понадобилось одержать победу 1945 года, чтобы стать Сталиным послевоенного ренессанса. И когда он добился своего – его грохнули! Политическая эволюция. Серов идет этим же путем.

Фразы «его грохнули» и «Серов идет этим же путем» оказались в опасной близости.

Ханова спросили: так кто же, по его мнению, организует «оранжевую революцию»?

- «Оранжевые революции» разрабатываются не в Газпроме или РАО ЕЭС, - ответил создатель литературной «Пятой империи». - Это огромная работа. Там присутствуют специалисты по страхам и по маниям. Я думаю, что на это способна только Америка. Там есть институт Бёркли, который сформулировал теорию управляемого хаоса. В основе лежит недовольство народа, которому предлагаются альтернативные идеалы. Выборы выступают в качестве детонатора.

Ханову задали вопрос: зачем власти доводить страну до точки кипения? Не проще ли, допустим, снять председателя Центризбиркома и пойти на другие уступки?

- Если власть признает, что председателя Центризбиркома – шулер, то значит, она признает нелегитимность выборов, - ответственно заявил специалист по маниям и по страхам Ханов. - Значит, эта власть – дура. Но поскольку она этого не делает… Все реальные подсчеты говорят о том, что выборы были достаточно честными, и фальсификация касалась примерно 4 %... Главные партии остались в Думе… А то, что бушует площадь, то что бушует офисный планктон… В следующий раз эти двадцать тысяч будут призывать отказаться от Сирии, разбомбить Иран, вернуть Хорохорского из тюрьмы, легализовать гей-парады и прочее… Все выборы грязные!

«Похоже, у Ханова есть ответы на все случаи жизни, - с восхищением подумал Ребров. -. То он скажет: «Я верю в то, что эти выборы были сфальсифицированы»,то с не меньшей страстью воскликнет: « Выборы были достаточно честными!». Ханов был очень гибкий человек.

Ребров, в последние годы не раз встречавшийся с Хановым, понял, что стал свидетелем по-настоящему уникальной встречи. Ханов за целый час общения с журналистами ни разу не вспомнил о своем любимом детище – Священном холме. Видимо, на время Холм ему заменил Священный Серов.

104.

Давно Серов не видел доктора Морга таким решительным. В последнее время Морг растолстел и предавался развлечениям, далеким от науки. Но сегодня он снова напомнил Серову того загадочного господина из Дрезденской галереи. Даже бледность на щеках появилась.

- Я предлагаю организовать феромоновую атаку, - предложил доктор Морг, усаживаясь в кресло напротив Серова.

- Что это значит? – уточнил Серов. – Разве то, что мы делали раньше, не было атакой?

- Дело в концентрации. Необходим настоящий феромоновый удар. Резкий удар. Я говорю о Пятой империи запахов. Это должен быть резкий точечный удар.

- Россия должна сосредоточиться? – усмехнулся Серов.

- Совершенно точно.

- Я так понимаю, что это стоит денег.

- Конечно. Причем больших денег. Моей фабрике придется напрячься.

- Я не против… Но в начале скажи – не будет ли побочных эффектов?

- Такой дозы на предвыборных участках мы еще не использовали, поэтому стопроцентной гарантии я дать не могу.

- Вот и я о том. Не лучше ли воспользоваться старым методом – перепиской протоколов. Это надежнее и дешевле.

- Одно другому не мешает. К тому же, тебе нужна любовь? А переписка протоколов любви не приносит. И дополнительные списки избирателей не приносят. Мы должны взять Россию в круг, задушить в любовных объятиях.

- Даже так? Ишь, ты как заговорил. Для немца – сильно сказано. Задушить Россию. В объятиях.

В отместку немец перешел на английский, процитировав 137-й сонет Шекспира:

- Thou blind fool, Love, what dost thou to mine eyes,

That they behold, and see not what they see?

- Ну, ты и сказанул, blind, - ответил Серов.

- А чтобы ты хотел? Любовь слепа. Я бы даже сказал:

Любовь слепа и нас лишает глаз.

Не вижу я того, что вижу ясно.

Я видел красоту, но каждый раз

Понять не мог, что дурно, что прекрасно.

Серов на прощание похлопал по плечу доктора Морга точно так же, как когда-то, почти тридцать лет назад, по его плечу в Дрездене похлопал доктор Морг.

Россия пыталась продрать глаза. Слепота еще не отступила, а любовь исчезла. Ее еще имитировали, но имитировали бездарно. «Правдивый свет мне заменила тьма,// И ложь меня объяла, как чума». Чтобы победить чуму, надо уметь своевременно поставить правильный диагноз.

Ребров не верил своим глазам и ушам. Речь Серова напоминала не слова кандидата в президенты, а слова отступающего полководца.

Перед самыми выборами Серов неожиданно заговорил о смерти.

Для того чтобы люди услышали о смерти вживую, в Москву на стадион Лужники из 80 регионов России свезли несколько десятков тысяч человек.И молвил он, сверкнув очами:

Ребята! не Москва ль за нами?

Умремте ж под Москвой,

Как наши братья умирали!

Восклицанию «Ребята!» предшествовала фраза Серова: «И Есенина будем помнить, будем все помнить наше величие. Так вот, вспомним эти слова…»

Здесь бы Серову и процитировать что-нибудь из Есенина, близкое ему по духу. Допустим:

Ты жива еще, моя старушка?

Жив и я. Привет тебе, привет!

А потом что-нибудь добавить про финский нож и про то, что «только ты меня уж на рассвете // не буди, как восемь лет назад…». Но он предпочел вернуться не на восемь лет назад, а на целых двести, и произнести:

И умереть мы обещали,

И клятву верности сдержали!

Что-то Ребров не мог припомнить, чтобы он обещал умереть. С коррупцией бороться – да, действительно обещал. Реформировать ЖКХ за счет «улучшения качества услуг при одновременном снижении затрат на их предоставление» обещал много раз. Да мало ли за последние двенадцать лет он раздал обещаний? Настолько много, что ему пришлось перескочить с прозы на поэзию – видимо для того, чтобы не твердить одно и то же по десятому разу.

Поэтому он и выскочил на платформу, прокричав в микрофон:

И умереть мы обещали,

И клятву верности сдержали!

«То есть, как сдержали?! – встрепенулся Ребров. - Рейтинг у него действительно сдулся, но не до такой же степени? Не с того же света он к нам явился, чтобы раздать, словно нищим пятаки, новую порцию обещаний?»

Ребров сидел возле экрана ноутбука, смотрел трансляцию из Лужников и искренне удивлялся происходящему. Он, конечно, понимал, что ничего выдающегося он не услышит. Но чтобы все было так убого? «И умереть мы обещали».

Умер как раз не Серов. Зато при нем в России разразилась целая волна катастроф. Падают самолеты, тонут теплоходы, горят подводные лодки, взрываются дома, электростанции и аэропорты. Мирные города вроде Махачкалы и Нальчика превратились в горячие точки.

Обещали умереть одни, а умерли – другие.

Россия занимает первое место в мире по числу подростковых самоубийств, по абсолютной величине убыли населения, по смертности от сердечнососудистых заболеваний, по объемам торговли людьми,по количеству абортов, по детскому алкоголизму, по объему потребления героина, по числу сирот, по онкологическим заболеваниям…

Что по этому поводу сказал бы Серов? Может быть:

Плохая им досталась доля:

Немногие вернулись с поля...?

В день рождения Серова убили Анну Политковскую, а не наоборот. А на Серова лишь в Одессе якобы готовили покушение, сведения о котором раскрыли как раз накануне нынешних выборов. Очень своевременный получился одесский анекдот, рассказанный в понедельник, с утра. Как любая спецоперация, проведенная троечниками по конец предвыборной кампании, выглядела она слишком предсказуемо. Фантазия вновь подвела. Дед бил-бил – не добил, баба била-била – не добила, террористы взрывали-взрывали – не довзрывали. А мышка бежала, хвостиком махнула… Вот вам и «умереть мы обещали».

И вообще, кто такие «мы»? От имени кого он говорил? От имени генерального совета партии «Единомышленников»? От имени членов дачного кооператива «Болото»? От имени своей Конторы?

В голове у Реброва крутились строки из Лермонтова. Но не те, что читал Серов, а совсем другие, из Святой Елены».

Родился он игрой судьбы случайной,

И пролетел, как буря, мимо нас;

Он миру чужд был.

Всё в нем было тайной,

День возвышенья - и паденья час!

Речь Серова, по форме напоминающая выступление не слишком талантливого баптисткого проповедника, вызвала непреднамеренный комический эффект.

Никогда еще Владимир Серов со стороны не смотрелся так жалко. Кризис власти неминуемо сказался и на его команде. Поместить человека на огромном стадионе в центр пустой платформы – это надо было додуматься. Его фигурка почти растворилась в синем прямоугольнике.

Вокруг него на много метров не было ничего живого. Да и путанная, на грани истерики, речь Серова свидетельствовала о его неуверенности. Однако определенная логика в происходящем все же была.

Вся его власть была построена на имитации, притворстве. Поэтому логично, что главная предвыборная встреча тоже стала имитацией. В основу легла знаменитая речь Мартина Лютера Кинга, произнесенная 28 августа 1963 года со ступеней Мемориала Линкольна.

Но Кинг произносил живые слова, в которые верил и за которые отдал жизнь.

«Я мечтаю, что однажды на красных холмах Джорджии сыновья бывших рабов и сыновья бывших рабовладельцев смогут сидеть вместе за братским столом», - говорил Мартин Лютер Кинг.

А Серов даже в столь ответственный для себя момент отделывался дежурными фразами, которые слушать было стыдно: «Ямечтаю о том, чтобы каждый человек в нашей стране, и большой начальник и рядовой гражданин, жили по совести».

Его мечты заведомо несбыточны. В них не было ни смысла, ни красоты.

«Я мечтаю, что придет день, - говорил Мартин Лютер Кинг, -когда мои четыре ребенка будут жить в стране, где они будут судимы не по цвету их кожи, а в соответствии с их личностными качествами». Это вполне конкретная и к тому же сбывшаяся мечта.

А Серов сказал: «Я мечтаю о том, чтобы в душе каждого человека была надежда, надежда на лучшую долю и на счастье». Общие слова, обращенные в никуда.

Мартин Лютер Кинг называл вещи своими именами: «Я мечтаю сегодня, что однажды в Алабаме с ее злобными расистами и губернатором, с губ которого слетают слова о вмешательстве и аннулировании, в один прекрасный день, именно в Алабаме, маленькие черные мальчики и девочки возьмутся как сестры и братья за руки с маленькими белыми мальчиками и девочками».

Серов же довольствовался тусклой фразой: «Я мечтаю, чтобы все мы были счастливы, каждый из нас». После чего еле слышно прошептал: «Клянусь Амуром». Эти два слова в стенограмму не попали.

«Да, Серов – не Кинг, - подумал Ребров, с облегчением отводя глаза от экрана. - И не царь. Он всего лишь чиновник. Ему сказали: надо выступить. Также как его слушателям сказали: надо выслушать. Вот они и встретились. Типичная иллюстрация имитационной демократии».

Серов, не смотря на свой показной антиамериканизм, вообще был склонен все время копировать американский стиль. Не случайно же он в позапрошлом году спел «Blueberry Hill» Винсента Роуза, Алома Льюиса и Ларри Стокома из репертуара Гленна Миллера, Луи Армстронга и Фэтса Домино, после чего эта песня стала часто использоваться в акциях в поддержку Серова.

Дата добавления: 2015-10-24