Знак неравенства 3 страница

На его столе была разложена политическая карта мира, которую он периодически измерял линейкой, а результаты вычислений заносил в планшет. Карта пестрела красными и синими флажками.

Красными флажками были помечены его объединенные войска, а синими – силы террористов. Синих флажков было больше.

Установив это, генерал хотел было воспользоваться рацией, чтобы вызвать подкрепление. Но осторожный генерал Черноморов опасался прослушивания со стороны противника. По тем же основаниям он отверг разговор по мобильному телефону. Но выход был найден. Генерал вышел из палатки и пошел искать телефонную будку.

Пока Владлен Черноморов вел мучительные переговоры с начальством, несколько десантников предприняли вылазку. Дело в том, что с утра они ничего не ели, а есть, тем не менее, хотелось. Пришлось добывать пищу самим, не дожидаясь, пока ее подвезут. В горле была великая сушь. Десантники, как это часто бывает, растопили бы снег, но снега вокруг не было, погода подвела, и даже жажду утолить было нечем.

Жители ближайших домов, испуганные боями, в большинстве своем покинули свои квартиры, крепко заперев их. Так что даже попросить воды, как это делается в военных песнях, было не у кого.

И все-таки опытные десантники нашли выход. Сержант Львов короткими перебежками достиг лоджии и в прыжке через голову преодолел препятствие, оказавшись за перегородкой. Там он, посветив зажигалкой, увидел одну единственную банку квашеной капусты и еще какую-то коробку. Как потом оказалось, в коробке лежали две ржавые гантели по десять килограммов каждая. Но сержант всего этого не знал и, схватив то, то попалось, покинул лоджию, тяжело дыша. Таким образом, солдаты и сержанты прошлись по нескольким лоджиям, и неожиданно натолкнулись на сопротивление.

Как только Львов оказался за очередным барьером, его молча схватила за ногу овчарка. Истошный крик сержанта разнесся по всему району, пробуждая звериные инстинкты. В последствие гвардии сержанту Львову за мужество в бою и в связи со сквозным ранением в ногу была вручена боевая награда.

Операция по освобождению заложников успешно продолжалась.

65.

Под утро заложниками была предпринята попытка вырваться из школы. Никита, в течение дня изучив местность из окна, к которому он подползал без разрешения учителя, решил выбраться наружу из зубного кабинета.

Кто бы мог подумать, что он добровольно, более того – нарушая запрет, проникнет в зубной кабинет, и останется там на полчаса?

Никита там, конечно, не зубы лечил, а выжидал, выбирая удобный момент, чтобы выскочить в окно. Наконец, обстрел полностью прекратился, и даже одиночные выстрелы перестали портить слух.

Террористов вообще видно не было. Затаились, наверное. Это говорило об их хорошей подготовке.

И вот Никита отворил окно и выскочил наружу. Тело онемело от страха. Зубы стучали, словно он еще находился в зубном кабинете.

Только он разогнулся, чтобы броситься вперед, так сразу же откуда-то сбоку раздался одиночный, наверное, снайперский выстрел. Никита упал на асфальт. И тут же заработали пулеметы. Ему повезло, что удалось влезть обратно.

Как потом писали информационные агентства, ночью попытку придти на помощь православным фундаменталистам предприняли афганские моджахеды. Жаль, о. Гавриил не получал в школе газет. И интернет был отключен. Однако это позволило о. Гавриилу провести ночь спокойно, проспав положенных восемь часов на матах в спортзале.

В шесть утра в школе неведомым образом появились телевизионщики. Их было двое. Один – оператор, все время смотрящий в камеру. Так что его лицо было разглядеть затруднительно. Особенно в темноте. Другой – репортер, наоборот, был человек известный. Его узнавали не глядя, по голосу. Его черная бородка запоминалась надолго. Правда, известен он был, в основном, музыкальными передачами и созданием рекламных роликов. Но религиозные проблемы, оказывается, тоже были ему не чужды.

- Как вы себя чувствуете? – поинтересовался репортер, поднося микрофон, будто электробритву, к самому лицу Павла Петровича, который сидел на полу, прислонив голову к батарее парового отопления.

- Где я мог вас видеть? – спросил утомленный учитель, пропуская свою очередь отвечать.

- Может, на ипподроме?

- Возможно.

Солнце, как паук, поднималось вверх. Лучи расползались все дальше, захватывая все новые и новые страны. Только в тот угол, где прятались заложники, никто не проникал.

66.

Утренний поезд привез Реброва в родной город. Лет двадцать из Москвы можно было легко долететь до его родного города за два часа. Но теперь самолеты летали нерегулярно, чаще всего – вообще не летали.

Ребров лежал на полке и старался привыкнуть к мысли, что придется увидеть школу, в которой он когда-то учился, в непривычном виде.

Все теракты, о которых он слышал раньше, происходили в незнакомых или малознакомых местах. Он, конечно, все время переживал за заложников, но среди пострадавших никогда не было близких ему людей. И вот в заложники попал Никита Русланов.

Ребров подумал, что ведь в эту школу, когда вырастит, будет ходить Шурик. Впрочем, теперь не понятно, будет ли.

67.

То, что родители заложников будут возмущены и потрясены началом штурма, генерал Черноморов знал. Родителям всегда чужды интересы страны. Они не задумываются, что терроризм подрывает авторитет государства и что вести переговоры с бандитами можно только об одном – о безоговорочной сдаче. Все остальное было бы предательством. На этом кончается Родина.

На вооружении генерала Черноморова, в случае подобного конфликта, было два весомых аргумента против несознательных родителей: стратегия и тактика. Какой штатский человек устоит? И все же, генерал не до конца оценил ситуацию и потерял темп.

После нового утреннего освежающего боя, когда Никита пытался вырваться из школы, около пятидесяти человек – родственников заложников - прорвались к палатке, в которой генерал рассматривал карту мира, и едва не втоптали палатку в грязь вместе с командующим операцией. Возможно, они все же сделали бы это, но генерал вытащил ракетницу и, чтобы всех успокоить, выстрелил в воздух. К сожалению, это был условный сигнал к началу операции под названием «Высота». Информация была передана на аэродром. И через несколько минут над городом пронеслись бомбардировщики. Именно тогда репортер брал интервью у историка, а о. Гавриил еще не проснулся.

Командующий немного растерялся. Бомбометание пока не входило в его планы, но раз дело начато – не останавливать же операцию?

Больше всего Черноморов не любил отменять приказы. Это признак слабости, а слабость не соответствует званию генерал-полковника. И, кроме того, как только в небе появились самолеты, родители перестали его тревожить. Ужас остановил их и, пользуясь этим, Черноморов сел в машину и уехал в гостиницу.

Первая бомба попала в гаражный кооператив и разворотила там все. Особенно ярко горели иномарки. Чем дороже, тем ярче горели. Они словно бы были созданы для того, что красиво исчезнуть.

Вторая бомба пришлась на здание отдела полиции. К счастью, почти все полицейские были в это время возле средней школы, и обошлось без жертв.

Лишь третья бомба накрыла церковь Георгия на Плаву. Это было прямое попадание в купол, и от детской художественной школы не осталось ничего, одна природа вокруг. На этом налет прекратился.

Баба Дуся, заткнув уши ватой, пришла выяснить – все ли живы? А заодно принести завтрак: консервы «минтай в томате» и настоящий горячий чай в настоящем ведре.

Историк Павел Петрович стал разрезать единственную буханку хлеба на всех, и в это время заметил отсутствие Никиты. Как только он это заметил – Никита появился. Лоб его был разбит об асфальт, а левая ладонь глубоко порезана о стекло и обвязана полотенцем из зубного кабинета.

Павел Петрович чуть было не поставил ему за это двойку по истории.

68.

Владлен Черноморов в этом году был впервые так мрачен. История с сигнальной ракетой произвела на него дурное впечатление. Операцию по освобождению заложников можно было провести совсем иначе, без авиации во всяком случае. Это он понимал хорошо и сейчас думал – что напишут о нем завтрашние газеты? Больше всего в жизни он ненавидел завтрашние газеты. В них скапливается вся мировая мерзость. Такого скопления грязи нет ни в каких других газетах, кроме тех, которые выйдут завтра.

Чтобы отвлечься, генерал позвонил жене и разговаривал с ней полчаса. И ни слова о заложниках. Никакой политики. Ни малейшего намека на боевые действия. Домашний уют на расстоянии шестисот километров. И в заключении – голос младшей дочери, как успокоительное.

После этого генерал принял две рюмки коньку и пришел в нормальное состояние.

Кто упрекнет его в нерешительности? Даже Серов не упрекнет. Кто посмеет сказать, что он мало думает о людях? Да он думает о них всегда. Всегда, когда ему плохо.

И генерал медленно раскрыл свой военный билет. Он ежедневно читал его перед сном.

Целый день в городе не стреляли. Ждали подкрепления. Говорили, что подлетит даже, так сказать, «Дикая дивизия», - из Чечни.

В восемь вечера подкрепление подлетело, но не из Чечни. Из самолета выгрузили дальневосточных подводников. К бою готовилась и казачья сотня под командованием атамана Розенблюма.

К этому моменту репортер и оператор уже покинули школу, и теперь отснятый материал готовился к эфиру.

Коллеги расспрашивали обоих, вышедших из окружения. Оператор отмалчивался, а репортер рассказывал об обстреле школы:

- Я сидел рядом, когда пуля попала в телевизор учительской. И первым делом я подумал о рекламе телевизора. Привычка.

И репортер, он же – рекламный агент, виновато улыбнулся.

- Это надо отметить! – выкрикнул заместитель редактора.

Когда поднимаешь полный стакан, то внутри видишь горизонт. Он вполне доступен.

69.

После того, как началась бомбардировка, из спортзала прибежал испуганный о. Гавриил. На его шее беспомощно болтался автомат, а глаза, спросонья, он хотел почистить шомполом. С трудом осознав то, что творилось вокруг, он постарался принять грозный вид, и приказал всем заложникам спускаться в подвал.

Историк с подозрением посмотрел на расстригу, начиная сомневаться в том, что банда террористов представляет серьезную опасность. Ведут себя они как-то странно. Нигде их не видно. Только бегает какой-то сомнительный поп с глазами мелкого беса и пытается командовать. Но почему тогда идут такие упорные бои? Но думать об этом было некогда, необходимо было быстро бежать в подвал, пока их всех не разбомбили свои же.

Весь следующий день класс заложников провел в сыром подвале, в темноте, на списанных матах и стульях. Пахло краской и еще чем-то подобным. После запаха порохового дыма это было нормально, по крайней мере – привычно.

О. Гавриил появился в подвале только раз, высморкался и тут же ушел обратно наверх.

«Стрелять и гранатомета», - подумал И. Котов с тоской.

Напротив сидел Никита и играл со старостой Настей в города. Иногда Настя отрывалась от игры и начинала плакать. А потом, без подготовки, называла нужный город, как будто никаких слез и не было.

Историк, глядя на все это, считал, что слезы им еще пригодятся. А потом добавил вполголоса:

- Если повезет.

После скудного секундного завтрака, состоявшего из все того же «минтая в томате», а также холодной воды из под крана, Павел Петрович начал свой рассказ о нашествии Стефана Батория и Густава Адольфа., а потом переключился на художественную литературу. И какую книгу он не начинал пересказывать, какой исторический факт приводить – всюду были войны, теракты, заложники, кровь. Ни одной истории он не рассказывал полностью, пропуская жуткие места и сразу переходя к счастливому концу. Если факты не давали ему такой возможности, то приходилось по ходу вносить в историю изменения. Например, Трою так и не взяли. И никто не погиб. Искусство требовало жизни.

Потом начали читать стихи, в основном, конечно, из школьной программы. Других большинство просто не знало. И в школьном подвале, в сырой темноте эти стихи звучали совсем иначе, чем в классе, - лучше, звонче, чище. Может быть, впервые некоторые стихи стали понятны, получив под обстрелом дополнительный заряд.

И даже боксер Сева Носик с дважды героически переломанным носом и хроническим сотрясением мозга вздрогнул, когда И. Котов дрожащим голосом читал Лермонтова. В подвале было слишком холодно для Лермонтова, но без Лермонтова было бы еще холоднее.

70.

Серов затаился. Он как раз собирался выступить с антиамериканской речью и воспеть Остров Свободы. В смысле Остров Стабильности, то есть Россию. И вдруг его планы осмелились нарушить какие-то непонятные люди. Даже не исламские террористы. Выбрали время и преступили черту.

Серову казалось, что без Америки здесь не обошлось. Кто еще способен на такую подлость?

Доктор Морг вовсю готовил очередную партию модернизированных феромонов, которые распылят на каждом избирательном участке. Вся команда Серова трудилась не покладая рук, чтобы заткнуть осмелевшую оппозицию. Выбрасывала в интернет компромат на оппозицию – прослушки, «подглядки»… Социологи сыпали высокими цифрами – результатом опросов, которые доказывали, что в результате протестов рейтинг Серова только растет. И вот в это самое время был нанесен удар в спину.

71.

Когда о. Гавриил впервые увидел то, что осталось от церкви Георгия на Плаву, то вера его пошатнулась так, что закружилась голова. Но он устоял, ухватившись за подоконник. Может быть, это ему лишь показалось? За что? Чей гнев обрушился с неба? Неужели – Его?

О. Гавриил уже давно потерял надежду достичь чего-нибудь, но не знал, что делать дальше, и поэтому делал вид, будто ведет борьбу. Для него и это было много – делать вид.

Вначале он еще попытался починить автомат, хотел показать всем, что готов к своей победе. Но пыла хватило ненадолго. В нем осталось только усталое равнодушие и боль оттого, что баба Дуся случайно наступила ему на ногу. Как недавно в автобусе. И еще где-то на самой глубине, в желудке, наверное, - шевелилась вера, которую он сохранял из последних сил.

На второй день к вечеру к школе вновь направилась фигура с белым накрахмаленным и наглаженным флагом. Удивление выступило на лице о. Гавриила вместо пота. Оказывается, с ним еще готовы договариваться. Или это недоброкачественная хитрость генерала Черноморова?

Лицо парламентария ему было неизвестно. Откуда он мог знать, как выглядит Ребров? Пересекались они всего раз – на презентации 15-томника Александра Ханова.

72.

Ребров не собирался ни с кем переговариваться. Отчаянной смелостью он похвастаться не мог никогда. Но к окруженной войсками и спецподразделениями школе все же приехал – как журналист. И тут же увидел Русланова и его жену Катю.

Они постарели лет на десять. Стояли, прислонившись к стенке гаража. В эту секунду это были не два человека, а один. Они прижались друг к другу так плотно, что на их теле непременно должны были остаться синяки.

Все вокруг говорили о возможных переговорах. Родители шумели и плакали. Журналисты суетились. Потом речь зашла о парламентерах. Террористы сказали, что это должен быть кто-то из журналистов. И тут Ребров, как друг семьи попавшего в заложники и как человек, который отлично знает здание школы, в которой проучился все десять лет, сдуру вызвался сходить на переговоры.

73.

О. Гавриил убрал швабру, закрывавшую дверь черного хода, и пустил парламентера внутрь школы. Ребров, окончивший эту школу много лет назад, вошел внутрь привычным шагом и тут же ударился головой о лестницу. Ему показалось, что это его смерть постучалась в голову и что он коварно обманут. Но через несколько секунд он пришел в себя и понял свою оплошность.

О. Гавриил ввел пошатнувшегося Реброва в кабинет математики и протянул ему стакан воды с растворенной в ней штукатуркой. Последствие очередного обстрела сказывалось. Так начались переговоры об освобождении заложников.

74.

- Мне, пожалуйста, кофе без молока, - попросил Ребров, медленно приходя в себя. Но тут же понял, что сказал глупость. Ради приличия он сделал из стакана с мутной водой четыре глотка, по числу сторон света, а потом выкинул стакан в разбитое окно.

- Ваши предложения остаются прежними? – продолжил Ребров после необходимой паузы.

- Откуда я знаю, - ответил о. Гавриил. И стало понятно, что переговоры будут трудными. Возможно, потребуется второй раунд. Ребров вообще-то предпочел бы, чтобы переговоры перенесли в Женеву.

Первые полчаса стороны говорили о религии и о ее влиянии на мировую историю. Общее мнение сторон, что эта тема неисчерпаема, было зафиксировано крепким рукопожатием. Ребров как раз позавчера листал в книжном магазине подарочное издание Нового Завета, и легко поддержал разговор.

О. Гавриил получил возможность искренно согласиться с собеседником по нескольким вопросам. Во-первых, оба подтвердили, что Бог все-таки есть. Во-вторых, единодушно был осужден акт уничтожения церкви Георгия на Плаву. Теперь можно было говорить о главном.

О. Гавриил был не против отпустить часть заложников. Они ему самому надоели. Но что будет дальше?

Ребров это тоже слабо представлял. Как правило дальше – больше. Правда, сработает ли в этот раз такое правило? И все-таки настроение его изменилось. Наконец-то он почувствовал себя необходимым.

О. Гавриил вырвал из школьной тетрадки, случайно оставленной на парте, двойной лист, на котором еще раз, теперь уже в письменном виде, изложил свои требования. Вместо первоначального требования созвать вселенский Объединенный Православный Собор, он написал о необходимости срочного восстановления разрушенной церкви Георгия на Плаву, и на этом успокоился.

- Пока не восстановят – заложников не отпущу, - сказал он.

- Ну, хотя бы одного.

- Одного? Ладно.

Через десять минут Ребров выходил из здания школы, ведя за руку испуганную старосту Настю. Слёз на эти минуты ей уже не хватило.

А Реброву в эти секунды было невероятно легко. В последний раз он чувствовал себя так, когда катался на карусели в первом классе.

…Предложения террористов были переданы генерал-полковнику Черноморову. Генерал развернул листок и прочел: «Ваня плюс Маня равняется Дуня». И всё.

Немедленно схватиться за кобуру генералу не позволило то, что он забыл ее в гостинице. Пришлось, для того чтобы схватиться за кобуру, срочно возвращаться в гостиницу. По дороге он обнаружил на оборотной стороне листка подлинные предложения о. Гавриила. Они были более оригинальные, чем начертанные детским почерком слова про Ваню, Маню и Дуню. Но предложение все равно не соответствовало представлениями генерала о войне и мире. И Черноморов по рации приказал возобновить обстрел.

Тут же началась артподготовка. Вначале был подготовлен четвертый этаж, потом второй. И только потом загорелся третий.

До подвала взрывы доносились в искаженном виде. В первую очередь, звуки искажали лицо.

- Строители сваи забивают, - почему-то сказал И. Котов.

В это время Никита выглянул из подвала в дымный коридор и увидел, как мелькнула тень бабы Дуси, поливающей цветы.

75.

О. Гавриил уже три минуты не рассчитывал на победу. К этой мысли он шел два дня по старым школьным коридорам и, наконец, оказался у разбитого окна. Приглядевшись, он обнаружил, что это не окно, а проломленная снарядом стена. И вот тут в его голове все перевернулось. Он представил себя в кратере, образовавшемся на месте храма Георгия на Плаву. Вокруг черная земля и ничего больше. Грохот на весь мир и дым на всю Вселенную. И как во всем этом отыскать злополучную истину? И, главное, зачем?

Земля под школой от взрывов дергалась, словно измученное веко. Хотелось уснуть года на два, но прежде плотно закусить, лишь бы не минтай в томате.

Для разрядки он схватил автомат и, приговаривая: «Тра-та-та», стал делать вид, что стреляет по невидимому, но слышному врагу. Враг тут же ответил, и стена в спортивном зале обвалилась. Остались стоять лишь шведские стенки.

После того, как о. Гавриил расстрелял все свои воображаемые патроны, он положил автомат в чудом сохранившуюся металлическую урну и с удовольствием отпустил педаль. Сразу стало легче.

Затем он скинул с себя, как кожу, рясу, и неожиданно оказался в спортивном костюме. С этого момента он стал похож на изможденного марафоном стайера. Разница только в том, что дистанция была еще впереди.

76.

Потом говорили, что о. Гавриил, то есть Гаврилов, уверенно прошел по карнизу с плотно закрытыми глазами. Или, вроде бы, из школы был прорыт подземный ход до главной площади города, а в самое людное время он, будто бы, вылез из-под земли, пробив затылком асфальт. Никто не опроверг этих слухов, потому что было некогда.

Гаврилов исчез, и его надо было искать.

Никто и никогда не скажет, что произошло в действительности. Он и сам этого не запомнил. Был густой дым. Безумные мысли бились в голове, как в силках. Хотелось рвать чеку и метать гранату, но ни того, ни другого у него не было. Иногда только какой-то настойчивый снайпер стрелял по уцелевшим лампочкам. В общем, это были редкие минуты покоя.

Когда Гаврилов спросил себя о том – где он, то ответ оказался неожиданным, а для ловцов подогретых фактов – просто сенсационным. Рядом находился книжный магазин и бюст академика Иоффе, и, значит, ему удалось пройти сквозь тройное оцепление. Пройти, как верблюд проходит через Триумфальную арку.

Находясь внутри спортивного костюма, ему все время хотелось бежать, прыгать и даже бить по мячу. Но последние свои силы он тратил на то, чтобы идти медленно. На каждый шаг, размером в полшага, он прилагал тройное усилие. И кто знает, сколько бы ему хватило сил на то, чтобы, в конце концов, не разбежаться? Поэтому он купил железнодорожный билет и затих на второй полке. Вторая полка для него была как Седьмое небо. Он не бежал, а уезжал согласно купленному билету. Ему продали билет беспрепятственно, хотя сдачу и не дали. Он ее просто не стал ждать.

Одноглазый проводник на него даже не посмотрел. Наверное, ему было жалко потратить на Гаврилова взгляд своего единственного глаза. Свой драгоценный взгляд он не бросал, а вкладывал, по возможности – выгодно.

В вагоне было жарко, хотя большинству казалось, что не просто жарко, а душно. Пассажиры не знали, что такое провести ночь в пороховом дыму.

Внизу, под полкой Гаврилова, возились два одинаковых белокурых ребенка с каким-то немыслимым плотным загаром. Толстая корка загара чуть ли не скрипела при каждом их движении.

Гаврилов немного посмотрел на их бессмысленные действия и откатил свою голову подальше к стенке, откуда видна была лишь пустующая полка напротив.

77.

Генерал Черноморов смотрел в зеркало до тех пор, пока его лицо в нем не исчезло. Затем он отложил бритву, умылся и надел парадный мундир. Еще до того как умыться, он приладил на себе бронежилет, будто заключил себя в скобки. Он принял решение идти на решительный штурм школы. Два часа назад он имел серьезный разговор с Москвой. Ему намекали, что Серов сильно недоволен и требует решительных действий.

Если действовать решительно – четырехэтажная школа будет взята через пятнадцать минут. Тем более что трех этажей уже нет. Главное – спасти детей. А награды – потом.

И генерал строевым шагом вышел из номера гостиницы в холл.

В это время Гаврилов подъезжал в станции Бологое.

Ровно в полдень начался решающий штурм. Авиацию решено было не применять, а ограничиться наблюдением с вертолетов. Несколько раз, правда, наблюдатели не выдерживали и стреляли, но ракетным обстрелом это назвали только журналисты, а они высшего военного образования не имели.

В полдень специальная группа захвата была брошена в район спортзала. Не встречая активного сопротивления, но всегда готовая к нему, группа достигла столовой и там закрепилась.

Одновременно, со стороны бывшего школьного сада на штурм пошли десантники. Специальная дымовая завеса удачно скрывала их передвижения, не давая противнику прицельно выстрелить.

В ту самую минуту на соседнюю с Гавриловым полку карабкался одноногий инвалид, но Гаврилов этого не видел, а просто спал. Сон был сильнее его.

Когда на часах было полпервого, то есть на две минуты раньше предполагаемого срока завершения операции, бой был прекращен, а школа освобождена. Ни один из участвующих в этом штурме серьезно не пострадал.

Первой обнаружена была баба Дуся. Она сидела на табуретке и вязала носок. В клубке ниток оставалось на две петли. При приближении военных она подняла голову, больно уколола десантника спицей в колено, и отвернулась. Ее увели в фильтрационный пункт для установления личности. Вслед за ней волочился распущенный штык-ножом шерстяной носок цвета хаки.

Немного позднее ефрейтор Мохов натолкнулся в подвале на заложников. Они спали, думая, что настала ночь. Впрочем, когда они спали, они уже не думали. Мохов разбудил всех предупредительным выстрелом вверх. Следующий выстрел, по инструкции, был в того, кто не успел проснуться. Но вскочили все. Историк, жмурясь от света фонаря, громко представился, и Мохов понял, что отпуск он заработал. Самоволка временно отменялась.

На следующее утро по всем каналам информации, со слов генерала Черноморова, было передано, что уникальная операция по освобождению заложников успешно завершена. Все заложники освобождены и ни один из них не погиб. Когда такое было? Никогда. И это результат успешных серовских реформ. Нет жертв и среди тех, кто участвовал в освобождении. Все террористы уничтожены. Правда, тело главаря среди убитых не обнаружено. Объявлен международный розыск.

Фотографии о. Гавриила были распространены по всему миру. К сожалению, произошла ошибка. В СМИ попала фотография о. Никона, который сразу же и был задержан прихожанами церкви Спаса на Бровке. Но это было уже не столь важно.

78.

Серов, наконец-то, уснул спокойно. Теперь ему казалось, что теракт все-таки сыграл положительную роль. О стабильности он, может быть, и не свидетельствует, но о блестящей работе спецслужб и армейских подразделений свидетельствует несомненно.

Теракт закрыл все его невольные просчеты последних месяцев. Его резкие высказывания в адрес оппозиции, его упрямство и наскоки, - все это мгновенно выпало в осадок. Общая беда, а потом еще и общее облегчение смягчили обстановку. Так ему казалось.

Перед лицом террористической угрозы преступно было бы расшатывать устои государства и требовать радикальных перемен. Какие перемены? Кому они нужны?

Уж, во всяком случае, не большинству граждан.

В идеале, конечно, он рад был бы уйти в сторону и взирать на происходящее откуда-нибудь с Олимпийской горы. Или сидя на Священном холме.

Он, скорее всего, уже перерос пост президента. Но его соратники по службе безопасности, которые когда-то выбрали его в качестве гаранта их влияния, не могли себе позволить резких перемен.

Серов, в восьмидесятые годы выбранный для экспериментального удара, оправдал вложения.

И вот теперь настал момент, чтобы решить – следует ли эксперимент продолжать?

Точнее, решение было давно принято – продолжать. Однако в последнее время зародились сомнения. И в этих обстоятельствах Серов больше опасался не слабую оппозицию, а своих соратников. А что если им покажется, что он действительно устарел?

Однако в этот вечер Серов думал о сроке своей годности меньше всего. Похоже, удача от него отворачиваться не собиралась.

Дата добавления: 2015-10-24