Осенне-зимние забавы в Тарханах

В конце августа 1825 года Елизавета Алексеевна стала собираться в обратную дорогу. Она принялась настойчиво уговаривать Марию Акимовну Шан-Гирей и её мужа переехать к ней поближе, обещая помочь приобрести имение и ссудить деньгами. Уж очень хотелось бабушке иметь рядом с собой родную душу. И внуку нужны верные друзья: Екимка с Лёшей так и вьются возле него. Пора им заниматься с хорошими учителями, а на Кавказе таковых найти трудно. Шан-Гиреи с радостью согласились поехать с Елизаветой Алексеевной и пожить у неё до приобретения собственного имения.

В Тарханах листья начали уже облетать, парк посветлел и погрустнел. Но у Мишеля подъём на душе: хвори забыты, юная энергия играет в его крепких мышцах. Подъехали к дому, и новая радость вспыхнула в сердце мальчика: у крыльца вместе с дворней стоял отец. Юрий Петрович приехал навестить сына и забрать Мишу Пожогина в Москву — кузену следовало прибыть в кадетский корпус к 1 октября. Отец, конечно, был несказанно рад увидеть Мишеля сильным, ловким, окрепшим и подросшим за лето: это очень важно для мальчика, который ниже ростом, чем его сверстники. Первые два дня отец с сыном не могли наговориться. Они вместе ходили на могилу матери, подолгу гуляли в парке. Потом Мишель собрал свои потешные полки и вместе с одобрившим эту идею отцом устроил им учения по примеру Суворова. У юных воинов, за лето подзабывших прежние уроки, не выходило стоять в строю, как у суворовских солдат: «четвёртого вижу, пятого не вижу». Однако, приняв парад, «главнокомандующий» остался на первый раз доволен.

Вскоре Юрий Петрович с Мишей Пожогиным уехали. Проводив их, Мишель грустно брёл по дорожке, где ещё вчера гулял с отцом. На берегу большого пруда недалеко от любимой тайной беседки мальчик увидел садовника Василия с дворовыми мужиками. Они сажали деревья взамен поваленных летней бурей. Мишель спросил:

— Вася, можно и мне посадить деревце?

— Отчего нельзя? Выбирайте, какое приглянется.

Мишель выбрал молодой дубок — самый крепкий саженец. «Такой точно примется, — подумал он, — и будет расти долго-долго». Он надел Васины рукавицы и выкопал лопатой глубокую лунку, как показал ему садовник. Вместе они поставили туда деревце, мальчик тщательно закопал, немного утрамбовал землю и полил из ведра. И тут вдруг озаботился:

— Вася, а вдруг мой дубок зимой зайцы погрызут? Надо его чем-нибудь огородить.

— Завтра лозы нарежу у речки и огорожу плетнём, — ответил тот.

— Я тоже буду с тобой плести. Надо повыше, чтобы и косули не достали.

Скоро вокруг дубка появился добротный плетень. Когда Мишель в ноябрьские дни катался верхом вокруг пруда, он поглядывал на дубок и, удостоверившись, что с ним всё в порядке, подхлёстывал свою низкорослую белую лошадку, почти такую же, как была у него на Кавказе, — даже седло подошло. Бабушка подарила эту лошадку внуку на день рождения. Шан-Гирей возобновил теперь уроки верховой езды для племянника и его друзей. Еким тоже участвовал в ученье, сидя в седле впереди отца.

Однажды поздней осенью Павел Петрович вместе с соседом-помещиком из Дерябихи Кондратием Никифоровичем Жилинским, отставным подполковником, устроили псовую охоту на зайцев и, к восторгу детей, взяли их с собой. Время было выбрано самое удачное: зайцы-русаки начали менять бурую летнюю шубку на более светлую зимнюю и стали лучше видны на тёмном пространстве полей, пока не покрытых снегом. Как говорили охотники, по сухому чернотропу собакам выгнать и взять зайца легче всего.

Когда рано утром Павел Петрович с Мишелем подъехали к «острову», участку степи, заросшему низким кустарником, вокруг него уже занимали свои места — лазы — несколько борзятников Жилинского в жёлтой одежде. Каждый держал по своре борзых — рыжих и рыжих с белым. Одетые в чёрное выжлятники со смычками пегих гончих ждали команды спустить их на остров. Наконец Кондратий Никифорович протрубил короткий сигнал, означающий: "Мечи гончих!". Спущенные собаки бросились на остров и скоро стали отдавать голоса: они вынюхали зайцев, подняли их и погнали из кустов. Как только зверёк выбегал в степь, выжлятник хлопал гончим, и они возвращались на остров. Борзятник спускал свору, и начиналась гонка. Мишель с азартом смотрел, как русаки петляли, стремясь увернуться от быстроногих борзых и скрыться в кустарнике или зарослях бурьяна. Немногим матёрым зверькам это удавалось. То одна, то другая борзая брала зайца и несла хозяину. Вдруг с «острова» в сторону Мишеля метнулось что-то рыжее. Собак у мальчика не было, да он от неожиданности не сразу сообразил, что за зверь резво бросился наутёк. И вдруг понял: это лисица, которая в тех же кустах охотилась на зайцев. Смычок гончих выгнал её на их с Павлом Петровичем лаз. Выжлятник отхлопал собак, те послушно вернулась на «остров». Павел Петрович не заметил этого — его первая свора как раз травила русака. «Дяденька, лиса!» — вскрикнул мальчик. Шан-Гирей обернулся и тут же спустил вторую свору, но было уже поздно: плутовка сделала хорошую фору и ловко улизнула от борзых. Как же Мишелю было жаль, что из-за его промедления упущена такая добыча! Однако Павел Петрович всё равно похвалил племянника и утешил, сказав, что и с опытными охотниками подобное случается.

Когда все зайцы с первого «острова» были подняты, ловчий дал отбой из рога, и охота была продолжена на другом «острове» — обширных зарослях засохшего бурьяна. Вернулись в Тарханы к вечеру, затравив десятка три русаков. Отдохнув, Мишель сделал первый набросок псовой охоты. В следующие дни он нарисовал ещё несколько сцен. Взрослые одобрили эти рисунки, а Екимка, наблюдавший охоту в некотором отдалении, пришёл от них в восторг.

Спустя неделю сильно похолодало, выпал снег. Скоро пруд покрылся прочным льдом. Как весело стало играть в догонялки и в снежки! Дети приходят домой все в снегу, раскрасневшиеся и довольные. Мишелю сделали новые большие санки, и теперь он катается с маленькими кузенами, лихо съезжая по дорожке прямо на замёрзшую гладь пруда. Возобновились на чистом снегу и военные игры. Мужики расчистили ходы в траншеях, и пошла борьба. В войну играли по субботам, потому что на воскресенье уроков не задавали. Однажды Мишель в пылу потешного сражения хлестнул нагайкой Колю Давыдова. Сразу было не до извинений, а потом «главнокомандующий» не стал просить прощения из-за гордости. На воскресенье друг уехал с сестрой в Пачелму проведать мать.

Шёл Рождественский пост, Мишель отстоял службу, но вышел из церкви не в настроении: всё ему казалось, будто в чём-то виноват. После обеда он вспомнил, как несколько лет назад обещал, что Колю в Тарханах никто никогда не ударит. Мишелю стало совестно. Да он ещё исповедался и причащался, не сказав об этом грехе сказать священнику. Утаил, выходит. Мальчиком овладело раскаяние, и он побежал в церковь. Там уже никого не было, кроме дьячка, который тушил лампадки колпачком на длинной ручке. Мишель встал у большой иконы Николы Угодника с тускло мерцающей лампадкой. Ему показалось, что святитель смотрит на него сверху с укоризной, чуть повернувшись боком. Мальчик всхлипнул. Из алтаря вышел батюшка Алексей Толузаков. Он был ещё в облачении: только что крестил младенцев.

— Что стряслось? — спросил он, подходя к исповедальному амвону.

— Я... я не сказал на исповеди… я вчера ударил нагайкой Колю ни за что… и не попросил прощения… — продолжая всхлипывать, признался Мишель.

— Это не страшно. Ты ведь просто забыл о своём невольном грехе, а теперь вспомнил и раскаялся. Вот что главное.

— Что же мне делать?

— Попросить извинения у Коли и всё.

— Обязательно попрошу, — успокаиваясь, обещал мальчик.

Батюшка накрыл его голову епитрахилью и, перекрестив, отпустил грех. Вечером Мишель выполнил своё обещание:

— Коль, прости меня, я тебя вчера не нарочно ударил нагайкой.

— Прощаю. Да я почти не почувствовал через тулуп и забыл уже.

— Значит, мир?

— Мир.

— Я тут задумал на Святках сделать всем сюрприз. Давай поставим домашний спектакль. Хочу, чтоб ты участвовал и Пелагея Гавриловна. Будете?

— Конечно, будем. Полине я напишу, она с удовольствием приедет из Пачелмы репетировать. А что за сюжет?

— Вот смотри, — Мишель протянул другу тетрадь, — я немного переделал черкесскую сказку. Её бабушка Катерина Алексевна мне на Кавказе рассказывала. Там всего три действующих лица: ты будешь играть бедняка Ахмеда, твоя сестра — его жену Жангулаз, а я купца. У нас должно получиться весело и смешно. Если ты согласен, я попрошу бабушку, чтоб нам сшили костюмы.

— Ладно, прочту и начну репетировать роль, — согласился Коля.

Сказка была забавной и поучительной. Чтобы свести концы с концами, бедные супруги Жангулаз и Ахмед решают продать серебряный пояс и нагрудник, доставшиеся жене в приданое. Ахмед идёт на базар и меняет дорогие украшения на пару быков, потом идёт дальше по базару, понравилась ему корова с телёнком, променял быков на неё, потом поменял корову на коня, коня — на козу, козу — на сукно, сукно на шляпу. Когда Ахмед шёл по мосту, ветер сорвал с него шляпу и бросил в быструю речку. Возвращается бедняк домой с пустыми руками, пригорюнившись, а навстречу ему богатый купец. Стал он расспрашивать Ахмеда, в чём его кручина, тот и рассказал. «Достанется тебе теперь от жены!» — говорит купчина. «Нет, жена мне ни словечка не скажет», — утверждает Ахмед. — «Не может быть!» — не верит купец. И поспорили они: если Ахмед прав, то купец даёт ему тысячу рублей, а если купец прав, Ахмед будет на него три года батрачить без платы. Дома жена одобряет все действия Ахмеда: в хозяйстве нужны и быки, и корова, и конь, и коза, и сукно, и шляпа. А что шляпа улетела, так это не беда — хорошо, что муж жив остался. Купцу не хочется отдавать тысячу рублей, стал он снова спорить: пусть де Жангулаз даст ответ на девять слов, которые он ей назовёт. Если ответит без запинки, он отдаст Ахмеду девять арб с богатством, а запнётся — Ахмед отдаст ему жену. Находчивая Жангулаз бойко отвечает на все слова, купец остаётся с носом, а бедняки получают его богатство.

Пелагее Гавриловне и Коле сказка понравилась, они начали репетировать с Мишелем по тетрадке. Из-за траура по почившему императору Александру Павловичу спектакль должны были играть не 26, а 29 декабря, накануне Нового года. Костюмы сшили к сроку. Да вот беда: Коля так и не затвердил наизусть свою роль и за два дня до спектакля всё ещё путал, в какой последовательности менял покупки его герой Ахмед.

— Коля, так нельзя. Ты ленишься и нас подводишь, — укоризненно сказал Мишель.

— Ну ладно, я постараюсь.

— Не просто постарайся, а обязательно всё выучи, чтоб от зубов отскакивало! — мальчик строго посмотрел на друга. — Раз обещал, умри, а сделай!

— Даю слово, что к завтрашней репетиции всё выучу.

— То-то. А ты, Екимка, зачем тут вертишься?

— Хочу с вами. Возьмите меня в игру.

— На будущий год непременно возьмём. А теперь ты ещё мал. Сюрприз будет послезавтра. Наберись терпения.

Коля собрался и быстро доучил роль. Домашний спектакль удался. Гости с детьми и дворня от души смеялись. После представления детям вынесли сладкое угощение и устроили «бал» — танцы под фортепиано в зале, а взрослые в гостиной сели играть в карты.

Вскоре до Чембарского уезда дошло известие о восстании на Сенатской площади 14 декабря во время присяги новому императору Николаю Павловичу. Бабушку известие возмутило, но его значения в округе пока никто толком не осознал. Заканчивались Святки, когда из Москвы пришло письмо от Екатерины Аркадьевны Столыпиной с трагической вестью: в своём подмосковном имении Середниково скоропостижно скончался двоюродный дед Мишеля — брат бабушки генерал-майор Дмитрий Алексеевич Столыпин, герой Бородина. Ему было всего 40 лет. Елизавета Алексеевна очень жалела брата, скорбела и молилась об упокоении. Мишель тоже плакал о дядюшке, как он называл покойного. Теперь он уже никогда не услышит от него рассказы о войне, а трёхлетний кузен Аркаша и маленькие кузины Маша и Лиза стали сиротами. Возмущаясь восстанием декабристов, бабушка не предполагала, что её брат сочувствовал их убеждениям, и его внезапной смерти способствовали переживания из-за арестов его московских друзей и угроза, нависшая над близким другом и соседом по имению Михаилом Александровичем Фонвизиным, племянником знаменитого писателя. Фонвизина действительно вскоре арестовали и осудили.

До Чембара волна арестов не докатилась. Следствием восстания стали слухи среди крестьян, будто бы их скоро освободят от крепостной зависимости. В противовес этим слухам новый император выпустил манифест, который читали в церквях целых полгода по воскресеньям. Мишелю надоело слушать скучные казённые фразы манифеста, которые заунывно твердил пономарь: «Все состояния в государстве, в том числе и поселяне, как казённые, так и помещичьи крестьяне и дворовые люди, во всей точности должны выполнять все обязанности, законами предписанные, и беспрекословно повиноваться установленным над ними властям…». Манифест производил какое-то давящее впечатление, которое хотелось сбросить, выходя из церкви. Народные православные праздники и гуляния разряжали напряжённую атмосферу.

На сырной седмице в Тарханах после взятия снежного городка, парни и молодые мужики с улиц Бугор и Овсянка сошлись на льду пруда в кулачных боях стенка на стенку. Бабы, дети и старики смотрели на бои удальцов с плотины. Ни одна сторона не могла потеснить другую. Старики придирчиво следили, чтобы никто не нарушал правил: лежачих не трогали, «по мазку» — по крови — не били.

Всеми — и борцами, и болельщиками — овладел азарт. Мишель смотрит с восторгом, он и сам готов броситься в бой. Но вот Василий Шушеров выбирается из потасовки: ему разбили губу. Видя это, Евлампия Соколова, дочь управляющего, вскрикнула, а Мишель со слезами первый побежал к садовнику.

— Вася, как же это тебя так!? — закричал мальчик, подавая садовнику свой носовой платок.

— Ничего, барин, зубы целы, — отвечал тот, промокая кровь.

Подбежала Евлампия с чистым рушником и, плача, стала утирать ему лицо.

— До свадьбы заживёт, Лампушка, не плачь, — негромко говорил ей садовник.

Бугорские и овсянковские парни так и не уступали друг другу. Елизавета Алексеевна подала атаманам знак кончать кулачный бой и угощала всех вином из бочки… А разбитая губа у Василия зажила задолго до свадьбы: он обвенчался с Евлампией только в конце следующей осени — 26 ноября 1826 года.

Прощёное воскресенье пришлось на 28 февраля. На следующий день наступил Великий пост. Веселье смолкло. Крестьяне занялись подготовкой к весенним работам в поле. Ночи ещё оставались морозными, а днём потеплело. Мишель принялся лепить из подтаявшего снега и льда фигуры, которые семилетнему Екимке казались огромными. Сначала у пруда появилась ледяная медведица с медвежатами, следом сфинкс, которого Мишель сделал по картинке, потом голова витязя и спящая красавица Людмила из поэмы Пушкина «Руслан и Людмила»... Сверкающая в мартовских лучах галерея радовала глаз две недели, а потом постепенно таяла, и к Вербному воскресенью от снежных фигур не осталось ничего, кроме воспоминаний.

Дата добавления: 2015-09-04