Отцовская жертва

В конце апреля Юрий Петрович наконец выбрался в Тарханы. Ехал он в хорошем настроении, намереваясь забрать любимого сына у тёщи. Лермонтов был благодарен Елизавете Алексеевне за лечение Миши и неусыпные заботы о нём, но теперь отцу пора самому заняться воспитанием. Бабушка и её домочадцы слишком балуют мальчика, он растёт капризным и своенравным. Юрий Петрович не раз говорил об этом тёще, но та только отмахивалась: мол, ребёнок ещё слишком мал и слаб здоровьем, подрастёт — и всё станет на свои места. Отец несколько лет работал воспитателем в 1-м Кадетском корпусе и по опыту знал, как трудно преодолевать недостатки воспитания в раннем детстве. Нельзя допустить, чтобы сын походил на плаксивую избалованную девчонку.

Мелькнул в нежной зелени распускающихся деревьев крест Никольской церкви. По ней Тарханы именовали в официальных документах «село Никольское». Свернув с тракта, Юрий Петрович приказал кучеру остановиться возле храма, умыл у колодца лицо с дороги, вытерся носовым платком и пошёл к могиле жены. Тёща установила там надгробие из коричневого крапчатого мрамора, увенчанное вазой с крестом, рядом с памятником отцу. Могила была тщательно ухожена и украшена, земля подготовлена для посадки живых цветов. Лермонтов перечёл надпись на памятнике, хотя знал её наизусть: «Под камнем сим лежит тело Марьи Михайловны Лермантовой, урождённой Арсеньевой, скончавшейся 1817^го года февраля 24^го в субботу. Житие ей было 21 год 11 месяцев и 7 дней». Рядом в траве лучились венчики мать-и-мачехи, чуть поодаль распускались яблони и вишни, источая нежный аромат весны. Юрий Петрович горестно вздохнул: всё кругом полно жизни, а обожаемой Машеньки нет с ним уже третий год. Утешала только мысль, что теперь единственный сын будет при нём. Он сумеет воспитать его достойным гражданином, честным, умным и добрым человеком.

Поставив в храме свечи и сердечно помолившись об упокоении жены, Лермонтов приехал в усадьбу. Дома была только ключница.

— Здравствуй, Дарья. А где сын, где Елизавета Алексевна?

— Здрасте, барин. Барыня в Круглом саду. Посадки пошли посмотреть. Обождите, скоро придут.

— А Мишенька-то где, здоров ли?

— Здоров, слава Богу. Давеча к соседям отвезли.

— К которым же?

— Не знаю, не моё это дело, — схитрила Дарья. — У барыни спросите.

Взволнованный Юрий Петрович побежал вниз по дорожке к пруду, дальше по насыпи в Круглый сад и на мостике встретился с тёщей.

— С приездом! — холодно ответила она на его приветствие.

— Вы же знали, что я скоро буду здесь. Отчего опять увезли сына?

— Он в Стяшкине с Афанасием. Внуку одному тут скучно, я его на неделю к Максутовым отправила. Пусть поиграет с Петенькой и Андрюшей. Завтра-послезавтра Афанасий его привезёт.

— Я очень соскучился, сам туда поеду.

— Погоди, нам надо прежде дела обсудить. Пройдём ко мне.

Тёща говорила вежливо, но от её ответов веяло неприязнью. Закрыв дверь своей комнаты, она присела за стол и спросила:

— Ты собираешься увезти Мишеньку?

— Два года истекли, мадам. Я вам искренне благодарен за всё, что Вы сделали для сына, но теперь хочу воспитывать его сам.

— Ты волен поступить, как вздумается, но прежде ознакомься вот с этим, — она отперла ящик стола и подала зятю копию духовной.

— Извольте, — учтиво ответил тот.

Первые строки он читал спокойно: « После дочери моей Марьи Михайловны, которая была в замужестве за корпуса капитаном Юрием Петровичем Лермантовым, остался в малолетстве законной её сын, а мой внук Михайло Юрьевич Лермантов, к которому по свойственным чувствам имею неограниченную любовь и привязанность, как единственному предмету услаждения остатка дней моих и совершенного успокоения горестного моего положения, и желая его в сих юных годах воспитать при себе и приуготовить на службу Его Императорского Величества и сохранить должную честь, свойственную звания дворянина; а потому ныне сим завещеваю и представляю по смерти моей ему, родному внуку моему Михайле Юрьевичу Лермантову, принадлежащее мне вышеописанное движимое и недвижимое имение, состоящее Пензенской губернии Чембарской округи в селе Никольском Яковлевское тож по нынешней 7-й ревизии мужеска пола четыреста девяносто шесть душ, с их жёнами, детьми обоего пола и с вновь рождёнными, с пашенною и непашенною землёю, с лесы, сенными покосы и со всеми угодьи, словом, всё то, что мне принадлежит и впредь принадлежать будет…»

На слова «при себе» Юрий Петрович внимания поначалу не обратил, радуясь, что тёща всё оставит сыну, но следующие строки поразили его в самое сердце: «… с тем однако ежели оной внук мой будет по жизнь мою до времени совершеннолетнего его возраста находиться при мне на моем воспитании и попечении без всякого на то препятствия отца его, а моего зятя, равно и ближайших г. Лермантова родственников и коим от меня его внука моего впредь не требовать до совершеннолетия его …»

— Как, мадам! Вы завещаете Мише состояние только при условии, если он остаётся при Вас! — воскликнул поражённый Лермонтов. — Я всегда больно чувствовал Ваши несправедливости ко мне, но эта! Это…

— Поступай как угодно, — сказала Арсеньева ледяным тоном, устремив на зятя колючий взгляд. — Однако читай дальше.

Последние строки духовной уязвили и потрясли Юрия Петровича: «…в случае же смерти моей я обнадеживаюсь дружбою в продолжении жизни моей опытом мне доказанной родным братом моим артиллерии штабс-капитаном и кавалером Афанасием Алексеевичем Столыпиным, коего и прошу до совершеннолетия означенного внука моего принять в свою опеку имение, мною сим завещаемое, а в случае его, брата моего, смерти, прошу принять оную опеку другим братьям моим родным Столыпиным, или родному зятю моему кригс-цалмейстеру Григорию Даниловичу Столыпину, в дружбе коих я не менее уверена; если же отец внука моего или ближайшие родственники вознамерятся от имени его внука моего истребовать, чем, не скрываю чувств моих, нанесут мне величайшее оскорбление; то я, Арсеньева, всё ныне завещаемое мною движимое и недвижимое имение предоставляю по смерти моей уже не ему, внуку моему Михайле Юрьевичу Лермантову, но в род мой Столыпиных, и тем самым отдаляю означенного внука моего от всякого участия в остающемся после смерти моей имении».

— Вы… Вы… отнимаете у меня сына! — вскричал Юрий Петрович истерично прерывающимся голосом. — Вы даже не… не оставляете мне его, если умрёте ра… раньше меня! Это не… не духовная! Это ульти… ультиматум!

— Уймись, — тем же ледяным тоном ответила на его упрёки тёща. — Поступай, как знаешь. Моя воля теперь тебе известна.

Она налила ему стакан воды. Ничто в её облике не выдавало внутреннего волнения: вдруг гордый зять всё-таки решит забрать Мишу?

— И… Вы… любите внука и разлучаете… его… с отцом?!

— В духовной сказано, что я буду воспитывать его в почтении к тебе и твоему семейству. У меня Мишеньке будет лучше, ничего для него не пожалею. Впрочем, решай сам.

— Я слишком люблю сына, — подавлено ответил Лермонтов, ставя стакан на стол дрожащей рукой, — чтобы лишить его наследства. Всем готов пожертвовать ради его будущего, даже утешением воспитывать его при себе. Я знаю, что значит хорошее состояние в обществе. Мне… мне весьма горько, но я вынужден оставить Мишеньку Вам.

— А ты на что при твоих-то доходах и долгах рассчитывал лечить и учить его?

— Но мадам, а вексель? Вы обязались выплатить мне Машенькино приданое — двадцать пять тысяч ещё год назад. Половину я предназначал для сына.

— Этого не хватит. Хороший гувернёр стоит три тысячи в год, доктор столько же и ещё учителя. И потом, я тебе могу отдать ныне только двенадцать тысяч. Сам видишь, церковь во имя Машенькой небесной покровительницы ещё не достроена. Кирпич у меня свой, но иконы заказать надо, иконостас, утварь, стены расписать. Внук мне много стоит. Прошу тебя подождать или переписать вексель ещё на год на тринадцать тысяч.

— Мадам, Вы принимаете меня за низкого человека, — снова занервничал Юрий Петрович. — Львиная доля Машенькиных денег предназначена мною для Миши. Я не откажусь от своих слов. Оставляя сына Вам, я не возьму эти деньги и удовольствуюсь двенадцатью тысячами. Как только получу их, подпишу вексель на полную сумму.

— Благодарю. Я не сомневалась в твоей честности и благородстве. Вексель при тебе? — спросила она потеплевшим тоном, добившись от зятя всего, желаемого ею.

— Да, — Лермонтов вынул из внутреннего кармана и развернул документ.

Она открыла потайной ящичек секретера и достала конверт с деньгами:

— Вот, пересчитай. Здесь ровно двенадцать тысяч.

— Я Вам полностью доверяю мадам, зная Вашу честность.

— Тогда напиши, что получил деньги сполна и распишись. Завтра сама зарегистрирую выплату в Чембаре.

Убрав деньги и сделав надпись на векселе, Юрий Петрович тихо, но твёрдо сказал тёще:

- У меня к вам есть тоже просьба или, если угодно, условие. Вы берёте на себя ответственность за моего сына. Если жизнь его, не дай Бог, будет в опасности, Вы должны немедленно сообщить мне, я сразу приеду. И больше не отправляйте Мишу из имения перед моим приездом. Если Вы будете воспитывать его достойно, я не заберу его у Вас. Даю слово дворянина.

— Обещаю.

— Возьмите вексель. А теперь поеду в Стяшкино за сыном.

— Куда ж на ночь-то глядя? До туда вёрст пятьдесят, не меньше. Я пошлю человека верхом. Афанасий Мишеньку завтра сам привезёт.

И Лермонтов остался в Тарханах. От переживаний у него сильно болела голова и колотилось сердце. За ужином он почти ничего не ел и потом до темноты ходил по знакомым дорожкам вокруг прудов. Всю ночь он ворочался в постели и только под утро уснул тяжёлым сном.

Дни, проведённые с Мишенькой в Тарханах, немного утешили Юрия Петровича. Они очень соскучились друг по другу, и ребёнок не отпускал его от себя. Отец с ним гулял, играл, рисовал цветными карандашами в альбоме, читал ему книги, катал на лодке.

Мише всё интересно в парке, он словно заново открывает давно знакомые места, видя их с высоты своего роста. Деревья кажутся больше и выше, а травы и цветы ближе. И там, внизу, кипит своя жизнь. Бабочки, жуки, кузнечики, пчёлки так и вьются вокруг разноцветных венчиков, прячутся в них, пьют нектар, стрекочут.

Мальчик оставил капризы и готов был гулять с отцом часами. Перед отъездом Юрия Петровича он расплакался.

— Поч-чему ты мен-ня не бер-рёшь. Ты… ты обещал.

— Так вышло, сыночек. Я не могу тебя взять с собой.

— Поч-чему? Я тебя си… сильно люблю.

— Я тоже тебя очень люблю. А бабушку ты любишь?

— Очень люблю.

— Она огорчится, если ты уедешь со мной.

— Папенька, почему мы не можем жить все вместе — я, ты и баба?

— Так нужно. Я не могу ничего поделать. Поймёшь, когда вырастешь.

— Хочу с тобой! Хочу, хочу, хочу! — снова заплакал Миша.

— Ну-ну, не плачь, как девчонка, будь мужчиной. Я к тебе обязательно приеду. До скорого.

Лермонтов поцеловал плачущего сына, отдал дядьке, вскочил в экипаж и приказал трогать. Отъезжая, он оглянулся. Сын махал ему ручкой, а из глаз катились крупные слёзы. Юрий Петрович тоже помахал мальчику и поехал в Кропотово в очень тяжёлом расположении духа.

Дата добавления: 2015-09-04