Рождение

Утром 2 октября 1814 года, в пятницу, набожная Елизавета Алексеевна, заказав Трёхсвятской церкви молебен Пресвятой Богородице, в волнении поспешила домой: дочь была на сносях, живот у неё опустился — вот-вот родит. Доктор и акушерки не покидали их квартиру третий день. Узнав, что схватки у Маши ещё не начались, Арсеньева велела докторам заняться выбором кормилицы, а сама прилегла отдохнуть в своей комнате, наказав позвать её сразу, как начнутся роды.

Елизавета Алексеевна очень желала, чтобы родился внук. Она хотела наречь его в честь покойного супруга Михаила Васильевича Арсеньева. Традицию рода Лермонтовых она в расчёт не брала, будучи уверенной, что покладистого зятя ей удастся уговорить. Мужа Елизавета Алексеевна по-своему любила и до осени 1809 года считала себя счастливой женой и матерью. Единственную дочь Машу они оба воспитывали в согласии и любви. Михаил Васильевич был умён, образован, добр, благороден, сострадателен, домовит и деловит. Добавив свои деньги к приданому, он помог жене купить имение Тарханы в Чембарском уезде, которое продавалось недорого из-за случившегося там пожара. Усадьбу в Тарханах он отстроил, перепланировал и расширил парк, устроил там всякие затеи и оранжерею. Хозяйственная жилка была и у Елизаветы Алексеевны, урождённой Столыпиной, которая имение считала своим: её денег было при покупке вложено гораздо больше. Однако, составляя духовное завещание, она Михаила Васильевича не обделила, сделав его долю неприкосновенной. Но толи Арсеньева слишком много занималась хозяйством, не уделяя мужу должного внимания, толи Михаил Васильевич, раздражённый её скуповатостью и меркантильностью, а порой и деспотичностью, начал охладевать к ней, но в конце 1809 года она стала ревниво примечать, что муж заглядывается на красивую молодую соседку — княгиню Надежду Михайловну Мансыреву. Впрочем, серьёзных оснований подозревать мужа в измене Елизавета Алексеевна не имела. К тому времени супруг был предводителем чембарского дворянства, все в округе его ценили и уважали.

1 января 1810 года в Тарханы были приглашены соседи и знакомые со всего уезда на домашний спектакль по трагедии Шекспира «Гамлет». Узнав, что Мансырева тоже приглашена, Елизавета Алексеевна взревновала и потребовала у мужа отозвать приглашение. Тот наотрез оказался: мол, не принято такое среди честных дворян, а ему, уездному предводителю, и вовсе не к лицу. Жена настаивала, и они разругались перед самым спектаклем. Не считаясь с решением мужа, Арсеньева отправила к Мансыревой посыльного. Узнав, в чём дело, та осталась дома. А Михаил Васильевич, игравший в спектакле роль могильщика, нетерпеливо ждал её, время от времени выбегая на заснеженное крыльцо. Когда ему сказали, что жена посылала людей к княгине и та не приедет, он изменился в лице и ушёл в свою комнату. Отправленный за ним слуга принёс страшную весть: «Барыня, барин яд приняли, кончаются». Арсеньева опрометью кинулась в комнату мужа и увидела его на полу уже бездыханным, с пеной изо рта. «Собачья смерть!» — с испугом и горечью негромко сказала Елизавета Алексеевна, приказала остановить спектакль, объявить, что у барина удар, и готовить санный возок. Расстроенные гости разъехались. Она, боясь травмировать слабую здоровьем Машу, поспешила увезти её в Пензу к родным. Уже в пути, кутая в тёплую шубу всхлипывающую дочь, она засомневалась в причинах смерти супруга: откуда у него яд, убивающий в несколько минут? В доме такого не было, разве что муж тайно достал где-то. Тогда он, выходит, заранее думал о самоубийстве? Невозможно поверить! Никакой хандры она у него не замечала. Её начала мучить совесть: может, Михаил Васильевич действительно умер от удара, расстроившись из-за Мансыревой? В душе Елизаветы Алексеевны поднялась волна ненависти к сопернице и жалости к мужу, который лежал на полу, как брошенная всеми отравленная собака.

В Пензе Арсеньева остановилась у сестры Натальи Алексеевны Столыпиной. Показав дочь доктору, Елизавета Алексеевна наедине расспросила его о возможных причинах смерти мужа. Тот подтвердил: при сильном ударе может пойти пена изо рта от отёка лёгких и умереть от этого возможно в несколько минут. Оставив дочь у сестры в Пензе, Арсеньева поспешила домой, но на похороны уже не успела. Управляющий сказал, что уездный врач не нашёл отравления, поэтому барина позволено было схоронить справа от алтаря Никольской церкви в Тарханах. Каясь, Елизавета Алексеевна поставила на могиле супруга дорогое надгробие, словно так можно было искупить вину перед ним. Несмотря на это, по селу и уезду ходили упорные слухи о самоубийстве тарханского барина и о том, что барыня, увидев его тело, якобы сказала: «Собаке собачья смерть!»

Всю свою любовь вдова перенесла на единственную дочь, переписала на неё завещание. С горечью думала Арсеньева о возможном замужестве Маши и расставании с ней. Однако когда Юрий Петрович Лермонтов согласился на все условия тёщи и после свадьбы переехал в Тарханы, она приняла этот жертвенный шаг как само собой разумеющийся и невзлюбила зятя, ревнуя его к дочери, любовь которой она не желала ни с кем делить. Внука Елизавета Алексеевна хотела назвать только в честь мужа. Да и день памяти Михаила Архангела скоро — через месяц. Будет у мальчика сильный небесный заступник.

Пока барыня отдыхала, московские доктора придирчиво осматривали двух кормящих крестьянок и их грудных детей. И остановили свой выбор на 28-летней Лукерье Шубениной: здоровая, опрятная, аккуратная, лицом пригожая, молоко у неё хорошее, малышка ухоженная, да и трое старших детей, оставшихся в селе, отличаются крепким здоровьем. Лукерья и обрадовалась своей новой миссии, и заволновалась: скоро её родной дочке Танечке материнского молока не достанется.

Юрий Петрович первым узнал о выборе докторов и одобрил его. Он с утра не отходил от жены, которая почувствовала себя неважно и отказалась от обеда. Вдруг она вскрикнула — начались схватки. Доктора отослали Юрия Петровича из комнаты роженицы. Он тут же сообщил волнительную весть тёще. Та проворно соскочила с кушетки и поспешила к дочери.

От сильного беспокойства за жену и ребёнка Лермонтов не находил себе места, метался по комнатам, молился, прислушивался ко всем звукам в доме, улавливая среди них приглушённые стенами крики Маши. Когда заблаговестили к вечерне, он вышел в церковь, снова и снова там горячо молился за жену и младенца: и трём святителям — Василию Великому, Иоанну Златоусту и Григорию Богослову, и Богородице, и Николаю Угоднику, и Пантелеимону Целителю… Когда протоиерей Николай Фёдоров, облачённый для богослужения, пошёл в алтарь, Юрий Петрович бросился к нему, умоляя сугубо помолиться за роженицу. Батюшка пообещал, уверяя, что всё будет хорошо. Долго на службе Юрий Петрович не простоял: вдруг испугался, что малыш появится на свет в его отсутствие и заторопился домой. Слуги его успокоили, сообщив, что роды идут своим чередом.

Только ближе к полуночи Лермонтов чутко задремал, не раздеваясь, на диване. Потом вдруг вскочил, будто кто-то толкнул его в бок, и поспешил к комнате Марии Михайловны. За несколько шагов до двери он услышал крик жены и следом тоненький плач младенца. «Родился!» — сердце Юрия Петровича затрепетало от радости, но постучать он долго не решался, боясь потревожить жену и докторов. Наконец на его робкий стук дверь приоткрылась, и Елизавета Алексеевна коротко сказала:

— Всё благополучно. Мальчик! Ты пока погоди. Надо его опрятать.

— Как Маша?

— Слава Богу! Позови Лукерью.

Дверь захлопнулась. Кормилицу впустили раньше него. Нетерпение и огромная радость смешались в душе Лермонтова. Время казалось растянутым до бесконечности. Но вот и его пригласили войти. Елизавета Алексеевна держала на руках плачущего новорожденного в украшенных кружевами пелёнках. Поздравив и поблагодарив жену, Юрий Петрович стал разглядывать сына на руках у тёщи, которая пока никому его не доверяла. Мальчик родился маленьким, с чёрными волосиками и необычной светлой прядкой на лбу. Его большие припухшие глазки были закрыты. Новоиспечённый отец заволновался, но акушерка ему объяснила, что это родовые отёки, они скоро спадут. Лермонтова попросили оставить комнату: роженица устала, ей надо отдыхать, а малыша покормить. Поцеловав и ещё раз поблагодарив Машу, Юрий Петрович простился до утра, но так и не смог заснуть.

Утром он пошёл узнать о жене и сыне и встретился у дверей с тёщей:

— Мальчик грудь взял, — ответила та, предупреждая его вопрос. — Дочери дали немного снотворного, чтоб отдохнула. Ты её пока не тревожь. Мне надо с тобой поговорить.

— Хорошо, — согласился Юрий Петрович, не подозревая, о чём пойдёт речь.

— Как ты думаешь назвать сына? — усевшись на диван в гостиной, спросила Елизавета Алексеевна.

— Вы же знаете, у нас в роду чередуются имена Юрий и Пётр.

— Стало быть, ты хочешь крестить мальчика Петром?

— Разумеется.

— А я предлагаю иначе, — сказала тёща тоном, не терпящим возражений. — Следует назвать ребёнка Михайлой в честь Архангела Михаила, имя коего носил мой муж Михайла Васильич, очень достойный человек. Будет хорошо, если внук вместе с именем унаследует его лучшие черты.

— Знаю, что Ваш супруг был в высшей степени благородным человеком. Жена рассказывала, как он помирил двух соседей и тем предотвратил полное разорение одного из них. Я много доброго о нём в Тарханах и Чембаре слышал. Но как же наша семейная традиция? Она ведь ещё никогда не прерывалась. Я единственный сын у матери и только мой ребёнок будет продолжателем нашей ветви рода Лермонтовых. Потому и настаиваю, чтоб мальчика назвали Петром, — Юрий Петрович старался быть внешне спокойным, но в душе уже кипел.

— А у нас в роду другие традиции. Внук у меня тоже один единственный и будет мне особенно дорог, если окрестим его Михайлой. Кстати, и в твоём роду такое имя славится. Помнится, ты мне рассказывал о мичмане, который отличился в 12-м году при Бородине. Его вроде Михайлой зовут?

— Вы имеете в виду Михайлу Николаича Лермонтова?

— Да.

— Но он принадлежит совсем к другой ветви нашего рода.

— Разве это важно? К тому ж именины Петра 1 июля, а именины Михаила совсем скоро — 8 ноября, гораздо ближе ко дню рождения. Мальчик у нас слабенький, ему нужен сильный небесный покровитель — Михаил Архангел. И я своей заботой внука не оставлю.

Юрий Петрович хотел было возразить, что апостол Пётр тоже сильный покровитель, но прикусил язык, поняв, что с тёщей спорить бесполезно.

— Ладно, будь по-вашему, — огорчённо сказал он, не смирившись в душе с навязанным ему решением.

— Я сама хочу внука крестить и в восприемники позвать Фому Васильича Хотяинцева, коллежского асессора. Он с моим мужем дружен был. Да ты его знаешь. Он у вас Кропотове и у нас в Васильевском бывает.

— Согласен. Фёдор Васильич — человек умный, добрый, надёжный и приятный во всех отношениях.

— Ну, стало быть, решено, — заключила довольная Елизавета Алексеевна и направилась к себе.

Без аппетита позавтракав, Юрий Петрович тихо вошёл в детскую. Кормилица заботливо качала спящих малышей — новорождённого сына и его трёхмесячную молочную сестрёнку Танечку.

— Можно я посмотрю на него? — спросил Лермонтов шёпотом.

— Смотрите, барин, только не троньте, — чуть слышно прошептала кормилица.

Скоро малыш завозился, закряхтел и заплакал. Лукерья ловкими движениями перепеленала его и, не переставая качать ногой люльку с дочкой, стала прикладывать мальчика к груди.

— Идите, барин, я его кормить буду, — стыдливо прошептала она.

Лермонтов вышел, бесшумно закрыв дверь детской, устало присел в кресло в соседней комнате и сам незаметно уснул под любимую тарханскими крестьянками колыбельную «Про Тараса»:

А ты, дедушка Тарас,

Не доехал ты до нас.

Твоя сестра

Гусей пасла.

Чего выпасла?

Коня с седлом.

А где конь-то?

У ворот стоит.

А где ворота-то?

Водой снесло.

А где вода?

Быки выпили.

А где быки?

За гору ушли.

А где гора?

Черви выточили.

А где черви?

Гуси выклевали.

А где гуси?

В тростник ушли.

А где тростник?

Девки выломали.

А где девки?

За мужьёв пошли?

А где мужья?

На войну ушли.

А где война?

Посередь гумна.

11 октября мальчика окрестили в храме Трёх Святителей. «Крещается раб Божий Михаил во имя Отца и Сына и Святого Духа», — звучно произнёс протоиерей Николай, трижды опуская младенца в купель с освящённой тёплой водой. Расхныкавшийся было ребёнок успокоился. Батюшка передал его Елизавете Алексеевне, стоявшей наготове с развёрнутой тёплой пелёнкой. «Пусть Михаилом зовут, лишь бы умным, здоровым и благородным вырос», — мысленно смирился с именем Юрий Петрович, нежно любуясь сыном.

Дата добавления: 2015-09-04