Тревожная весна 1817 года

На другое утро после похорон дочери Елизавета Алексеевна пригласила зятя к себе для важного разговора.

— Ты когда собираешься уезжать? — спросила она без обиняков.

— Помянём Машеньку на девятый день, и поеду.

— А сына думаешь взять с собою или оставить?

— Конечно, возьму с собой.

— Ты погоди, ещё холодно, метель в пути застать может. А Мишенька, сиротинушка наш, слабенький, простудится ещё. Оставь лучше его пока здесь на моё попечение. Он для меня сейчас единственная радость, — слёзы навернулись ей на глаза.

— Но и мне только в нём утешение, — возразил было Юрий Петрович.

— Подумай сам хорошенько. Внучок и так капризничает, мать зовёт, опять струпьями покрылся. Доктор Белынский прописал ему серный цвет и не советовал пока в другое место везти. И тебе без него будет сподручнее дела справить.

— Пожалуй, Вы правы. Оставлю пока сына в Тарханах, хоть и тяжело расстаться. Месяца через два приеду за ним. Там и потеплеет, и дела уладятся.

— У нас Мишеньке хорошо будет, — обрадовалась тёща. — Я знаю, тебе деньги нужны, у тебя имение в долгах. Но пока мне нечем отдать по векселю Машенькины двадцать пять тысяч рублей. Очень прошу тебя подождать. Сама в долгах, а вот что замыслила. Не смогу жить в доме, где муж и дочь умерли, — она снова прослезилась. — Надо продать его на слом и новый рядом построить. А на месте старого хочу устроить храм в честь небесной покровительницы дочери преподобной Марии Египетской.

— Я очень Вас понимаю и поддерживаю. Пусть будет храм в память Машеньки. Я ради этого год-другой подожду.

— Тогда собирайся, в Чембар поедем переоформить вексель. Да мне ещё подыскать надо, у кого денег занять — тысяч пять. Брат и деверь под векселем подпишутся.

— Скоро буду готов. И в храмах там подадим за упокой жены.

Вексель в Чембаре стряпчие переоформили без проволочек, и Юрий Петрович вернулся домой засветло. Быстро найти кредитора на пять тысяч рублей тёще не удалось, к вечеру она договорилась с молодой дворянкой Софьей Наумовой, но оформить заём уже не успела. Для этого Елизавета Алексеевна с Афанасием Алексеевичем Столыпиным и Григорием Васильевичем Арсеньевым на следующий день снова ездили в Чембар.

Последние дни в Тарханах Юрий Петрович старался больше времени проводить с Мишенькой, ежедневно подолгу простаивал у могилы жены и на панихидах по ней. 5 марта, по прошествии девяти дней от её кончины, он уехал в Кропотово, поцеловав на прощанье любимого сына и обещав ему скоро вернуться.

Проводив зятя и передав с ним приветы кропотовским и васильевским родным и знакомым, Арсеньева пошла к себе. Пережив смерть дочери, она сгорбилась, поседела, её глаза не просыхали от слёз. Лишь при виде Мишеньки бабушка оживлялась. Ей только 43 года, но в чёрном траурном платье и чепце она выглядела лет на десять старше. На душе у неё было неимоверно тяжело. Перед отъездом из Тархан Наталья Алексеевна звала её поехать в Горячие Воды с отцом Алексеем Емельяновичем и сестрой Александрой Алексеевной Евреиновой. Но не таков был настрой Елизаветы Алексеевны. Хоть она ненавидела и винила зятя, но где-то в глубине души сознавала, что и её вина есть в смерти дочери. Она боялась себе признаться, что не уберегла двух самых близких и любимых людей, не желая ни с кем делить их чувства к себе. Молиться и каяться — вот чего она жаждала — и решилась поехать с внуком на богомолье в Киев, в Печерскую лавру, поклониться мощам святых угодников, испросить Мишеньке исцеления.

Родные не оставили Елизавету Алексеевну в беде. В середине марта к ней из Пензы приезжал брат Александр Алексеевич, а вместе с ним отец Алексей Емельянович. После Пасхи и сороковин по дочери, которые пришлись на 4 апреля, Арсеньева стала собираться в Киев. В середине весны снег окончательно сошёл, дороги просохли. Она заняла ещё тысячу рублей, дала управляющему последние распоряжения по имению и, поручив ему подыскивать покупателя на барский дом, отправилась с внуком, его дядькой и бонной в Киев.

В дороге Мишеньке всё было интересно. По пути они останавливались на станциях, в городах и больших сёлах, молились там в местных церквях. В конце апреля въехали в Киев. Всё здесь казалось ребёнку большим и необычным: широкий Крещатик и узкие улочки, где трудно разъехаться двум экипажам, величественный синий Днепр, толпы паломников, которых с приближением лавры становилось всё больше: скоро Вознесение Христово. К обители подъехали со стороны Нижней лавры. Отсюда многочисленные её храмы были хорошо видны. Блестели на солнце золочёные главы, белели стены церквей, над всем возвышались фигурные гранёные купола Успенского собора и устремлённая в небо Великая колокольня в Верхней лавре.

— Баба, там снег! — Миша показал пальчиком на монастырские сады. Он никогда ещё не видел столько цветущих деревьев издалека.

— Это сады цветут, внучек, — улыбнулась Елизавета Алексеевна. — Сейчас мы ближе подойдём, и увидишь цветочки.

Они пошли по всем открытым лаврским храмам, везде молясь, ставя свечи и заказывая поминовение. До Верхней лавры добрались к обеду. Подкрепившись, спустились в Ближние пещеры поклониться мощам святых угодников. Миша сначала испугался темноты, но потом привык к ней и перестал хныкать. Таинственно мерцали огни свечей, поставленных у строгих надгробий. Мальчика приложили ко всем мощам, в костнице помазали благовонным миром от мироточивых глав. Перед каждым алтарём Елизавета Алексеевна усердно молилась. Из пещер вышли не скоро, и Мишенька устал. Бабушка велела Андрею и бонне погулять с ним в монастырском садике, а сама пошла в Успенский собор помолиться и узнать, когда будет доступен для поклонения чудотворный образ Успения Божией Матери. Этот древний обычай произвёл на Мишу большое впечатление. Икона в круглой позолочённой ризе с лучами висела над царскими вратами. После литургии её опускали вниз на фигурных цепях, чтоб верующие могли приложиться. Риза так ярко блестела, отражая свет от свечей и оконниц, что мальчику показалось, что это нисходит настоящее солнце.

Весь третий день они ходили в Дальних пещерах. Причастившись в лавре на Вознесение, тронулись в обратный путь, чтоб поспеть домой к Троице. Елизавета Алексеевна облегчила наболевшую душу. Здесь на исповеди с её слов впервые записали в ведомость возраст на 12 лет больше, чем на самом деле: она ощущала себя и хотела казаться старше. У Мишеньки побледнели золотушные пятна, он больше не расчёсывал их и стал крепче спать. Этим бабушка была очень довольна, но, к её огорчению, внук на ножки так и не встал.

Арсеньева занялась оформлением наследства Марьи Михайловны. Она не могла допустить, чтобы Лермонтовы владели землёй в Тарханах, если отец заберёт сына в своё имение, и пошла на хитрость: себе приписала барщинных крестьян с их имуществом и наделами, а внуку оставила дворовых, которые земли не имели. Бабушка с опасением ждала возвращения Юрия Петровича. Она решила оставить Мишеньку у себя на воспитание и опасалась, что зять увезёт его силой.

В конце мая, получив письмо Юрия Петровича о скором приезде, она быстро собрала внука и уехала с ним в Стяшкино — имение своих родственников князей Максутовых, находившееся недалеко от Нижнего Ломова. Одновременно она отправила посыльного к любимому брату Афанасию Алексеевичу Столыпину в Лесную Неёловку.

Лермонтов не застал в Тарханах тёщи и сына. На его расспросы дворовые отвечали робко и уклончиво: мол, не знают, должно, уехали куда-то. Отец с нетерпением ждал встречи с Мишенькой, сильно соскучился и, не видя его, вообразил, что мальчик умер и все скрывают от него горькую правду. Едва сдерживая слёзы, Юрий Петрович побежал по улице Бугор к церкви. Крестьян спрашивать было бесполезно: мужики и бабы на барщине, а малые дети и старики вряд ли знают. Храм оказался закрыт, Лермонтов обежал небольшое кладбище и, не найдя могилы сына, чуть успокоился. У могилы жены и тестя он просидел полчаса на деревянной скамеечке, поставленной тёщей, видимо, для себя. И возобновил поиски.

Возле дома свящённика играл с кошкой пятилетний попёнок.

— Пашенька, ты Мишу не видел? — спросил мальца Юрий Петрович.

— Не-а, — ответил тот, водя перед кошачьей мордочкой обрезком верёвки.

— Знаешь где он?

— Не-а.

— А папка твой дома?

— Не-а. В Чембал уехал за свечками. Мамка тут, у ней сплосите.

Услышав разговор, попадья высунулась из открытого окошка:

— Здравствуйте, барин. Лизавета Алексевна с Мишей в воскресенье на службе изволили быть, а потом мы их не видели. Вы не тревожьтесь. Поди, уехали куда.

— А Мишенька не заболел ли?

— В воскресенье здоров был. Да Вы к кормилице сходите. Она у бар часто бывает.

Лукерью Лермонтов тоже не застал. Во дворе новой избы Шубениных он нашёл только десятилетнего Стёпку с младшими сёстрами.

— Маманя в Дерябиху пошла, папаня и дяденька с тётенькой в поле, а мы тут коноплю от грачей да галок стережём, — поведал мальчик. — А барчонок где, не знаю. Мамка третьего дня к барыне ходила, при ней был.

Юрий Петрович не перестал волноваться. Теперь он вообразил, что ребёнок серьёзно болен и его повезли к доктору. Отец пошёл назад в усадьбу. У ворот его обогнала знакомая карета. Он со всех ног припустился к дому. Из кареты вышли Елизавета Алексеевна, её брат Афанасий Алексеевич и дядька Андрей с Мишей.

— Папенька! — радостно крикнул мальчик и потянулся к отцу.

Запыхавшийся Юрий Петрович взял сына у Андрея.

— Мишенька! Жив, жив! — он принялся целовать ребёнка со слезами на глазах.

Мальчик прижался к нему и сказал:

— Я ждал долго-долго. Ты плачешь? Зачем?

— От радости. Я тебя очень люблю! Пойдём, я покажу тебе подарки.

Лермонтов понёс сына в дом, забыв даже поздороваться с тёщей и её братом. За ужином он извинился за свою оплошность. Остаток дня Юрий Петрович провёл с Мишей. Он привёз ему цветные мелки, оловянных солдатиков и деревянную лошадку. Немного поиграв в игрушки, малыш начал рисовать на сукне и спрашивать, что получилось. Отец старался угадать.

— Кошка, — подумав, ответил он.

— Да! Киса.

— А это… зайчик.

— Да! Зайка.

— Это… собачка.

— Нет!

— Тогда бычок.

— Нет!

— А-а-а, лошадка!

— Конь!

Взбудораженный впечатлениями, мальчик уснул поздно. Елизавета Алексеевна уже легла, и объяснение между ней Юрием Петровичем отложилось до утра.

— Отчего Вы никому не сказали о вашем отъезде, мадам? Я вчера пережил страшные часы, думая, что мой сын умер! — с упрёков начал разговор Лермонтов.

— Напрасно. Мальчик здоров, как видишь. И даже золотуха почти сошла. Мы были в гостях у Максутовых. Они нам родня. Я вольна ехать, куда хочу и перед дворней я не отчитываюсь.

— Я Вам весьма благодарен за заботы о Мишеньке. Мы здесь побудем несколько дней и поедем.

— Погоди. Для внука будет лучше, если останется при мне. Здесь его все любят. А он ещё слаб, не ходит.

— Мне невозможно с ним расстаться. В Кропотове мои незамужние сёстры будут заботиться о нём как о родном. И мать ждёт, не дождётся увидеть внука.

— Я не переживу, если ты его увезёшь. После смерти дочери вся моя радость в нём, — Елизавета Алексеевна прослезилась.

— Ребёнка нужно серьёзно лечить, ему два с половиной года, а он ещё не ходит, — вмешался в разговор Афанасий Алексеевич. — Если домашнего доктора взять, нужно платить тысячи три в год, не меньше. Может, на воды мальчика везти придётся или за границу — ещё, почитай тысячи три-четыре потратишь. Ты вот забрать его хочешь, а деньги-то такие имеешь?

— Нет, столько не найду, — Юрий Петрович призадумался. — Я займу.

— А чем отдавать? Не знаешь? То-то. Имение у тебя в долгах, пока не уплатишь, не заложишь. Сестра моя тебе долг сейчас не может отдать. А тут мы ей все поможем.

— Ради памяти дочери, пусть Мишенька пока поживёт у меня. Я поставлю его на ножки, если ты его мне оставишь хоть годика на два. Обещаю тебе. — Елизавета Алексеевна перекрестилась. — Мне нельзя без него.

— Я подумаю мадам, и завтра дам ответ. На два года, может быть, оставлю.

— Вот ещё что. Мне на дочкин портрет больно смотреть. Она там, как живая. Ты можешь взять его себе, а мне пусть останется копия.

— Благодарю Вас сердечно, непременно возьму.

— Лиза, ты говоришь о копии, что для меня заказывала? — спросил Афанасий Алексеевич, скрывая неудовольствие: он предпочёл бы увезти хороший портрет любимой племянницы к себе в Лесную Неёловку, однако перечить сестре было уже неловко.

— Да, но ведь тебе не понравилось.

— Копия вроде и неплохая, но Машенька там не очень похожа. Нет живости взора, ей присущей, и черты будто застывшие.

— А по мне теперь так лучше. Когда построю новый дом, прикажу повесить, а пока и на копию не могу смотреть. Ты, — обратилась она к зятю, — и Машенькины вещи бери, какие захочешь. Всё в туалетном столике в её комнате. Я туда как зайду, всё время плачу.

— Мерси боку, мадам, — поблагодарил зять. — Буду хранить их как самые дорогие реликвии.

Думая всю ночь, Юрий Петрович всё-таки решил оставить сына тещё на два года с условием, что он может приезжать к нему, когда и на сколько захочет. У отца не было никакой возможности лечить ребёнка у лучших докторов или везти на воды, а тем паче за границу. С болью в сердце он простился с Мишенькой и поехал в своё имение, увозя портрет жены, её альбом, платок, склянку от духов, ещё хранящую любимый аромат, и именную иконку Марии Египетской.

Зять уехал, а Елизавета Алексеевна всё не находила себе места. Она и через два года не хотела отдавать Мишу. Но все права на стороне Лермонтова, он может забрать ребёнка, когда вздумает, и оттого ненависть тёщи к ни в чём неповинному зятю усилилась. Арсеньева стала советоваться с братом.

— Ты ведь, Лиза, духовную на дочь составляла, надобно переписать. Так отпиши всё Мишеньке, но при условии, если он будет с тобой хоть до совершеннолетия. А иначе в наш род отпиши, — рекомендовал Афанасий Алексеевич. — Лермонтов никуда не денется. Он сына любит и не захочет лишить наследства.

— Да, — обрадовалась Елизавета Алексеевна, — это единственный выход. В Чембаре оформлять не станем: кабы слухов каких не пошло. Надо в Пензу ехать. Вот что, братец, я пока сестрице Наташе напишу, чтоб ждала меня, а ты езжай-ка вперёд бумаги приготовить. Да к Сперанскому сделай визит. Передай Его Высокопревосходительству мою нижайшую просьбу засвидетельствовать духовную.

— Добро, сестрица. Завтра же еду.

Проводив брата, Арсеньева потратила на сборы несколько дней. Очень кстати на дом нашёлся покупатель, и она решила надолго переехать в Пензу поближе к родным. Собрав необходимые бумаги и отдав распоряжения управляющему, в начале июня она с внуком, дядькой, бонной, слугами и ключницей отправилась в путь.

Дата добавления: 2015-09-04