На пути в Москву

Утренний туман рассеялся, и ещё яркое августовское солнце стало понемногу пригревать. Елизавета Алексеевна Арсеньева, откинувшись на мягком переднем сиденье кареты, разомлела и погрузилась в глубокую дрёму. По сухой дороге экипаж катился плавно и неторопливо. Опытный тарханский кучер Ефим Шерабаев умело объезжал ухабы, чтобы ненароком не растрясти молодую барыню. Марья Михайловна Лермонтова была на восьмом месяце беременности, и Елизавета Алексеевна загодя везла слабую здоровьем дочь в Москву, чтобы при родах обеспечить ей помощь лучших докторов Первопрестольной. За каретой тянулся небольшой обоз с дворовыми и провизией. В самой удобной телеге ехала ключница Дарья Куртина, грамотная сметливая девка восемнадцати лет, и две молодые крестьянки с младенцами, одна из которых должна стать кормилицей новорожденного барчонка.

Заметив, что мать задремала, Марья Михайловна, сидевшая с мужем напротив, поднесла палец к губам. Юрий Петрович Лермонтов понимающе кивнул. В тишине ехать было куда приятнее, чем выслушивать бесконечные тёщины упрёки. Жена с интересом смотрела на проплывающие за окном лесистые подмосковные пейзажи, прислушивалась к песням жниц. В Тарханах хлеба уже убрали, а здесь страда была в разгаре. Юрий Петрович невольно залюбовался юной супругой. Её тёмные волосы слегка выбились из-под шляпки и, казалось, сияли в лучах солнца, светившего в окно кареты. Свою Машеньку он не просто любил — обожал. Впервые они встретились зимой 1812 года. Он тогда только что вышел в отставку с должности воспитателя 1-го Кадетского корпуса и приехал из Петербурга в своё тульское имение Кропотово, чтобы поправить дела в расстроенной родовой вотчине. А Машенька гостила вместе с матерью у его добрых знакомых Арсеньевых в Васильевском, имении её дяди Григория Васильевича, брата покойного отца.

Девушка с первого взгляда пленила сердце Юрия Петровича: большие выразительные карие глаза, ладная хрупкая фигурка, красивый задушевный голос, непринуждённость в общении на французском и русском языках, музыкальность и глубокая начитанность делали её неотразимой в глазах влюблённого. И хотя другие красавицей Марью Михайловну вовсе не считали, Лермонтову казалось, что никого краше неё он не встречал. Видный молодой военный с изящными светскими манерами и добрым взглядом тоже произвёл на 17-летнюю Машу глубокое впечатление при первой встрече в Васильевском, а потом и в Кропотове, куда она заезжала с Елизаветой Алексеевной к её давней приятельнице Анне Васильевне Лермонтовой, своей будущей свекрови. И весной 1812 года Марья Михайловна вернулась домой невестой, уговорив мать благословить брак с Юрием Петровичем. Однако Арсеньева сделала это только при условии, что дочь останется при ней в Тарханах, куда предстояло переехать зятю. Лермонтов уже не представлял своей жизни без Машеньки и согласился. Тёща обещала доверить ему управление своим большим в сравнении с Кропотовым имением. Однако свадьба всё время откладывалась: сначала шёл Великий пост, потом Елизавета Алексеевна стала настаивать, чтобы венчание состоялось непременно в такой день, когда не совершается память какого-нибудь мученика: мол, молодые тогда будут жить хорошо, не мучаясь. Как нарочно, такие даты приходились на дни, когда по церковным канонам венчания нет. Так дотянули до Петрова поста, а вскоре началась Отечественная война. Капитан в отставке Лермонтов служил батальонным начальником в наскоро собранном Егерском полку Тульского ополчения. Весной следующего года в тяжёлом походе он заболел и долго пролежал в госпитале в Витебске. Обвенчался с Марьей Михайловной он только осенью 1813 года. Зимние месяцы в Москве стали для них очень счастливыми, но в Тарханах отношения с тёщей у Юрия Петровича не заладились. Обещание своё об управлении имением она не сдержала: здесь всем заведовала она сама, а помогал ей крепостной управляющий Абрам Филиппович Соколов, мужик умный, опытный, грамотный и надёжный. Лермонтов оказался на третьих ролях и время от времени отлучался по неотложным делам в Кропотово. Тёща явно невзлюбила зятя, но за что, понять невозможно: он-то готов всей душой любить её как мать обожаемой им Машеньки. Может быть, рождение первенца изменит их отношения к лучшему?

Погрузившись в воспоминания и мысли о ближайшем будущем, Юрий Петрович слегка прикорнул и не заметил лёгкого толчка: карета остановилась на почтовой станции. Очнулся он от яркого света, брызнувшего прямо в глаза: это Ефим открыл дверцу кареты. Елизавета Алексеевна заворчала на зятя:

— Станция уже, а ты всё спишь! Сонная тетеря!

— Извините, Елизавета Алексевна, замечтался, — вежливо ответил Лермонтов.

Он легко соскочил с подножки кареты и подал тёще руку. Та сошла с недовольным видом. Затем Юрий Петрович подхватил жену и осторожно поставил её рядом:

— Приехали, любовь моя. Нам надо прогуляться перед обедом.

Тем временем к Елизавете Алексеевне бойко подскочила ключница Дашка:

— Ой, барыня, помялись в дороге, — она заботливо поправила складки на юбке хозяйки. — И тросточку в карете забыли. Я мигом достану.

Дашка ловко вскочила в карету и подала трость барыне. Та даже не поблагодарила, принимая угодливость ключницы как должное.

— Я пока обед закажу, а вы идите прогуляться, — наказала она зятю и дочери, будто не слышала слов Юрия Петровича, — маленькому воздух нужен. Через полчаса возвращайтесь. Дашка, а ты отнесёшь горячего кормилицам, ну и сама поешь.

Юрий Петрович вывел жену за станционные ворота. Они прошли мимо своего обоза, где дворовые обедали захваченными из дому припасами. При виде Марьи Михайловны мужики и бабы заулыбались, стали её расспрашивать о самочувствии.

— Всё в порядке, — улыбнулась в ответ она.

Юрий Петрович повёл жену под руку по тропинке через ржаное поле к опушке ближайшего леска.

— Смотри, какие здесь перелески! — сказала Маша. — Вдали они синие, а поля золотые! Как красиво!

— Да, — согласился Юрий Петрович. — И в Кропотове такие же почти. А в Тарханах степи тоже по-своему хороши.

— Васильки тут крупнее в сравненье с нашими.

— Это потому что влаги больше. — Лермонтов остановился, чтобы набрать жене букетик, но успел сорвать лишь несколько цветков.

— Ой, Юра! — сказала Маша. — Маленький меня ножкой толкает.

— Тоже размяться хочет, — Юрий Петрович нежно положил руку жене на живот, чтобы ощутить движение долгожданного дитя, — засиделся в карете. Если родится девочка, назовём её в честь тебя Машей.

— Может, Лизой — в честь маменьки?

— Нет, нет, только Марией. Это моё самое любимое имя.

— Ладно, — счастливо улыбнулась Марья Михайловна. — Но я чувствую, что родится непременно мальчик.

— Почему ты так думаешь?

— Не знаю, просто чувствую и всё.

— Тогда назовём его Пётр. У нас в роду так заведено — первенцев поочерёдно называют то Петром, то Юрием.

— Петруша — это замечательно! Я его буду любить, как тебя. И хорошо, что он родится в Москве. Помнишь, как мы были счастливы там зимой!

— Как не помнить, ни одной минуты забыть невозможно! И стихи, что ты написала в альбом, помню до слова.

И он начал читать наизусть:

Писать в альбоме сём мне друг повелевает,

И волю тем спешу исполнить я его.

Нескладные стихи рука хоть начертает,

Но ты увидишь в нём глас сердца моего.

Марья Михайловна подхватила:

Люблю тебя, люблю — сам Бог мне в том свидетель!

Возможно ли твоих достоинств не ценить?

Любя тебя, мой друг, люблю я Добродетель.

Желание одно — тебе подобной быть!

— Прекрасно! — похвалил жену Юрий Петрович и поцеловал.

Заметив, что под ногами стало сыровато, — они уже шли лесной стёжкой — Лермонтов предостерёг:

— Машенька, не ходи-ка дальше. Здесь влажно, должен быть где-то ручей или родничок. Постой на тропинке, чтоб ножки не промочить. Я поищу.

Лермонтов подошёл к зарослям и раздвинул их:

— Точно! Гляди — родник бьёт.

— Как пить хочется!

— Подожди, сначала сам попробую, что за вода, — он зачерпнул пригоршню и отпил глоток, — чистая и вкусная, только очень холодная. Тебе нельзя, а то простудишься, и без того часто болеешь горлом. Впрочем, нальём водички вот сюда, — продолжил он, видя огорчение жены, — пусть немного согреется, тогда и попьёшь.

Лермонтов отстегнул от пояса небольшую серебряную фляжку, которую по военной привычке всегда носил с собой, вылил на землю воду из неё и наполнил из родника.

— Спасибо, Юра, в дороге с удовольствием попью.

— Пора возвращаться, — заторопился Юрий Петрович, взглянув на брегет. — Через 10 минут нас ждут на станции. А то обед остынет, и Елизавета Алексевна недовольны будут.

— Ничего, успеем, — беспечно ответила Маша. Ей очень хотелось подольше побыть наедине с мужем.

Обратно они пошли быстрее, но Лермонтов на ходу равно успел собрать жене букетик васильков. После обеда, не мешкая, тронулись в путь, миновали Люберцы, Подосинки, Жулебино, Выхино, Карачарово и к пяти часам пополудни подъехали к Москве. Два года назад позолочённые кресты на воротах Покровской заставы блестели на солнце и были заметны издалека. Но после пожара 1812 года позолота потускнела, и въезжающим показалось, что кресты на полосатых столбах возникли перед ними неожиданно. После проверки документов шлагбаум открыли. Карета и обоз покатились по Таганке, Нижней и Верхней Болвановкам, пересекли по мосту Яузу. Дальше путь пролегал по Яузской улице, Солянке, Большим Спасо-Глинищевскому и Златоустовскому переулкам. Наконец свернули на широкую Мясницкую улицу. Везде рядом с новыми особняками ещё виднелись поросшие бурьяном дворянские усадьбы, сгоревшие в 1812 году. А местами развалины были уже разобраны и вместо них стояли временные домишки, сколоченные из уцелевших материалов: холопы стерегли барские владения. На других участках кипела работа: строения спешили покрыть и утеплить до холодов. Марья Михайловна, внимательно глядя в окно кареты, заметила:

— Посмотрите, маменька, сколько здесь новых домов. В эту зиму Москва краше будет, нежели в прошлую.

— Верно, доченька. Многие теперь отстраиваются. И не одни только дворяне. У тех, кого война разорила, толстосумы купцы скупают землю. Однако ж в новых домах сыровато, пока лучше в старом пожить. Для нас такой и нанят у Красных ворот.

— Машенька, да мы уж в Мяcницком проезде, — поддержал разговор Юрий Петрович. — Видишь кресты Трёхсвятской церкви? Там и Красные ворота.

Карета подъехала к двухэтажному дому генерал-майора Фёдора Николаевича Толя, уцелевшему во время пожара. Владение состояло из небольшого садика и двух одинаковых флигелей с добротными толстыми стенами, но без всякой лепнины. Единственным украшением фасадов были неглубокие арки.

На этот раз Юрий Петрович проворно соскочил с подножки экипажа и со всей учтивостью помог сойти тёще. Та сразу направилась к гостеприимно распахнувшейся двери флигеля: экономка их давно ждала.

Осторожно поставив Марью Михайловну на мостовую, Лермонтов по-военному быстро огляделся. Напротив дома стояла нетронутая пожаром церковь Трёх Святителей. Её восьмерик, возведённый на основательном четверике, венчала внушительная глава. Рядом высилась стройная классическая колокольня. Неподалёку белела Триумфальная арка, которую в народе за красоту называли Красными воротами. Юрий Петрович сказал жене:

— Чудесное место! Хорошо, что церковь рядом с домом уцелела.

Марья Михайловна, перекрестилась на храм, тихо ответила:

— Да. В ней мы и окрестим нашего малыша. Он будет родовой москвич.

Дата добавления: 2015-09-04