Снова на Кавказе

В Лазареву субботу после обеда Елизавета Алексеевна отдыхала в кресле. Прикрыв глаза, она слушала, как Дарья, сидя на деревянном стуле у окна, читает главу Евангелия от Матфея. В дверь постучали, и бабушка открыла глаза.

— Барыня, можно? — спросил Андрей с озабоченным видом.

— Что с Мишенькой?

— Лобик горяченький. Я его уложил в постель.

— Вот горюшко! Только в Крестопоклонную от ангины поправился и на тебе! Где ж ты недоглядел?

— Простите, барыня, сам не знаю. Негде вроде было, — виноватым тоном ответил дядька, подавая барыне руку.

— Пойду, посмотрю, — опираясь на руку Андрея, Елизавета Алексеевна встала и пошла в детскую.

Видя, как внук весь дрожит в кроватке, кутается в одеяльце и плачет, она послала Дарью за доктором. Леви быстро поднялся, посмотрел Мише горло и, предположив, что у мальчика снова ангина и насморк, назначил обильно пить клюквенный морс, чай с мёдом и полоскать горлышко травяными настоями. На другой день лихорадка у ребёнка спала. Хотя с постели он встать не мог, у Елизаветы Алексеевны отлегло от сердца. Она позвала батюшку, который болящего причастил. Однако на третий день всё возобновилось с новой силой. Заметив у мальчика красную сыпь за ушами и на лобике, Ансельм огорчённо покачал головой. Сыпь стала распространяться по телу, и сомнений не осталось.

— Корь, — сказал он бабушке.

— Внук поправится? — расстроено спросила та.

— Мальчик ослаб от ангины. Сделаю всё, что смогу. Лекарства от кори нет.

Бабушка залилась слезами и пошла в молельню. Она истово молилась, когда её окликнул Андрей:

— Барыня, Мишенька Вас зовёт.

Елизавета Алексеевна поднялась в детскую. Внук метался в жару и звал охрипшим голоском:

— Мамушка, голубушка, спой! Баба, баба, идите ко мне!

— Я здесь, мой сладенький, — она присела у кроватки и стала гладить горячую головку со слипшимися волосами.

Миша смотрел на неё и будто не видел:

— Папенька, папенька, где Вы? Я тут, тут!

Бабушка поняла, что мальчик бредит. Она приказал освободить от работы нескольких усердных в вере дворовых девушек, чтобы те непрестанно молились о выздоровлении внука, и, отправив утром письмо Юрию Петровичу об опасной болезни ребёнка, сама подолгу стояла в молельной перед иконой Спасителя.

Из-за весенней распутицы Лермонтов получил письмо лишь после Пасхи и сразу выехал в Тарханы. Дороги раскисли, и отец добрался только к Радонице, когда вместо сыпи на коже у мальчика уже шелушились бурые пятна. Мишенька очень похудел, глазки у него гноились. Он настолько ослаб, что не мог ещё сидеть в постели, много спал, хотя лихорадка его опустила. Увидев отца, мальчик едва заметно улыбнулся и тихо-тихо вымолвил: «Папенька…». Это внушило надежду.

Поправлялся Миша медленно. За окном уже распускались первые листочки, когда он начал присаживаться и просил открывать шторы. Чтобы мальчик не скучал, отец решил почитать ему что-нибудь. На глаза попалась азбука, он велел горничной стереть пыль с обложки и принёс сыну. Миша снова с интересом рассматривал картинки, вспомнил выученные буквы и стал спрашивать, какие следующие. Алфавит смышлёный мальчик выучил быстро и к отъезду Юрия Петровича уже начал читать по слогам. Кашель у него постепенно прошёл, но появились мокнущие золотушные пятна, отчего рубашки прилипали к телу и ребёнок плакал от боли, когда их снимали. Ножки у него снова ослабли, долго ходить ему было тяжело. Доктор Леви лечил Мишу всеми имеющимися у него средствами и настойчиво посоветовал снова ехать на воды.

— Бабенька, поедем к бабе Кате, тётеньке Маше и дяденьке Павлу! Там хорошо! — просит Миша. — Будем купаться и водичку пить.

— Ладно, окрепнешь ещё, и после Троицы отправимся, — соглашается Елизавета Алексеевна.

Миша ждёт не дождётся, когда они поедут. Наконец доктор разрешает, и они пускаются в путь. В степи караван сопровождает, как и два года назад, отряд казаков. Мальчик глядит, как ещё не выжженные солнцем душистые степные травы колышутся, словно волны на большом озере или пруду, и слушает протяжную мелодию ветра. Она напомнила ему песню, которую певала мать, когда он был совсем маленьким. И, как в раннем детстве, слёзы выступили у него на глазах.

— Внучек, ты плачешь? — озаботилась Елизавета Алексеевна.

— Нет, бабушка. Это от ветра.

— Так пересядь, чтоб в лицо не дуло.

— Нет, бабушка, мне и так хорошо, — отказывается Миша, боясь потерять дорогую сердцу мелодию.

Подъезжая к Горячим Водам, Миша с радостью узнавал знакомые виды: лесистый Машук, пятиглавый Бешту. Серные купальни теперь в новом деревянном здании Ермоловских ванн, которое построили солдаты по приказу прославленного генерала Ермолова.

Екатерина Алексеевна Хастатова на этот раз поселила сестру с внуком в светлых комнатах с выходом на веранду. Приехала из Шелкозаводской любимая тётенька Мария Акимовна с супругом, который полтора года назад вышел в отставку, и детьми. Петруше уже три года, а его брату Екиму — только годик. О маленьком пока заботится кормилица, а Петя не отходит от Миши. Они вместе лепят, рисуют, играют.

Павел Петрович Шан-Гирей, как всегда, в черкеске и высокой папахе на гладко постриженной голове, с кинжалом на поясе — словом, настоящий кавказец. Дядя часто водит Мишу в Ермоловские ванны, катает его на коне, посадив в седло перед собой. Далеко ездить небезопасно: можно наткнуться на вооружённых горцев. Казачий редут с пушками, разместившись на высоком склоне Машука, над купальнями и источниками, бдительно охраняет окрестности.

Миша полюбил рассказы Павла Петровича о горцах, их обычаях и сражениях, в которых ему довелось участвовать.

— Дяденька, расскажите, как Вы с чеченцами дрались, — просит мальчик, подсаживаясь к нему в саду.

Тот, продолжая вырезать кипарисовый набалдашник для трости, охотно начинает:

— Служил я в 16-м Егерском полку в Кабарде. Князь Кабардинский полковник Измаил-бей Атажуков уж так образован, изыскан, и Отечеству верно служил — при Суворове Измаил брал и Очаков, а и он здесь на Кавказе, почитай, изменил Государю, отказался подчиняться нашему командованию. Укреплённые коши начал повсюду устраивать. Один такой на Бешту у Константиногорска начал он устраивать. Оттуда его отряды лютые набеги на казаков совершали, грабили, убивали, в плен уводили. Получили мы в 10-м году в конце мая приказ кош-аул этот уничтожить как гнездо хищников. Я тогда прапорщиком был.

— И уничтожили? — спрашивает мальчик.

— Да, напали внезапно и спалили. Укрепления там ещё не кончены были. Кабардинцы отбивались, да куда там! Много их полегло. Другие успели ускакать, бросив в огне жён, детей и стариков без защиты. В азарте штурма и не заметишь их, ни в чём неповинных, а потом жалеешь.

— Дяденька, а Вы в настоящих битвах бывали?

— А как же! В 12-м году во время службы своей находился я в походах и делах против неприятеля. В июне, помню как сейчас, переправлялись мы через Терек и два дня шли, отбивая атаки бандитов, до реки Сунжи. Там собрались большие толпы конных чеченцев, и пошла перестрелка. К оным подходили на помощь новые отряды горцев. Завязалась битва. Они поначалу отчаянно дрались, но мы вклинились, разрознили их и обратили в бегство. Они в беспорядке побежали за Сунжу. А в июле 12-го же года штурмовали мы за Тереком вырытые ими ямы, укреплённые переходами, в коих они засели. Перестрелка долго была — боле трёх часов. И здесь пришлось отражать подходившие на помощь неприятелю банды. Потом начался штурм. Пули так и свистели кругом, да меня Господь миловал. Скоро мы выбили горцев. Опять они беспорядочно бежали. Внезапные-то набеги творить куда проще, нежели победить в честном сражении. Горцы народ хороший, но такие азиаты! Спокон века враждуют между собой, а то и разбойничают, — заключает Павел Петрович. — Ну, довольно на сегодня, пора пить чай да ложиться.

Однажды Миша просыпается очень рано, встаёт и, накинув халатик, подходит к окну. Небо залито румяным светом, вот-вот встанет солнце. Июльское утро на Кавказе тихое, тёплое, очень ясное. Мальчик неслышно открывает дверь на веранду, выходит и становится у перил. В небе гаснут последние звёздочки. Вдали над полосой молочно-белого тумана видна лиловая гряда горных вершин, словно парящая в воздухе. Над ними розовеет гора, похожая на спину сказочного двугорбого верблюда. Ребёнок поражён величием и красотой картины кавказских далей. Он бежит в комнату и тормошит Елизавету Алексеевну:

— Бабушка, бабушка! Глядите, как красиво.

— Где красиво? — спрашивает та сквозь сон.

— Там, за окошком.

Бабушка нехотя поднимается, накрывается халатом и, полусонная, выходит за Мишей на веранду.

— Что это? — спрашивает внук, показывая на розовую вершину.

— Шат-гора, по нашему — Эльбрус, — отвечает бабушка. — Вид и впрямь хорош, да рано ещё. Спать хочется.

Она ведёт внука в комнату, укладывает его, прикрывает дверь и ложится сама, проваливаясь в глубокий утренний сон. Миша не может заснуть, он снова бежит на балкон. Восходит солнце, и Шат-гора постепенно светлеет, из розовой становясь сверкающе белоснежной. И лишь между горбами видна голубая полоска тени. Гряда Главного Кавказского хребта у линии горизонта становится васильково синей, а самые вершины — светло голубыми. Налюбовавшись, Миша крепко засыпает, и его с трудом будят: пора идти к источнику и на ванны.

Когда курс лечения на Горячих Водах закончился, мальчик заметно окреп, и его повезли на Кислые Воды пить нарзан и принимать прохладные нарзанные ванны, которые должны закалить его и избавить от золотухи. Часть пути вдоль мелкого и бурливого Подкумка Павел Петрович везёт его верхом, посадив впереди себя.

— Дяденька, смотрите — кольцо в горах.

— Да, её так и зовут — гора Кольцо. Причудливо природа-матушка выточила здесь камни.

Небольшой турлучный домик Хастатовых совсем рядом с нарзанным источником. Над ним простая деревянная изба с тремя ваннами и при каждой раздевалка. В окрестностях здесь тоже беспокойно. Поэтому на горе напротив источника возведён казачий редут с казармой. На соседних склонах — пикет и батарея. Горы так и называют — Казачья, Пикетная и Батарейная. Над ними величественно высится Крестовая гора.

В воскресенье ванн нет. Дядька Андрей и Павел Петрович берут Мишу на верховую прогулку. Они едут по тропе вдоль каменистого берега речки Ольховки. Летом она мелкая, но когда снег в горах тает, несётся мощным бурливым потоком. Шан-Гирей показывает наверх:

— Над нами Кисловодская крепость. Самая настоящая.

Миша с интересом рассматривает крепость, которая окружена рвом. Полукруглые и остроугольные бастионы чередуются между собой. Их бойницы и крыши щетинятся грозными стволами пушек.

— Дяденька, а можно ближе подъехать? — спрашивает мальчик.

— Отчего нельзя. Поехали!

По горной тропе они поднялись к основанию крепости. Каменные стены кажутся мальчику толстыми и высокими. Въездная башня оформлена зубцами, у ворот стоят часовые.

— Что там внутри? Пойдём, посмотрим, — предлагает Миша.

— Туда нельзя, — отвечает Павел Петрович.

— Ну дяденька, — упрашивает мальчик, — Ну пожалуйста.

— Кто ж нас пустит? — возражает дядя.

— Дяденька, миленький, ну попросите.

— Ладно, попробую, — соглашается Павел Петрович, видя, что ребёнок вот-вот заплачет. — С начальником гарнизона майором Курило Иваном Алексеичем я знаком. Он отважный командир, чрезвычайно хорошо умеющий воевать с горцами. Они его именем даже детей пугают. А когда солдаты видят с постов в горах клубы видят, говорят: «Ну, наш Курило закурил!». Если он в крепости, попрошу пустить нас.

Дяде удаётся уговорить Курило, тот разрешает зайти на несколько минут в крепость. Привязав лошадей, они втроём проходят в ворота. Мальчик крутит головой во все стороны. Внутри три каменных офицерских дома, три солдатских казармы, провиантский пункт, несколько кухонь, лазарет, ротные кладовые и погреба, конюшня, дома со службами. В середине плац, по которому от дома к дому снуют по своим делам казаки, проезжают к конюшне и из конюшни драгуны, не обращая на ребёнка никакого внимания.

— Дяденька, а Крестовая гора отсюда будто ниже, нежели от источника, — замечает Миша.

— Потому что здесь гораздо выше, — объясняет Павел Петрович.

Они выходят из крепости, садятся на лошадей и осторожно спускаются вниз в долину нарзана.

В следующее воскресенье на Кислых Водах шумный базарный день. На площадке у источника стоят ряды двуколок и возов с товаром. Мише покупают плоскую лепёшку, поят кумысом, потом ведут выбирать подарки. Внимание мальчика привлекла ажурная шаль из белого козьего пуха. Коз в Тарханах не водят, и такая шаль показалась ребёнку диковинной.

— Бабушка, давайте купим кормилице эту, — просит Миша.

— Хороший шаль, очень хороший, — нахваливает товар торговец в косматой папахе, — Дочь вязал.

— На что Лукерье такая, лучше ту возьмём, серенькую. Она теплее. И не замарается.

— Эту хочу, — канючит Миша.

— Тот шаль хорош и тот хорош. Две купит треба, — гнёт своё горец.

Пока бабушка в раздумье, к продавцу подходит подросток, видать, сын, и даёт на продажу третью шаль — серую, плотную с белой ажурной каймой. Мише она очень понравилась.

— Баба, давайте эту с каймой купим мамушке.

— Добрый шаль, — убеждает покупателей горец, — жена вязал.

— Почём? — спрашивает бабушка и начинает торговаться.

Она просит снизить цену, горец немного уступает и предлагает:

— Два шаль — дешевле.

В азарте Арсеньева покупает все три шали, сбив начальную цену втрое: белую — себе к именинам, серую — Дарье и серую с каймой — кормилице. Бабушка довольна, а горец ещё больше — всё продал и выручил, сколько и хотел. Таковы уж традиции восточного базара: продавец и покупатель должны обязательно поторговаться, ведь сначала цену ради этого специально завышают.

Миша с бабушкой идут дальше по гончарному ряду. Елизавета Алексеевна дала мальчику несколько монет, чтоб он купил подарки друзьям. Тот выбирает глиняную лошадку для двухлетнего Васи Шубенина и тарелочки для дворовых детей. Из оружейного ряда бабушка внука долго не может увести — с таким любопытством рассматривает он клинки, кинжалы, сабли, казачьи нагайки. Одна нагайка с лёгкой деревянной ручкой ему особенно приглянулась, и он выпросил денег купить её.

В Тарханы загоревшие и поздоровевшие путешественники возвращаются в начале сентября. Золотушные пятна у Миши совсем исчезли, он поправился и снова резов и непоседлив. У барского дома их, как всегда, встречает управляющий и дворня.

Бабушка разговаривает с Абрамом Соколовым. Она очень довольна им: урожай хорош, оброк собран, церковь почти завершена — можно прошение подавать благочинному об освящении.

Из большой крытой тёсом избы, где живут управляющий и ключница, выходит Дарья. Она осторожно держит на руках младенца в тёплом одеяльце.

— Дашенька, — бросается к жене Андрей, обнимая её и ребёнка, — когда разрешилась-то?

— Третьего дня. Окрестить надо дочку.

— Какая миленькая! Вера, Надежда и Любовь скоро.

— Пусть будет Любашка. Я уж Катерину Шерабаеву в крёстные позвала и с батюшкой договорилась. Тебя ждали.

— Завтра и окрестим.

Дюжие дворовые мужики снимают с кареты дорожный сундук и вдвоём тащат в дом. Мише не терпится одарить кормилицу, Васю и своих дворовых товарищей.

— Бабушка, где наши подарки?

— В сундуке, Мишенька.

— Бабушка, голубушка, прикажите достать.

— Ладно, — Елизавета Алексеевна идёт в дом и скоро выходит с подарками.

Серая шаль достаётся ключнице. Миша берёт у бабушки серую с каймой и бежит навстречу кормилице.

— Мамушка, вот что я тебе привёз!

— Мишенька, голубчик, шаль-то какая красивая! Отродясь подобной не видывала, — Лукерья накидывает подарок на плечи и целует довольного мальчика.

— А это Васятке, — он протягивает кормилице глиняную лошадку.

— Благодарствую, Мишенька. Сынок обрадуется.

После обеда ещё светло, и Миша, раздав тарелочки дворовым ребятишкам, вприпрыжку бежит с ними в сад играть в догонялки и хоронушки. Бабушка и кормилица стоят у крыльца, глядят вслед с любовью и улыбаются.

— Выздоровел внучек на водах, — радуется Елизавета Алексеевна. — Слава Богу за всё!

Дата добавления: 2015-09-04