Раннее детство в Тарханах

Зиму Лермонтовы и Арсеньева провели в Москве. Марья Михайловна поправилась после родов и даже выезжала в Благородное собрание, на званые вечера к родным. Мишенька тоже подрос и окреп. 3 марта ему исполнилось 5 месяцев. Елизавета Алексеевна засобиралась в Тарханы, чтобы по санному пути поспеть домой к Пасхе, которая в 1814 году пришлась на 29 марта.

В село въехали после Вербного воскресенья. В дороге всё сложилось благополучно, тракт Пенза-Тамбов был хорошо накатан и не успел растаять. Полверсты, отделяющие село от тракта, крестьяне содержали всегда в порядке, ведь здесь немало тарханов, часто выезжающих по своим торговым делам. Самые удачливые из них могли бы по праву называться купцами, если бы не их крепостное положение.

Марья Михайловна соскучилась по родным местам и радостно глядит на милые с детства пейзажи, топящиеся по-чёрному бревенчатые избы, крытые соломой. Барщинные крестьяне хлопочут вокруг них. Мужики убирают дворы, проверяют и чинят свой инвентарь — весенний сев не за горами. Бабы и девки отмывают от сажи стены и окна, расчищают завалинки. Увидев барский поезд, все кланяются в пояс, мужики снимают шапки. Возок покатился по улице Бугор, тянущейся вдоль высокого берега большого пруда, и скоро въехал в усадьбу. Вся дворня высыпала из людской встречать бар. Управляющий Абрам Соколов первым подбегает к возку, открывает дверцу, кланяется и подаёт руку барыне:

— Здравствуйте, матушка Лизавета Алексевна, заждались Вас. Как сами? Как барчонок?

— Здравствуй, Абраша. Доехали, слава Богу, хорошо. Мишенька здоров.

— И у нас тут всё в порядке. Оброк собран, подати уплатили до копеечки, к Пасхе готовимся и к севу. В усадьбе прибрано, дом поправлен, комнаты протоплены — все двадцать. Пожалуйте.

— Спаси Господи, Абрам, хорошо служишь.

Арсеньева дала управляющему десятку и пошла в дом. Дашка за ней.

Тем временем Юрий Петрович ссадил с возка жену и кормилицу с сыном, укутанным в овчину поверх пухового одеяльца.

— Матушка! — бросился к Лукерье мальчик лет семи-восьми в валенках, овчинной шапке и подвязанном верёвкой тулупчике.

— Стёпка, погоди! — Иван, муж кормилицы, хотел удержать мальца, да куда там!

— Иди, иди, Луша, к мужу и сыну, я Мишеньку подержу, — ободрил кормилицу Юрий Петрович, — соскучилась, чай.

— Мы тебя до вечера домой отпустим, как мальчика покормишь и уложишь. Повидаешься со своими детками, — обещала Марья Михайловна.

— Благодарствую, барин, благодарствую, барыня, — кормилица поклонилась и, расцеловав сына, поспешила вместе с ним к мужу.

В тот год ей редко удавалось побывать дома. За хозяйством и её детьми Стёпкой, Парашей, Анютой и Танечкой присматривала сноха Анна Никитична, жена старшего мужнина брата Ефима. Всё время Лукерьи было занято заботами о маленьком барчонке. Она привязалась к нему, как к родному ребёнку. Ухаживала, купала, кормила, забавляла Мишеньку, следила, чтоб не простудился ненароком. Когда он не спал, кормилица ворковала с ним, пела песни. Мальчик рано загулил, таращил большие чёрные глазки на игрушки-погремушки, хватал их ручонками. К полугоду он хорошо прибавил в весе, но как только ему начали давать прикорм, на щёчках, локотках и коленочках заалели золотушные пятна. Лукерья перевела его только на грудь, и золотуха на время отступила. Но как только снова давали прикорм, всё повторялось, и кормилица опять и опять сажала малыша на сугубо грудное кормление.

К году мальчик уверенно ползал, за ним нужен был глаз да глаз, чтоб не лез, куда не следует. Однако ножки у него были некрепкие и при попытках встать подгибались. Кормилицу это очень огорчало. Со своими детьми она с таким не сталкивалась. Танечка без грудного молока росла слабее брата и сестёр, но в год с небольшим и она пошла. Лукерья тщательно растирала Мишины ножки мазями, прописанными докторами, делала показанные ими упражнения, но ничего не помогало. Ребёнок хорошо ползал, но встать у него не получалось. Однажды мальчик расхныкался, и Лукерья сунула ему мелок, дабы отвлечь. Мише очень понравилось черкать им по сукну на столе, сидя на коленях у кормилицы. Тогда Елизавета Алексеевна распорядилась обтянуть сукном пол в детской, чтобы внук забавлялся с цветными мелками, сколько хочет.

Первые слова мальчик начал произносить в год, а к полутора уже говорил коротенькие фразы из двух-трёх слов, к радости кормилицы, бабушки и родителей. Лукерью он вначале называл няней, а потом начал выговаривать длинное для ребёнка слово «мамушка».

Ценя старание кормилицы, Елизавета Алексеевна осыпала её с семьёй милостями. Уже с весны она освободила Шубениных от барщины, оставив только подушную подать, прирезала им десятин двадцать земли, а к осени приказала выстроить новую избу-пятистенку, крытую тёсом. Правда, добавленный участок был неудобен для земледелия, однако трудолюбивые братья Шубенины устроили там сенокосы, разбили плодовый сад, а в низине при помощи сельчан выкопали небольшой пруд, который в селе прозвали Кормилицыным. Из него брали воду для полива и поили скотину не только хозяева, но и их соседи, в нём плавали гуси и утки ближайших крестьянских дворов.

Весной 1816 года, когда Миша подрос, Марья Михайловна и Юрий Петрович стали всё чаще отпускать кормилицу домой. Мальчик полюбил гулять в тарханском саду с родителями и, сидя на руках отца, наблюдать за насекомыми, срывать и разглядывать листья и цветы. Особенное удовольствие малышу доставляли качели, устроенные на старом могучем вязе возле дома. Марья Михайловна сажала сынишку на колени и крепко держала, а Юрий Петрович их мерно раскачивал.

— Мишенька, тебе нравится?— спрашивала мать.

— Да! — громко выговаривал тот и заливался смехом.

— Будешь ещё качаться?

— Буду!

В августе 1816 года кормилица возвратилась в свою семью, но часто наведывалась к барам проведать любимца Мишеньку. За ним стали ходить дядька Андрей Соколов и бонна Христина Осиповна Ремер, добродушная пожилая немка. Дворового Андрея и его родителей, Ивана Емельяновича и Улиту Фёдоровну, подарил Мише двоюродный дедушка Александр Васильевич Арсеньев.

Андрей — парень видный, умный, грамотный — приглянулся ключнице Дарье. Ей было уже 20 лет, но барыня не торопилась выдать её замуж. Елизавета Алексеевна привыкла к услужливой расторопной Дашке. Грамоте она была обучена не зря: бойко и с выражением читала барыне книги, а на сон грядущий — по несколько страниц из молитвослова и Евангелия. Среди неграмотных дворовых и барщинных крестьян ключнице подходящего жениха не было, хотя многие мужики на неё заглядывались: белолица, румяна, пышнотела, хоть лицом и не красавица. Да и сама она от деревенщин нос воротила, а когда Андрей Соколов появился в имении, так вокруг него и вилась. Это не укрылось от внимательной барыни. Накануне Успения она позвала ключницу к себе:

— Я тут тебе подарок к празднику приготовила, — Елизавета Алексеевна протянула Дарье яркий отрез на сарафан.

— Ой, благодарствую, матушка, какой красивый! — растроганно ответила та, целуя барыне руку.

— Ты, я вижу, на Андрея глаз положила?

— Да, — смущённо подтвердила Дарья и покраснела от волнения.

— Что ж, одобряю. У тебя губа не дура.

— Ой, благодарствую, матушка! — обрадовалась ключница и бухнулась на колени. — Благословите!

— Погоди ты, дурёха, рано покуда благословлять-то. Насильно мил не будешь. Добейся, чтобы Андрей сам к тебе свататься захотел, а я уж благословлю. На то и отрез для тебя припасла. Да смотри у меня не забалуй с ним!

— Спаси Господи, матушка. По гроб жизни не забуду Ваших милостей, — снова растрогалась Дарья. — Не подумайте про меня чего плохого, я девица честная. Уж не забалую!

— Ну ладно, верю. Иди, собирайся в церковь.

Елизавета Алексеевна была себе на уме. Она прекрасно видела, что и Андрей с интересом поглядывает на соблазнительную ключницу, хотя жениться не спешит. Стоит намекнуть парню, он и посватается к Дашке. Но барыне хотелось, чтобы они пока послужили ей, не обременённые семейными заботами.

Андрей ходил за маленьким Мишей с большой любовью: гулял с ребёнком, пытался водить за две ручки, рисовал вместе с ним мелками по сукну, читал ему, катал на смирной кобылке. Однажды в конце августа Миша прогуливался вместе с дядькой и отцом у большого пруда и увидел на другом берегу Марью Михайловну. Она шла по улице Бугор с дворовым мальчиком, несущим за ней большую корзину.

— К маме! Хочу к маме! — захныкал Миша на руках у Андрея.

Тот попытался его отвлечь, сорвав ветку клёна, но ребёнок продолжал хныкать и проситься к матери.

— Нельзя, сыночек, — спокойным и ласковым голосом сказал Юрий Петрович. — Там детки болеют. Мама пошла в село деток лечить. Мальчик в корзине лекарства несёт. Мама за ними в Чембар в аптеку ездила и хочет помочь крестьянским деткам. Если мы с ней пойдём, ты заразишься и заболеешь. Тогда будешь горькие порошки пить.

— Нет пойошки! Не буду! — сказал Миша, надув губки.

— Гляди, цапли прилетели, сейчас лягушек ловить будут, — наконец отвлёк его Андрей.

— Где цапйи? — заинтересовался малыш.

— Вон там.

— Пошйи скоей.

— Только тише, а то спугнём, — и Андрей поспешил унести капризного воспитанника к цаплям, прилетевшим очень кстати.

Благодаря заботам Марьи Михайловны, почти все крестьянские детишки выздоровели от поветрия, но несколько малышей всё-таки умерло и среди них слабенькая Танечка Шубенина, молочная сестра Миши. На следующее утро после похорон дочки кормилица пришла в барский дом проведать своего любимца, но было слишком рано, и мальчик ещё спал. Она села ждать в девичьей, стараясь никому не мешать, и вдруг расплакалась от горя. Елизавета Алексеевна, услышав всхлипывания, зашла и стала утешать кормилицу:

— Поплачь, поплачь, Луша, горе и выплачешь. Соболезную тебе. Упокой Господи, ангельскую душку новопреставленного младенца Татианы, — она перекрестилась на иконы в красном углу. — Смириться надо. Бог дал, Бог взял, мы не вольны в жизни и смерти. Тебе грех жаловаться, другие детки у тебя крепкие, слава Богу.

— Так, барыня, — сквозь слёзы отвечала кормилица, стараясь успокоиться. — Бог милостив к нам. Благодарствую за Вашу помощь на похороны.

— Ты молода и здорова, Луша. Господь ещё пошлёт тебе ребёночка в утешение. Будет дружок Мишеньке. Я послезавтра в Нижний Ломов собираюсь на богомолье к чудотворному образу Казанской Богородицы. Пожалуй, возьму тебя с собой. А внук уже проснулся. Умойся и иди к нему.

— Спаси Господи, барыня, на добром слове, — поблагодарила Лукерья. — Дай Бог, чтоб по-вашему было.

Успокоившись, она поклонилась Елизавете Алексеевне, умылась и пошла в детскую.

***

Утешая кормилицу, Арсеньева вовсе не была уверена, что её пожелание о рождении сына у Лукерьи сбудутся. Других слов она просто не нашла. Но так и случилось: в 1818 году появился на свет Вася Шубенин, с которым Миша впоследствии очень подружился.

Дата добавления: 2015-09-04