Первая любовь

15 июля у мусульман закончился постный месяц рамадан, и наступил долгожданный праздник — байрам. Павел Петрович Шан-Гирей с женой, детьми и Елизаветой Алексеевной отправились в черкесский Аджи-аул, что в пяти вёрстах от Горячих вод, на склоне Бештау. С утра сюда потянулась вереница колясок с нарядными господами — едва ли не всё водяное общество поехало на байрам. В ауле уже свершился ранний праздничный намаз, и правоверные мусульмане разговелись жертвенными барашками. Хозяева выходят из саклей и угощают гостей вкусными лепёшками, кумысом и даже конфетами. Вскоре начинаются скачки. Джигиты, являя чудеса ловкости, стараются сорвать друг с друга шапки. Кто сорвёт, тому и достаётся шапка, он бросает трофей наземь и стреляет в него, на скаку обернувшись назад. Потом на плоском склоне укрепляют длинный шест с мишенью, а наверху — расшитый патронташ для первого, кто собьёт мишень — тоже на скаку и обернувшись назад. Следом джигиты кидают наземь шапки, в галопе лихо подбирают их и надевают на головы. В другом месте черкесы водят хороводы, поют, пляшут. Лезгинка у них не такая, как у чеченцев, а более энергичная и зажигательная. Всё это сливается в симфонию удалого и весёлого праздника байрама.

Ближе к вечеру горцы вновь выносят угощение гостям. В аул на арбе въезжает высокий горец средних лет, одетый в расшитый шёлковый полукафтан, с пистолетами, шашкой и кинжалом на поясе и с необычным музыкальным инструментом, похожим на небольшую арфу — пшинедукокьо по-черкесски. Из уст в уста передаётся: «Сам Султан Керим-Гирей почтил нас». Пальба и весёлая музыка стихают, все собираются вокруг народного певца. Он искусными пальцами трогает струны и начинает петь. Льются такие нежные и страстные звуки, что у Мишеля замирает сердце, хотя он не понимает ни слова. Ему кажется, что лицо поющего барда стало светлее и моложе.

— О чём он поёт? — спрашивает мальчик у Павла Петровича.

— Это ораду — песня о любви. О том, как прекрасна юная горянка и что нет такого подвига, который бы не совершил ради неё влюблённый джигит.

Кончив одну песню, певец начинает другую, и Шан-Гирей, не дожидаясь вопроса, поясняет:

— А это военная песня, по-черкесски — пишнатлю. Я всех их слов не знаю, но общий смысл понимаю. Как ни прекрасна дева гор, но лучше джигиту не жениться, а купить себе быстроногого коня. Жена слезами не пустит его на войну, жена может изменить, а добрый конь останется верен, с ним — хоть в огонь, хоть и в воду. Конь вынесет раненого седока с поля сражения, спасёт его от врага.

Следующая песня печальная, протяжная, но с героическими нотками.

— Сейчас он о погибшем на войне поёт? — снова спрашивает Мишель.

— Ты почти угадал. Такая песня называется у горцев габзы. Это плач об умершем воине, рассказ о том, каким он был ловким джигитом и какие славные подвиги совершил за свою жизнь.

Кончив габзы, Султан Керим-Гирей перебирает струны и начинает поэтический сказ. Павел Петрович прислушивается и говорит детям:

— Я эту народную сказку о чудесном яблочке знаю. Давайте немного послушаем барда и поедем, а то уже темнеет. Я вам в дороге расскажу.

Черкесы остаются вокруг почитаемого ими народного певца, очарованные сказанием, хотя они с детства знают его. Водяное общество постепенно разъезжается. По дороге дядюшка рассказывает детям:

— Вот что в черкесской сказке говорится. Три брата полюбили одну красавицу, а она не знает, кого выбрать, ведь все трое ей одинаково любы, и говорит, что выйдет за того, кто добудет ей самое большое чудо. Отправляются братья на поиски, семь месяцев ищут вместе, не могут найти никакого чуда и решают ещё семь месяцев странствовать поодиночке. Когда они встречаются, каждый показывает, что добыл: старший — волшебное зеркало, средний — ковёр-самолёт, а младший — чудесное яблочко. Посмотрели они в волшебное зеркало и увидели, что невеста при смерти. Что им делать? До родного аула семь месяцев пути, не успеют с нею проститься. Средний брат тогда разворачивает ковёр-самолёт, и они летят домой. Приходят в саклю к девушке, а она уже умерла. Тогда младший брат подносит ей к губам чудо-яблочко, и красавица оживает. «Как я долго спала, как мне кушать хочется», — говорит она, съедает яблочко и выздоравливает. Начинают братья спорить, кто самое большое чудо добыл. Если б не волшебное зеркало, не узнали бы они, что невеста умирает, если б не ковёр самолёт, не успели бы к ней на прощание, если б не яблочко, девушка не ожила бы. Как вы думаете, за кого она замуж вышла?

— За младшего, который яблочко достал, — быстрее всех сообразил Мишель.

— Верно. Сказка так и кончается. Младший брат говорит: «Ковёр-самолёт и волшебное зеркало при вас остались, так верните мне моё яблочко и забирайте невесту». Им вернуть яблочко никак невозможно, и досталась красавица младшему брату. Рада она радёшенька, потому что как яблочко откусила, так больше всех этого брата полюбила.

Байрам в Аджи-ауле запомнился Мишелю до самых мелочей, но больше всего запала ему в душу нежная песня о любви. Про себя напевая мелодию ораду, мальчик рисует в альбоме горы и горные речки, горцев на конях и стройных черкешенок в праздничных нарядах.

В следующие дни Мишель с друзьями и родными снова ходит на источники. После короткого отдыха — уроки верховой езды, обед, чтение книг, рисование, лепка.

Однажды вечером в гости к Хастатовым зашла красивая молодая дама.

— Здравствуй, Машенька, — приветствовала её хозяйка. — С приездом! Дочка-то у тебя какая большая уже!

— Добрый день, Екатерина Алексевна. Уж ей девять лет. Пусть пока поиграет с Вашими внучками. Грушеньке у нас только три годика, ей с нею неинтересно.

Мишель поднял голову от книги и обомлел: рядом с дамой стояла девочка в небесно-голубом платье, с белокурыми волосами, выбивающимися из-под белой шляпки, и ясными голубыми глазами с тёмными густыми ресницами. Прекраснее создания мальчик никогда не видел. Она показалась ему ангелом, сошедшим с небес.

— Ну что же ты, иди, познакомься, — обратилась к нему бабушка.

Он встал, неуверенно сделал несколько шагов, поклонился и робко вымолвил:

— Мишель.

— Мила, — девочка сделала книксен.

Тут выбежали кузины со своими куклами: ровесница прелестной гостьи Варя Столыпина и пятилетняя Катенька Петрова.

— Давай знакомиться. Барби.

— Катя.

— Мила.

— Какая куколка красивая!

— А у тебя пупсик — прелесть!

— Пошли играть.

Девчонки резво убежали в комнату, а Мишель снова сел с книгой, но не смог прочесть ни слова. Перед глазами у него стоял небесный образ Милы, он думал только о ней и не мог понять, что с ним происходит. Страстно желая снова её увидеть, он вбежал в комнату, где кузины играли в дочки-матери.

Она стояла у окна и что-то говорила кукле. Её локоны золотились в лучах солнца, светившего в окно. Мила бросила на мальчика быстрый взгляд небесных глаз, улыбнулась и продолжила своё занятие. Всё это она делала грациозно и естественно, без нарочитого кокетства, свойственного некоторым её сверстницам. Сердце мальчика затрепетало, ноги едва не подкосились.

— Мишель, чего тебе? — окликнула его Варя.

Тот не мог вымолвить ни слова.

— Так тебе ничего? Тогда не мешай, у нас урок, — отослала его кузина.

Мишель вышел на ватных ногах на веранду, забыв в комнате книгу. Приметив его стыдливый румянец и волнение, бабушка обеспокоилась:

— Что с тобой внучек? Не заболел ли?

— Нет, бабушка.

— Ну, устал, видать. Ляг-ка, отдохни, — сказала она, тронув ему лоб и убедившись, что жара нет.

— Ладно, бабушка, я немного посижу, почитаю.

Через полчаса мальчик снова не смог одолеть страстного желания увидеть Милу хоть на мгновение и опять быстро вбежал в комнату кузин.

Девочки старательно качали своих кукол. Варе его выходка не понравилась:

— Мишель, тсс! — шёпотом сказала она. — Наших дочек разбудишь. Вот твоя книга, забирай и не мешайся.

Мальчик взял книгу, прошептал: «Мерси» — и выбежал в сад. Он никогда не испытывал ничего подобного. Это было вместе счастье и страдание, печаль и великая радость. Если бы понадобилось, он отдал бы за жизнь за Милу. Мысли его теперь летели только к ней, её имя, такое простое и нежное, было для него священно, но он убегал, слыша его из уст взрослых, друзей или кузин, боясь, чтобы сильное волнение не выдало его тайны. Когда однажды мать назвала её Эмили, он не понял, о ком речь. Впервые в жизни Мишель полюбил — глубоко, нежно, целомудренно. Вспоминая трогательную мелодию черкесской ораду, лирическую и одновременно страстную чеченскую лезгинку, он не мог удержаться от слёз.

Скоро кузины заметили его смущение при появлении Милы и стали подтрунивать над ним. Мальчик убегал и плакал от отчаяния, но всё равно желал непременно видеть предмет своей любви. Однажды он встретил её на источнике и мгновенно узнал в пёстрой толпе водяного общества. Здесь были русские, армяне, черкесы, грузины, казаки — одни в национальных костюмах, другие в европейском платье, светские женщины и мужчины в модных нарядах. Но Милу он узнал бы, наверное, из тысяч. Глядя на неё, Мишель машинально залпом допил стакан, хотя полагалось делать мелкие глотки, и с упоением глядел на свою богиню. Она стояла с полным стаканом и дула губки:

— Маменька, не хочу. Вода невкусная.

— Милочка, все пьют. Ты ещё не распробовала. Смотри, Мишель с каким удовольствием выпил.

— Ну ладно, — она с неохотой выпила свой стакан, отдала его служанке и взяла у неё куклу.

— Оревуар, — попрощалась она с Мишелем и пошла с маменькой вниз по дорожке.

— Оревуар, — чуть слышно ответил ей вслед Мишель.

Мила не обернулась. Она не могла понять, отчего этот невысокий смуглый мальчик с большими карими глазами и белой прядкой на лбу в гуще тёмных волос так пристально смотрит на неё и часто в смущении убегает при её появлении. Впрочем, девочка считала его хорошим уже потому, что он не дразнился, не дёргал её за косы и не приставал с глупыми вопросами. Отойдя от источника, Мила скоро перестала думать о странном мальчике, ожидая, что дома маменька даст ей вкусное пирожное, потому что она послушно выпила полный стакан минеральной воды.

А Мишель, глядя на синюю гряду кавказских гор и вершину Эльбруса, золотящуюся на солнце, воображал дорогой его сердцу образ прекрасной девочки с небесными глазами и золотыми волосами. Кавказские горы, где он впервые по-настоящему полюбил, стали для него священны. Мальчик с увлечением перечитывал «Кавказского пленника» Пушкина, по-новому сопереживая страстной самоотверженной любви юной черкешенки и неразделённому чувству русского пленника.

Память о первой любви осталась в душе Мишеля навсегда. Вернувшись в Тарханы, он беспрестанно думал о прекрасной девочке, гуляя по парку и воображая, что она тоже где-то здесь, что и он вот-вот увидит её божественные глаза, и она ему улыбнётся, как тогда на Кавказе. Засыпая в своей комнате и глядя, как тени от слегка покачивающейся лампадки мечутся по темно-жёлтым стенам, Мишель живо представлял любимое личико, но постепенно милое видение ускользало от него и взгляд падал на висящую в красном углу икону Богородицы «Споручница грешных». В трепетном свете лампадки большие грустные очи Пречистой Девы, похожие на глаза покойной матери мальчика, казалось, глядели на него с огромной любовью. Страсти в душе Мишеля понемногу утихали, и он крепко засыпал до утра.

* * *

Спустя годы он забыл имя девочки, подарившей ему первую любовь, но отголоски этого яркого и искреннего чувства жили всегда в его душе своей неповторимой жизнью. Через 12 лет в Пятигорске, бывших Горячих Водах, в доме Марии Ивановны Верзилиной, Михаил Юрьевич вновь встретил её дочь от первого брака — блестящую Эмилию Клингенберг, которую за красоту и изящество называли здесь Розой Кавказа. Он не узнал в ней своей первой любви, ибо чётко не помнил лица девочки, сохранив навсегда лишь трогательное, затуманенное флёром дорогих воспоминаний впечатление о ней, воплотившееся в 1830 году в чудесные поэтические строки:

Я счастлив был с вами, ущелия гор;

Пять лет пронеслось: всё тоскую по вас.

Там видел я пару божественных глаз;

И сердце лепечет, воспомня тот взор:

Люблю я Кавказ!..

Дата добавления: 2015-09-04