Религия Японии

Подобно Индии и Китаю, в Японии существова­ла целая гамма различных религий — синтоизм, буддизм, конфуцианство, оказавших влияние на формирование культуры этой своеобразной дальневосточной цивилизации (здесь необхо­димо упомянуть и о христианстве). Среди всех этих религий исконно японской является син­тоизм, остальные пришли в Японию из Индии, Китая и Западной Европы. Итак, что же такое синто, в чем же его особенность? Синто (буквально «путь богов») — обозначение мира сверхъестественного, богов и духов (ками), которые издревле почитались японцами. Известно, что истоки синтоизма восходят к глубокой древности и включают в себя все присущие древним народам формы верований и культов — тоте­мизм, анимизм, магию, культ мертвых, культ вождей и т.д. Подобно другим народам, древние японцы одухотворяли все окружающие их яв­ления природы и с благоговением относились к посредникам с миром богов и духов — магам, колдунам и шаманам. И только позже, под вли­янием буддизма, первобытные синтоистские шаманы стали жрецами, совершающими ритуалы в честь богов в храмах.

Древние синтоистские мифы сохранили свой, собственно японский, вариант представлений о происхождении мира. Согласно ему, первона­чально существовали бог Идзанаги и богиня Идзанами. Однако не их союз породил все живущее: Идзанами умерла, когда попыталась родить первенца — божество огня. Опечаленный Идзанаги хотел было спасти жену из подземного царства мертвых, но неудачно. Тогда ему пришлось действовать одному: из левого его глаза родилась богиня солнца Аматэрасу, потомкам которой было суждено занять место императоров Япо­нии. Каждый же японец — потомок ками.

Синтоизм сыграл существенную роль в формировании японского мировоззрения, в его основе находится пять концепций. Первая состоит в утверждении, что мир появился сам по себе, что он сам себя регу­лирует, а не при помощи верховного существа, как в христианстве или исламе. Вторая характеризует силу жизни, ведь начало сексу положили боги. Поэтому в сознании японца нет связи между сексом и моральной виной. Все, что естественно, не безобразно. Эта концепция способство­вала развитию у японцев склонности к адаптации, к восприятию всего чужого, что допустимо для японских традиций. В третьей концепции речь идет о единстве природы и истории, о неделимости мира на живое и неживое, так как во всех явлениях природы и в человеке живут ками. В силу того что ками существуют в посюстороннем мире, отпадает необходимость искать спасение в потустороннем мире. Четвертая кон­цепция подчеркивает многобожие, ибо сам синто возник из местных культов природы, поклонения местным, родовым и племенным богам, что исключало любое единобожие. Всего пантеон богов синто насчиты­вал 3132 бога по списку XX в. Позже их число значительно возросло. И наконец, пятая концепция утверждает, что боги синто, ками породили не людей вообще, а только японцев. Вполне понятно, что синто интим­но связан с японской нацией, хотя это не мешает японцам исповедовать любую другую религию.

Буддизм, как известно, проник в Японию еще до нашей эры, однако решительное влияние на психологию и культуру японцев он стал ока­зывать только с середины VI в. Именно тогда в Японию стали прибы­вать буддийские монахи, а вместе с ними — священные буддийские книги, написанные на китайском языке. Буддизм распространился здесь в форме Махаяны и сыграл существенную роль в становлении и упрощении развитой государственности и культуры. Достаточно отме­тить, что буддизм явился теоретической основой управления государ­ством и именно в Японии в полной мере воплотился принцип единства политики и религии.

Принеся с собой не только индийскую философскую мысль и буддий­скую метафизику, но также и традиции китайской цивилизации (буддизм пришел в основном через Китай), учение Будды способствовало оформле­нию в Японии административно-бюрократической иерархии и некоторых принципиальных основ системы этики и права. Интересно, что в этой сфере не было сделано акцента, как это было в Китае, на безусловный авторитет мудрости древних и на ничтожность отдельной личности перед мнением и традициями коллектива в целом. Иными словами, в рамках древнеяпонской цивилизации буддийские нормы, даже подвергшиеся ки-таизации и конфуцианизации, оказались более крепкими, и именно они сыграли существенную роль в складывании основ японской культуры. Высокая адаптивность буддизма объясняет его синтез с местными верова­ниями, и уже в Хэйанскую эпоху (VIII—XII вв.) сложилась синкрети­ческая религия ребу синто («двойной путь богов»).

Буддизм в Японии имел несколько сект-школ — Сингон, Тэндай и др., которые, опираясь на представления о том, что синтоистские божества есть все те же будды в их очередных перерождениях, стреми­лись сблизиться с синтоизмом. В результате были заложены основы ребу синто, получившие поддержку со стороны японских императоров. Последние заявляли, что считают своим долгом способствовать разви­тию и буддизма, и синтоизма. Некоторые почитаемые ками (примерно так же, как и даосские божества в Китае) удостаивались статуса боди-сатвы, а буддийские монахи нередко принимали участие в синтоист­ских празднествах.

Особый вклад в сближение буддизма и синтоизма внесла секта Син­гон (санскр. «мантра»), или «школа истинных слов», практический ри-туализм которой обеспечил ей необходимую популярность, ибо ее фи­лософия была трудна для масс, тогда как магия всюду легко проникала. Основателем Сингон был монах Кукай (774—835), пришедший к выво­ду, что конфуцианство, буддизм и даосизм исходят из одних и тех же принципов и нет потребности в их разделении. После двухлетнего пре­бывания в Китае он вернулся в Японию с большим грузом книг и сакральных предметов и стал настоятелем столичного храма Тодайдзи (столицей тогда был город Нара).

Учение и практика Сингон являются весьма сложной системой. Исходным пунктом ее доктрины служит положение о том, что отнюдь не исторический Будда и его учение являются вершиной познания. Исторический Будда — это фигура-тень, воплощение (аватара) выс­шей сущности в человеческой форме. Благодаря этому воплощению он стал для тех людей, которых хотел спасти, видимым и понятным. Для учения Сингон весь мир явлений есть истина, абсолют, все в целом и в своих частях является тоже Буддой. Абсолют имеет две черты: субъективная абсолютная мудрость и объективная логика мира. Каждой из черт соответствует определенный аспект мира (пер­вый называют миром материнского лона, второй — миром алмазов), отсюда это мировоззрение именуют двухаспектным (ребу). Ками были признаны в пантеоне богов аватарами (воплощениями) абсолют­ного Будды. Сингон, старавшаяся вобрать в себя ками, представляет их в виде репрезентантов двух аспектов мира и отсюда название ребу синто. Поскольку, например, в Исэ почитали как Аматэрасу, так и Тойоке (богиню плодородия), постольку первую считали представи­тельницей мира материнского лона, вторую же — алмазного мира. Только два важнейших синтоистских храма, в Исэ и Идзумо, сохраня­ли свою независимость, которую со временем стали поддерживать японские императоры, видевшие в синтоизме опору своего влияния. Но это было уже связано с общим ослаблением роли императора в политической жизни страны.

С IX в. императорская власть теряет свое прежнее значение, функ­ции регента-правителя оказываются в руках представителей аристо­кратического дома Фудзивара, на женщинах которого были обязаны из поколения в поколение жениться императоры. При регентах значение буддизма становится настолько большим, что он превращается в госу­дарственную религию.

В конце XII столетия власть в стране перешла к клану Минамото, его представитель Бритомо объявил себя сегуном (полководцем-пред­водителем). Его воины-дружинники получили свою долю земель и бо­гатства и образовали сословие самураев.

Весь период сёгуната, длившийся многие века, буддизм продолжал быть основной опорой власти, но в нем происходили важные измене­ния: на смену старым сектам пришли новые, влияние которых сохрани­лось в стране и поныне. Во-первых, это секта Дзедо (амидизм) с куль­том Западного рая и его владыки будды Амитабы. Ее основатель Хонэн (1133—1212) упростил верования буддизма, сделав их более доступны­ми для простого народа. Амида — это Будда, царствующий в раю «чис­той земли», расположенном на западе. Мистическая цель Амиды состо­ит в том, чтобы дать возможность возродиться в раю каждому, кто бесчисленное число раз повторяет его имя. Иногда фразу «О, будда Амитаба!» повторяли в качестве магического заклинания до 70 тысяч раз в сутки¹. Со временем культ Амиды принял более уравновешенный характер, и число его последователей даже возросло (ныне их насчиты­вается почти 20 млн.). Во-вторых, большую популярность в Японии приобрела секта Нитирэн, называемая по имени ее основателя (1222— 1262), который также стремился упростить и очистить буддизм. В цент­ре поклонения оказался не Амитаба, а сам великий Будда, и не нужно было стремиться к неведомому западному раю: Будда был вокруг, во всем, в том числе и в самом человеке. Рано или поздно он в любом, даже в самом обиженном и угнетенном, проявит себя; поэтому это учение поддерживалось многими обездоленными.

Третьей и, пожалуй, наиболее известной новой сектой японского буддизма стало учение дзэн, проникшее в Японию из Китая на рубеже XII—XIII вв. Но в отличие от китайской традиции здесь уважался авто­ритет Будды, сутр и своего учителя, что способствовало росту популяр­ности и влияния дзэн-буддизма. Дзэн-буддизм с его философией фата­лизма и в сочетании с фанатичной преданностью патрону вошел в кодекс самурайской чести (бусидо) и оказал огромное влияние на японский национальный характер. Важное место в фундаменте этической религиозной жизни японского общества занимало конфуцианство, расцвет которого приходился на XVI в. и последующее время (эпоха Токугавы). Первые японские конфуцианцы и их покровители были в определенном смысле пионерами — творцами нового мира, для которо­го необходимо было новое мировоззрение. Такие правители, как Тоётоми Хидэёси (японский Иван Грозный) и Иэясу Токугава, и их современники считали, что миром можно управлять; такая позиция явилась одним из стимулов интеллектуальной борьбы с буддизмом и его мистическим отношением к жизни.

Конфуцианство стало отвечать умонастроениям эпохи Токугавы, когда предложило новую философию жизни и новую космологию. Со­гласно этим концепции, во Вселенной имеется разумная причина: воз­действуя на материю, она творит мир человека и вещей. Причина и порядок имеются также и в структуре общества, необходимо их только понять, причем подчеркивалось, что этот порядок носит моральный характер. Важность конфуцианского подхода к миру следовала из того, что он предлагал нового рода единство мысли и действия, философии и политической системы. Постижение основных принципов дает зна­ние, позволяющее человеку проникнуть в суть морального порядка и тем самым создать морального индивида. Управление должно было в принципе создавать людям условия для достижения этого нравствен­ного порядка. Предложенный конфуцианством идеал социального по­рядка имел форму естественной иерархии классов и сословий, в кото­рой каждый индивид занимал определенное место и старался выпол­нить свою жизненную задачу и осуществить свои цели.

В 1549 г. в Японию было занесено христианство, а в 1562 г. несколь­ко провинциальных князей вместе со своими подданными приняли его, стараясь таким образом извлечь пользу из торговли с португальцами. В самом начале сегуны позитивно отнеслись к христианству, однако по прибытии в Японию испанских францисканцев ситуация резко изме­нилась в силу их раздоров с иезуитами; начинаются кровавые пресле­дования христиан. В итоге христианское движение вынуждено было затаиться полностью: из 300 тыс. японских христиан за столетие оста­лись немногочисленные «лампады веры» в крохотных подпольных об­щинах. И только в наше время в Японии нормально функционируют христианские храмы, в том числе и православные.

С XVII в., когда сегуны из клана Токугава (1603—1867) сумели пресечь децентрализаторские тенденции японских феодалов и желез­ной рукой вновь объединить страну, когда руководимая ими буддий­ская церковь превратилась в низовую администрацию для удержания населения в повиновении, сложилась благоприятная обстановка для интенсивного проникновения в Японию конфуцианства, как уже отме­чалось выше. Один из его проповедников, Ямадзаки Ансаи (1618-1682) пытается сочетать конфуцианские принципы с нормами синтоизма. Он выдвинул теорию, согласно которой неоконфуцианское «ли» (не старое «ли» Конфуция, т.е. церемонии, ритуал, а иное, неокон­фуцианское — великий принцип, всеобщий порядок) — это и есть та божественная сила природы, которая проявляет себя через посредство всех традиционных «восьми миллионов» синтоистских ками во главе с великой Аматэрасу.

Сближение неоконфуцианства с синтоизмом обусловлено в XVIII—XIX вв. определенными условиями. Культ древности и вели­ких идеалов прошлого, изучение истории Японии, истоков ее культуры способствовали своеобразному возрождению синтоизма, укреплению его норм во всех сословиях и прежде всего в самурайстве с его склон­ностью к идеям величия предков и преданности господину. Постепенно этот культ, пропущенный сквозь призму конфуцианского отношения к правителю, государю, все более стал относиться именно к японскому императору — прямому потомку великой Аматэрасу, единственному законному правителю Японии.

С конца XVIII столетия в стране все заметнее усиливался культ императора. В противовес поддерживавшемуся сегунами буддизму многие феодалы проводили реформы, способствующие ограничению влияния буддийских храмов и упрочению норм синтоизма. Проимпе-раторские тенденции последнего были теперь сильно укреплены идея­ми и концепциями неоконфуцианства. Власть сегунов и влияние буд­дизма в стране ослабевали, и после переворота Мэйдзи (1868) синто­изм становится официальной государственной идеологией, нормой мо­рали и кодексом чести. После поражения Японии во второй мировой войне государственный смысл синтоизма постепенно исчез, изменился характер синтоизма, зато сохранил свое влияние буддизм.

В Японии сложилась новая религиозная ситуация, когда страна с ее могущественным промышленным и высоким научным и культурным потенциалом уже мало нуждается для упрочения своего авторитета в мире в лозунгах прошлого. И тем не менее следует учитывать, что японская культура обладает замечательной способностью синтезиро­вать традиции и новации, что позволяет японцам достигать успехов в жизни и смягчать жесткие реалии современного мира.

Японцы в полной мере используют колоссальный духовный и куль­турный потенциал, накопленный на протяжении многовековой исто­рии религиозными системами синто, буддизма и неоконфуцианства, для нового прорыва в своем развитии, который усматривается на стыке технологии и культуры. Один из ведущих специалистов, Масанори Моритани, в связи с этим пишет:

Японцы, с одной стороны, любят импортные товары, а с другой стороны, ценят свою традиционную культуру. Кимоно, татами, сёдзи, котацу, японская национальная живопись... переносные буддийские алтари, народные празднества, песни и пляски — все это, кажется, стоит перед угрозой исчезновения, но все продолжает жить. Технология, развивающаяся в той или иной стране, — это одно из проявлений культуры, и по мере того, как идет переход от предметов первой необходимости к предметам, связанным с миром чувств, свойства из­делий будут испытывать все более глубокое воздействие национальной культу­ры.

Таким образом, технология уже соприкоснулась с миром культуры, в том числе и с миром человеческих эмоций.

Все это требует сохранения восходящих к прошлому норм жизни, и данный процесс в Японии протекает, насколько можно судить, в опти­мальной форме. Вежливость, церемонии (например, чайная), воспи­танное веками дзэн-буддийской самотренировки, стремление к сосре­доточенности, сдержанности, внутреннему самоуважению — все это проявляется и в условиях мира капитала, функционирующего подобно природному компьютеру. Этому способствует и деятельность совре­менных религиозных сект, умело приспособившихся к новой обстанов­ке.

Многочисленные новые секты, как правило, уходящие в своеобраз­ный японский буддизм и синтоизм, очень разнообразны и противоре­чивы по форме, обрядовой стороне, целям и установкам. Однако всех их объединяет, по мнению С.Л. Васильева, и нечто общее, современное, прежде всего — подчеркнутая практичность, прагматичность, целесо­образность. Современные секты хорошо учитывают то, что не на том свете, а сейчас, здесь, на грешной земле, человеку нужны утешение, забота и внимание. Неудивительно, что число сект и влияние их в современной Японии растут, а наиболее известные из них (например, секта Сока-гаккай, основанная на базе учения Нитирэна) становятся мощной социально-политической силой, играют немаловажную роль в культурной жизни.

Японские религии оказали сильное влияние на искусство, причем сле­дует иметь в виду, что японское искусство (как и культура в целом) своими корнями уходит в китайское искусство и культуру. Понятно, что китайские образцы были в Японии трансформированы и в конеч­ном счете превратились в нечто иное. Ведь японское искусство опира­ется на синтоизм, исходящий из культа природы, рода и императора как потомка Аматэрасу. На него оказали влияние также буддийский иррационализм и художественные формы далекой Индии.

В первом тысячелетии нашей эры отмечается ряд периодов в разви­тии японского искусства. С приходом буддизма из Китая и Кореи в Японии процветает корейское искусство и корейские художники, тогда как в VIII столетии своей вершины достигает народное искусство с присущим ему своеобразным реализмом. В IX и X вв. в японской живо­писи реализм сменяется спиритуалистическими индийскими идеями. В теоретическом трактате «Кобо Даши» читаем, что «эзотерические доктрины трудны для словесного объяснения, но их можно выразить при помощи живописи и скульптуры». Это является, насколько нам известно, первым теоретическим утверждением в истории искусства, что произведение искусства представляет собой средство передачи мысли.

Мистические религиозные секты оказывали влияние на строитель­ство святынь — их начали возводить на холмах, что позволило проекти­ровать их с большей свободой. Чаще всего возводились ансамбли свя­тынь с буддийскими и японскими пагодами. На острове Хонсю в Исэ сохранилась типичная группа храмов древнеяпонского стиля, называе­мого «шамай». Святыни служат божествам, а верующим доступа в них нет; они выстроены из толстых бревен, имеют двускатные крыши. Ус­тановить дату их возведения весьма трудно, ибо присущее японцам чувство порядка заставляет их время от времени деревянные храмы разбирать, дополнять кое-чем и заново собирать.

В XI и XII вв. (эпоха рода Фудзивара) наступает расцвет японской литературы; живопись становится помощницей литературы — ее свит­ки иллюстрируют поэтические произведения и романы. В дальнейшем на развитие японской живописи сильное влияние оказывает дзэн-буд­дизм. В соответствии с мистической верой в приходящее внезапно вдохновение художники XIV—XVI столетий создают живописные за­рисовки единственным движением кисти по бумаге. В XVII в. начина­ется эпоха японского искусства, названная эпохой Токугава, длящаяся до XIX столетия. Феодальная система утверждается окончательно. Поэтому японская живопись имеет традиционные формы, а мавзолеи, храмы и пагоды возводят в соответствии с установленными образцами.

В XIX в. японское искусство, особенно цветная ксилография Хокусая и Хиросиге, получило всемирное признание и оказало сильное вли­яние на европейское искусство. Бурная европеизация на рубеже XIX и XX столетий освободила японское искусство и художественную куль­туру от пут условностей и догм, однако они до сих пор несут на себе отпечаток принципов эстетики дзэн-буддизма.

Еще более зримо влияние эстетики дзэн на красоту храмов и на знаменитое японское искусство садов (ландшафтных и домашних пар­ков). Искусство разбивки таких дзэн-садов и дзэн-парков достигло в Японии виртуозности. Миниатюрные площадки превращаются умени­ем мастера-садовника в комплексы мироздания, наполненные глубокой символикой религиозных идей буддизма. Так, говоря о приношении цветов в жертву Будде, императрица Комио, знаменитая властительни­ца Нары, правившая Японией в VIII в., пишет в одной из своих поэм:

Срывая цветы, я рукою невольно их оскверняю, Пусть же стоят на лугу колеблемой жертвой Буддам времен минувших, сегодняшних и грядущих.

Эти стихи свидетельствуют о благоговении японцев перед цветами, и неудивительно, что этот народ создал сады столь изысканной красоты и очарования.

Садовое искусство японцев уходит своими корнями в индийскую почву — пророки буддизма, неся с собой послание Будды, в частности, распространяли идею храмового сада. Описывая историю садоводства на Дальнем Востоке, В. Стюарт пишет:

Буддийский сад индусов, забытый у себя на родине, все еще сохраняется на Дальнем Востоке, хотя он так изменился под влиянием другого климата и так окрашен гением других народов, что садовая история сливовых и вишневых деревьев, глицинии и вьюнка, лотоса и японского ириса часто оказывается трудно восстановимой. Тем не менее, японский сад — наиболее сокровенное и притягательное выражение национального духа страны — пришел сюда, как и многие другие искусства, из Индии, через Китай и Корею. Зачатая первыми храмовыми садами, заложенными буддийскими монахами и паломниками, по­степенно выстроилась вся прекрасная и сложная система японского садовод­ческого искусства.

Интересно отметить, что японское садовое искусство испытало на себе воздействие философии джайнизма (буддийской секты), которая проповедовала любовь к природе, простоту и нравственное очищение. Так как чаепитие было неотъемлемой частью культурных обрядов джайнистов, существенной частью садов стали чайные домики, хотя они имеются и не во всех современных садах. Понятно, что искусство японских садов является органической частью образа жизни японцев.

В Японии, как в Китае, Корее и Вьетнаме, существует традиция воинских искусств, целью изучения которых была не столько победа над противником, сколько победа над самим собой, преодоление собст­венных слабостей и недостатков. Эта традиция воинских искусств (дзюдо, айкидо, каратэ и др.), называемая кэмпо, живет до сих пор. Мастера кэмпо неизменно становились героями народных преданий и легенд, рыцарских баллад, сказаний, романов и драм, а в наши дни они заполонили кино- и телеэкраны. Самопознание в процессе освоения воинских искусств обостряло восприимчивость человека к прекрасно­му, к живой природе, к искусству. Не случайно понятия культуры и воинственности в истории дальневосточной цивилизации тесно пере­плетаются друг с другом.

Фундамент всей системы кэмпо — даосско-буддийский взгляд на мир, представляющий собой пустоту, небытие, в противоположность греко-латинской, а позже христианской модели мира как бытия. Ее математический символ — ноль, пространственный — круг, умозри­тельный — пустота. Но это идеологическое настроение несет в себе странную потенцию. Если сумма и произведение всей тьмы в мире равно нулю, то и каждая вещь в отдельности равна нулю, т.е. мнима. Но если так, то Вселенная равна человеку, а человек равен Вселенной и может стяжать всю ее мощь, если сумеет найти правильный способ, путь.

Пустота выступает как основа мироздания, именно этот постулат лежит в основе кэмпо и осуществляется на практике. Здесь важна кон­центрация, при этом следует концентрироваться на средоточии (тан­дэн) в нижней части живота. Дух-разум автоматически перемещается в так называемый третий глаз (тэнтай), расположенный над переноси­цей, на вертикали, перпендикулярной к средоточию. Вселенная пред­ставляется в виде безграничной сферы, центром которой является сам медитирующий человек и конкретно его тандэн. Следует внушить себе, что вся Вселенная вмещается в тандэн, и далее мысленно уменьшать свой тандэн до минимально вообразимой величины. На пределе такого деления человек полностью сливается с мирозданием, доказательством чего служит его фантастическая устойчивость: опрокинуть его или вы­вести из равновесия почти невозможно

Дата добавления: 2015-09-04