ТВ конструирует нашу жизнь. Какую?

/ хроника эпилептоидного вещания/

Утверждение о том, что телевидение это средство массовой информации - миф устойчивый. Во всяком случае к нашему телевидению такое утверждение отношения не имеет. И никогда не имело. Напротив, советское телевидение всегда выступало как средство массовой дезинформации. Жизнь страны представала на экране /информационно-публицистическая программа «Время»/ ежедневным спектаклем, но - в жанре утопии. Любая объективная информация воспринималась в этом контексте как подрывной элемент, а институт предварительной цензуры /Главлит/ как своего рода техника безопасности. Может показаться странным, но подобная ситуация не мешала телевидению оставаться каналом национальной культуры и просветительства – «культура» входила в состав политической пропаганды, как не самый существенный, но зато ее неотъемлемый элемент.

В средство массовой информации наше телевидение превратилось уже после перестройки и рождения знаменитого слогана «Новости – наша профессия». Империя новостей, возглавляемая родившим этот девиз НТВ, не только ежедневно знакомила зрителей с результатами гласности, но и сама становилась ее условием. Наибольшая независимость была достигнута в годы первой чеченской войны. Правдивые и беспощадные репортажи документалистов НТВ /само сочетание букв НТВ воспринималась тогдашним зрителем как «независимое» ТВ/, которые вскоре подхватили и другие каналы, позволили критикам назвать эту кровопролитную баталию нашей первой «телевизионной войной». «Правительство полностью проиграло информационную войну», - признался впоследствии Черномырдин, встретившись с журналистами. Именно участие телевидения, более, чем что-либо другое, способствовало завершению первого тура войны. /В пору второй войны руководство страны подобного телевизионного своеволия больше не допускало/.

Но в 1996 году, когда начались президентские выборы, НТВ променяло свою независимость на показательную лояльность существующей власти. При этом руководство канала нарушило все нормы международной предвыборной этики, в том числе и только что принятый по этому поводу кодекс своей компании. Благосклонность власти компании показалось ценностью куда более важной, чем доверие зрителей.

В благодарность НТВ получило от президента в свое владение весь IV канал /до этого вещание начиналось с 18.00/. Былая независимость становилась все более призрачной, тем более когда речь заходила о финансовых аргументах. Законы коммерческого рынка с каждым годом все более властно командовали парадом. Получение лицензии на канал в эфире превращалось в получение лицензии на право делать деньги. А эпоха, когда телевидение ощущало себя частью национальной культуры, уходило в невозвратимое прошлое.

Мало по малу коммерческое вещание внедряло в массовое сознание новую мифологию. Жизнь страны представала на экране опять-таки ежедневным спектаклем - на этот раз в жанре катастрофы и на фоне безумного пира во время чумы. Вчерашние просветители уступали место изобилию развлекателей – профессиональных исторгателей юмора. Литературе известны разные виды смеха – гомерический, сардонический, саркастический. Телевидению только один - пещерный. Здесь публика не смеется, она – гогочет.

Вера в то, что телевидение отражает жизнь воспринималась отныне как архаичный довод из области антиквариата. Становилось все яснее: телевидение не отражает, а конструирует жизнь /«каково телевидение – таково и общество»/. Пропасть между двумя реальностями – на экране и за экраном – представлялась все более очевидной. В числе тех, кто не уставал подчеркивать глубину этой пропасти, - наш неистовый социолог Даниил Дондурей. И хотя его не так уж редко приглашают на теледискуссии, времени их участникам на экране предоставляют не столько на серьезные аргументы, сколько на беглые реплики. Вот почему я был так изумлен, когда случайно включил экран и увидел его развернутое выступление о состоянии сегодняшнего телевидения в передаче ТВЦ. Передача началась за десять минут до часу ночи, причем была анонсирована на совершенно другую тему – о российских рекордах Гиннеса. На мой взгляд рекордом было само появление в эфире этого выступления.

Социолог говорил об инфантильности и малодушии нашего телевидения, неизменно избегающего касаться действительно острых коллизий общественной жизни, в том числе и о необъяснимой его готовности к демонстрации всех видов насилия на экране, хотя никакого заказа на насилие со стороны власти, как будто, не поступало.

На этой особенности нашего телевидения я и хотел бы остановиться.

Из чего родился этот небывалый – в том числе по мировым масштабам - разгул насилия на отечественном экране? Принято думать, что из зарубежных сериалов и американских боевиков. Такое мнение настолько же распространено, насколько обманчиво.

Напомню, что сериалы перестроечной эпохи вошли в сознание публики вместе со знаменитой Марианной и последующими триумфальными гастролями ее исполнительницы Вероники Кастро. Собственно, первые выпуски «Богатые тоже плачут» были подарены нашей делегации, посетившей Мексику, в знак уважения к стране победившей гласности. Не зная, как поступить с подарком, руководство Гостелерадио решило показать на пробу первых четыре выпуска и проследить за реакцией публики. Судьба сериала была безоговорочно решена. Ни в одной стране Марианна не имела такого оглушающего успеха, что можно было бы тоже отнести к рекордам Гиннеса.

Но искать в мексиканской мелодраме истоки насилия на нашем экране было бы просто смешно. Как и искать их в американских боевиках, обрушившихся впоследствии водопадом на наши каналы. Задолго до них гениальным автором «расчлененки» и шоковых криминальных сюжетов по праву стал вездесущий репортер и «народный мститель» Александр Невзоров, любивший сравнивавший себя с флибустьером, пиратом и разбойником /«у меня разбойничья профессия»/. В конце 1987 года он дебютировал «600 секундами» - сенсационной ежедневной передачей, открывшей новую и волнующую нишу. Для «авантюрьера» /так он сам себя называл/ любые улики значили куда больше, чем факты. Невзоров скандализировал публику, что называется, от души. «Мы не имеем права быть идеалистами и исповедывать кодекс чести российских дворян. У нас нет ни кодекса, ни чести, ни дворянства – вообще ничего». В его документальных видеоклипах ужасов все чаще выступали героями людоеды. «Наши», «Паноптикум», «Дикое поле»… Подобные рубрики Невзорова дали свои метастазы едва ли не на всех каналах – «Дорожный патруль», «Криминал», «Чистосердечное признание», «Петровка, 38», «Дежурная часть», «Катастрофы недели», «Скандалы недели»… Они транслируются и сегодня по нескольку раз за день. «Криминальная Россия» на НТВ реализовала эти наклонности в жанре документальных фильмов.

«Зачем показывать такое количество преступлений?» - недоумевали все чаще зрители. – «Затем, что мы хотим их предотвратить. Мы выступаем как санитары леса», - отвечали создатели сериала. – «Но для чего демонстрировать убийства и злодеяния во всех ужасных подробностях?» - «Да ведь иначе зрителя не проймешь» - «Но ваша программа идет в 19.30. Вы забываете, что у экрана дети» - «А разве вы не видели на экране предупредительный титр: «авторы приносят свои извинения всем, кому этот фильм покажется слишком жестоким. Мы не советуем смотреть его детям и людям со слабым здоровьем». /Подобное предуведомление только способно привлечь к экрану лишнюю дозу зрителей /. К тому же «зрители сами требуют этих зрелищ». «Народ нуждается в развлечениях». Удобное умозаключение, скрывающее другую истину – продюсер нуждается в рейтинге.

Изобилие уголовных хроник привело к появлению десятков криминальных игровых телесериалов - от «Улицы разбитых фонарей» до пресловутой «Бригады». Так на наших глазах триумфально утверждалась эстетика депрессивного телевидения.

Коммерциализация развязала инстинкты отечественных ипохондриков, то есть людей, которым хорошо, когда им плохо, а еще лучше, когда плохо всем. Последнее достижение - жанр эпилептоидного ТВ.

В последнем случае, впрочем, как раз и справедливо утверждать о добровольном заимствовании западного опыта. Ведущий еженедельного «Случайного свидетеля» - наш актер, эмигрировавший в США и предложивший свою рубрику для «РЕН-ТВ» - на протяжении нескольких месяцев 1998 года начинал каждый выпуск с того, что в финале покажет особо скандальные кадры. Передача посвящалась экстремальным ситуациям в Америке - пожарам, наводнениям, авиакрушениям, катастрофам на автогонках. А особо скандальный сюжет - безобразным потасовкам героев шоу Джерри Стрингера. Все эти кадры, объяснял ведущий, были безжалостно вырезаны из записи передачи и никогда не демонстрировались в американском эфире. Он показывает их исключительно для того, чтобы ничего подобного на российском телевидении не было. /На самом деле скандальные эпизоды, изъятые из национального эфира и героически, как казалось зрителям, добытые автором, свободно продавались в любой американской видеолавке/.

Сознавал ли ведущий, что этим поступком проявляет откровенное презрение к своим бывшим соотечественникам?

То, что сами американцы считали «за гранью» и выбрасывали в мусорные корзины, с его точки зрения, вполне подходило российской аудитории. Подлинный же мотив был очевиден любому зрителю - подобные скандалы как раз и обеспечивали желанный рейтинг. А чем выше прибыль - тем ниже этические границы.

Свобода без культуры – питательная среда для прагматика-коммерсанта, признающего лишь один запрет – на любые запреты. Торжествующий принцип тотальной гласности. Запрещается запрещать! Если довести этот тезис до своего логического финала, нам бы следовало отменить для начала все запрещающие сигналы, - например, все красные светофоры /а заодно и желтые/, оставив только зеленый свет. При этом пришлось бы, правда, резко увеличить количество моргов для совершенно отныне свободных в своих поступках водителей и пешеходов. А затем отменить и общественные уборные. В самом деле, никто не вправе запрещать человеку в любой момент обнародовать все, что в нем накопилось – когда он захочет и где захочет. Разве не воплощало бы это «свободу самовыражения» в самом буквальном смысле?

Вспоминается анекдот из раздела черного юмора. Пассажир самолета, которому стало плохо держит гигиенический пакет, а его соседи срочно вызывают стюардессу: «Скорее, скорее, вы же видите – человеку плохо, принесите ему новый пакет!». Стюардесса выбегает, а когда возвращается с новым пакетом, застает ужасную картину – все пассажиры склонились над пакетами, а виновник с недоумением объясняет: «У меня пакет переполнился, я отпил немного, а они…»

Но где сказано, что из пакета нельзя отпить?

Такой вопрос мог бы задать и Андрей Малахов, ведущий новой сверхпопулярной программы «Пусть говорят». Еще будучи студентом на факультете журналистики МГУ, он в порядке студенческого обмена посетил США, где, видимо, был покорен непревзойденным талантом Джерри Стрингера. Затем дебютировал на отечественном экране программой «Большая стирка» /название, наиболее точно выражающее характер заимствованного им шоу/, впоследствии переименованное в «Пять вечеров», а в последнее время в «Пусть говорят».

Правда, говорят в этом шоу только первые три-четыре минуты. Затем кричат. И каждый стремится перекричать другого. По-иному в такой атмосфере высказываться просто не получается. Никто не услышит. Громче всех, кричит, естественно, сам Малахов, объявляя либо очередную рекламу, либо очередного выступающего, замешанного в сенсационном поступке. Словно подбрасывает в костер полено, которое вспыхнет еще быстрее и ярче.

«В студии – ад. Горе, истерика, ненависть, кликушество, патология. Брат насиловал сестру, отец отрубил ему голову топором. Вернувшийся из заключения изнасиловал и убил девочек соседа, обезумевший отец и жители дагестанского села забили насильника камнями.

Находящиеся в студии впадают в психоз обличительства. Кричат изнасилованной девочке, что она, небось, ходила с голым пупом, вот и… Вопят матери, что она не уследила за мужем и допустила инцест. Бывает, что еще хуже этой публики оказываются «эксперты». Депутат Думы возмущается: «Перед нами моральные уроды». «Ну да, – кричит один из «уродов», - зато в Думе сидят кристальные люди!» Не важно, отчего возник скандал – все годится для драйва. Малахов улыбается: «Страсти покруче, чем в «Моей няне!»

Это – фрагмент из рецензии, напечатанной в «Российской газете».

В наши дни шоу Стрингера еженедельно транслирует в отечественном эфире канал ДТВ. Но никто не обращает на эту программу никакого внимания. Ведь эпизоды, которые там вырезают, у нас – культивируют. Как и сам этот жанр, демонстрирующий припадки коллективной эпилепсии и массовой истерии. Мы все здесь уроды. Эпилептоидное вещание.

Шоу Малахова идет непосредственно перед вечерней программой «Время». После него как-то особенно уместными представляются сюжеты новостей о террактах, о чудовищных взрывах и злодеяниях. И если их нет, даже возникает ощущение, что в мире царит пустота.

Одни считают, что лучшего телевидения, чем у нас, в сегодняшнем мире нет. Другие – что нету худшего. Не берусь участвовать в этой дискуссии. Но рискую предположить, что нет в мире телевидения более интересного. Интересного как наглядный эксперимент. Как предмет изучения для исследователей, историков и /может быть, в первую очередь/ психиатров. Но большинство из нас не историки и не психиатры. И даже не наблюдатели. Все мы – жертвы этого массового эксперимента. А жертвам можно только сочувствовать.

Вы спросите – где же выход? Неужели только сочувствовать жертвам экспериментов? А не, скажем, заняться перевоспитанием ипохондриков? Последнее было бы задачей весьма благородной, но, боюсь, не более выполнимой, чем стремление уничтожить на всей земле тараканов. По замечанию одного сатирика, тараканов нельзя уничтожить, но можно сделать их жизнь невыносимой /пока невыносимой они не сделали нашу жизнь/.

В таком совете немалая доля мудрости. И лучший выход – ему последовать. А не тратить всю наше негодование /возмущенные дебаты идут годами/ на критику следствий, избегая тем самым за громким гвалтом обозначения главной причины, состоящей все в той же в сумме дохода. «Чем выше рейтинг, тем ниже нравственность».

Борьба с отдельными комарами, каждый из которых нам портит жизнь, не заменит необходимости осушить болото, плодящее комаров.

Не замечая этой причины мы только демонизируем ситуацию.

Общество могло бы действовать и умнее, – например, обязав каждую телекомпанию сформулировать свой этический кодекс, который бы исключал экранные действия, противоречащие таким понятиям, как приличие и достоинство. Сотни подобных кодексов во множестве стран создают - отсутствующее у нас, к сожалению - журналистское корпоративное мнение. Только множество подобного рода нравственных кодексов способствуют атмосфере профессиональной нетерпимости к этической невменяемости и глухоте.

Но и этого недостаточно.

В свое время от добровольно принятого на себя этического предвыборного кодекса отказалось НТВ. В июне 2005-го года руководители шести ведущих каналов подписали Хартию против насилия и жестокости как своего рода совместное обязательство, которое нарушили, даже не дожидаясь окончания года.

Но подобное не так уж трудно предотвратить. Наличие кодекса, соответствующего нормам международной этики, должно стать обязательным условием при получении самой лицензии на вещание. Такое условие и есть наилучший механизм реализации. При первом же нарушении принятых перед собою и публикой обязательств компании выносится крупный /измеряемый сотнями тысяч рублей/ штраф, а при втором нарушении лицензия попросту отзывается.

Этика – культура самоограничения. И если кто-то из сотрудников телевидения не обременен такими реликтами, как приличие и порядочность, ему напоминает об этом кодекс. А несоблюдение кодекса делает его экранную жизнь невыносимой.

Свобода без культуры, повторим еще раз, - это день открытых дверей в зоопарке. И своего рода предупреждение тем, кто не хочет жить в зоопарке. А тем, кто хочет, предпринимать ничего не надо.

выступление на Международном конгрессе VIII

Евразийского Телефорума, 2005, 12 ноября

Дата добавления: 2015-09-01