ПЕПЕЛИЩЕ 2 страница. Фрэнки все никак не мог достать собственное оружие

Фрэнки все никак не мог достать собственное оружие. В испуге и замешательстве он, вместо рукояти пистолета, хватался за кобуру, добившись этим лишь того, что поддернул у себя на правом боку ремень вверх. Сэмми сделала два шага к нему, сжала пистолет обеими руками, как, она видела, это делают люди в телевизоре, и пальнула вновь. У Фрэнки исчезла левая часть головы. Кусок скальпа влепился в стену и прилип. Он потрогал себя рукой за рану. Кровь брызгала ему через пальцы. Но тут же его пальцы исчезли, провалившись в клейкую губку на том месте, где у него еще мгновение тому назад был череп.

- Не надо! - закричал он, его полные слез глаза сделались огромными. - Не надо больше! Не делай мне больно! - А потом: - Мама! Мамочка!

- Не убивайся, твоя мамка неважно тебя воспитала, - сказала Сэмми и выстрелила вновь, на этот раз ему в грудь. Его отбросило на стену. Левая рука покинула истерзанную голову и упала на пол, хлопнувшись прямо в кровавую лужу, которая там уже сформировалась. Она выстрелила в него и в третий раз, в то место, которое болело у ней самой. И тогда вернулась к той, которая оставалась на кровати.

Джорджия сжалась в клубок. Монитор над ней пипикал, словно бешеный, вероятно из-за оборванных проводов, которыми она перед тем была к нему присоединена. Волосы свисали ей на глаза. Она визжала и визжала.

- Ну, так как ты тогда говорила? - спросила Сэмми. - Трахайте эту суку, так?

- Мне фаль!

- Что?

Джорджия попробовала вновь:

- Мне фаль, фаль! Фэмми! - И тогда, уже совсем абсурдно: - Я перу сфои сфова фсат!

- Не выйдет у тебя, - Сэмми выстрелила Джорджии в лицо, и второй раз - в шею. Джорджия подпрыгнула, как перед тем Фрэнки, и застыла.

Сэмми услышала приближение криков и топот подошв по коридору. А также встревоженные восклицания разбуженных пациентов из других палат. Ей было жаль, что она натворила такого переполоха, но иногда просто нет другого выбора. Просто иногда дело должно быть сделано. А в дальнейшем уже приходит умиротворение. Она приложила пистолет себе к виску.

- Я люблю тебя, Малыш Уолтер. Мама любит своего мальчика. И нажала на курок.

Расти объехал пожар по Вест-стрит, а потом, на перекрестке с шоссе 117, завернул на Нижнюю Мэйн. У Бови было темно, только электрические свечки горели в фасадных окнах. Он объехал здание, как ему советовала жена, и остановился на маленьком паркинге рядом с длинным катафалком «Каддилак». Где-то рядом тарахтел генератор.

Он уже было взялся за ручку дверцы, как тут зазвонил мобильный. Расти выключил его, даже не взглянув, кто звонит, а подняв глаза, увидел возле окна копа. Копа с нацеленным на него пистолетом.

Это была женщина. Она наклонилась, и Расти сначала увидел копну кудрявых белокурых волос, а потом узнал и лицо, которое отвечало тому имени, которое назвала его жена.

Диспетчер и дежурная в утреннюю смену в полицейском участке. Расти сообразил, что в День Купола или сразу за его появлением ее принуждали к службе по полному графику. И еще он догадался, что здешний ее пост является ее собственной инициативой. Она спрятала пистолет в кобуру.

- Эй, доктор Расти. Я Стэйси Моггин. Не помните, как лечили мне ожоги от ядовитого дуба[332]? Вот тут вот, на моей… - она похлопала себя по заду.

- Отчего же, помню. Приятно знать, что вы теперь беспрепятственно можете натягивать на себя трусики, мисс Моггин.

Она рассмеялась, а потом вновь заговорила, потихоньку:

- Надеюсь, я вас не напугала.

- Немного. Я как раз выключал мобильный телефон, а тут вдруг вы.

- Извините. Идем вовнутрь. Линда ждет. У нас немного времени. Я посторожу на дворе перед фасадом. Если кто-то появится, предупрежу Лин двойным клацаньем рации. Если приедут Бови, они припаркуются на боковой стоянке и мы сможем выехать на Ист-Стрит незамеченными, - она склонила голову набок, улыбнувшись. - Ну… это какие-то оптимистичные надежды, но по крайней мере, сбежим неузнанными. Если нам посчастливится.

Расти пошел вслед за ней, ориентируясь на главную тучку ее волос.

- А как вы ворвались сюда, Стэйси?

- Да просто открыли двери. У нас есть ключ от них в полицейской конюшне. Большинство заведений, которые работают на Мэйн-стрит, передают нам свои ключи.

- А почему вы берете в этом участие?

- Потому что все это дерьмо спровоцировано общим переполохом. Дюк Перкинс прекратил бы это сразу. А теперь вперед. И быстро делайте ваше дело.

- Этого я обещать не могу. Фактически, я ничего не могу обещать. Я не патологоанатом.

- Тогда так быстро, как только сможете.

Расти зашел вслед за ней вовнутрь. И в тот же миг на его шее сомкнулись руки Линды.

Гарриэт Бигелоу дважды взвизгнула, и уже тогда упала в обморок. Ошеломленная Джина Буффалино просто смотрела стеклянным взглядом.

- Отведите Джину куда-нибудь, - гаркнул Терси. Он уже практически дошел до стоянки, но, услышав выстрелы, прибежал назад. Чтобы увидеть здесь такое. Эту бойню.

Джинни обняла Джину за плечи и повела назад по коридору, где ходячие пациенты - между ними и Билл Оллнат, и Тенси Фримэн - стояли с испуганно вытаращенными глазами.

- И эту уберите отсюда, - приказал Терси Твичу, кивая на Гарриэт. - И набросьте ей юбку на ноги, будьте милосердны к бедной девочке.

Твич выполнил приказ. Когда он и Джинни вновь зашли в палату, Терси стоял на коленях возле тела Фрэнка Делессепса, который погиб потому, что появился сюда вместо бойфренда Джорджии и пересидел здесь дольше предназначенного для посещения часа. Простыня, накинутая Терси на Джорджию, уже успела расцвести кровавыми маками.

- Мы можем тут что-то сделать, доктор? - спросила Джинни. Она знала, что он не врач, но в ее волнении это слово выскочило автоматически. Прижав ладонь себе ко рту, она смотрела на распростертое тело Фрэнка.

- Да, - ответил Терстон, привставая в полный рост, и его колени затрещали, словно пистолетные выстрелы. - Позвонить по телефону в полицию. Это место уголовного преступления.

- Все дежурные полицейские сейчас, вероятно, тушат тот пожар, - сказал Твич. - А кто не дежурит, те или где-то по своим делам, или спят с отключенными мобильными.

- Так позвоните хоть кому-нибудь, ради Иисуса Милосердного, и узнайте, должны ли мы что-то делать, прежде чем начать убирать здесь. Сфотографировать, или я не знаю что еще. Вообще-то вполне понятно, что здесь произошло. Извините, я на минутку. Надо сблевать.

Джинни отступила в сторону, открыв Терстону путь к маленькой уборной при палате. Двери он прикрыл, но все равно громкие звуки рыганья были хорошо слышны, звуки газующего на холостом ходу двигателя, в котором где-то набилась какая-то грязь.

Джинни ощутила обморочную волну, которая колыхнулась у ней в голове, делая ее легкой, поднимая ее вверх. Волевым усилием она подавила это ощущение. А вновь посмотрев на Твича, увидела, что тот закрывает мобильный.

- Расти не отвечает, - сказал он. - Я оставил ему сообщение. Еще кому-то? Что относительно Ренни?

- Нет! - Ее даже передернуло. - Только не ему.

- Моей сестре? Эндрии, я имею в виду? Джинни только взглянула на него.

Твич встретил и выдержал ее взгляд, а уже потом потупил взор.

- Наверно, не следует, - пробурчал он.

Джинни дотронулась до его запястья. Кожа у него была холодной от шока. У нее, наверняка, тоже, подумалось ей.

- Если тебя это утешит, - произнесла она. - Мне кажется, она старается завязать со своей наркозависимостью. Она приходила к Расти, и я почти полностью уверена, что именно с этой проблемой.

Твич сверху вниз провел ладонями по щекам, на некоторое мгновение, превратив свое лицо в печальную маску из оперы-буфф.

- Это кошмар какой-то.

- Да, - просто согласилась Джинни. И тогда достала свой телефон.

- Кому ты собираешься позвонить? - выжал из себя неуверенную улыбку Твич. - Ловцам призраков?

- Нет. Если Эндрия и Ренни отпадают, кто остается?

- Сендерс, но от него пользы, как от собачьего дерьма, да ты и сама это знаешь. Почему бы нам просто не взяться и начать убирать здесь? Терстон прав, и так абсолютно ясно, что здесь произошло.

Терстон вышел из уборной, вытирая рот бумажным полотенцем.

- Потому что существуют правила, молодой человек. И при нынешних обстоятельствах нам следует ими особенно точно руководствоваться. Или, по крайней мере, всячески стараться.

Твич взглянул вверх и высоко на стене увидел подсыхающие остатки мозга Сэмми Буши. То, чем она когда-то думала, теперь походило на ком овсяной каши. Он взорвался плачем.

Энди Сендерс сидел в помещении Дейла Барбары на краешке его кровати. В окне виднелись оранжевые отблески огня, который пожирал соседнее здание «Демократа». Над собой он слышал шаги и приглушенные голоса - люди на крыше, понял он.

Поднимаясь сюда по внутренним ступенькам с аптеки, он прихватил с собой коричневый пакет. Теперь он достал из пакета его содержимое: стакан, бутылку воды «Дасани»[333], лепесток с лекарством. Лекарство было таблетками оксиконтина. На лепестке было написано ДЛЯ Э.ГРИННЕЛ. Розовые таблетки, двадцатки. Он вытряхнул себе на ладонь несколько, сосчитал, потом вытряхнул еще. Двадцать. Четыреста миллиграммов. Этого, наверняка не хватило бы, что бы убить Эндрию, у которой за длительное время развилось привыкание к препарату, но ему, считал он, будет вполне достаточно.

Стена пылала жаром от соседнего пожара. На коже у него выступил пот. Здесь уже, вероятно, было градусов сто[334], если не больше. Он вытер себе лицо покрывалом.

«Не следует терпеть этого дольше. Там, на небесах, прохладный ветерок и все мы будем сидеть вместе за обеденным столом Господа».

Верхней стороной лепестка он начал толочь розовые таблетки в пудру, чтобы наркотик оглушил его сразу. Как молотком бычка на скотобойне. Просто лечь в свою кровать, закрыть глаза, а там и спокойной ночи, милый фармацевт, пусть хор ангелов поет тебе заупокойную.

- Я… и Клоди… и Доди. Вместе навечно.

- Не думаю, чтобы так произошло, брат.

Это был голос Коггинса, Коггинса в его наиболее суровой решительности. Энди прекратил толочь таблетки.

- Самоубийцы не ужинают со своими любимыми, друг мой; они направляются в ад и едят раскаленный жар, который пожизненно пылает в их желудках. Произнесем аллилуйя? Произнесем аминь?

- Хуйня, - прошептал Энди и принялся дальше давить таблетки. - Ты со своим рылом по уши был вместе со всеми нами в том корыте. Почему мне нужно тебе верить?

- Потому что я правду говорю. Именно сейчас твои жена и дочь смотрят на тебя, умоляя, чтобы ты этого не делал. Разве ты их не слышишь?

- Отнюдь, - ответил Энди. - И это не ты говоришь со мной. Это лишь трусливая часть меня самого. Она руководила мной всю моя жизнь. Из-за нее и Большой Джим меня опутал. Так я и в этот его метовый бизнес влез. Мне не нужны были деньги, я даже не осмысливал такого количества денег, я просто не знал, как сказать нет. Но я могу это сказать сейчас. Освободиться. У меня не осталось больше ничего, ради чего следует жить, и я ухожу прочь. Есть ли что на это тебе сказать?

Похоже было, что у Лестера Коггинса не было. Энди закончил превращать таблетки в пудру, и налил воды в стакан. Он стряс с ладони туда розовую пыльцу и размешал пальцем. Единственными звуками были гудение пожара за стеной, восклицания людей, которые боролись с ним, и бах-бах-бах свыше, где по его крыше ходили другие люди.

- Одним духом, - произнес он… но не выпил. Рука держала стакан, но та его трусливая часть - та часть, которая не желала умирать даже притом, что пропал всякий смысл жизни - удерживала руку на месте.

- Да нет, на этот раз ты не выиграешь, - сказал он, но вынужден был опустить стакан, чтобы вновь утереться покрывалом. - Не всегда же тебе побеждать, не сейчас.

Он поднял стакан ко рту. Сладкое розовое забвение плескалось в ней. Однако он вновь поставил стакан на столик при кровати.

Снова им правило трусливое начало. Божье проклятье это трусливое начало.

- Господи, пошли мне знак, - прошептал он. - Пошли мне знак, что выпить это - это правильный поступок. Если не по другой причине, то хотя бы только потому, что это единственный способ выбраться из этого города.

За стеной, поднимая сноп искр, завалилась крыша «Демократа». Над ним кто-то - голос как будто Ромео Бэрпи - завопил:

- Готовься, ребята, будьте, к черту, наготове!

«Готовься» - это, конечно, был тот знак. Энди Сендерс вновь поднял смертельный стакан, и на этот раз трусливое начало не задержало его руки. Трусливое начало, похоже, сдалось.

В его кармане мобильный телефон проиграл первые фразы песни «Ты хорошая»[335], этот сентиментальный кусок дерьма для него выбрала Клоди. Еще бы мгновение - и он выпил, но тут чей-то голос ему прошептал, что это тоже может быть какой-то знак. Он не смог наверняка разобрать, был ли это голос его трусливого начала, или голос Коггинса, или истинный голос его души. А поскольку не смог, то и ответил на звонок.

- Мистер Сендерс? - говорила женщина, и была она утомленная, несчастная и напуганная. Энди умел такое определять. - Это Вирджиния Томлинсон, из госпиталя.

- О, да, конечно, Джинни! - где только и взялся тот его сакраментально радушный усердный тон. Чудо.

- У нас здесь кое-какие проблемы, боюсь, неприятные. Не могли ли бы вы приехать?

Темный сумбур, который роился в голове Энди, пронзило лучом света. Это наполнило его удивлением и признательностью. Кто-то его спрашивает: «Не могли ли бы вы приехать?» Как это он забыл, какое приятное ощущение от таких просьб? Несомненно, забыл, хотя это было главным, ради чего он и пошел в выборные. Не ради власти; это была парафия Большого Джима. Только ради того, чтобы протягивать руку помощи. Именно так он когда-то начинал, возможно, так у него получится и закончить.

- Мистер Сендерс, вы слушаете?

- Да. Ждите, Джинни. Я сейчас же буду у вас. – И после паузы: - И не надо никакого мистера Сендерса.

Я - Энди. Мы здесь все варимся в одном котле, понимаете?

Он выключил телефон, отнес стакан в туалет и вылил розовую жидкость в унитаз. Хорошее самочувствие - ощущение легкости и удивления – продолжались в нем, пока он не нажал рычаг смыва. И тогда депрессия вновь охватила его, словно старое вонючее пальто. Он кому-то нужен? Это просто смешно. Он же не что иное, как во веки веков тупенький Энди Сендерс, кукла, которая сидит на коленках у Большого Джима. Просто рупор. Болтун. Человек, который ретранслирует жесты и предложения Большого Джима, так словно они исходят от него. Человек, который становится действительно нужным приблизительно каждые два года, когда надо агитировать перед выборами, навевая простецкий фимиам. То, к чему сам Большой Джим или неспособен, или не имеет охоты.

В лепестке еще остались таблетки. В кулере на первом этаже еще стояли бутылки «Дасани». Но Энди не думал серьезно об этих вещах; он дал обещание Джинни Томлинсон, он тот человек, который держит своѐ слово. Однако самоубийство не отменяется, под закипевшей кастрюлькой лишь приглушен огонь. Ждет рассмотрения по сути, как говорят в их среде местечковых политиков. Надо убираться отсюда, из этой спальни, которая чуть ли не стала для него камерой смерти.

Спальню заполнял дым.

Покойницкая Бови находилась в подвале, и Линда довольно безбоязненно включила свет. Он был нужен Расти для работы.

- Только взгляни на этот кавардак, - показал он рукой на грязный, со следами подошв пол, на жестянки из-под пива и безалкогольных напитков по уголкам и на столах, на открытый мусорный бак в уголке, над которым жужжали мухи. - Если бы это увидел кто-то из Управления похоронных услуг штата или из Департамента здравоохранения, этот бизнес был бы закрыт быстрее, чем в Нью-Йорке с небоскреба падать.

- Мы не в Нью-Йорке, - напомнила ему Линда.

Она смотрела на стол из нержавеющей стали, который стоял посреди комнаты. Его поверхность была захламлена предметами, которые, наверняка, лучше не называть, а в одной со сточных канавок лежала скомканная обертка от «Сникерса». - Я думаю, мы теперь даже не в Мэне. Спеши, Эрик, здесь очень смердит.

- Во многих смыслах, - уточнил Расти. Эта грязнота его обижала, да даже больше, она его бесила. Он дал бы в зубы Стюарту Бови за один лишь фантик от батончика на столе, где из тел умерших жителей города спускают кровь.

В противоположном конце комнаты находились шесть стальных контейнеров для трупов. Где-то из-за них Расти слышал ровное гудение холодильного оборудования.

- А здесь пропана вдоволь, - пробурчал он. - Братцы Бови живут в полном шоколаде.

В пазы на фасадах контейнеров не были вставлены карточки с именами - очередной пример разгильдяйства, - поэтому Расти извлек всю шестизарядную обойму. Первые два контейнера были пустыми, что его не удивило. Большинство из тех, кто уже успел умереть под Куполом, включая Рона Гаскелла и Эвансов, быстро похоронили. Джимми

Серойс, который не имел близких родственников, все еще лежал в маленьком морге больницы «Кати Рассел».

Следующие четыре контейнера содержали четыре тела, ради которых он и пришел сюда. Как только платформы на своих колесиках выехали наружу, расцвел запах разложения. Он перебил неприятные, но не такие агрессивные запахи консервантов и похоронных мазей. Линда, икая, отступила подальше.

- Постарайся не сблевать, - предупредил ее Расти и пошел к шкафчикам на другом конце комнаты. Первый извлеченный им ящик не содержал ничего, кроме пачки старых номеров «Поля & Ручья»,[336] и он выругался. Однако, в следующем, лежало то, что ему надо. Из-под троакара, который, похоже, никогда не мыли, он достал пару зеленых пластиковых масок в фабричной упаковке. Одну маску он вручил Линде,

другую надел на себя. В следующем ящике нашлась пара резиновых перчаток. Ярко-желтых, адски радостного цвета.

- Если ты даже в маске чувствуешь, что можешь сблевать, лучше иди наверх к Стэйси.

- Со мной все будет хорошо. Мне нужно оставаться здесь, свидетелем.

- Не уверен я, что твои свидетельства много будут стоить; ты моя жена, наконец. Она повторила:

- Я буду свидетельствовать. Только старайся сделать все как можно скорее.

Лежаки под телами были грязными. Он не удивился этому после того, что увидел здесь, но отвращение все равно ощутил. Линда догадалась принести с собой старый кассетный магнитофон, который она нашла в их гараже. Расти нажал ЗАПИСЬ, проверил звук, изумленно отметив, что тот не такой уже и плохой. И положил маленький «Панасоник» на одну из пустых платформ. И тогда натянул перчатки. Это отняло больше времени, чем обыкновенно - у него очень потели руки. Где-то здесь вероятно лежал тальк или Джонсовская детская присыпка, но он не имел намерения терять время на их поиски. Он уже ощущал себя взломщиком в чужом доме. И он, лиха година, и является сейчас взломщиком.

- О'кей, начинаем. Сейчас десять сорок пять, двадцать четвертое октября. Экспертиза происходит в препараторской комнате похоронного салона Бови. Грязной, между прочим. Позорно. Я вижу четыре тела, три женских и одно мужское. Две из этих женщин молодые, возрастом где-то около двадцати лет. Это Анджела Маккейн и Доди Сендерс.

- Дороти, - исправила его Линда с другого конца препарационного стола. - Ее зовут… звали… Дороти.

- Вношу исправление. Дороти Сендерс. Третья женщина старше среднего возраста. Это Бренда Перкинс. Мужчине приблизительно сорок лет. Это преподобный Лестер Коггинс. Я свидетельствую, что могу идентифицировать всех этих людей.

Он жестом подозвал жену и кивнул на тела. Глаза ее наполнились слезами. Она помедлила, снимая маску, прежде чем смогла заговорить.

- Я Линда Эверетт, служу в полиции Честер Милла. Значок номер семьсот семьдесят пять. Я также узнаю эти четыре тела, - и она вновь прикрыла себе лицо. Умоляющие глаза светились поверх маски.

Расти показал ей, чтобы отошла. Ситуация была своего рода фарсовой. Он понимал это и думал, что Линда тоже понимает. Однако угнетения он не ощущал. Медицинская карьера привлекала его с детства, он, вероятно, стал бы врачом, если бы не был вынужден бросить обучение, чтобы опекать своих родителей, и то, что двигало им в десятом классе, когда он на занятиях по биологии препарировал лягушек и коровьи глаза, давало ему воодушевление и сейчас. Это была потребность знать. И он узнает. Вероятно, не все, но, по крайней мере, что-то.

«Так мертвые помогают живым. Не так ли Линда говорила?» Неважно. Он был уверен, что они помогут, если есть чем.

- Над телами, которые я вижу, еще не проделаны косметические процедуры, но все четыре уже были бальзамированы. Я не могу знать, доведен ли этот процесс до завершения, но имею подозрение, что скорее всего нет, потому что зажимы из бедренной артерии не удалены.

- Анджела и Доди, извиняюсь, Дороти, были очень избиты и тела их находятся в довольно разложенном состоянии. Коггинс также был избит - и жестоко, судя по его виду, - он тоже в состоянии разложения, но не таком глубоком; мышцы его лица и рук только начали обвисать. Бренда - Бренда Перкинс, имею в виду… - он замолчал, наклонившись над ней.

- Расти? - разнервничалась Линда. - Милый?

Он протянул руку в резиновой перчатке, передумал, убрал ее, и взялся голой рукой за горло Бренды. Потом поднял ее голову и нащупал гротескно большой узел немного ниже затылка. Аккуратно опустил голову и перевернул тело на одно бедро, чтобы осмотреть ее спину и ягодицы.

- Господи, - произнес он.

- Расти? Что?

«Во-первых, она так и осталась обосранной, никто не смыл с нее дерьмо», - подумал он… но это не для записи. Даже если только Рендольф или Ренни услышат пусть первые ее шестьдесят секунд, прежде чем растоптать кассету, а потом еще и сжечь то, что от нее останется. Он не озвучит такой пикантной подробности.

Но сам об этом не забудет.

- Что?

Облизнув себе губы, он сказал:

- Посмертная синюшность кожи на ягодицах и нижней части бедер Бренды Перкинс указывает, что она умерла более двенадцати часов тому назад, вероятно, четырнадцать. На обеих щеках у нее характерные травмы. Следы ладоней. У меня нет в отношении этого никаких сомнений. Кто-то схватил ее за лицо и рывком повернул ее голову влево, поломав атлас и эпистрофей, первые два шейных позвонка, C1 и C2. Вероятно, также сломав ей и позвоночник.

- О Расти, - простонала Линда.

Расти нажал большим пальцем сначала на одно веко Бренды, потом на другое и увидел то, чего боялся.

- Травмы на щеках и петехии склеры - точечные кровоизлияния в белках глаз этой женщины - указывают на то, что умерла она не мгновенно. Она потеряла способность вдохнуть воздух и погибла от

асфиксии. В это время она могла быть как в сознания, так и нет. Хочется надеяться, что нет. К сожалению, это все, что я сейчас могу сказать.

Девушки - Анджела и Дороти - умерли раньше всех. Степень разложения их тел подсказывает, что хранились они в теплом месте.

Он выключил диктофон.

- Другими словами, я не вижу ничего, что могло бы абсолютно реабилитировать Барби, и ничего такого, чего бы мы не знали раньше.

- А если его ладони не отвечают травмам на лице у Бренды?

- Лин, следы весьма расплывчатые, чтобы на них полагаться. Я чувствую себя самым тупым человеком на земле.

Обеих девушек, которые еще так недавно ругали бутики в Оберне, тамошние цены на сережки, покупали себе одежду в магазинах «Деб»[337] и обменивались впечатлениями от ребят, он закатил назад во тьму. А потом вновь вернулся к Бренде.

- Дай-ка мне полотняную салфетку, я их видел там, возле раковины. На вид даже чистые, что уже можно считать чудом в этом свинюшнике.

- Что ты собираешься…

- Просто дай мне тряпку. А еще лучше, две. Увлажни их.

- У нас мало времени…

- Должны использовать наше время.

Линда молча смотрела, как ее муж аккуратно обмывает Бренде Перкинс ягодицы и нижние части бедер. Закончив, он закинул грязные тряпки в угол, подумав, что, если бы здесь сейчас появились братья Бови, он запихнул бы одну в рот Стюарту, а другую - Ферну.

Поцеловал Бренду в холодный лоб и закатил ее тело назад в охлажденный бокс. Уже было взялся, чтобы закатить и Коггинса, как вдруг остановился. Лицо преподобного было вытерто кое-как; засохшая кровь еще оставалась у него в ушах, в ноздрях и даже на лбу.

- Линда, намочи еще салфетку.

- Милый, мы здесь уже почти десять минут. Я люблю тебя, уважаю за твое почтение к мертвым, но мы о живых должны…

- Возможно, мы найдем кое-что здесь. У него другие следы избиения. Я это уже вижу даже без… намочи салфетку.

Она больше не спорила, а пошла, намочила, выкрутила и подала ему салфетку. И тогда смотрела, как он смывает остатки крови с лица мертвого мужчины, деликатно, но без того почтения, которое выказывал к Бренде.

Он не принадлежал к фанатам Лестера Коггинса (который как-то в своей еженедельной радиопрограмме объявил, что дети, которые поехали смотреть на Майлу Сайрес[338], рискуют попасть в ад), но то, что сейчас открылось глазам Расти, резало ему сердце. «О Боже, он похож на огородное пугало после того как стая пареньков попрактиковалась на нем в бросании в цель камней».

- Я тебе говорил. Совсем не такие побои. Это было сделано не кулаками и даже не ногами.

- А что это на виске? - показала Линда.

Расти не ответил. Его глаза поверх маски выпятились от удивления. И еще от кое-чего: понимания, которое только начало зарождаться.

- Что это, Эрик? Это похоже на… ну, не знаю… на следы шва.

- Да уж, - маска не его рту напряглась от улыбки. Самой безрадостной из улыбок. - И на лбу, видишь?

И на челюсти. Ему ее и сломали этой штукой.

- Какое же это оружие оставляет такие следы?

- Бейсбольный мячик, - произнес Расти, закатывая платформу в бокс. - Но не обычный, а покрытый золотом. Да. Думаю, брошенный с достаточной силой, он мог бы это натворить. Я уверен, что именно им это и сделано.

Расти наклонил голову к Линде. Их маски столкнулись. Он заглянул ей в глаза.

- Такой мячик есть у Джима Ренни. Я видел такой у него на столе, когда заходил к нему поболтать об исчезнувшем пропане. О других я ничего не скажу, но, думаю, нам теперь известно, где умер Лестер Коггинс. И кто его убил.

После падения крыши Джулия уже не имела силы дальше на это смотреть.

- Идем ко мне домой, - предложила Рози. - Гостевая комната в твоем распоряжении на сколько захочешь.

- Благодарю, но нет. Мне надо побыть в одиночестве, Рози. Ну… то есть с Горесом, понимаешь. Мне надо подумать.

- А где ты будешь ночевать? С тобой все будет хорошо?

- Да, - сама не зная, как оно на самом деле будет. С разумом, вроде бы все обстоит благополучно, процесс мышления в порядке, но чувствовала она себя так, словно кто-то ей вколол в душу хорошую дозу новокаина. - Я, может, приду позже.

Когда Рози ее оставила, перейдя на другую сторону улицы (там она осмотрелась и невесело махнула ей на прощание), Джулия вернулась к «Приусу» и сначала впустила Гореса на переднее сидение, а тогда уже сама села за руль. Она искала глазами Пита Фримэна и Тони Гая, но не увидела их нигде. Возможно, Тони повел Пита в больницу, чтобы там ему чем-то помазали руку. Это просто чудо, что никто из них не получил более серьезных повреждений. А если бы, выезжая на встречу с Коксом, она не взяла с собой Гореса, ее пес погиб бы вместе со всем другим, что там сгорело.

Вслед за этой мыслью к ней пришло осознание, что эмоции в ней совсем не занемели, лишь где-то спрятались. Звук - близкий к причитанию - начал рождаться изнутри. Горес насторожил уши и тревожно смотрел на нее. Она хотела принудить себя перестать тосковать, но не смогла.

Газета ее отца. Дедова газета. Газета ее прадеда. Пепелище.

Она отправилась по Вест-стрит и, доехав до заброшенного паркинга за «Глобусом», встала там. Выключила двигатель, прижала к себе Гореса и целых пять минут рыдала в его меховое, сильное плечо. Надо отдать псу должное, он это терпеливо выдержал.

Проплакавшись, она почувствовала себя лучше. Спокойнее. Возможно, этот покой был результатом шока, но она, по крайней мере, вновь была способна мыслить. И первое, о чем она подумала, была уцелевшая пачка газет в багажнике. Она наклонилась мимо Гореса, который по-братски лизнул ей шею, и открыла бардачок для перчаток. Он был забит всяким хламом, но Джулия думала, что где-то там… может лежать…

И, словно подарок от Бога, она нашлась. Маленькая пластиковая коробочка с канцелярскими кнопками, булавками и скрепками и резиновыми кольцами. Резиновые кольца и скрепки не годятся для того, что она задумала, зато кнопки с булавками – как раз то…

- Горес, - спросила она. - На прогулку хо?

Горес гавкнул, подтверждая желание выгуляться.

- Хорошо, - сказала она. - Я тоже.

Достав газеты, она пешком вернулась на Мэйн-стрит. Здание «Демократа» теперь уже превратилось в груду горящих руин, которую копы поливали водой («С этих, ну очень уж удобных, заплечных помп, - подумала она, - и все они были заряжены и готовы к работе»). Это зрелище пронзило Джулии сердце (а как иначе?), но не так, чтобы уж очень теперь, когда она знала, что делать.

Джулия шла по улице, рядом удовлетворенно трусил Горес, и к каждому телефонному столбу она пришпиливала последний номер «Демократа». Заголовок - «ПЕРЕДРЯГА И УБИЙСТВА С УГЛУБЛЕНИЕМ КРИЗИСА» - казалось, полыхает в отблесках пожара. Теперь она думала, что лучше бы там было лишь одно слово: «БЕРЕГИТЕСЬ».

Дата добавления: 2015-09-02