Глава 44. 10 страница

______________________________

* Засаживай виноградник добрыми саженцами, отдавай дочь замуж за чистую кровь (фр.).
** Брак совершился (лат.).

Глава 54.
читать дальше
В понедельник, перед тем, как убежать на работу, я сказал маме, что собираюсь жениться. Времени вдаваться в подробности не было, так что, наверное, и затевать разговор не стоило. Что это была ошибка, я понял, едва явившись в контору, — там меня уже ждала домашняя сова с письмом от мамы. Кто такая моя невеста, да почему я раньше ничего не рассказывал, и почему из меня никогда лишнего слова не вытянешь?! Где мы познакомились, и как долго встречались, и отчего я до сих пор не приводил ее в гости?! Мама желала знать абсолютно все, и письмо пестрело вопросительными и восклицательными знаками.
Я нацарапал на обороте: "Джейн Говард", и отправил сову обратно. Но если я думал, что на том все и закончится, то просчитался. Мама бомбардировала меня письмами целый день. Она успела найти семью Джейн в справочнике "Кто есть кто в магической Британии", проследила всю ее генеалогию, обрадовала меня известием, что мой троюродный дядя по отцовской линии был женат на одной из Говардов (я так и не понял, что должен делать с этой жизненно важной информацией).
Потом мама стала беспокоиться, где мы возьмем денег на свадьбу, напомнила, что надо срочно сделать ремонт на втором этаже, и принялась рассуждать, где бы заказать для меня новые мантии. К вечеру она уже начала составлять список приглашенных на свадьбу. Задержись я на работе еще на час, она успела бы придумать имена всем нашим будущим детям.
Каждой новой мыслью мама тут же делилась со мной, сова не успевала летать туда-сюда, а миссис Портер злилась, что я занят личными делами в рабочее время. Когда же я наконец вернулся домой, пришлось выдержать допрос с пристрастием.
Мама потребовала, чтобы я в подробностях описал ей, как произошло объяснение, и что я сказал Джейн, и что сказала мне она. Я сначала тянул время, делая вид, что так голоден, что не могу говорить. Потом сочинил нечто невразумительное, лишь бы отделаться. Бедная мама, знала бы она, о чем мы в действительности говорили...
Во вторник бомбардировка письмами продолжилась, хотя я очень просил маму не присылать сов мне на работу! Меня так задергали, что, когда очередная сова, хлопая крыльями, влетела в окно и бесцеремонно уселась мне на плечо, я был готов швырнуть ее в камин. Но потом подумал, что мама обидится, и все-таки распечатал письмо.
На удивление, оно было не от мамы. Только теперь я обратил внимание, что сова чужая. А на пергаменте зелеными чернилами, знакомым почерком с острыми наклонными буквами d, было написано:

Cаутгемптон, Западный док, причал 108, завтра, полдень.

Я еще постоял с письмом в руках, но тут миссис Портер прикрикнула, чтобы я пошевеливался...
Саймондс был совсем не рад, что приходится отпускать меня в будний день, притом что я отказывался объяснить, в чем дело. Но я так настаивал, что он в итоге сдался. Естественно, выходной мне дали за мой счет и с утра так загрузили работой, что из конторы я сумел уйти только без четверти двенадцать.
Перед уходом я посмотрел атлас, в котором были указаны безопасные места для аппарации — где меньше шансов столкнуться с маглами. В Саутгемптоне такая точка находилась на какой-то Ширли-роуд, а Западного дока я на карте вовсе не нашел. Правда, атлас был издан двадцать лет назад, так что доверять ему не очень-то стоило. Может, после бомбежек от этой Ширли-роуд и следа не осталось.
Как выяснилось, я был недалек от истины. "Место, защищенное от маглов" оказалось посреди небольшого уличного рынка. Я аппарировал рядом с тележкой с яблоками, и стоявшие в очереди пожилые женщины уставились на меня с изумлением. Я быстро сбежал оттуда, а маглы смотрели мне вслед. Может, им не понравилась моя мантия, не слишком удачно трансфигурированная в куртку.
В Саутгемптоне моросил дождь, на мостовой расплывались огромные лужи. От проезжавших машин веером летели брызги. Я постоял, оглядываясь, и пошел по Ширли-роуд, надеясь увидеть какие-нибудь указатели, но ничего даже близко похожего на порт или доки не нашел. Наконец увидел полисмена. В Хогвартсе на магловедении нас учили, что им можно задавать вопросы, и я вежливо поинтересовался, как пройти к Западному доку.
— Ну, это далековато, — сказал полисмен, озадаченно рассматривая меня. Должно быть, он подумал, что я упал с Луны. — Ехать надо.
— А на чем?
— На автобусе, — кивнул он куда-то влево.
Группка маглов у края мостовой наводила на мысль, что здесь остановка. Наконец автобус подъехал — громоздкий, судя по виду, переделанный из грузовика и выкрашенный черной и белой краской. Надписи на нем ничего мне не говорили, но магла, к которой я обратился с вопросом, сказала, что я доеду до Западного дока, "только нужно будет немного пройти".
Магловских денег у меня не было, так что на полную тетку, потребовавшую оплатить билет, пришлось втихую наложить Confundus. Автобус покатил по улицам. Саутгемптон во время войны сильно бомбили, и следы разрушений были заметны до сих пор. Местами вдоль дороги тянулись сплошные пустыри, заваленные горами битого кирпича. Должно быть, разбомбленных зданий было так много, что даже спустя год после войны еще не все руины успели разобрать.
Я смотрел в окно и думал, зачем Том хочет меня увидеть. Помириться? Очень сомнительно…
Расспросив маглов в автобусе, я узнал, где выходить. Но к тому времени уже и сам догадался, что близок к цели — ветер доносил запах моря. За домами проходила ветка железной дороги, слышались свистки поездов, а впереди громоздились склады, за которыми виднелся настоящий лес подъемных кранов.
Поплутав между складами, я вышел наконец к докам. Набережная была запружена людьми и машинами, везде что-то свистело, гудело и грохотало. У причалов стояли магловские пароходы, показавшиеся мне с непривычки огромными, как горы. Вдоль них двигался поток людей с чемоданами и узлами. На одном из зданий я увидел часы — была уже половина первого. Может, Том ушел, не дождавшись меня?.. Я стал расспрашивать прохожих, где причал 108, а потом кинулся туда бегом.
Пароход, пришвартованный на этом причале, показался мне грязным и старым — впрочем, я недостаточно разбирался в магловских кораблях, чтобы об этом судить. Краска на бортах облупилась, но название — "Гераклея" — было видно четко. От парохода к набережной тянулись канаты, из труб поднимался дым, а какие-то маглы в рабочих комбинезонах сновали вверх-вниз по деревянной лестнице, перетаскивая мешки.
Чуть подальше собрались ожидающие посадки пассажиры. Многие из них были темноволосы и смуглы и говорили громко, на незнакомом языке, оживленно размахивая руками. Вокруг бегали дети, а несколько женщин в черных платьях и черных же платках прямо на мостовой переупаковывали чемодан.
Я остановился, не зная, как найти Тома в такой толчее, но увидел его почти сразу.
Том стоял у причальной тумбы, засунув руки в карманы и глядя на гавань. Он был в магловской одежде, серой и как будто поношенной — пиджак, тонкий пуловер, — а рядом на мостовой лежал матерчатый рюкзак. Том и сам выглядел посеревшим, усталым, на лице не было и тени улыбки.
Я окликнул его и подошел. Мне было неловко, и я не знал, как начать разговор.
Том оглянулся и поднял рюкзак, забросив его на плечо.
— Привет, — сказал я.
— Привет, — ответил он. — Спасибо, что пришел проводить.
— Ты уезжаешь?
Учитывая, что дело было в порту, и у Тома был с собой рюкзак, более тупого вопроса я не мог задать.
— Да. Вот на этом пароходе, — он кивнул на "Гераклею". — У меня есть часа полтора до отплытия, пошли посидим где-нибудь.
— А почему на магловском корабле?
Том проигнорировал вопрос.
Мы двинулись наугад по набережной, прошли мимо длинной стены склада, через открытые ворота которого были видны штабеля деревянных ящиков, и наткнулись на маленькую забегаловку. Том толкнул стеклянную дверь с табличкой "Открыто", и изнутри выплеснулась волна спертого воздуха, пропитанного запахом жира и жареной картошки.
В забегаловке раздражающе громко играло радио, к буфетной стойке выстроилась очередь, а почти все столики были заняты пассажирами, на полу рядом с которыми был свален багаж. Официантка в засаленном переднике, с заткнутой за него мокрой тряпкой, тащила нам навстречу поднос с горой грязной посуды.
Том пробрался вглубь помещения, отыскивая свободный стол. Пристроил свой рюкзак и, бросив мне: "Подожди", ушел к стойке. Вернулся с двумя чашками бурой жидкости, отдаленно напоминавшей кофе. Я к тому времени успел, пряча волшебную палочку под полой куртки, поставить вокруг стола заглушающее заклятие, так что шум голосов словно ножом отрезало.
На мраморной поверхности стола приткнулось одинокое блюдечко, покрытое черными пятнами, — импровизированная пепельница. Значит, можно курить. Вокруг, впрочем, и без того курили, и под потолком клубами плавал сизый дым.
Том сел напротив, пододвинул ко мне чашку с кофе. Так мы сидели и молчали, глядя друг на друга, и, кажется, никто не знал, с чего начать. Через запотевшее окно падал белесый размытый свет.
— Значит, ты женишься на Джейн? — спросил наконец Том.
— Да.
— Поздравляю.
— Спасибо.
Опять воцарилось молчание.
Случившееся в "Элизиуме" разделяло нас невидимой тенью, будто черное, засыпанное головешками пожарище, вклинившееся между уцелевшими домами.
— Слушай, — рискнул я, — я хотел извиниться за ту историю. Я не имел права тебя оскорблять, да и на самом деле вовсе так не думал. Просто мне было очень плохо...
— И ты решил ударить побольнее, — холодно продолжил за меня Том.
— Ну... да. Мне очень стыдно сейчас. Прости меня, пожалуйста.
— Все возвращается бумерангом, — ответил он. — Помнишь, на шестом курсе, на зимних каникулах — как ты заставлял меня снова и снова извиняться?!
— Я не...
— Помолчи! А до меня не доходило, почему ты не можешь простить меня по щелчку пальцев. Вот сейчас дошло, представь себе! Потому что теперь все повторяется, только наоборот. Думаешь, попросил прощения, — и я тут же брошусь тебе на шею и скажу: "Рэй, конечно, давай все забудем"?!
— Я этого не думаю. Я...
— Что "я"? — Том уже завелся. — Ты изводил меня в "Элизиуме" этим разговором, ты, как клещами, тянул из меня ответ, хотя я тебя просил!.. Пять, десять раз я тебя просил прекратить! Рэй, дрянь такая, ты не видел, как я вымотан, как мне тяжело? Ведь видел же! Но тебе хотелось меня добить, ты был весь в своей ревности, ты думал только о том, как ты страдаешь... Ты заранее знал, чем все закончится, ты копил свое несчастье месяцами, чтобы вывалить его на меня в подходящий момент! Молодец, попал в яблочко!
— Я не хотел...
— Не рассказывай мне сказок о том, чего ты хотел или не хотел. Скажи спасибо, что не получил аваду в упор! Знаешь, каких усилий мне стоило не возвращаться, чтобы прикончить тебя?!
— Слушай, хватит! — я уже сам стал закипать. — Хочешь прикончить — валяй. Прямо здесь.
— Да пошел ты!..
— Сейчас уйду. Ты меня позвал, чтобы все это высказать?!
— Не знаю, — зло ответил он, уставившись в окно. — Нет, не для этого. Чтобы поговорить. Но вот видишь, сорвался...
И опять мы оба умолкли.
Поверхность остывающего кофе в моей чашке подернулась маслянистой пленкой.
— Извини, — я предпринял еще одну попытку. — Я видел, что ты устал, но не мог остановиться. Да, черт возьми, я сделал страшную глупость! Но я же не знал... Почему тебе так тяжело? Из-за Борджина?
Том презрительно фыркнул, по-прежнему не глядя на меня.
— Еще чего не хватало! Кто такой Борджин... Хотя он меня, конечно, достал, тут ты не ошибся. Вечная эта влюбленность, преданные собачьи глаза, расспросы — не голоден ли я, не устал ли, да откуда так поздно возвращаюсь, да почему так нервничаю... Какое его дело?! То, что я с ним сплю, еще не причина лезть в мою жизнь! А в тот вечер он меня просто взбесил. Четко же было сказано: приготовить ванну, заварить чай, а потом чтоб ноги его там не было, я хочу быть один... И тут он шлет мне сову: надо ли ждать? Я отвечаю: не надо. Возвращаюсь — он там сидит! Да еще принялся расспрашивать, что случилось и почему на мне лица нет! Получил круцио, успокоился...
М-да. Я вспомнил, как Эндрю извиняющимся, чуть ли не заискивающим тоном разговаривал с Томом через камин, тогда, на Рождество. А он ведь жесткий человек, прошедший войну. Сильно Том его поломал...
Я достал сигареты, но тут же вспомнил, что вокруг полно маглов, так что прикурить от палочки не получится. Повертел пачку в руках и сунул обратно в карман.
— И Борджин все это терпит?
— Куда он денется? Знает же, что если начнет предъявлять претензии или, не приведи Мерлин, поднимет на меня палочку, я тут же уйду. Меня там ничто не держит. А я ему нужен... То есть, был нужен.
— Почему "был"? Ты что, убил его?!
— Нет, — Том отмахнулся. — Просто стер ему память, чтобы не оставлять хвостов. Сегодня утром.
...Позже, лет через шесть, мне пришлось как-то пообщаться с Борджином. Я еще подумал, что Том то ли перестарался, подчищая ему память, то ли, наоборот, стер слишком мало, и Борджин помнил о своей короткой и не слишком счастливой любви.
Во всяком случае, после отъезда Тома, по тем слухам, что до меня доходили, он стал много пить и пускаться в одну авантюру за другой. Так продолжалось, пока однажды не разразился скандал из-за затеянной им аферы с контрабандой. Борджин сумел отвертеться от Азкабана — он тогда нанимал наше бюро, так что я знал все подробности дела. Но все равно пришлось заплатить огромный штраф, и от этого удара "Борджин и Беркс" так и не оправился. Фирма потеряла репутацию, покатилась по наклонной плоскости, и в итоге магазин переехал в Ночной переулок, где превратился в третьесортную лавчонку, торгующую сомнительными артефактами.
Я хорошо помнил Андреаса Борджина в то время. Перемена, которая с ним произошла, выглядела жутковато. Обаяние, которое так бросалось в глаза, пока он жил с Томом, красота, внутренний свет — все это исчезло. Остался уставший, озлобленный калека.
Я искренне старался его пожалеть, но не смог...
Впрочем, тогда, в Саутгемптоне, я не особенно думал о Борджине. Скорее, о себе. О том, неужели и у меня бывают такие же преданные собачьи глаза?
— Прекрати, — раздраженно сказал Том. — Будь это так, ты бы меня сейчас не провожал, понятно?
Потом он порылся в рюкзаке, с шипением втянул воздух через стиснутые зубы и выпрямился на стуле.
— Я, оказывается, даже шоколада не взял! Хорошенькое будет плавание... У тебя леденцов нет?
Я с извиняющимся видом пожал плечами.
— Слушай, — Том полез в карман и протянул мне горсть магловских монет, — пойди, пожалуйста, купи мне шоколадку. А то мы сейчас черт знает до чего договоримся.
Я пошел и долго отсчитывал возле стойки монетки, путаясь в пенсах и шиллингах, так что буфетчица, должно быть, решила, что я умственно отсталый. По пути назад остановился, вытащил сигарету и подошел к одному из столов, за которым сидела компания маглов в пропотевших клетчатых рубашках и засаленных пиджаках. Судя по виду, это были портовые рабочие. Они сидели, склонившись над тарелками, так что были видны коротко подстриженные затылки и загорелые шеи. Вся компания молча работала челюстями, поглощая рагу.
— Огоньку не найдется? — спросил я.
Несколько маглов недружелюбно посмотрели на меня. Наверное, решили, что я нарываюсь на драку. Честно говоря, я и сам не знал, так это или нет. Наконец один порылся в кармане и кинул мне коробок. Я неловко чиркнул спичкой. В детстве умел их зажигать, но сейчас так привык пользоваться палочкой... Ближайший магл помог мне — зажег спичку и поднес огонь, сложив руки ковшиком. Остальные молчали. Я прикурил и кивнул:
— Спасибо.
— Приятель, а у тебя сигаретки лишней не будет? — спросил он, вытирая жирные от еды губы тыльной стороной ладони.
— Да, конечно...
Я оставил им чуть ли не половину пачки и ушел, чувствуя, как они смотрят мне вслед.

***
Когда я вернулся с шоколадом, Том маленькими глотками пил остывший кофе.
— Спасибо.
Он разломил шоколад и протянул мне половину. Я отказался. Посмотрел в свою чашку — в маслянистой пленке смутно отражались мое лицо и кусочек окна. Я отодвинул чашку и откинулся на спинку стула, затягиваясь сигаретой.
— Вишневые, — сказал Том, вдыхая дым и непонятно к кому обращаясь. — Рэй, хочешь еще послушать правду? Ты же ее так любишь...
— Валяй, — сказал я.
Мне уже было как-то все равно, что я услышу.
— Понимаешь, — сказал Том, ломая шоколад на маленькие кусочки, — для меня ты всегда был на особом счету. Всех людей, которые оказывались рядом, мне приходилось завоевывать. Думать, чем их привлечь, как привязать к себе, как заставить делать то, что я хочу. Но с тобой этого не было. Ты пришел сам. Ты почему-то ко мне хорошо относился с самого начала. Подружился со мной, когда никто меня еще и знать не хотел. Возился со мной, как никто в жизни, — я не знал и не знаю, почему. Просто вот так вышло.
— Хорошо, ладно. И к чему ты клонишь?
— Еще сам по себе ко мне пришел Долохов, — задумчиво сказал Том, не обращая внимания на мой вопрос. — Но Тони для меня всегда был только другом. А вот с тобой вышло сложнее...
Я глубоко затянулся сигаретой, но промолчал.
— Знаешь, когда я впервые понял, что все непросто? — сказал Том так спокойно, будто рассуждал о новых научных теориях. — После той истории с Крэйном, ну, помнишь, на четвертом курсе. Когда я увидел след от петли у тебя на шее. Я тогда дотронулся до рубца — и что-то случилось. Через меня как будто прошел ток, я не мог понять, что происходит. Знал только, что с этой минуты любой человек, который причинит тебе вред, станет смертником. Я уничтожу его. Если не смогу сразу, то буду ждать десять, двадцать, тридцать лет, но рано или поздно этот человек умрет, причем страшной смертью... А еще в тот день я понял, что безумно хочу с тобой переспать.
— Какое счастье, — не удержался я.
— Хватит язвить! — огрызнулся Том. — Помнишь, у тебя тогда был сильный озноб? В комнате было нечем дышать от камина, а ты не мог согреться в свитере под двумя одеялами. Я лег с тобой, чтобы тебе было теплее. Потом ты заснул, а я лежал рядом, одной рукой обнимал тебя, а другой — ну, понятно что делал...
Дивный выдался денечек. Сплошные откровения.
Три дня назад мне убедительно разъяснили, что я, оказывается, был влюблен в своего лучшего друга. Так теперь выясняется, что и этот самый друг питал насчет меня странные желания!
Том посмотрел на меня:
— Пей кофе, пока совсем не остыл.
— Смеешься? Какой, к черту, кофе?.. Слушай, почему ты мне тогда ничего не сказал?
— Представь себе, мне было страшно. Понимаешь, я ведь вырос у маглов, в той среде, где за такие штучки могли и убить. Я привык думать, что мужчина, который спит с другими мужчинами, — это вообще не человек, это хуже крысы. Существо, которое надо отделать так, чтобы от лица ничего не осталось, кроме кровавой каши, потом забить в зад какую-нибудь палку или бутылку из-под пива и бросить подыхать... Я был наслышан о таких историях. И всегда считал, что с педерастами так и надо. А уж после Уоллеса — сам понимаешь, я их просто ненавидел... И тут вдруг такое случилось со мной, хотя этого в принципе не могло быть! Я был в таком ужасе, думал, что я теперь стану ненормальным, начну красить губы и манерничать. Знаешь, как я пытался это в себе задавить?
— Сейчас, я смотрю, ты переменил отношение.
— Будешь смеяться, мне помогла встреча с Дамблдором, — усмехнулся Том. — Мне важно было узнать, действительно ли он предпочитает мужчин. Спросишь, почему? Потому что он боец. Я ненавижу его, как только можно ненавидеть человека, но это дела не меняет. Он прекрасный боец, высшего класса. Если я когда-нибудь таким стану, то буду считать, что ухватил Мерлина за бороду... Так вот, когда я понял, что он и вправду голубой, когда мы с ним разговаривали в коридоре — ну, ты помнишь, — и у Дамблдора на меня стояло, да еще как... Вот тогда-то я успокоился. Потому что это означало, что можно оставаться мужчиной независимо от того, с кем ты спишь.
— Гениальный философский вывод... Том, скажи честно — у нас с тобой что-то было, чего я не помню?
Упоминание об обливиэйте, наложенном на Борджина, навело меня на кое-какие мысли.
— Да, — просто ответил Том. — Помнишь, я приехал к тебе, когда убил своего отца? Кстати, это было ровно четыре года назад. Тоже семнадцатого июля... Ты тогда закрывал воспоминания с помощью боли от ожога. На самом деле поначалу мы закрывали их немного иначе, — он опять усмехнулся. — Ты сказал, что лучше всего прятать опасные моменты под "картинкой" секса, но с этим, мол, ничего не выйдет, потому что у нас нет девушки под рукой. Я ответил, что мы вполне можем обойтись друг другом. Дурацкая шутка, согласен. Собственно, я ничего серьезного не имел в виду. Слишком нервничал после убийства, и вправду думал только о том, как бы закрыть воспоминания... Но все равно попытался тебя поцеловать. Ты решил, что я спятил от нервного потрясения, и сначала меня уговаривал, а потом разбил мне нос. Я даже не стал отвечать ударом на удар — понимал ведь, что сам тебя спровоцировал. Пошел в ванную смывать кровь, подумал, что и вправду как-то глупо вышло... Сижу на краю ванны, вода хлещет, и тут ты входишь с таким лицом, будто собрался на эшафот, и говоришь: ладно, давай, раз уж так надо...
— И что потом?!
— Да ничего особенного. Нам было по пятнадцать лет, много нужно, что ли? Пару раз поцеловались, там же, в ванной — и готово, фейерверк в штанах и в голове... Потом ты, естественно, стал терзаться. Дескать, все это плохо, ужасно, аморально, это погубит нашу дружбу, и как жить дальше, и прочее. Попросил стереть тебе память. Жалко было, конечно, — эмоции били через край, любого легилимента вышвырнуло бы в секунду... Но я стер. И забыл об этом, потому что позднее стирал память самому себе. Узнал об этой истории только через полгода, из дневника.
— Лучше бы не знал.
— Может быть, — равнодушно ответил Том, сминая обертку от шоколада. — Дальше рассказывать? Или хватит?
— Рассказывай.
— Хорошо... Ну вот, а вскоре после этого появилась Минни. Знаешь, я одно время и вправду верил, что влюблен в нее. Так хотел ее завоевать, такой проснулся бойцовский азарт... Ну, завоевал, добился. И понял, что мне, собственно, ничего от нее не надо. Что я не хочу с ней жить. Она красивая, умная, могла бы стать прекрасной женой — но я ее не люблю. Поймал себя на том, что ищу только повода разорвать помолвку. Хотя, если бы не история с Хагридом, я бы, наверное, все-таки на Минни женился, чтобы сдержать слово. Но раз уж она сама дала зацепку...
— Молодец, — сказал я. — Сломал ей жизнь ни за что ни про что.
Он с досадой дернул уголком рта.
— Поверь, я этим не горжусь.
Я хотел прикурить еще одну сигарету, но вокруг нас и так было уже настоящее облако дыма.
— В это время я еще надеялся тебя раскрутить, — сказал Том задумчиво. — Намеки, разговоры... Мне следовало бы знать, что ты не понимаешь намеков, что ты будешь прятаться в своей скорлупе до последнего. Но я очень боялся тебя оттолкнуть, вот и осторожничал. А ты будто нарочно меня изводил. Например, по вечерам оставался спать со мной на раскладушке в моей подсобке, потому что лень было возвращаться на факультет. Ты всегда обнимал меня во сне, я так и засыпал с тобой в обнимку. Но при этом ты упорно не хотел ничего понимать. Будто сам себя запер в ящик и выбросил ключ...
Я отхлебнул кофе. У него был вкус паленых желудей.
— Слушай, Том... Ты ведь мог меня напоить и соблазнить, а потом опять стереть память. Почему не пошел самым легким путем? Мне просто интересно.
Он задумался.
— Соблазнить... Мне нравится, как ты деликатно выражаешь свои мысли. Да, мог бы, и даже без особого труда. Но понимаешь… Я ведь хотел не только этого. Я хотел с тобой жить всю жизнь. Ну ладно, всю жизнь — это сильно сказано, но хотя бы много лет. И засыпать с тобой каждый вечер, а не только когда ты случайно останешься ночевать в подсобке кабинета ЗОТИ. И чтобы у нас был общий дом. У меня ведь никогда не было своего дома, а очень хотелось.
— У тебя был дом! — с досадой сказал я. — Слушай, мы проводили вместе каждые каникулы! Чего тебе не хватало?!
Том почесал нос.
— Не знаю, если честно. К тому времени я уже и сам не знал, что мне надо. После истории с Миртл, да еще когда Пикеринг в меня вцепился, я был страшно измотан. Хотелось спрятаться, как улитка в раковину, и чтобы никто меня не трогал. А вместо этого приходилось постоянно что-то делать, разговаривать с людьми, вести уроки, выполнять поручения Пикеринга, зарабатывать деньги, вертеться каждый день, как белка в колесе... И вдобавок меня стали отовсюду выгонять, будто весь мир на меня ополчился. Я называл своим домом два места: школу и Торнхолл. Но сначала после моих экспериментов ты чуть не вышвырнул меня из Торнхолла — да, я знаю, что сам был виноват, — а потом явился Дамблдор и вытурил меня из Хогвартса.
Он задумчиво покрутил чашку с остатками кофе, перевернул ее над блюдцем и посмотрел на растекшуюся лужицу гущи. Покрутил и посмотрел с другой стороны. Я не стал туда глядеть — никогда ничего не понимал в прорицаниях.
— Кораблик... Ничего нового, — сказал Том наконец. — А, ну так вот, постепенно мне стало все равно. Не хочешь — не надо. В конце концов, даже если бы что-то получилось, даже если бы мы стали жить вместе, то рано или поздно все узнали бы, а это бы испортило твою карьеру. Моя и без того сомнительная, за нее не страшно. Потом я пошел работать к Борджину… Дальше ты все знаешь.
— Слушай...
Том поднял руку.
— Подожди, дай мне договорить. А нынешней зимой получилась эта история у Розье... Мы оба были сильно пьяны и заснули на одном диване, помнишь? Потом среди ночи ты вдруг проснулся и стал меня целовать, да так жадно, будто последний раз в жизни видел. И все повторял: "Том, не уходи, Том, я без тебя не могу". Я давай нести, что в голову приходило, мол, никуда я не уйду, все будет хорошо, — а сам даже дернуться не могу, так ты меня прижал к этому чертову дивану. Мысли скачут, ничего ж себе, думаю, мы поменялись ролями, и вот смешно будет, если Колин как раз сейчас проснется… Но тут ты опять отрубился, а на следующее утро уже ничего не помнил. Как ластиком стерло, без всякого обливиэйта. Если не веришь, что это было, могу воспоминание показать.
— Не надо.
— Я еще подумал: ну, почему у тебя это прорывается, только когда ты пьян или спишь?! И тогда-то окончательно решил оставить тебя в покое. Раз для тебя это так страшно, что само стирается из памяти, значит, и не надо... Можешь теперь представить, каково мне было, когда после всего этого ты устроил истерику в "Элизиуме"!
Я молчал.
— Грубо, да? — спросил Том. — Грубо, приземленно, не романтично. Давай, скажи, что я сейчас ломаю нашу дружбу, уничтожаю все, что между нами было, вымазываю все грязью...
— Реальность, — ответил я, — нужно принимать, как есть. Чему-чему, а этому я за последнее время научился.
Посмотрел на Тома и подумал, что, как ни странно, теперь стало намного спокойнее. Будто круг замкнулся, и мозаика наконец сложилась.
А еще — что мы с ним очень похожи. Оба только прикидываемся приличными людьми, создаем благопристойную картинку для внешнего мира. А внутри — мутные воды, до самой макушки наших душ. Приливы, отливы, и лот не достает до дна...
Кто начинал, как игрок на деньги в подпольном клубе, просто обязан закончить тем, чтобы влюбиться в убийцу и вора.
— И шлюху, — добавил Том, — как ты тонко подметил.
— Вот именно, — ответил я. — Тебе не кажется, что мы друг друга стоим?

***
Я встал и опять пошел попросить огоньку у маглов, на этот раз других. Посетители в кафе часто сменялись, только мы сидели тут дольше всех. Когда я вернулся, Том протирал запотевшее окно, чтобы посмотреть, как там "Гераклея".
— Уже началась посадка, — сказал он. — Осталось примерно полчаса.
Так мало?!
Как же все глупо и нелепо...
У нас было четыре года. Четыре года! Но нет, нам нужно было все выяснить, когда остается всего полчаса.
— Ну, давай, — бросил Том, — скажи свою коронную фразу: "А теперь сотри мне память"...
— Не дождешься.
Я подумал немного.
— Мне нужно будет сказать Джейн.
— Зачем? — спросил он, зевая.
— Я обещал, что не стану ее обманывать. Лучше сделать это прямо сейчас, чтобы она успела разорвать помолвку. Сам понимаешь, одно дело — уйти от невесты, и совсем другое — от жены.
Том долго смотрел на меня.
— Ладно, расскажи Джейн, — согласился он, наконец. — Но я бы на твоем месте не надеялся, что она разорвет помолвку. Джейн очень умная девушка, и с потрясающе сильным характером. Она знает, что время работает на нее, так что не пойдет на попятный. И я советую тебе все-таки жениться на ней.
— А что мы будем делать, когда ты вернешься?! Пока речь идет об одной Джейн, я, так и быть, смогу развестись. Но если у нас к моменту твоего возвращения будет ребенок, я не брошу семью.
— Я понимаю, — Том выглядел сонным — должно быть, началась обратная реакция после нервного напряжения. — Но, думаю, все как-нибудь устроится. А потом, понимаешь, Рэй, здесь есть одно «но». Девять шансов из десяти, что я вообще не вернусь.
— То есть, как? — спросил я, ничего не понимая.
Том поднял свой рюкзак и встал.
— Пойдем к пароходу. По дороге поговорим...
Он так зевал, что на глазах выступили слезы.
— И мне надо еще шоколадку, а то я сплю на ходу.
— Объясни, почему ты не вернешься! — я дернул его за рукав, не давая заговорить мне зубы.
— Потому что не знаю, выживу или нет.
Я оторопел и так, наверное, и стоял бы столбом в дверях, если бы Том не вытащил меня на улицу.
Снаружи дождь прекратился, но небо оставалось серым и неприветливым. Машина, проезжавшая мимо, обдала нас ливнем брызг.
— Тони знает, куда я еду, — скороговоркой рассказывал Том, — Колин тоже, но без подробностей. «Гераклея» идет в Салоники, я направляюсь туда под видом магла, студента-археолога. Потому и на магловском пароходе, чтобы меньше привлекать к себе внимания. Но Салоники — это только перевалочный пункт. Потом надо будет перейти границу, чтобы попасть в Албанию...
— Куда?!
Я слышал такое название, но не мог вспомнить, где. Логика подсказывала, что это должно быть неподалеку от Греции.
— Угу, — Том кивнул и схватил меня за рукав, оттаскивая с проезжей части — мимо пронесся грузовик. — Маленькая страна между Грецией и Македонией. Сплошные горы и лес. Там даже железной дороги нет, а телеграф — только в столице.
— Что тебе там понадобилось? — я попытался на ходу выковырять сигарету из пачки.
— Как тебе объяснить...
Том остановился возле причальной тумбы, глядя на толпу возле сходен "Гераклеи". Заодно, небрежно махнув левой рукой, где в рукаве скрывалась палочка, установил заглушку, так что гул машин и плеск воды превратился в невнятный шум. Я тем временем попытался закурить, как Тони, не вынимая палочки из рукава, чтобы не привлекать внимания маглов. Не вышло ничего, только запястье обжег.
— О, таможенники пришли, — Том кивнул на маглов в форме, поднимавшихся по сходням. — А насчет Албании... Помнишь, в "Элизиуме" зашла речь о Хаухере и прочих приближенных Гриндельвальда?
— Да. И что?! — мне стало как-то совсем не по себе. — Они вроде бы сбежали в Южную Америку...
Том засмеялся.
— Ну, подумай сам. Они что, идиоты? Союзные войска до сих пор проверяют все магловские пароходы, портключ в Европе так просто не достать, а пытаться аппарировать через Атлантику — самоубийство... Вот они и решили затаиться, пока не станет поспокойнее. Сначала их искали в Голландии и Дании, считалось, что это самый вероятный путь. Но прошлой осенью появились сведения, что они скрываются на Балканах. В той самой Албании, о которой мы говорили.
— А ты к этому каким боком относишься?!
Он как будто меня не слышал.
— Загвоздка в том, что в Албании их не достать… Там страшная глушь. Вдоль побережья еще более-менее, а на северо-востоке в горах, если встретишь одного человека за день, уже, считай, толпа, как на Пиккадилли. Искать их по горам можно бесконечно, да и голыми руками не взять — они тоже не лыком шиты… Вдобавок это советская зона влияния. Там стоят советские войска, и их союзники, югославы. Никто не пустит туда ни нас, ни американцев. Русские сами не прочь найти беглецов, только пока им это не удалось.
— Да тролль с ними со всеми! Я не могу понять, при чем здесь ты!
— При том, что ведомству Пикеринга нынешней зимой удалось выйти на контакт с беглецами через посредников. Разработали легенду, якобы в Британии есть подпольное общество сторонников Гриндельвальда, которое готово помочь им с деньгами, оборотным зельем, документами, а главное — с переправкой в Южную Америку. Конечно, Хаухер и компания не такие дураки, чтобы сразу хватать наживку. Но и проверить, правда это или нет, они не могут. В Албании они чувствуют себя в относительной безопасности, знают, что их оттуда не выкурить, так что согласились вступить в переговоры. Но только личные. Пускай, мол, приезжает человек, а уж они посмотрят, кто он, что он, можно ли ему доверять...
— И? — спросил я, хотя уже предчувствовал ответ.
— Ну и вот, — сказал Том. — Кстати, дай мне сигарету.
Он вдохнул дым, держа сигарету неловко, как люди, которые редко курят. Тут же выдохнул и скривился.
— Гадость... В общем, как ты догадался, я и есть тот самый человек.
— Да мать же твою! — мне хотелось орать на всю набережную. — Они свихнулись?! Больше послать некого?!
Том протянул мне едва начатую сигарету:
— Докури, пожалуйста, я не могу... Нет, Рэй, ты не понимаешь. Кроме меня, туда не может поехать никто, потому что именно я — реальный наследник Слизерина, и, по легенде, именно я возглавляю эту самую тайную организацию. И едет туда не Том Риддл, — он усмехнулся, — а лорд Волдеморт…
— Бред, — только и сумел выговорить я.
— Конечно, — спокойно ответил Том. — Но именно бред обычно выглядит достовернее всего. Немцы прекрасно понимают, что это может оказаться игрой британской разведки. Но если исходить из чистой логики, разведка бы придумала что-нибудь поубедительнее... А тут получается совершенная чушь. Но при этом биография лорда Волдеморта — моя, и контакты шли через меня, и для легенды, собственно, даже сочинять ничего не пришлось. Только слегка подправить реальность. Помнишь "Рыцарей Вальпургиевой ночи"?
— Это была детская игра!
— И что? Из нее нельзя состряпать подпольную группу заговорщиков? Мы с Пикерингом и его шефом очень тщательно проработали легенду. А называется эта группа заговорщиков — Death Eaters, "Пожиратели смерти".
Я выдохнул и выругался про себя.
— Бессмыслица какая-то!
— Конечно. Зато много пафоса и мистики. Немцы купятся, они такое любят.
Сигарета догорела почти до фильтра — я так и не сделал ни единой затяжки. Бросил окурок в лужу.
— Моя задача, — сказал Том, оглядываясь на «Гераклею», — убедить эту компанию, что мне можно доверять, а потом каким-то образом выманить их в Грецию. В Албании мы не можем провести захват — я тебе уже говорил, что это советская зона влияния, и можно спровоцировать войну с русскими. А Греция — британская зона, там наша разведка чувствует себя, как дома. Поэтому...
— Как, объясни мне, — я сделал паузу, чтобы успокоиться, — как Пикеринг сумел тебя заставить?! Что ты еще натворил, что он может тебя так шантажировать?
Том недоуменно посмотрел на меня.
— Рэй... Ты и вправду веришь, что шантажом и угрозами можно заставить человека взять на себя такое? На подобные дела идут только добровольно. Тем более что идея-то была моя, с самого начала.
— Зачем?! Какого черта?!
— Не знаю, — задумчиво ответил он. — Просто хотелось сыграть по-настоящему. По максимальной ставке, как играют раз в жизни. Кроме того... Последние пару лет, после того, как я экспериментировал с дневником — ну, ты помнишь, — я жил, как в тумане. Не знаю, заметил ты или нет. Я-то сам замечал, как меняюсь... Например, мне всегда были интересны исследования, я читал научные журналы — а после собственных экспериментов я начал глупеть. Правда-правда, Рэй. Со стороны это могло быть совсем незаметно, по инерции ведь еще долго можно производить впечатление интеллектуала. Но внутри я стал словно плоский, двумерный. Все время думал только о деньгах, деньгах, деньгах, ну и еще развлекался с Борджином. За последний год прочел... не знаю... две или три книжки, вряд ли больше. Представляешь, до какой степени я должен был опуститься? Хотя ты-то как раз представляешь...
— Я это видел.
— Ты видел, я тоже видел, но ничего не мог поделать… Помнишь, как я раньше умел делать "шаг в сторону"? Какая у меня была интуиция? А тут ничего не осталось. Будто кто-то сказал в моей голове "Nox" — и свет погас. Страшно... А потом, когда я придумал эту «большую игру», то как будто стал просыпаться. Заметил, что понемногу возвращаются способности... Свою идею я пересказал Пикерингу, а тот доложил шефу разведки. Квинсбери долго сомневался, но потом дал добро на подготовку операции. А я впервые за долгое время увидел, куда иду. Помнишь, я тебе рассказывал? Дорожка сама складывается под ногами... А раз складывается — надо идти.
— Кретин! Ты свихнулся! — я уже не мог сдерживаться. Схватил его за плечи и стал трясти. — Ты ведь знаешь, что это за люди! Стоит проколоться на любой мелочи, и… Ты специально откладывал разговор до последнего, да?! Молчал, сволочь, чтобы я тебя не остановил?!
— Поздно, Рэй, — он осторожно высвободился. — Я уже ввязался. Ты не думай, меня так просто не убить, я принял определенные меры... Хотя, если честно, мне на самом деле страшно. Так что иногда хочется кричать: "Не надо, не надо!". Ты ведь прав — это страшный риск, один прокол, и все… Глупо, да? Я уже стольких людей отправил на Авалон — а сам боюсь. Не столько смерти, сколько того, что станут долго пытать перед тем, как убить. А эти станут, тут можно не сомневаться…
Он отвернулся и стал смотреть на воду.
— Когда все это затеваешь, это кажется забавным. Щекочет нервы, как игра или роман о приключениях. Потом однажды просыпаешься ночью и думаешь — а ведь это всерьез! И когда тебя будут убивать, ты не сможешь крикнуть, что больше не играешь, или захлопнуть книгу… Поэтому мне так надо было увидеть Долохова. Очень надо. То, что он натаскивал меня по боевым заклятьям, не так важно. Тони честно предупредил, что если дойдет до дела, мне это не поможет. Зато он научил меня справляться со страхом. Сказал, что бояться смерти и боли — нормально. Сказал: истери здесь и сейчас. Делай, что хочешь, ори, рыдай, швыряйся посудой или заклятиями, срывайся на том, кто под руку попадется. Но чтобы к тому моменту, когда надо будет действовать, ты уже перегорел. Чтобы был спокоен...
Меня трясло, сердце колотилось, как безумное, но мысль работала нормально, четко. Все, о чем мы говорили раньше, теперь стало неважно, отступило на задний план. Словно рядом с нами двигалось огромное стальное насекомое, наползало на гавань и пароходы, подминало под себя людей с их узлами и чемоданами, давило их тяжелым бронированным брюхом. И рядом с этой машиной войны все остальное не имело ни малейшего значения.
— Что мне делать? — спросил я.
Том полез во внутренний карман пиджака. Протянул мне заклеенный конверт.
— Здесь доверенности и прочие документы, разберешься. И еще, — он достал что-то маленькое и тяжелое, завернутое в бумагу. — Можешь это спрятать? Там, где никто не найдет.
Оказавшись у меня в руках, сверток внезапно вырос, словно раздулся. Я вопросительно посмотрел на Тома, он кивнул, и я развернул бумагу. Внутри была золотая чаша с двумя ручками и выгравированным на одной из сторон изображением барсука.
— Чаша Хельги Хаффлпафф, — сказал Том.
— А где медальон Слизерина?
Он удивленно вскинул брови, потом расстегнул ворот рубашки и показал мне шнурок, на котором висел маленький крестик, как носят католики.
— Вот. Трансфигурированный, чтобы не привлекать внимания… Откуда ты знаешь?..
— Мы занимались делом Хепзибы Смит.
— Ясно.
Он, похоже, ждал, что я о чем-то спрошу, но я не стал. Завернул чашу в бумагу, уменьшил, сунул в карман.
— Положу ее в наш сейф в Гринготтсе. Там все равно шаром покати, пускай хоть чаша будет. А если что, авроры черта с два получат ордер на обыск. Гоблины такого не любят.
— В крайнем случае свяжись с Пикерингом, — сказал Том. — Он прикроет. В остальном… Просто живи. Живи нормальной жизнью. Женись на Джейн, пускай у вас будут дети, закончи школу права, стань адвокатом. Не жди меня. Если я вернусь, значит, вернусь, нет — так нет.
Он внезапно напрягся.
— Сейчас, подожди...
Пошевелил левой рукой, снимая заглушающее заклятие, и тут же на нас обрушился шум автомобилей, а поверх него — низкий, длинный гудок "Гераклеи".
— Пора, — Том взял свой рюкзак. — Пошли.
На причале по-прежнему толпился народ. Вдоль борта парохода выстроились пассажиры — снизу, с пирса, им махали руками родственники, что-то кричали по-английски и по-гречески, усиленно жестикулируя, чтобы тем, на пароходе, было лучше понятно. По сходням поднимались опоздавшие, моряк в форме проверял билеты.
Времени оставалось так мало, невозможно мало...
Тогда я еще не знал, что проведу в неизвестности почти полгода, прежде чем в газетах появится сообщение: на территории Греции захвачены ближайшие пособники Гриндельвальда. Их доставят в Берлин, будет долгое следствие, трибунал, приговор — поцелуй дементора... Пикеринга наградили орденом Мерлина за блестяще проведенную спецоперацию.
А я понял по крайней мере, что миссия Тома увенчалась успехом. Но о нем самом ничего не знал еще целых девять лет, и уже не ждал его, не числил среди живых...
Том, не дойдя до сходен, вдруг обернулся и оттащил меня за рукав в сторону.
— Послушай. Еще вот что…
Он очень спешил и никак не мог подобрать нужных слов:
— Рэй, пойми одну вещь. Если у меня все получится... Нет, не так! Для того, чтобы у меня все получилось, я должен стать другим человеком. Это уже не игра, понимаешь? Чтобы у меня был хоть какой-то шанс, я не могу просто называть себя "лордом Волдемортом". Я не могу играть лорда Волдеморта. Это будет провал, это и вправду будет самоубийство. Поэтому я должен им стать. Мне нужно полностью, абсолютно в это верить, мне нужно изменить самого себя, как змея меняет шкуру. И потом, если все будет хорошо, и я вернусь в Англию... Пойми, Рэй, услышь меня! В Англию приедет уже не Том Риддл, которого ты знал. Его уже нет, все, кончено. И никогда больше не будет.
Он опять бросил взгляд на пароход, заговорил еще быстрее:
— Я знаю, что за мной пойдет Тони. Как бы он ни злился на меня, как бы ни тыкал меня носом в мои ошибки, — я знаю, что он поддержит меня, что бы я ни делал. За мной пойдет, наверное, Колин, как бы он ни ерепенился... У каждого свои резоны, но сейчас это неважно. Скажи, ты готов пойти за мной? Я не знаю, что будет! Может, я тебя даже не узнаю, я могу тебя просто не вспомнить! Я не знаю, каким я вернусь! Но скажи — ты пойдешь за мной? Ты примешь меня как лорда Волдеморта?
Непонятно откуда, в самый, казалось бы, неподходящий момент в моей памяти всплыло воспоминание: жаркий летний день, опушка Запретного леса, буковая ветка, превращенная в меч… "Иной воли, кроме воли сюзерена...".
Оглушительно проревел пароходный гудок.
Том открыл рот, словно хотел еще что-то сказать, но потом опять оглянулся, прошептал: "Ну, все", — быстро коснулся моей руки и пошел к трапу.
Приму ли я тебя другим? Признаю ли лорда Волдеморта?
Да я признаю тебя даже королем Англии — только возвращайся. Только выживи, сукин ты сын!
Я догнал его, схватил за рукав.
— Да. Слышишь?
Он обернулся, заколебался, глядя то на меня, то на сходни.
— Да, Том! То есть, да, милорд, — если тебе так нужно!
Слова, какие были слова?! От спешки я ничего не мог вспомнить.
— В этом мире и в следующем... Что там было еще?! Ладно, плевать! В жизни и в смерти... Что дальше, говори, ну?!
Он торопливо мотал головой — не надо, Рэй, не надо, не надо.
— Иди уже! — заорал я. — Сейчас отчалит, чего ты встал?!
Он кивнул и побежал к сходням. Я стоял и смотрел, как он объясняется с матросом, как роется по карманам в поисках билета, что-то говорит...
Почти сразу же после того, как он оказался на борту, со скрежетом убрали сходни. Отвязывали канаты от тумб. Люди на берегу кричали и махали руками отплывающим. Пароход гудел, из труб валил дым, и во всеобщем гаме я едва слышал голос Тома оттуда, высоко, с борта.
— В понедельник! — кричал он. — Если я вернусь, это будет в понедельник, запомни!
— Не опаздывай к ужину! В восемь ровно! — я отчаянно пытался в последний момент шутить, а перед глазами все расплывалось, и пароход казался размытым коричневым пятном.
— Если опоздаю, согласен на сэндвичи! — раздалось в ответ.
А пароход уже отходил от причала, разворачивался, следуя за буксирами, и оставлял за собой бурлящую полосу воды, в которой бешено крутились огрызки яблок и обрывки газет. Он шел по зеленой мутной воде, увозя с собой мой личный рай и ад, — шел к выходу из порта, в сторону Ла-Манша, и дальше, к Балканам, к бесконечным горам, покрытым лесом, над которыми, распахнув металлические надкрылья и глядя вперед сотней фасеточных глаз, летит страшное стальное насекомое войны.
Я еще что-то кричал, но Том не слышал. Он был уже слишком далеко.

***
Толпа на причале рассасывалась. Я выкурил сигарету, бросил окурок в воду, еще постоял. Потом пошел за уходящими маглами, разыскивая укромное место, чтобы аппарировать.
Уменьшенная и страшно тяжелая чаша в кармане брюк неприятно билась о бедро при каждом шаге.
Наверное, я должен был что-то чувствовать, но внутри была странная тишина, полное отсутствие эмоций.
Что будет, то будет. Какой смысл думать об этом заранее? Какой смысл искушать судьбу?
Дорожка ведет — надо идти. Сделай шаг и увидишь, каким будет следующий.
Сначала мне нужно аппарировать в банк и положить чашу в сейф. Потом вернуться домой, поговорить с мамой, поесть, заварить себе чаю. А дальше запастись сигаретами и сесть за учебники.
Время не ждет. Через три дня вступительный экзамен по основам права.

— Fin —

Дата добавления: 2015-09-01