|
Читайте также: |
дождем небо.
-- А теперь глянь сюда...
Лядащев разжал ладонь, на ней лежал сапфир удивительной красоты, если б
не огранка, он был бы похож на огромную каплю воды, зачерпнутой где-нибудь в
Средиземном море,или в Ин-дийском океане.
Глаза Дементия Палыча округлились, в них даже промелькнул го-лубой
детский оттенок, словно вобрали они в себя экзотическую лазурь. Быстрым,
хищным движением он зажал руку Лядащева в кулак.
-- Сестру замуж выдашь, в отставку подашь, съездишь в Грецию,
туда-сюда... Ни одна живая душа не узнает...-- ворковал Лядащев.
Дементий Палыч молчал, не в силах убрать руку с кулака Лядащева,
красивые пальцы его дрожали.
</b></b></b></b></b><ul><b><b><b><b><b><a name="40"></a></b></b></b></b></b><h2><b><b><b><b><b>-14-</b></b></b></b></b></h2></ul>
<b><b><b><b><b> Беловы не принимали.
-- Сам Александр Федорович в отсутствии, а барыня больны.
В нахмуренном лбу лакея и смятой переносице притаился сумрак
недовольства и угрюмости, которые появляются обычно при небла-гополучии в
доме, когда хозяева ругаются, а зло на слугах срывают. Лядащеву бы обратить
внимание на слова о болезни Ана-стасии Павловны, но он воспринял их только
как отговорку: нежелательным визитерам всегда так говорят.
Он обозлился, но все-таки оставил Саше записку, мол, надо сроч-но
встретиться по неотложному делу, однако не отказал себе в удо-вольствии
ткнуть блестящего гвардейца носом в... "Беда в том, что шляешься ты без
надобности к неким медицинским особам, о коих предупрежден был, и
последствия твоей беспечности непредсказу-емы".
Идти домой Лядащеву не хотелось, он пошел в трактир, а за жарким и
пивом все размышлял, как же могут выглядеть последствия Сашиной беспечности.
Суть этих размышлений сводилась к следую-щей фабуле: не посмеют его
арестовать! Первостепенное значение он отдавал связям при дворе -- это раз,
отсутствие четких улик -- это два, а то,что о Белове позаботится сам
Лядащев,--это три. Лучше бы всего получить Саше сейчас длительную
командиров-ку куда-нибудь в Лондон, на худой конец хоть в Тулу. Главное, с
глаз долой, пересидит бурю, а там все встанет на свои места. Знай Лядащев,
что в этот самый момент злой, как черт, Саша рубит-ся на шпагах с военным
чином на бестужевской мызе, мысли бы его приняли совсем другой оборот.
К Дементию Палычу он явился в самом благодушном настроении, слегка под
хмельком, но, к его удивлению, хозяина не было дома. Лядащева встретила
сестрица, худосочная, измученная желудочными заболеваниями особа, которая
изо всех сил старалась переделать свойственную ей кислую улыбку в
лучезарную. Кабы не плохие зубы, ей бы это вполне удалось.
-- Дементий Палыч приказали вас встретить и проводить в его горенку.
Сами они скоро будут.
На столе уже известной нам комнаты в идеальном порядке пребывали
обещанные бумаги в папке, перья в стаканчике, до краев наполненная
чернильница, рюмка и ядовито-зеленая настойка в бу-тыли. "Умеет работать",--
не без удовольствия подумал Лядащев о своем бывшем сослуживце.
Для начала он попробовал настойку. Сладковата, пожалуй, но пахнет
хорошо и крепость имеет в достатке. Документов было два. Депеша Финкенштейна
вызвала у Лядащева. откровенное удоволь-ствие. Догадка только тогда верна,
когда ты брюхом понимаешь-- все было именно так и не могло быть иначе.
Доверчивый Белов поперся к Лестоку просить за Оленева, а Лесток, вот уж
воистину ума палата, немедленно свалил на арестованного чужую вину. Чью?
Чистый лист бумаги украсился гирляндами болотных листьев, цветов и
геометрическими фигурами. Лесток такой человек, который во всех случаях
жизни будет стараться только ради одной персоны:
себя самого. И государыню он к трону подтолкнул тоже не из заботы о
России. Понимал мудрец -- воссияет Елизавета, так и он, Лесток, в лучах ее
славы поднимется на небывалую высоту.
Итак, если Лесток хочет свалить на Оленева свою вину, это надо
понимать, что он сам стал информатором у короля прусского? Это невероятно...
Но ведь защищаются только тогда, когда на тебя нападают. Нападает, понятно,
Бестужев. Но через кого информиро-вал Лесток прусского короля? Положим,
через Гольденберга, но тот уже мертв, опасности не представляет...
Стоп... В последнюю встречу, когда Сашка про мызу бестужевскую
рассказал, он сболтнул еще про инкогнито, которого они обе-щали Лестоку
вывезти из России. Белов тогда забежал буквально на пять минут, выболтал
все, словно каялся, и исчез. Лядащев его даже обругать толком не успел. Что
же это за инкогнито такой? А может быть, это невидимка Сакромозо? Василий
Федорович азарт-но потер руки, ладони нагрелись, словно он искру из них
высекал.
Если Лесток хотел тайно вывезти Сакромозо из России, то зна-чит он ему
чем-то мешал, скорее всего знал что-то такое, чего Лесток боялся. А что если
мальтийский рыцарь и есть прусский агент? Иначе почему им заинтересовалась
Тайная канцелярия? Надо бы спросить Дементия...
Второй документ, анонимный, был не менее интересен. С одной стороны,
обычный донос, автор жаждет справедливости, а с другой -- ненавидит, в
каждой строчке это чувствуется, и Белова, и Оленева. Бумага желтоватая,
рыхлая, дорогая, пахнет... разве что чуть-чуть чесноком, а вообще-то старым
столом, мышами и плесенью. Обычный запах Тайной канцелярии. Почерк
характерный, у всех гласных ост-рые, как бы шалашиком, верхушки, словно
аноним все время срывал-ся на печатный текст. А может, эта бумажка тоже из
лестоковой канцелярии? Однако писал не Шавюзо, его почерк он хорошо помнит,
буковки словно нанизаны на невидимую нить и все маленькие, аккуратненькие,
как бусинки.
Звякнул дверной колокольчик, по коридорчику стремительно про-грохотал
немецкий ботинок, и вот уже сам хозяин, до чрезвычайно-сти возбужденный,
стоит перед Лядащевым, тараща глаза.
-- Что она вам поставила, дуреха?-- он схватил бутылку, поню-хал, потом
рванулся к шкапчику, вытащил другую бутыль с напитком чистым, как слеза, и
разлил его по рюмкам.
-- Две новости, Василий Федорович. Одна плохая, другая хоро-шая,--со
скрипом выдавил из себя Дементий Палыч, задохнувшись от крепкого напитка.
-- Начинай с плохой,-- невозмутимо предложил Лядащев.
-- На мызу Каменный Нос совершено нападение. Шесть или семь человек в
масках. Оленева выкрали.
-- У-ух ты! Чем же это плохая новость?
-- Точное число разбойников установить не удалось. Показания охраны
весьма противоречивы. Убитых нет. Вначале думали, что старшего отправили на
тот свет, а он возьми да воскресни. Теперь уже в лазарете.
-- Кто же осмелился напасть на мызу?--с усмешкой спросил Лядащев,
уверенный, что дело не обошлось без Белова и Корсака.
-- Вот это нам с вами предстоит выяснить.-- Дементий Палыч уже сидел за
столом наискосок от Лядащева, ел его глазами и быстро барабанил пальцами,
словно наигрывал на клавесине марш.
-- Говори вторую новость, как ты считаешь, хорошую.
-- Белов в крепости. Кто готовил бумаги к его аресту, пока не знаю.
Одна птичка улетела, зато другую изловили!
Лядащев вдруг почувствовал, как напряглось все внутри, желудок словно
колом встал.
-- Где его арестовали? На мызе?
-- При чем здесь мыза? Когда там пальба шла, Белова и взяли в
собственном доме... по подозрению в убийстве, и еще за ним вины числятся,--
Дементий Палыч вдруг перешел на шепот:-- Уже выска-заны предположения, что
нападение осуществлено прусскими шпио-нами. Какова наглость, а?
-- Шпионами, говоришь? Это ты хорошо придумал,--бросил Ля-дащев и стал
суетливо собираться: сложил документы, сдвинул их на край стола, снял со
спинки стула камзол, с трудом попадая в рука-ва, облачился в него и,
наконец, сунул в карман изрисованный лист, словно геометрические фигуры и
болотные листья могли раз-гласить тайну его размышлений.
Напоследок он как бы между прочим спросил:
-- Ты давеча обмолвился, что хотел Оленева перевести в кре-пость. Мол,
опасно стало на мызе, потому что солдат предупреждали о нападении. Это кто ж
такой заботливый? Не из лестокова ли дома сей господин?
- Отнюдь нет,--с готовностью отозвался хозяин.--Сей госпо-дин--граф
Антон Алексеевич Бестужев, сынок канцлера. Ему в не-котором роде эта мыза
принадлежит.
-- Вот так, да?-- задумчиво проговорил Лядащев.-- А не расспра-шивал ли
ты Бестужева-младшего, откуда он получил подобные све-дения?
Дементию Палычу явно не понравился этот вопрос.
-- Может, предчувствия?-- спросил он нерешительно, словно предлагая
собеседнику согласиться на столь чуждый сыскному делу термин.
-- Что-то многовато предчувствий...-- буркнул Лядащев и, не прощаясь,
вышел..
Когда он подошел к дому Беловых, было около десяти часов вечера, не
такое уж позднее время, однако все окна были темны, и только на втором этаже
трепыхал огонек, похоже, лампады. Он приготовился долго дергать за веревку
колокольчика, но к его удивлению дверь сразу отворилась. На пороге стоял тот
же нахму-ренный лакей со свечой в руке. Не говоря ни слова, он отступил
внутрь сеней, приглашая гостя войти.
В доме стояла плотная, неживая тишина, и только эхо отзвучав-шего
колокольчика стояло в ушах, словно тревожный набат. Чьи-то босые ноги
прошлепали в отдалении, и опять все- стихло.
-- Беда у нас,-- сказал лакей.
-- Знаю. Я хотел бы видеть Анастасию Павловну. Проводи меня в кабинет.
Да запали свечи, ненавижу сидеть в темноте.
На лестнице, всего-то десять ступенек, лакей успел поведать о многом:
арестовывали четверо, барин держался молодцом, барыня не плакали и сейчас не
плачут--молятся, на вид невозмутимы, но по сути дела очень плохи.
Удивительно, как меняется облик комнат с исчезновением хозяи-на. Если
он ушел ненадолго, то кажется: мебель, шторы, шандалы, каминные щипцы и
прочее его просто ждут, но если с хозяином приключилось несчастье, вещи
словно умирают. Их сразу покрывает паутина отчаяния, ненужности. Лист бумаги
на столе -- он уже мертв, словно знает, что на нем никогда ничего не
напишут, брошенная на канапе перчатка еще хранит воспоминание сжатой в кулак
руки хозяина, но каждому ясно -- она отслужила свое, все эти стулья растащут
и обобьют другой тканью, а стоящая на краю полки ваза уже сейчас готова к
самоубийству, вот-вот грохнется вниз и превратится в груду черепков. И
только книги имеют вид безучастный. У них нет хозяев, они принадлежат всем и
никому, и даже если временный их обладатель тщеславно украсил переплет своим
экслибрисом, это напрасные потуги, книги переживут его, как бы не был долог
его земной путь.
Лядащев дернул за уголок закладки в старом атласе скорее ма-шинально,
чем обдуманно, хотя импульс, или побуждение, или тол-чек -- назовите, как
хотите -- был вызвал тем, что бумага узнавае-ма -- рыхлая, желтоватая...
Записка без подписи. Он успел схватить взглядом только последнее слово
"уничтожить", как дверь за его спиной отворилась. Он круто повернулся и
склонился в поклоне, за-пихивая записку в карман.
-- Простите, Анастасия Павловна, что беспокою вас в столь позднее
время, но обстоятельства чрезвычайные заставили меня посетить ваш дом.
-- Зачем?
Анастасия стояла в дверях. Закутанная в черную шерстяную шаль, она
мелко дрожала. В комнате было душно, а ее бил озноб. "Она и впрямь больна,--
пронеслось в голове у Лядащева,-- но как хороша! Иных женщин горе красит
больше, чем радость. Это ли не парадокс?"
-- Расскажите мне, как произошел арест. Какая вина вменяется
Александру?
-- Зачем?-- еще раз повторила Анастасия надменно и даже, ка-жется,
топнула ногой.
Лядащеву показалось, что он стал меньше ростом, и подумалось вдруг, что
он целый день мотался по городу, башмаки на нем пыль-ные, камзол смят, а
верхняя пуговица висит на нитке, если вообще не оторвалась.
-- Я хочу помочь Саше,-- сказал он как можно мягче и ощупал пуговицу --
пока на месте.
-- Вначале вы его арестовываете, а потом хотите помочь?
-- Помилуйте, я-то здесь при чем? Я давно не служу в этом ведомстве.
-- Кто вас там разберет, кто служит, а кто по доброй воле, так сказать,
бескорыстно играет в сыск.-- Она не села, рухнула в кресло, закрылась
платком с головой, так что осталось видно только обескровленное лицо ее с
огромными блестящими глазами.
Хорошо, она расскажет... Как Саша вернулся домой, она не виде-ла, он
сразу прошел в гардеробную, переодеться.
-- Откуда Саша вернулся домой? И зачем ему понадобилось пе-реодеваться?
Он куда-нибудь спешил?
Ах, не перебивайте! Она не знает, откуда он пришел и куда собирался.
Она спала, ее разбудили. В гардеробной лакей передал Саше его, Лядащева,
записку. Нет, Саша ничего не сказал, только смял ее вот эдак... И тут пришли
драгуны.
Потом она умолкла и долго молчала, словно не могла сосредото-читься, и
все хмурилась, грызла кисти платка, выплевывала с брезг-ливостью нитки.
Лядащев терпеливо ждал.
Она рассказала Лядащеву все, как было, только упустила детали, но в
них-то все и скрыто. Саша вошел в.дом с черного хода. Его камзол был чист,
но после боя его не оставляло чувство, что он весь с головы до пят забрызган
кровью. Он поднялся на второй этаж, никого не встретив по дороге. Рукомой
был полон воды. Ана-стасия появилась в тот момент, когда он мыл лицо и шею.
-- Наконец-то! Где ты был? Ты знаешь, мне не по силам одино-чество! Мне
плохо, плохо! Утром служба, а вечером?..
-- Свершилось,-- коротко бросил Саша.-- Мы освободили Ни-киту.
-- Боже мой! Вы напали на мызу? Но как ты не подумал обо мне? В такое
время! Последствия вашей беспечности могут быть самыми страшными.-- Где-то
она уже слышала эту фразу, ах да, записка от Лядащева.
Саша прочитал ее мгновенно.-- Вы поете в один голос,--сказал он
насмешливо и зло.
Внизу в прихожей вдруг раздались громкие мужские голоса. Ни-кто в доме
не позволял себе разговаривать подобным тоном, а эти спорящие и
приказывающие, казалось, имели право орать в полный голос. До них долетела
.фраза: "Именем закона!" Анастасия с ужа-сом посмотрела на мужа.
-- Выйди к ним,-- быстро сказал Саша.-- Я спал. Теперь соби-раюсь идти
по делам службы. Задержи их...
Его арестовали в тот момент, когда, стоя перед зеркалом в ниж-нем
белье, он примерял новый, серебром шитый камзол из тафты. Саша решил не
разыгрывать излишнего удивления.
-- Вы позволите мне одеться, господа?
Ему было позволено. Он сменил камзол на более практичный суконный, под
присмотром солдат неторопливо, с помощью камерди-нера облачился в чулки,
кюлоты, башмаки и прочее. В продолжение всей сцены Анастасия безмолвно
стояла в дверях, и Саше вспомни-лась удивительно стройная елочка в отцовской
тульской усадьбе. Детьми они водили вокруг нее хороводы. Потом ее, кажется,
срубили. Нищие Беловы мало ценили красоту, во всем видя надобность. По-шла
елочка на дрова: зима в ту пору была лютой.
-- Я могу попрощаться?-- В вежливости Саши проглядывало презрение к
представителям закона.
Анастасия припала к Саше, но тут же отстранилась и, глядя офицеру в
глаза, спросила строго:
-- А что будет со мной?
-- Специальных распоряжений относительно вас пока не получе-но, однако
указано, чтобы вы столицу в своих видах отнюдь не оставляли и, пребывая в
собственном доме, ждали высочайшего указа.
Потом она перекрестила мужа быстро... Все, увели...
-- Что же вы молчите, Анастасия Павловна?-- не выдержал Лядащев.
-- Мне больше нечего рассказать вам. Все аресты похожи один на другой.
Вы же знаете.
-- Я сделаю все, что в моих силах, чтобы разобраться в этой нелепости.
Но вы со своей стороны должны донести до госуда-рыни...
-- Я не донесу,-- перебила его Анастасия.-- Мне запрещено яв-ляться ко
двору.
Ночью Лядащев долго не мог уснуть на широком супружеском ложе. Аноним и
добровольный помощник Оленева одно и то же ли-цо -- Бестужев-младший, это
ясно. Далее... Если Сашка не имеет от-ношения к нападению на мызу и Оленева
похитили прусские шпионы, как изволит утверждать наш колченогий друг, то
князь действительно испачкался в политической грязи. Будем считать это
утверждением первым.
Ягужинская получила отставку (каких трудов стоило ему выдавить из нее
эти сведения!) после того, как Сашка спас великую княгиню. Это вторая чушь и
невероятность. На Белова начнут сей-час вешать все обвинения, которые в свое
время предъявляли Оленеву, то есть убийство Гольденберга и шпионаж. Это
третье ут-верждение, и оно вполне вероятно. Утверждение четвертое -- ты
окончательно запутался, Василий Лядащев!
А потом он уснул и увидел во сне странный предмет, некое сооружение,
похожее на станок для плетения кружев. Из сооружения торчали разноцветные
нитки, каждая из которых была как бы чья-то судьба или сюжет, а он должен
был подобно крепостной девке сплести из этих ниток некий разумный и понятный
узор. Василию Федоровичу было очень стыдно заниматься этим женским делом,
но, понимая всю неотвратимость, он вроде бы готов был приступить...
В этот момент в ушах прозвучал поганенький смех Дементия Палыча, и
голос его насмешливо произнес: "А коклюшки где? Нет коклюшек!"
Фу, гадость какая! Он немедленно проснулся, попил воды и ска-зал себе
внятно: "Режьте меня, но Оленева выкрали гардемарины! Больше некому! Только
хватит ли у Сашки ума это отрицать?"
</b></b></b></b></b><ul><b><b><b><b><b><a name="41"></a></b></b></b></b></b><h2><b><b><b><b><b>-15-</b></b></b></b></b></h2></ul>
<b><b><b><b><b> Когда Лядащев сказал, мол, хорошо придумал, что Оленева по-хитили
прусские шпионы, Дементий Палыч только поежился внут-ренне, услыхав в этом
намек на взятку. Ну попутал бес, попутал... Кабы деньгами, он бы ни за что
не взял, это дело подсудное, но против лазоревого камня он не мог устоять. И
потом, камень этот как бы и не взятка, сапфир тянет на подарок.
В одиночестве, однако, к Дементию Палычу пришли совсем дру-гие мысли.
Откуда этот странный вопрос Василия Федоровича: "Не на мызе ли арестовали
Белова?" Значит есть такое подозрение? В любом случае, станет ли он честно
отрабатывать сапфир или патриотические чувства возьмут верх, эту версию -- о
причастности Белова к похищению -- надобно проверить.
Офицер из команды строго сказал, что арестовали они Белова, как и было
предписано, в шесть часов вечера. Но кто поручится, что по дороге они не
зашли в трактир промочить горло? Опрос охраны тоже ничего не дал. Все
солдаты были до крайности озлоблены:
кому в радость сидеть на гауптвахте? Правда, один из пострадавших,
рана, стыдно сказать, на заднице, промямлил, что вроде бы нападавшие с
похищенным были в дружбе, но это не наверняка, потому что объяснялись они
хоть и по-русски, но все время вставляли тарабар-ские фразы. И вообще он
всей душой чувствует, что они были немцы.
Узнать, что у Оленева был закадычный друг еще со времен навигацкой
школы, некий Алексей Корсак, не составляло труда, и на следующий день
Дементий Палыч отправился по адресу. Супруга Корсака, особа до крайности
неприветливая и резкая, сказала, что муж уже третий день пребывает в
Кронштадтской гавани, где случилась авария.
Софья не лукавила, именно так оно и было. Вернувшись от Чер-касских,
куда они привезли беспамятного Никиту, она не застала мужа дома и
довольствовалась только запиской; "Я в Кронштадте, скоро не жди..." Из-за
неправильно вбитых свай на острове поплыл оползне-вый участок берега, грозя
разрушить значительную часть строений. По всему Петербургу собирали
спасателей, и Корсак был призван в числе первых. А что матросы его полдня в
шлюпке прождали, так кто ж об этом вспомнит.
Дементий Палыч отправился в Кронштадт, хотя сделать это было совсем не
легко, эдакое волнение на море иначе как штормом не назовешь. Работа в
гавани шла полным ходом. Проплутав час по непро-лазной грязи между бревен,
камней, канатов, измученных людей и падающих от усталости лошадей, Дементий
Палыч нашел Корсака.
Вид у молодого мичмана был до крайности непрезентабельный. Мало того,
что весь изгваздался в глине и известке, так еще рожу имел исцарапанную, а
под глазом синяк. На вопрос следователя "Откуда сие?" сказал, что "упал в
темноте сверху на ростверк, а рядом бугеля ненадетые". Тут же нашлись
свидетели, которые на-чали горестно качать головами, добавляя, мол,
непонятно, как жив остался. Была в поведении Корсака некоторая
настораживающая черточка. По своему немалому опыту Дементий Палыч знал, что
люди обычно разговаривают с Тайной канцелярией весьма почтительно и обо всем
прочем забывают, а этот все порывался куда-то бежать, разыгрывая
деловитость, перемежал ответы приказаниями: "На угол шпунтовые несите!" или
"Башмаки на сваи наденьте!", то есть проявлял излишнюю нервозность. Дементий
Палыч расспросил ближайшее на-чальство. Те помнили только, что мичман прибыл
в гавань в день аварии, а в утренние часы или в вечерние, это пусть сам
Корсак скажет. И тоже проявляли излишнюю нервозность. Море неспокойно, тучи
угрожают бурей, и вообще, шел бы ты, мил человек, куда -подальше, сейчас не
до тебя. Трудно стало работать, трудно. Пока ему никто не поручал заниматься
Беловым, кому прикажут дело вести, тот пусть и старается...
Не будем надоедать читателю описанием камеры, в которой сидел Белов.
Камера как камера, у каждого человека в России свои ассоциации с понятием
"лишение свободы"-- тот читал, этот слышал, некоторые на своей шкуре
испытали... Но удивительно, что эта рус-. екая традиция: навет, тюрьма,
следователь, дело, далее казнь или ссыл-ка, кому как повезет, ковалась
веками и только в двадцатом веке достигла своего апогея, приписав к числу
заключенных многие нули -- кровавый забор! Всего-то на Руси в избытке --
земли, воды, неба. Сибирь необъятна, как космос, а ее ведь заселить надобно.
Для Елизаветы Петровны Камчатка была где-то почти на Луне, а Николай I
сказал: "Расстояние -- наше проклятие!" Очень неглупый был царь.
Белову, можно сказать, повезло, жизнь его в крепости была вполне
сносной. Приличный стол, даже мясо давали, на жидкий тюфяк броси-ли
простыню, не сказать, чистую, но без дыр, латаную. Эта простыня вдруг
успокоила Сашу. Либо о нем кто-то хлопочет, либо в крепости помнят о фаворе
Анастасии. "К черту все,-- сказал себе Саша.-- Отосплюсь по-человечески, а
там видно будет". Только здесь, в камере, он понял, как устал. Все последние
месяцы он был только должен, должен... Чувство долга морального испепеляет
силы почище долга карточного.
Самому себе стыдно сознаться, что первая роль в этом хороводе
кредиторов, требующих немедленного действия, сочувствия, подвига,
принадлежала Анастасии. Проснешься утром, небо ясное, настроение сносное,
аппетит отменный, но тут же вспомнишь: а что такое грызет изнутри? Ах, да,
Анастасия. После того как государыня, ничего не объяснив, сказала своей
статс-даме: "Поживи в своем доме", та мало сказать изменилась, стала другим
человеком -- обиженным, беспомощным, вздорным. Го-рячка с ней приключилась в
тот же вечер, как вернулись они из Гостилиц. Позвали лекаря, он пустил
кровь, и казалось, вместе с пор-ченой кровью выпустил из пациентки жизненную
силу. "Ты меня не любишь, тебе нужны только твои друзья!"-- Она и раньше
ревновала Сашу к Алешке и Никите, но у нее хватало ума скрывать это. Как
можно винить его в том, что он больше переживает о сидящем в темни-це
Никите, чем об отлученной от дворца? А Сашин арест? Даже в такую минуту она
больше заботилась о своем вполне благополучном завтра, чем о муже, которого
уводят в тюрьму.
Был еще разговор, о котором и вспоминать не хотелось, потому что сразу
тревожно и страшно проваливалось куда-то сердце.
-- Зря ты меня из Франции вывез, зря1-- Эту фразу Анастасия выкрикнула
не где-нибудь, а ночью в спальне. Саша в первый момент не столько обиделся,
сколько изумился. Как можно забыть их счастли-вую встречу в Париже и слова
"Ты мне Богом послан; Люблю навек!" Или горе ее настолько ослепило, что она
и прошлое хочет перечерк-нуть? А может, мстит за кажущуюся его
безмятежность, мол, мне плохо, и тебе должно быть тоже не сладко! Но
Анастасия не остановилась на этом "зря вывез".
-- Жила бы я с кавалером де Брильи безбедно, а на родине я отверженная!
У него достало чуткости не устраивать скандала, он до тех пор целовал
ее волосы, губы и руки, пока она не обхватила его за шею и не заснула
спокойно. Но забыть этих постылых слов он не может, и что совсем погано --
простить Анастасию до конца тоже не полу-чается.
А здесь в крепости он никому ничего не должен, теперь ему должны. В
темнице каждый заболевает одной и той же болезнью-- бессилием, вернее
сказать, утратой активности, и теперь уж вы, кото-рые на воле, думайте, как
меня лечить. О том, что Никита сам ранен, и опасно, Саша почти не думал. Не
может такого быть, чтобы молодой организм не победил недуга, но более всего
он верил в спра-ведливость судьбы. Уж если столько сил потрачено, то не
может того быть, чтобы все зазря.
И странно, он очень легко увильнул от размышлений на тему, за что он,
собственно, угодил в крепость. Да мало ли... Лядащев в записке пишет, мол,
зря шлялся к Лестоку. Предположим, здесь собака зарыта, но столь же
позволительно думать, что виной тому старая дуэль. Сама просится в голову
мысль, что он привел на хвосте погоню в свой дом. Но кому гнаться-то, если
на мызе вся охрана была повязана. Будет допрос -- будем думать...
Он проспал три дня с перерывами на завтрак и ужин, а потом вдруг разом
понял--выспался! И усталость, проклятье куда-то делись, и мысли поползли в
голову, мысли беспокойные. По его понятиям давно должен был объявиться
Лядащев. Не можешь прийти сам, так дай дельную информацию, подтверди лозунг,
что "все обойдется!"
И вообще, сколько он будет валяться на этой латаной - перелатаной
простыне? И какого черта он сюда попал? И почему мерзкая каша сдобрена
прогорклым маслом? И как не беситься, если омерзительный сторож на все
вопросы твердит с глупейшей ухмылкой одну и ту же фразу: "Не могу знать".
Несколько дней он обходился без чистого воз-духа, а сейчас хотел бы
прогуляться, пусть не в роще, шут с ней, но на тюремный двор он имеет право?
Саша принялся ходить по камере вначале по кругу, потом строго по
периметру, затем начал считать шаги. Бог ты мой, со временем это мо-жет
стать привычкой! Нет, считать шаги он не будет. Он будет размышлять. Если
друзья не дают о себе знать, значит не могут. С че-го он взял, что с Никитой
все в порядке? Да он мог умереть каждую секунду! Сто двадцать четыре, сто
Дата добавления: 2015-09-05; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Нина Соротокина. Свидание с Петербургом 20 страница | | | Нина Соротокина. Свидание с Петербургом 22 страница |