Пролог: старые и новые проблемы

Двести лет назад, когда шел к концу XVIII в., люди, следившие за социальными и политическими событиями в Европе, испытывали глубокое беспокойство. Революционная волна, впервые поднявшаяся в 1789 г. во Франции, захлестывала соседние государства, сметая правящие режимы от Италии до Нидерландов. Вместо мирных конституционных изменений в направлении более представительной политической системы, революция пожирала самое себя, порождая демагогов, разъяренные уличные толпы, насилие и новую общеевропейскую войну. Властители других государств, даже таких разных, как викторианская Англия и царская Россия, реагировали у себя дома подавлением революционных тенденций в зародыше. Голоса умеренных, как это часто бывает, наталкивались на презрение левых и угрозы со стороны правых.
Хотя французская революция вызревала под воздействием определенных явлений — например, ухудшения финансового положения государства в 1780-е годы, — многие ощущали, что социальные перевороты имели и более глубинные причины. Одна из них была очевидна всякому, кто бывал в перенаселенных городах Европы или наблюдал рост безработицы в деревне: она была связана с избыточным населением, которое нуждалось в пище, одежде, крове над головой и работе, а общество не располагало достаточными средствами, чтобы удовлетворить эти потребности. В каждой деревенской лачуге было полно детей. Городские власти боролись с нарастающей волной бездомных бродяг. В крупных городах десятки тысяч безработных, составлявших избыточное население, проводили ночи в ночлежках, а днем выплескивались на улицы. Тюрьмы, дома призрения, больницы для

бедных и сумасшедшие дома были переполнены несчастными, которых впереди ожидали братские могилы.
Сторонним наблюдателям без всякой статистики было ясно, что общество переживает взрывной рост народонаселения. И если бы и существовала статистика, — а общенациональная перепись населения тогда только зарождалась, — цифры подтвердили бы этот вывод. Население Европы (включая Россию) в 1650 г. составляло около 100 млн. человек, веком позже — почти 170 млн., а к 1800 г. превысило 200 млн.1 Прирост населения в Англии составлял лишь 1% в 1720-е г, 4% — в 50-е, свыше 10% — в 1790-е гг. и продолжал неуклонно увеличиваться2. Наиболее крупные города, пополнявшиеся за счет притока пауперов из сельской местности, росли еще быстрее. Накануне Французской революции Париж насчитывал 600—700 тыс. жителей, среди которых было примерно 100 тыс. бездомных — прекрасное горючее для социального взрыва. Население Лондона было еще больше: в 1750г. оно составляло 575 тыс., а к 1801 г. 900 тыс. человек, включая массу шумных уличных разносчиков, карманников, малолетних воришек и матерых уголовников, великолепно отображенных в художественных гравюрах того времени. Когда в обществе рядом с относительно немногочисленными «имущими» рождается все больше и больше «неимущих», не приходится удивляться растущему страху властей, стремившихся туже закрутить гайки и налагавших всяческие ограничения на массовые собрания, распространение памфлетов, «объединения» рабочих и вообще на все потенциально подрывные виды деятельности.
Быстрый рост населения в конце XVIII в., наблюдавшийся также в таких отдаленных регионах, как Китай и Америка, обусловливался разными причинами. Одной из них было уменьшение вспышек эпидемий, например оспы, принимая во внимание роль растущего применения вакцинаций. Еще одна причина — увеличение количества продовольствия и лучшее питание, по крайней мере в странах Западной Европы. В некоторых обществах женщины стали раньше выходить замуж3. Каким бы ни был комплекс совпавших причин, в мире стало в целом больше детей, чем в предыдущем веке. По мере роста населения увеличивалось потребление наличных ресурсов.
Перспектива увеличивающегося разрыва между возрастающим населением и наличными ресурсами глубоко волновала деревенского викария из Англии и любознательного ученого по имени Томас Роберт Мальтус, который в 1798 г. передал свои

мысли бумаге, создав труд, принесший ему всемирную известность. В своем «Опыте о законе народонаселения…»* Мальтус обратил внимание на то, что представлялось ему величайшей проблемой, с которой столкнулся род человеческий: «воспроизводительная способность населения бесконечно более велика, нежели способность земли обеспечивать человека средствами существования»4. Он разъяснял, что население Англии, Франции и Америки удваивалось каждые 2 5 лет, тогда как не существовало гарантии, что в таком же темпе будет неизменно увеличиваться, даже несмотря на открытие и использование новых земель, количество производимого продовольствия. Хотя и можно было допустить, что производительность крестьянских хозяйств в следующую четверть века удвоится, предположение, что такое удвоение будет иметь место снова и снова, «противоречит всему нашему знанию о свойствах земли»5. Поскольку население Англии будет расти в геометрической прогрессии — с 7 млн. до 14 млн. в течение следующей четверти века и в каждую последующую четверть века соответственно до 28, 56 и 112 млн., — Мальтус предсказал появление постоянно увеличивающегося разрыва между потребностями людей в пище и способностью земли удовлетворить их. В результате, как опасался Мальтус, усилятся голод и лишения, начнется массовый мор от недоедания и болезней, разрушится общественное устройство государств.
Нет необходимости прослеживать все перипетии споров между Мальтусом и его современниками; отметим лишь, что он сознательно писал свой труд, чтобы оспорить аргументы некоторых авторов (Уильям Годвин, Жан Антуан Никола Кондорсэ) относительно способности человека к безграничному совершенствованию. Эти оптимисты полагали, что, при всей неустроенности нынешнего положения, рост человеческого взаимопонимания, способность к самосовершенствованию, открытия в познании природы однажды приведут к созданию общества, гораздо более приспособленного к действительности, свободного от преступлений, болезней и даже от войн6. Напротив, по мнению пессимистически настроенного Мальтуса, рост народонаселения означал,
_________________
* Полное название сочинения «An Essay on the Principle of Population as It Affects the Future Improvement of Society» (London, 1798). Это был «первый» опыт Мальтуса о воспроизводстве народонаселения. В 1803г. этот труд был дополнен и переписан автором, а впоследствии неоднократно переиздавался.

** В действительности в то время оно составляло более 10 млн. человек.

что условия человеческой жизни будут ухудшаться, а существующая пропасть между «имущими» и «неимущими» будет расширяться в силу исчерпаемости земных ресурсов.
Этот спор между оптимистами и пессимистами в той или иной форме продолжается и по сей день, и, как я буду доказывать в своем исследовании, сегодня он даже более актуален, чем в дни написания Мальтусом своего «Опыта». Если же говорить о дискуссии, имевшей место два столетия тому назад, то оптимисты оказались более правыми, пусть и не всегда благодаря тем аргументам, которые они выдвигали. Если защитникам способности человека к совершенствованию пришлось пережить немало разочарований, о чем свидетельствуют XIX и (особенно) XX вв., то и Мальтус в своих пессимистических математических выкладках не учел ряд факторов, поэтому предсказанный им «чудовищный и неизбежный голод» не наступил, по крайней мере в его родной Англии. Конечно, Британские острова в начале XIX столетия ощущали некоторые негативные последствия взрыва народонаселения: сельские районы душила костлявая рука бедности, и, хотя миллионы людей еще оставались здесь, многие мигрировали в поисках работы в малые и большие новые фабричные города. Там быстро возникали трущобы — кое-как построенные ветхие домишки; нехватка воды, света, тепла и антисанитария стали постоянными их спутниками; дети были лишены элементарной заботы о здоровье, питании, одежде и образовании; отчаявшиеся массы безработных-аграриев ломали появившиеся сельскохозяйственные машины, которые, как считалось, лишили их заработка;
повсеместно возникали социальные волнения, особенно в неурожайные годы, когда резко поднимались цены на хлеб. Крупные демонстрации (подобные той, которая состоялась в 1819 г. в Питерлоо) жестоко подавлялись властями, страшившимися якобинской революции.
Тем не менее три фактора помогли народу Британии избежать голода, предсказанного Мальтусом. Первый из них — эмиграция: люди массами покидали свою страну в поисках лучшей жизни. Хотя в 20-е годы XIX в. эмигрировало лишь немногим более 200 тыс. человек, в последующее десятилетие эта цифра утроилась и в 50-е годы достигла примерно 2,5 млн. В 1815—1914 гг. страну покинули около 20 млн. человек7, и этот массовый исход можно сопоставить с общей численностью населения. (К 1900 г. население Британии составляло около 41 млн. человек, а не будь эмиграции, его численность равнялась бы 70 млн.) Однако важнее абсолютных цифр было

то, что власти, как собственные, так и принимающие, не чинили препятствий эмиграции британцев. Многие направились в испытывающие нехватку в рабочей силе Соединенные Штаты, миллионы устремились также в колонии, богатые землей и ресурсами (Канада, Австралия, Южная Африка), тем более что местные жители не могли оказать противодействие более совершенной западной военной технике. Существовавшие средства коммуникации — покрывающие большие расстояния парусники, а вслед за тем пароходы, паровозы — позволяли сотням тысяч семейств пересекать земной шар, пусть без особого комфорта, зато в относительной безопасности. Необходимости засиживаться в лачугах и трущобах в Англии и Шотландии, до отказа переполненных людьми, не было*.
Второй фактор — происходившее именно в то время, когда Мальтус писал свой «Опыт», повышение производительности сельского хозяйства в Англии, причем настолько значительное, что этот процесс был назван впоследствии аграрной революцией8. Отнюдь не будучи внезапным событием (как предполагает слово «революция»), этот процесс складывался из постепенных положительных сдвигов — улучшения севооборота, рационального управления хозяйством, появления новой технологии разведения скота, более совершенных сельскохозяйственных орудий, ввоза и распространения картофеля, огораживания общинных земель и осушения болот, улучшения средств обмена информацией об этих новых методах, расширения транспортной сети и облегчения доступа к рынкам. Совокупность этих сдвигов увеличивала количество и повышала качество продуктов, поставляемых английскому народу, способствовала его благоденствию, а также уменьшала смертность и вызывала рост населения. Разумеется, полностью обеспечить даже из возрастающих внутренних источников неуклонно увеличивающееся население было невозможно, и в этом смысле Мальтус был прав. Тем не менее в третьей четверти XIX в. потребность Англии в зерне, мясе и других продуктах могла удовлетворяться поставками, осуществлявшимися пароходами-рефрижераторами из хозяйств первых переселенцев, которые обосновались в Северной Америке, Австралии и других местах. Вопреки мрачным предсказаниям Мальтуса «способность земли обеспечивать» своими дарами оказалась соответствующей
________________
* Из горных местностей северной и северо-западной Шотландии эмиграция, скорее всего, была все же принудительной, а не добровольной.

«воспроизводительной способности населения» благодаря изобретательности сельских жителей.
Третий, и самый важный, фактор состоял в том, что как раз десятилетием или двумя ранее написания Мальтусом «Опыта» Британия вступила в первый этап промышленной революции, ознаменовавшейся скачкообразным ростом производительности труда. Он был вызван заменой человеческой сноровки механическими орудиями, а мускульной силы животных и человека — неодушевленной энергией пара, а затем электричества9. Даже первые ткацкие станки с паросиловым двигателем были в 20 раз производительнее ручного труда, а первые механические прядильные машины в 200 раз превосходили возможности прялки. Кроме того, уголь, необходимый для работы этих машин, которые рядами устанавливались на новых фабриках, выросших из мануфактур, перевозился локомотивами, мощность которых исчислялась сотнями лошадиных сил. Никакие прежние технические усовершенствования не приводили к такому росту производительности, который был вызван промышленной революцией.
Хотя использование парового двигателя имело многообразные последствия, краткосрочные и долговременные, величайшим из них был факт спасения, по крайней мере части человечества, от страшных последствий поистине взрывного роста народонаселения, который так беспокоил Мальтуса. Промышленная революция повысила производительность труда в такой степени, что темпы роста национального благосостояния и покупательной способности обогнали темпы роста народонаселения. В XIX в. население Британии выросло в 4 раза, тогда как национальный продукт — в 14 раз10.
Это вовсе не означало, что материальные блага справедливо распределялись между всем населением. Первые плоды индустриализации достались предпринимателям, изобретателям, владельцам мельниц и фабрик и тем, кто их финансировал, — всем тем, кто понял, что новые методы производства должны принести быстрое увеличение доходов. Однако, если не считать благоприятного для растущего населения решения проблемы обеспечения работой, индустриализация не принесла особых выгод первому и даже второму поколению рабочих, которые, страдая от ужасных условий труда на фабриках и в шахтах, были привязаны к своим машинам невиданной прежде жесткой потогонной системой эксплуатации. Безусловно, существовало различие между близкими и отдаленными последствиями промышленной революции. Только

последние поколения рабочих выиграли от общего роста процветания, рожденного индустриализацией, за которую заплатили столь высокую цену их отцы и деды. И не удивительно, что Карл Маркс и его многочисленные последователи предсказывали, что пролетаризация народа должна привести к революции, направленной против власть имущих классов, хотя и не предвидели, что общее положение работников со временем улучшится. Маркс — сердитый критик Мальтуса — оказался еще худшим пророком.
После превращения Британии, благодаря новой технологии и более совершенной системе производства, в «мастерскую мира» ее население стало неуклонно обогащаться. Благодаря прибыли от растущего экспорта — экспорт текстиля в 80-е годы XVIII в. давал ежегодно 5 млн. фунтов стерлингов, а к 20-м годам XIX в. прибыль выросла до 40 млн.11 — Британия получила возможность закупать продовольствие, сырье и другие товары, в которых нуждалось ее население, и организовать быструю перевозку этих продуктов на совершенствовавшихся видах транспорта. Обладая более эффективным производством, чем любое другое государство того времени, и преимуществами более высокого уровня жизни, многие британцы превратились в сторонников экономики свободной конкуренции (laissez-faire) и открытой мировой торговли с «прозрачными» государственными границами, не препятствующими трансферту собственности. Пожалуй, великий английский экономист Уильям Стэнли Джевонс наилучшим образом выразил эти настроения, когда под влиянием общей эйфории писал в 1865 г.:
«Равнины Северной Америки и России стали нашими нивами; Чикаго и Одесса — нашими житницами; Канада и Балтика дают нам строевой лес;
в Австралии пасутся наши овцы, а в Аргентине и прериях Северной Америки — стада нашего рогатого скота; Перу посылает нам серебро, а золото Южной Африки и Австралии стекается в сейфы Лондона; индийцы и китайцы растят для нас чай, а наши плантации кофе, сахарного тростника и пряностей находятся в западной и восточной Индии. Испания и Франция — наши виноградники, в Средиземноморье располагаются наши фруктовые сады, а наши хлопковые поля, которые долгое время ограничивались лишь Югом Соединенных Штатов, сейчас простираются повсеместно в теплых районах Земли» 12.
Во многих отношениях перед нами одна из великих и благополучных историй части человечества, столь же важная, как создание представительного правления или рост

веротерпимости. Промышленная революция вместе с более ранней научной революцией, давшей широкий простор независимым исследованиям и поискам, создала хорошо подогнанную и направленную круто вверх спираль экономического роста и технологического прогресса. Новые изобретения, новые производственные системы, новые виды транспорта и новый капитал оказывали друг на друга стимулирующее влияние. Так, появление в середине XIX в. крупных пароходов со стальной обшивкой было следствием двух революций, научной и промышленной, приведших к улучшению мировых транспортных систем, обеспечению миграции, поставок продовольствия и т.д. С того времени технологические изменения и индустриальное развитие продолжаются безостановочно13.
Таким образом, «воспроизводительная способность населения» получила спасение не столько от самой «способности земли обеспечивать», сколько от технологической мощи — способности человеческого ума находить новые способы производства вещей, изобретать новые машины, совершенствовать формы производства, ускорять передвижение товаров и идей из одного места в другое, стимулировать свежие подходы к старым проблемам. Мальтус был полностью прав в том, что удвоение населения страны каждые 25 лет должно повлечь за собой несоответствие между потреблением и наличными ресурсами. Однако он не учел способность науки и техники совершенствовать возможности перемещения людей, товаров и услуг, увеличивать урожайность в сельском хозяйстве и стимулировать инновации в производстве товаров, что позволило более производительно использовать существующие и создавать новые ресурсы, позволяющие удовлетворить растущие потребности энергичного и жизнеспособного населения. Кроме того, повышение уровня жизни привело к социальным изменениям — более длительному обучению в школе, улучшению положения женщин, расширению потребления, растущей урбанизации, совокупность которых привела к уменьшению среднего количества детей в семье. Другими словами, примерно в течение столетия Великобритания пережила «демографическую трансформацию», которая привела в итоге к стабилизации численности населения. Оказалось, что рост численности населения в геометрической прогрессии продолжался лишь в течение жизни нескольких поколений.

В общем британцы ускользнули из «мальтузианской ловушки» через три двери: миграцию, аграрную революцию и индустриализацию. В то же время важно отметить, что это «бегство от Мальтуса» не стало всеобщим. Некоторые страны — Бельгия, Германия, США — повторили опыт Англии и последовали вверх по спирали роста производства, благосостояния и уровня жизни. Однако многие другие страны не были столь удачливы и, сдерживаемые внутренними либо внешними обстоятельствами, постепенно теряли перспективу. Ирландия, которую преследовали роковые неудачи (политический контроль со стороны иностранного государства, неразвитость инфраструктуры, нехватка угля, низкий уровень потребления на душу населения, отсталое сельское хозяйство), не способна была решить «центральную проблему века... как накормить, одеть и позже занять множество детей, которых в семьях рождалось больше, чем у предыдущих поколений»14. К 40-м годам XIX в. голод и эмиграция уменьшили численность ирландского населения примерно до одной пятой.
Еще один пример, более соответствующий модели Мальтуса, — это Индия. В XIX в. численность ее населения возросла вдвое и затем еще раз удвоилась, но этот процесс происходил на гораздо более низкой производственной основе. Дело в том, что индийские княжества не могли оказать военного сопротивления британской Ост-Индийской компании, а сами индийцы практически были бессильны противостоять широкому потоку произведенных с помощью машин английских текстильных изделий, не только более дешевых, но и качественно превосходящих отечественные. Эти товары полностью вытеснили с рынка традиционных местных производителей*. Последствия были поистине ужасающи: согласно одному подсчету15, если жители Великобритании и Индии на момент начала промышленной революции (1750) находились примерно на одинаковом уровне промышленного развития, то к 1900 г. уровень, на котором стояла Индия, равнялся примерно сотой части уровня Соединенного Королевства. Индустриализация и модернизация, безусловно, порождали известные трудности в западных обществах, однако они бледнеют по сравнению с «
_________________
* Индия в 1814 г. ввозила лишь 1 млн. ярдов хлопчатобумажных изделий, в 1830 — уже 51 млн., а к 1870 г. импорт этой продукции достиг потрясающего уровня — 995 млн. ярдов.

участью тех народов, которые увеличивали свою численность, не пройдя через промышленную революцию»16.
Следует заметить, что во времена Мальтуса существовало еще одно решение проблемы избыточного населения: внутренние потрясения порождали внешнюю агрессию. Во Франции, например, народное недовольство сокрушило ancien regime, который в области сельского хозяйства, промышленности и торговли, а также по своей социальной структуре и иерархии отставал от Британии и не мог выдержать быстрого демографического роста. К тому времени, когда светлые надежды Французской революции разбились о террор, реакцию и позже бонапартизм, подавляющее большинство молодых, энергичных и отчаявшихся французов были призваны в армию, совершавшую завоевательные походы вне Франции, в ходе которых очень многие из них погибли в сражениях или умерли от болезней. Таким образом, территориальные завоевания традиционно играли роль отдушины для перенаселенности, социальной напряженности и политической неустойчивости, хотя в конечном счете этот выбор средств не мог конкурировать с теми, которые предпочла Британия, — с соединением технологических инноваций, экономического роста и колониальных завоеваний17. Тем не менее, как показывают факты, такие последствия быстрого роста населения, как социальные потрясения и территориальная экспансия, случаются, видимо, не реже любых других.
Те же самые взаимодействующие проблемы — перенаселенность, чрезмерная нагрузка на землю и социальная нестабильность, с одной стороны, и способность технологии, увеличивая производительность труда, одновременно вытеснять традиционные формы занятости, — с другой, стоят перед нами и сегодня, причем более открыто и непосредственно, чем прежде. Другими словами, мы должны видеть в демографических и экономических условиях конца XIX в. как бы миниатюрный прообраз тех проблем, которые ныне, два века спустя после размышлений Мальтуса, возникли перед всем современным обществом. Поэтому нам настоятельно необходимо понять взаимосвязанность этих проблем, учитывая соответствующие временные изменения. Сегодняшние отличия от прежней эпохи связаны не столько с глобальной природой нынешних проблем, сколько с тем, что сегодня они воздействуют гораздо интенсивнее, чем в
__________________
*
Ancien rеgime (фр..) — государственное устройство и общественный уклад во Франции до революции 1789 г.

конце XVIII в. Земля опять столкнулась с взрывным характером роста населения уже не в развитых обществах Северо-Западной Европы, а в охваченных нищетой регионах Африки, Центральной Америки, Ближнего Востока, Индии и Китая, заселенных миллиардами, а не миллионами людей. В то же время мы являемся свидетелями бурного роста знаний в многообразных областях науки и практики. Обе эти тенденции проявляются сегодня гораздо сильнее и дают знать о себе широкомасштабно и быстро. В XVIII в. население во всем мире увеличивалось на четверть миллиарда каждые 75 лет, сегодня же такой прирост происходит каждые 3 года. В то же время в нашем более целостном мире с помощью науки и системы коммуникаций безмерно ускоряется темп технологических изменений.
Хотя сегодня лишь немногие (если таковые вообще найдутся) из наших политических лидеров проявляют готовность смело взглянуть на этот феномен, величайшая задача всего человечества, приближающегося к двадцать первому веку, состоит в том, как наилучшим образом использовать «мощь технологии», чтобы ответить на вызов, брошенный «воспроизводительной способностью населения». Другими словами, каким образом найти эффективные глобальные решения, которые позволили бы помочь беднейшим трем четвертям человечества, попавшим в расставленную «мальтузианскую ловушку» и обреченным на недоедание или голод, истощение природных ресурсов, вынужденную миграцию, внутренние беспорядки и вооруженные конфликты, отраженный отблеск которых будет угрожать и более богатым государствам, пусть даже косвенно.
Эта проблема выглядит более угрожающей из-за значительного расстояния, разделяющего районы наибольшего роста населения, с одной стороны, и сосредоточения технологических ресурсов, — с другой. В Англии конца XVIII в. взрывной рост народонаселения и технологический подъем происходили в одном и том же обществе и взаимодействовали друг с другом чрезвычайно плодотворно: потребности возросшего населения стимулировали производство продуктов питания и побуждали вкладывать капитал в сельское хозяйство; индустриализация повышала национальное благосостояние, которое, в свою очередь, приводило к увеличению потребления текстильных изделий, кухонной утвари, полуфабрикатов. Проблема, поставленная одной из этих могучих движущих сил, побуждавших к переменам, решалась, таким образом, другой подобной же силой. Возросший спрос удовлетворялся расширенным предложением, и это

показывает, что быстрый рост населения не обязательно приводит к снижению уровня жизни, если в равной или большей степени возрастает производительность труда.
В современном мире, однако, не обнаруживается мест с таким благоприятным совпадением этих факторов. Технологический прогресс в подавляющем большинстве случаев наблюдается в экономически развитых обществах, для которых характерен медленный рост воспроизводства населения или даже его уменьшение. А демографический бум имеет место в странах с ограниченным техническим и научным потенциалом, состоящим из малочисленных ученых и квалифицированных работников, с катастрофической нехваткой капиталовложений в развитие науки и исследовательские проекты, с немногочисленными преуспевающими корпорациями; повсеместно их правящие элиты не проявляют интереса к технологическому развитию своей страны, а их предубеждения культурного и идеологического порядка против каких бы то ни было перемен проявляются в гораздо большей степени, чем в Англии времен промышленной революции.
Но эти ситуационные различия не исчерпывают всех нюансов нынешней глобальной дилеммы, поскольку необходимо выделить еще две проблемы. Первая из них состоит в том, что рост населения во многих развивающихся странах вызывает истощение местных сельскохозяйственных ресурсов (выбивание пастбищ в африканской саванне, уничтожение тропических лесов на берегах Амазонки, засоление земель от Индии до Казахстана) как раз тогда, когда необходимо повышение продуктивности сельскохозяйственного производства. Даже Мальтус полагал, что запасы продовольствия будут увеличиваться, хотя не с той же скоростью, как население; его взгляды, вероятно, были бы гораздо более мрачными, если бы он мог представить себе упадок «способности земли обеспечивать», который наблюдается сегодня в Африке. Вторая проблема касается негативного влияния новых технологий. Эти технологии «первого мира», отнюдь не помогая быстро растущему населению развивающихся стран, могут причинить вред более бедным странам, сделав излишними некоторые виды экономической деятельности. Так было, когда паровой ткацкий станок в Англии оставил без работы на другой стороне земного шара индийских ткачей, работавших на ручном ткацком станке. Новые научные эпохальные открытия часто создают трудности при перераспределении благ, создаваемых этими открытиями, от «имущих» к «неимущим» членам мирового сообщества; это сообщество в наше время сталкивается с гораздо

более серьезной проблемой, когда передовые технологии угрожают подорвать экономику развивающихся государств.
Эта книга во многом похожа на мою работу «Подъем и упадок великих держав» и все же значительно отличается от нее. Начнем с того, что, хотя данное исследование не является по существу исторической работой, оно исходит из определенной исторической перспективы, и рассматриваемые здесь процессы не являются всецело новыми. В обеих книгах читателю предлагается анализ изменений под воздействием широкомасштабных сил, которые оказывают влияние на международные события. Избегая исторических подробностей, характерных для «Подъема и упадка», в данной работе я несколько смещаю центр внимания и рассматриваю неожиданные для человечества последствия, вытекающие из технологического, экономического развития и роста народонаселения. Однако обе эти книги являются своеобразной попыткой представить мировые проблемы в возможно более широком контексте.
Кроме того, хотя в центр этой работы не ставится рассмотрение военных конфликтов, вооруженных сил, баланса власти и традиционных представлений о национальной безопасности, я буду доказывать здесь, что некоторые из изменений под воздействием новейших сил, которые влияют на всю нашу планету, в будущем могут вызвать нестабильность и конфликты и что правительствам и народам надо пересмотреть старые представления о том, что составляет угрозу для национальной и международной безопасности. Независимо от того, закончилась ли «холодная война» и может ли быть положен конец конфликтам на Ближнем и Среднем Востоке, сегодня существуют заслуживающие внимания опасные невоенные угрозы для безопасности и благополучия всего человечества.
Наконец, поскольку в фокусе анализа здесь находятся транснациональные процессы, остаются в тени сами государства и дипломатические и союзнические системы соглашений, в рамках которых они традиционно действуют. Это не означает, что принимаемые политиками в Вашингтоне или Москве решения не имеют особого значения, что не заслуживает внимания будущее отдельных стран (например, Японии) или специфических территорий (например, Европейского сообщества) или что для глобальных тенденций безразлично, живет ли человек в Швейцарии или в Чаде. Разные регионы и страны земного шара имеют с точки

зрения географического положения, уровня квалификации населения, наличия ресурсов и финансовых активов свои специфические структуры и соответственно готовы лучше или хуже решать транснациональные проблемы, с которыми все они сталкиваются, К тому же конкретные структуры в определенной стране могут означать, что влияние новой технологии здесь ощущается более сильно — или более благотворно, — чем в государствах с иными структурами (конкретный пример: применение биотехнологии может быть благотворным для сельского хозяйства высокотехнологической, импортирующей продовольствие страны, такой как Япония, но представляет потенциальную опасность для развивающихся государств, вроде Китая или Коста-Рики, которые зависят от экспорта зерна). Точно так же огромное значение для перспектив развития той или иной страны в условиях неизбежных изменений глобального характера имеют ее географическое положение на планете и качество ее человеческих и технологических ресурсов.
Именно по этим причинам в главах первой части анализируются общие процессы изменений под воздействием транснациональных сил, а во второй части исследуются конкретные последствия этих изменений в наиболее важных частях земного шара — Китае и Индии, развивающихся странах, Европе, бывшем СССР, Японии и Соединенных Штатах. Как и во времена Мальтуса, разные народы имеют различные стартовые возможности накануне перехода из нынешнего столетия в наступающее, и некоторые из них действительно испытывают серьезные затруднения.
На первый взгляд кажется, что История в очередной раз выставляет на всеобщее обозрение списки победителей и побежденных, Экономические изменения и развитие технологии, подобно войнам или спортивным турнирам, приносят победу не всем. Прогресс, приветствуемый оптимистами начиная с эпохи Просвещения и до наших дней, выгоден тем государствам или группам государств, которые способны воспользоваться новейшими достижениями науки и техники, и вреден для других, менее подготовленных к изменениям в технологическом, культурном и политическом отношениях. Начиная с промышленной революции в Англии, технологический прогресс, возможно, идет, так сказать, методом «просачивания благ сверху вниз», и в результате уровень жизни всех членов общества со временем улучшается;
однако никакие теоретические объяснения никогда не могли бы удовлетворить индийских ткачей, работавших на ручных станках

и потерявших в 1795 г. возможность заработка, равно как и их современных собратьев по несчастью.
Помимо мудреной задачи выявления потенциальных победителей и побежденных, в этой работе задается также вопрос о том, не выводят ли нас нынешние движущие силы глобальных изменений из традиционного русла в существенно новую ситуацию, в которой международные социальные организации могут оказаться неспособными решить проблемы, поставленные перенаселением, загрязнением окружающей среды и технологическими революциями, и в которой вопрос о победителях и побежденных может стать в известной мере уже неактуальным. В той или иной форме страдает каждый от продолжающегося в развивающемся мире пренебрежения к охране окружающей среды, ведущего, допустим, к глобальному потеплению, или же от массового исхода экономических беженцев из более бедных в более богатые районы мира. В целом, подобно тому, как соперничество в национальном масштабе утрачивает свое значение перед более крупными конфликтами, так и люди должны думать о будущей международной политике более масштабно, чем это было характерно для их мышления в прошлом. Если все же великие державы по-прежнему стремятся к подъему, и уж, по крайней мере, не к падению, то их попытки в этом направлении вполне могут быть благожелательно встречены в мире, пострадавшем от бессмысленных действий, но отвечающем до сих пор добром на зло.
Поскольку в этой работе рассматриваются преимущественно кардинальные мировые тенденции — экологические, демографические, технологические, — может показаться, что я уделяю недостаточное внимание неосязаемым и нематериальным измерениям нашего человеческого и социального существования — духовным и культурным ценностям. Возможно, это и так, если говорить об общих темах, рассматриваемых в первой части, однако внимательное чтение второй части, где исследуются конкретные регионы, показывает, какое огромное значение имеют эти измерения для понимания того, почему разные общества по-разному реагируют на новые проблемы. Фактически важнейшее значение для способности населения отвечать на изменения имеют, вероятно, его социальные установки, религиозные

верования и культура. Исследователи прошлых цивилизаций, не сумевшие ответить на вызов стадии модернизации, фактически верно указывают на идентичность препятствий, всегда стоявших на пути новых процессов: неприязнь к промышленности и производству, презрение к торговле и предпринимательству, свойственные, например, китайским мандаринам, идеологическое или религиозное противостояние западным капиталистическим нравам, благоволение властных структур к придворным льстецам, влияние бюрократии, военных, церкви, а также правовая и налоговая системы (скорее, откровенный грабеж), дискриминационные по отношению к предпринимателям и выгодные для чиновников18.
Западные авторы часто полагают, что эти препятствия характерны для восточных и африканских, а не европейских обществ, чьи рационализм, приверженность научным методам и эксперименту привели со временем к их господству над миром19. Однако огромные успехи, достигнутые Японией в последние десятилетия в области изобретательства, проектирования, производства и финансов, делают эти предположения еще более сомнительными, чем прежде. При том, что в некоторых регионах мира (Новая Гвинея, пустыня Калахари) имеются естественные препятствия развитию, тем не менее можно с уверенностью предположить, что большинство народов мира, если они сделают соответствующий выбор, могут положительно решить проблемы, вызванные переменами. Но само выражение «если они сделают соответствующий выбор» предполагает наличие тех условий, которые предопределили успех Голландии в XVII в. и Японии в конце ХХ-го: существование рыночной экономики, по крайней мере в смысле отсутствия дискриминации, всевозможных рогаток и вымогательства в отношении торговцев и предпринимателей и жесткого следования определенным идеологическим доктринам;
свобода исследований, обсуждений, экспериментов; вера в возможность улучшений; условия скорее для практической, чем абстрактной деятельности; рационализм, бросающий вызов кодексам «мандаринов», религиозной догматике и традиционному укладу жизни. Общество, где господствуют муллы-фундаметалисты или консервативные бароны-землевладельцы, скорее всего не способно к изменениям в двадцатом столетии так же, как и в пятнадцатом.
Препятствия переменам культурно-этического характера во всех обществах одинаковы по той очевидной причине, что надвигающаяся трансформация угрожает существующим обычаям,

образу жизни, верованиям и социальным предубеждениям. С этим может столкнуться как передовое, так и неразвитое общество. Действительно, часто проявляют просто поразительное неприятие перемен именно страны (или элиты стран), которые миновали апогей своего «расцвета», когда они влияли на мировую или региональную политику, и в экономическом отношении начинают все более отставать от своих быстро прогрессирующих соседей. Причины тому отчасти практические, но скорее — психологические и культурные. Перешагнувшим свой пик и в конкретных исторических условиях приходящим в упадок государствам трудно принять изменившиеся обстоятельства — освоить новые формы организации производства, методики образования, способы распределения ресурсов и процедуры принятия политических решений — и признать эти новые пути более удачными. Приспособиться к переменам означало бы изменить собственные социальные приоритеты, систему обучения подрастающего поколения, способы потребления и сбережений и даже идеологию, лежащую в основе взаимоотношений между индивидом и обществом. Те американцы, которых тревожит сегодня вопрос о «японском вызове», знают, насколько сложны и глубоко укоренены в сознании такие препятствия культурно-психологического и социального характера20.
Структура данной книги достаточно проста — она состоит из трех частей и разбита на главы. В первой части дается анализ некоторых основных движущих сил, побуждающих к переменам и влияющих на весь наш мир, и обсуждаются общие последствия этих изменений. Как я надеюсь, читатель поймет тесную взаимосвязь рассматриваемых в отдельных главах процессов взрывного роста народонаселения и увеличивающейся нелегальной миграции, революции в области робототехники и мировым рынком труда, всепроникающей новой технологии и уменьшающимся национальным суверенитетом. Поскольку всемирный взрыв народонаселения ведет к очень серьезным последствиям, я анализирую эту проблему в первую очередь (глава 2); но непосредственно вслед за этим (глава 3) я рассматриваю, каким образом новые технологии (компьютеры, спутники, информатика и система коммуникаций) оказывают объединяющее воздействие на мировой бизнес и изменяют формы деятельности компаний, и непосредственное соседство этих тем должно показать, какая глубокая пропасть существует

между процессами, происходящими в перенаселенных бедных и в технологически развитых богатых регионах мира. Ту же тему я продолжаю в 4-й (о внедрении биотехнологии в сельское хозяйство) и 5-й (о робототехнике) главах, в которых пытаюсь показать, почему современные сельскохозяйственная и промышленно-технологическая революции обостряют демографическую ситуацию, вместо того чтобы — как в мальтузианской Англии — облегчить ее. Поскольку все это указывает на перспективу постоянного углубления разрыва между богатыми и бедными странами, рассматривается вопрос о том, могут ли глобальные угрозы (например, общее потепление на планете, следствия загрязнения окружающей среды) побудить развитые страны (глава 6) наконец-то осознать взаимосвязанность тенденций в демографической, экологической и технологической областях и помочь своим более бедным «родственникам». Завершает первую часть 7-я глава, в которой исследуется влияние транснациональных изменений на само существование национальных государств.
Во второй части книги рассматривается положение в различных регионах земного шара и их способность справиться с возникающими проблемами. На выбор стран и регионов повлияла не столько их нынешняя роль в мире, сколько своеобразие стоящих перед ними сложных задач. Это Япония, которой удалось стать ведущей в области внедрения новейших технологий страной; Индия и Китай, в которых проживает более трети населения мира и которые решают задачи контроля за ростом населения и использования новых технологий; небольшие страны развивающегося мира в Восточной Азии, Латинской Америке, мусульманские государства и африканские страны, расположенные южнее Сахары, по-разному реагирующие на демографические и технологические проблемы; противостоявший мировым проблемам бывший СССР, прекративший свое существование как единое государство; Европейское сообщество, пытающееся направить транснациональные процессы в нужное русло и стремящееся к дальнейшей интеграции; и, наконец. Соединенные Штаты Америки, прекрасно оснащенные в военном отношении, но сталкивающиеся с совершенно новыми для них проблемами невоенного характера. В каждой главе обсуждаются возможные последствия для соответствующей страны или региона.
В третьей, и последней, части книги фокус опять смещается — здесь я размышляю о самом важном вопросе: если основные движущие силы изменений бросают нам вызов, то как человеческое

общество может наилучшим образом «подготовиться» к наступающему двадцать первому веку и какими качествами, какой внутренней энергией желательно обладать нации в это чрезвычайно переменчивое и непредсказуемое время? Такая постановка вопроса представляется более осмысленной, чем исследование политически заостренного, но вводящего в заблуждение вопроса: «Кто будет играть ведущую роль в 2025 (или 2050) г.?», поскольку я исхожу из возможности того, что все мировое сообщество приспособится к переменам и сконцентрируется на процессе приобретения или создания желаемых качеств. Смогут ли конкретные страны и регионы приобрести необходимые способности и качества, остается, как всегда, открытым вопросом. Люди делают собственную историю, даже если, как напоминает нам Маркс, они делают ее в обстоятельствах, несущих на себе печать прошлого.
Важно очертить также временные рамки данной книги. Некоторые критики, неверно понявшие мои рассуждения об «относительном упадке» Америки в работе «Подъем и упадок великих держав», сделали вывод, что в ней речь идет о дне настоящем, а не о жизни следующего поколения. Подобным же образом те, кто не убежден в потенциале роботов (глава 5), могут не понять, что нынешние автоматизированные заводы сходны с прототипами фабрик, которые существовали во время написания Мальтусом первого варианта его «Опыта», а более широкое распространение получили лишь поколение спустя. В этой книге при обсуждении как транснациональных тенденций, так и перспектив конкретных регионов подразумевается примерно 30-летний отрезок времени, поскольку большинство демографических прогнозов не идет далее 2025 г. Более долгосрочные прогнозы очень сомнительны. Кроме того, задача усложняется тем фактом, что некоторые из динамичных сил, вызывающих изменения, действуют с гораздо большей скоростью, чем другие: если численность населения, например в Норвегии, будет изменяться очень медленно, то кто сможет предсказать, насколько быстро в следующей четверти века будет происходить и куда нас всех заведет революция в биотехнологии, или если в начале следующего столетия произойдут великие социальные потрясения (включая войны), то как повлияют они на судьбу государств или на скорость проявления обсуждаемых здесь транснациональных тенденций?
Настоящая книга, следовательно, не исходит из существования некоего идеального проекта или плана действий, осуществление которых позволило бы обществу благополучно пережить

надвигающиеся перемены в следующие несколько десятилетий. В этой работе действительно предполагается, что грядущие трансформации — особенно соревнование между демографией и технологией — затронут отдельные страны и структуры в большей мере, чем другие, как в положительном, так и отрицательном смысле хотя бы потому, что существуют различные модели изменений и разные реакции общества на изменения. Наконец, я не хочу сказать, что перемены как таковые являются благом, но утверждаю, что скорее всего они будут иметь и благотворные, и неблагоприятные последствия. Однако если мы сможем хотя бы понять существо изменений, происходящих на нашей планете, то сможем и уяснить, как подготовиться к ним наилучшим образом.

Дата добавления: 2015-08-27