Опасность для окружающей среды 4 страница

экономическому благосостоянию, социальной стабильности и политическому миру14.
Однако проблема такого всеохватывающего определения угрозы заключается в том, что в нем отсутствуют драматизм, ясность и конкретность военной угрозы национальной безопасности. Когда вражеская армия громит союзника или собственная страна становится объектом действия тысяч ракет, сравнительно нетрудно мобилизовать общественное мнение. Но многие люди по-прежнему делают различие между «большой политикой» (т. е, явной угрозой безопасности) и «малой политикой» (экономические споры, предложения об охране окружающей среды, торговые переговоры); и хотя проблемы малой политики привлекают в настоящее время большое внимание, все же сейчас труднее, чем в период биполярного антагонизма, убедить общественность и политиков пойти на необходимые жертвы ради противостояния новым угрозам15.
Глобальные перемены ставят также под сомнение целесообразность самого существования национального государства. Главное автономное действующее лицо в политических и международных делах прошлых веков не только теряет свои контрольные функции и целостность, но и оказывается совсем неподходящей единицей в изменившихся обстоятельствах. Для решения некоторых проблем оно слишком громоздко, чтобы успешно действовать; для других — слишком мало. В итоге раздаются требования о «перераспределении власти» как вверх, так и вниз, чтобы создать структуры, способные наилучшим образом ответить на сегодняшние и будущие требования перемен16.
Перераспределение власти вверх и вниз в национальном государстве привлекает наибольшее внимание. Это относится не только к выходу на арену новых транснациональных действующих лиц, как, например, крупные корпорации и банки, или к возникновению глобальной системы связи, в основном не контролируемой отдельными правительствами. Речь идет также о возрастании роли международных учреждений и соглашений с учетом того, что раз новые проблемы становятся глобальными, их можно успешно решать лишь в глобальном масштабе с помощью транснациональных организаций с широкими возможностями и согласованной политики — от более тесного сотрудничества и консультаций между ведущими промышленными державами (встречи в верхах «семерки») до договоров, запрещающих

пользование хлор-фторуглеродов, повышения роли и возможностей таких международных организаций, как Организация Объединенных Наций, ЮНЕСКО, Всемирный банк, Международный валютный фонд. Если последние смогут способствовать миру и стабильности — например, активнее использовать миротворческие силы ООН в многочисленных беспокойных точках планеты, — это превосходно; если же успех будет сопутствовать им постоянно (весьма сомнительная перспектива, как это продемонстрировал пример Боснии), то это может еще более укрепить статус международных органов по отношению к чисто национальным органам и национальной политике.
Возникают, кроме того, региональные наднациональные организации, особенно для решения экономических задач. Хотя прогнозы о грядущем разделе развивающегося мира на три торговых блока с поддерживающими их странами являются преждевременными, такие объединения, как Североамериканская зона свободной торговли (Мексика, Соединенные Штаты, Канада), включают в себя соглашения, подрывающие экономическую целостность входящих в них стран; в границах этой зоны национальные различия начнут исчезать. Этот процесс еще сильнее выражен в Европейском сообществе: правительства и парламенты входящих в него стран согласились поступиться значительной долей традиционного национального суверенитета ради более прочного экономического и политического единства; и именно потому, что они зашли в этом слишком далеко, существуют глубокие политические противоречия между сторонниками интеграции и теми, кто противится дальнейшему ослаблению национальной мощи*.
Перераспределение власти от национального государства к более мелким единицам диктуется в основном экономическими и технологическими потребностями. К примеру, исчезновение границ по всей Европе способствует возникновению (во многих случаях повторному появлению) региональных экономических зон, которые до этого не могли существовать из-за национальных таможен и тарифных систем. По мере развития новых торговых отношений разрушаются старые; Словения все больше торгует с Австрией и меньше с Сербией, Эльзас-Лотарингия больше тяготеет к Баден-Вюртембергу, чем к Парижу, северная Италия налаживает более тесные связи с альпийскими государствами, чем с Калабрией и Сицилией. Отдельные американские штаты, часто недовольные отсутствием интереса со стороны федерального
*
См. главу 12 «Европа и будущее».

исправительства, открывают собственные «миссии» в Токио или Брюсселе для налаживания связей в области капиталовложений и торговли. Такие российские города, как Санкт-Петербург, для привлечения иностранных капиталовложений объявляют себя зонами свободной торговли.
Многие из этих действий довольно безобидны, и их приветствуют экономисты — приверженцы свободного рынка на том основании, что неограниченная торговля развивается естественным (и более выгодным) путем. Но такое перераспределение полномочий вниз также сопряжено с угрозой национальной дезинтеграции, во всяком случае в обществах, где этнические противоречия и спорные границы обостряют региональные разногласия. Яркий пример распада национального единства мы наблюдаем за последнее время в Советском Союзе и Югославии; в других уголках мира также много подобных примеров. В большей части Африки разрушается государственная система, построенная на европейский лад, границы становятся зыбкими, обостряется региональное и этническое соперничество. Эта проблема отношений центра и провинций, единства и многообразия вынуждает страны, являющиеся внешними наблюдателями, занимать различные политические позиции; однородная в культурном отношении Германия склоняется к тому, чтобы поддержать сепаратистские притязания словенцев и хорватов Югославии, в то время как правительства с собственными нерешенными региональными и этническими проблемами (например, Испания) проявляют понятную нервозность в отношении поощрения сепаратизма где бы то ни было. Во всех напряженных дебатах по поводу международного вмешательства — например, помощь курдам — присутствует все тот же более широкий вопрос правового статуса и целостности национального государства.
В свете широких глобальных тенденций, рассмотренных в предыдущих главах, не будем удивляться, если и в дальнейшем будут возникать внутренние и региональные конфликты. По мере того как в различных частях мира будет проявляться давление роста народонаселения, усиливаться борьба за ресурсы, а революция в области коммуникаций — скорее подогревать вражду, чем создавать граждан мира, проблемы для национальной власти — особенно в более бедных частях мира — могут значительно обостряться. Двумя веками ранее Иммануил Кант заметил, что природа создала два средства разделения людей: «различия в языке и религии», которые имеют тенденцию порождать «взаимную ненависть и поводы для войн». Кант надеялся, что со

временем «прогресс цивилизации» приведет к заключению всеобъемлющего мирного соглашения17 Возможно, когда-то это и произойдет; однако ситуация на сегодняшний день дает основание полагать, что до этого нам еще далеко, а прогресс «цивилизации» не поспевает за тенденциями, которые изменяют нашу планету и бросают вызов традиционным политическим структурам. Более того, силы фундаментализма — частично представляя собой реакцию на глобализацию — наращивают мощь, чтобы повернуть движение вспять, и даже в демократических странах набирают силу националистические и враждебно относящиеся к иностранцам политические движения — все это подрывает долгосрочные шансы «подготовки» к будущему.
Такая ситуация ставит человечество в тупик. Несмотря на все разговоры о перераспределении власти и групповых пристрастиях, прежние структуры продолжают существовать и в ряде мест все сильнее цепляются за власть. За последние десятилетия произошла определенная эрозия власти национальных государств, однако национальное государство остается основным средоточием личностной принадлежности для большинства людей; кем бы ни был работодатель и чем бы люди, зарабатывая на жизнь, ни занимались, они платят налоги государству, подчиняются его законам, служат (если в этом имеется необходимость) в его вооруженных силах и могут поехать путешествовать лишь при наличии государственного паспорта. Более того, по мере возникновения новых проблем — будь то нелегальная миграция или биотехнологическое сельское хозяйство — люди инстинктивно обращаются (во всяком случае в демократических странах) к своим правительствам за «решениями». Глобальный демографический взрыв, загрязнение атмосферы и вызванные совершенствованием технологии перемены имеют собственный транснациональный импульс; но лишь национальные правительства и его законодательные органы решают, следует ли отменять валютный контроль, вводить биотехнологию, сокращать загрязнение воздуха отходами производства и поддерживать демографическую политику. Это не значит, что им всегда удастся преуспеть; фактически главная мысль данной книги заключается в том, что новые

Или паспорта Европейского сообщества — применительно к европейцам.

проблемы по своей природе в гораздо большей степени, чем раньше, затрудняют правительству возможность контролировать события. Но так или иначе оно является главной инстанцией, посредством которой общество постарается реагировать на перемены. Наконец, если народам мира будет необходимо предпринять скоординированные действия, например, для прекращения уничтожения тропических лесов или сокращения загрязнения воздуха метаном, то настоятельно необходимо заключение межнациональных соглашений, выработанных при участии соответствующих правительств.
В заключение отметим, что, если даже независимость и функции государства пострадают от транснациональных тенденций, все равно еще не выработано достойной замены его в качестве ключевой единицы реагирования на глобальные перемены. По-прежнему исключительно важно то, как политическое руководство страны подготавливает свой народ к вступлению в XXI в., даже в условиях ослабления традиционных рычагов государства. Поэтому так важно сейчас рассмотреть перспективы отдельно взятых стран и регионов, реагирующих — или не способных реагировать — на вызов грядущего столетия

ЯПОНСКИЙ «ПЛАН» ДЛЯ МИРА ПОСЛЕ 2000 ГОДА

Допустим, что наш изложенный выше глобальный прогноз по своим масштабам оказался достаточно правильным. Постоянный взрывной рост численности населения в беднейших странах мира ведет ко все большему ущербу окружающей среде и к социальной напряженности, а распространение и совершенствование технологий, появляющихся в богатых государствах, возможно, подорвет традиционные методы (и центры сосредоточения) в сельском хозяйстве, промышленности и в деловой активности в целом. И тогда как может какой-либо народ надеяться остаться не затронутым изменениями? Даже если в мировой экономике и возникают сейчас три неимоверно могучих и привилегированных торговых блока — в Европе, Северной Америке и Японии, — могут ли они независимо от того, насколько успешно внутренне «готовятся» к будущему, изолировать себя от бурь и волнений, порожденных охватившими весь мир переменами?
Рассматривая перспективы различных стран и регионов планеты — в данной главе конкретно Японии, — мы убедимся, что полная изоляция от последствий глобальных тенденций невозможна, хотя японцы будут, несомненно, стремиться успешнее других экономически развитых стран встретить встающие перед ними новые проблемы. Япония уже сейчас расценивается многими наблюдателями как государство, наиболее подготовленное к завтрашним глобальным переменам, подстегиваемым совершенствованием технологии1, хотя само упоминание о «первенстве Японии» вызывает критику со стороны авторов, на которых большее впечатление производят недостатки Японии, нежели ее преимущества2. Здесь будут рассмотрены и сильные, и слабые стороны — так же, как и в последующих главах, касающихся перспектив других стран. И хотя каждый регион и каждое государство

рассматриваются в отдельности, с тем чтобы составить по возможности подробную картину, необходимо постоянно иметь в виду их взаимосвязь с другими обществами и, конечно, с описанными в первой части транснациональными силами.
Общий вывод, к которому мы приходим в данной главе, заключается в том, что японцы, возможно, представляют собой народ, который менее остальных прямо пострадает от общего ущерба, вызванного глобальным перенаселением, массовой миграцией и экологическими катастрофами, с одной стороны, или от глобализации производства, — с другой; но даже такому процветающему государству, как Япония, окажется трудно избежать более широких последствий демографических и технических перемен.
Достижения Японии в обеспечении благосостояния на протяжении десятилетий после 1945 г. темпами, недостижимыми для какой-либо другой крупной державы (и для очень немногих менее крупных), жиждится на прочных основах. Они включают в себя социальную и расовую цельность самих японцев, которые редко вступали в браки с представителями других этнических групп и в течение длительного периода существовали в сравнительной изоляции от остального мира. Эта цельность проявляется не только в мощном чувстве национальной гордости и культурной уникальности, но также — что для Запада еще более впечатляюще — в акценте на социальную гармонию, на необходимость согласия, на почитание старшего поколения, на подчинение личных интересов коллективному благу. В результате, благодаря таким социальным нормам, японцы, как утверждают, намного меньше страдают от преступлений, связанных с насилием, убийств и забастовок, а прочность их семейных связей и связей между поколениями и средняя продолжительность жизни намного выше, нежели в большинстве западных обществ. Подавив в значительной степени индивидуалистские устремления, японцы намного эффективнее действуют как одна команда, а точнее, как члены нескольких единых групп — семья, школа, компания, нация3.
Образование считается в Японии весьма важным элементом — так же, как и в других конфуцианских обществах Восточной Азии. Однако японцы, подчеркивая необходимость приобретения знаний, одновременно делают еще больший упор на обучение как групповую деятельность; японцы предпочитают поощрению совершенствования индивидуума стремление обеспечить всем ученикам класса достижение требуемых стандартов в уровне

грамотности. Учителей в Японии ценят необыкновенно высоко, относятся к ним с огромным уважением, и каждый год число претендентов на преподавательскую работу намного превышает количество вакантных мест. Обучение в школах подкрепляется домашними и «дополнительными» (юку) занятиями, акцент делается больше на получение реальных знаний, нежели на свободный обмен мнениями и идеями. Идет ожесточенное соперничество за право попасть в престижные университеты, соперничество, мучительное для абитуриентов, но с готовностью подогреваемое в их семьях. И если оценивать по меркам сравнительного экономического благополучия и накопления богатства, результаты весьма впечатляющи4. Новоиспеченные выпускники школ, обладающие высокой компетентностью и поощряемые желанием «подойти» компании, которая их вербует, становятся членами дисциплинированного и квалифицированного трудового коллектива, заинтересованного в повышении производительности фирмы. Наиболее талантливых станут ориентировать на овладение профессиями, которые составляют основу процветающего производства и высокой технологии: инженеров, ученых, специалистов по компьютерам, в области научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ; другими словами, людей, которые помогают делать вещи. По сравнению с ними, в Японии куда меньше юристов и консультантов по управлению, которые производят услуги, но не товары.
Официальная статистика подтверждает такое впечатление о целенаправленном утилитарном характере системы образования. Вся японская школьная структура, насчитывающая примерно 1,3 млн. преподавателей, обучающих 27 млн. учеников приблизительно в 66 тыс. школ5, жестко контролируется и регулируется могущественным министерством просвещения; в его ведений находятся программа обучения, содержание учебников, зарплата учителей и даже школьные гимнастические залы. И хотя подобная система обусловливает жесткость и подчиненность, которые в других обществах нашли бы обременительными и угнетающими, важно то, что она устанавливает высокие стандарты, достичь которых стремится каждый. Почти все японские дети (92%) посещают детские сады, где начинается процесс их ранней социализации. Каждый японец затем получает как минимум девятилетнее обязательное образование, причем подавляющее большинство продолжает обучение в школах более высокой ступени; и более 90% населения их заканчивают — уровень намного превышающий соответствующие показатели в Соединенных Штатах, Англии и большинстве других стран. Одним

из результатов этого является то, что в настоящее время в Японии неграмотность составляет ничтожные 0,7%. Более того, благодаря тому, что японские дети учатся намного больше дней в году — около 220 (включая полдня по субботам) по сравнению со 180 в Соединенных Штатах, — а также из-за того, что ежедневные занятия длятся дольше, в 14 с половиной лет японский школьник владеет таким же объемом знаний, как 17—18-летний американский ученик. Японские дети добиваются очень высоких результатов по шкале международных стандартизированных тестов, оценивающих математические или научные способности (особенно потому, что большинство полученных ими знаний лежит именно в этих областях); но даже при обычном тестировании умственных способностей средний японский ученик получает 117 баллов по сравнению со 100 у американцев и европейцев6.
В сфере высшего образования интенсивность обучения даже в лучших университетах не столь высока, и здесь показатели Японии довольно разнородны. Располагая меньшей долей общих ассигнований на образование, чем в других высокоиндустриальных странах, и не столь многочисленными аспирантурами, японские университеты и колледжи к настоящему времени почти никак не проявили себя в творческих исследованиях; по статистике на 1987 г. представители Японии были удостоены лишь четырех Нобелевских премий в области науки по сравнению со 142 премиями, присужденными американцам. Такая ситуация может измениться, поскольку сейчас японцы выделяют на фундаментальные исследования значительно больше средств, чем в прошлом, однако, вероятнее всего, подавляющая часть научных изысканий в Японии будет по-прежнему проводиться в лабораториях и институтах гигантских корпораций, а «чистые» знания будут приобретаться или заимствоваться за рубежом. Подтверждением предпочтения, какое отдается Японией прикладным знаниям, служит и тот факт, что она лидирует во всем мире по удельному весу квалифицированных ученых и инженеров (около 60 тыс. на каждый миллион населения); почти 800 тыс. японцев заняты научно-исследовательскими и опытно-конструкторскими работами, что больше, чем в Англии, Франции и Германии вместе взятых7.
Финансовая и фискальная системы Японии также способствуют упрочению национального интереса, заключающегося в умножении богатства. Частные сбережения поощряются не только системой налогообложения; высокая стоимость жилья и

необходимость иметь накопления к старости, в свою очередь, тоже обуславливают высокий уровень личных сбережений. А это традиционно обеспечивает банкам и страховым компаниям большой приток капиталов, которые затем направляются в виде дешевых кредитов японским производителям, что и дает им преимущество в производственных расходах перед иностранными конкурентами. В дополнение к этому банки и компании тесно связаны между собой хитросплетениями взаимного владения акциями, что позволяет управленцам фирмы или компании планировать долгосрочную стратегию — зачастую предусматривающую крупные капиталовложения без особой заботы о ежеквартальных прибылях — с целью обеспечения потребителя новой продукцией и упрочения положения на рынке. Такие преимущества подкреплялись, по крайней мере до последнего времени, правительственной политикой ограничения импорта и поддержания низкого курса иены, а также весьма тесными связями компаний-производителей с отечественными поставщиками комплектующих и другими смежниками8.
Подобное сочетание весьма затрудняет многим зарубежным компаниям конкуренцию с их японскими соперниками; американские фирмы, например, вынуждены довольствоваться менее квалифицированной и менее послушной рабочей силой, мириться с более высокой стоимостью капитала, зависимостью от склонности инвесторов с Уолл-Стрит к получению немедленных прибылей, а также с неизбежно присущими трудностями в проникновении на японский внутренний рынок. В дополнение к таким побочным преимуществам японские компании добиваются более выгодного положения благодаря высокому качеству и разнообразию выпускаемых ими товаров и самой системе производства. Фанатичное внимание, уделяемое вкусам потребителя, рациональному и привлекательному дизайну, снижению стоимости производства, контролю за качеством и обслуживанию после продажи отмечается во всех исследованиях на эту тему9. По большей части такой энтузиазм, похоже, порождается высокой конкурентоспособностью соперничающих между собой японских фирм;
по мере того как «Хонда» бросает вызов «Тоёте» и «Ниссану», а «Олимпус оптикал» сражается с «Пентаксом» и «Рико», плановики и штат каждой из компаний прилагают огромные усилия для того, чтобы их продукция оказалась наилучшей. Такое стремление, конечно, есть идеал конкурентоспособного капиталистического предприятия в любой части мира, но в Японии оно доведено Почти до совершенства10.

Результатом подобной экономической экспансии — а во многих смыслах и ее движущей силой — стало возникновение ряда гигантских японских корпораций, которые обладают колоссальными капиталами и располагают мировой стратегией производства и сбыта своих товаров. Большинство из них использовало свои огромные банковские авуары для оснащения производства более современным и совершенным оборудованием с тем, чтобы повысить конкурентоспособность экспортной продукции по мере дальнейшего укрепления иены; капитальные вложения в Японии недавно превысили в абсолютных цифрах соответствующие показатели в Соединенных Штатах — факт тем более примечательный, что численность населения США вдвое больше, нежели Японии11. Честолюбивые корпорации, располагающие штатом «промышленной разведки», рыщущие по всему миру в поисках новой продукции и идей, выкупают иностранные компании, действующие лаборатории и научно-исследовательские центры в Европе и Северной Америке, а также финансируют исследовательскую работу академиков и ученых в разных частях света. И когда зарубежные эксперты объявляют, что Япония отстает в определенных областях (роскошные автомобили, компьютерное программное обеспечение, суперкомпьютеры), немедленно предпринимаются интенсивные усилия, чтобы такое отставание ликвидировать12. Точно так же прогнозы ужесточения протекционистской политики в Европе моментально стимулировали японские компании осуществить крупные капиталовложения в европейских странах с целью наладить производство внутри границ Европейского сообщества еще до его дальнейшей интеграции в 1992 г.13
Результаты японского промышленного чуда пошли во благо не одним лишь боссам и банкирам, но всей стране. Ее валовой национальный продукт, составлявший в 1951 г. треть ВНП Англии и ничтожную одну двенадцатую — Соединенных Штатов, ныне по текущему обменному курсу превышает британский ВНП втрое и вплотную приближается к двум третям американского; более того, прогнозы предсказывают, что до конца столетия японская экономика будет расти быстрее американской и, возможно, европейской14, Уровень жизни в Японии сейчас куда выше, нежели тридцать лет назад, его рост выражается не только в увеличении потребительских расходов, но еще более наглядно — в поездках за рубеж и расходах там на покупки. С ростом экономики повысилась и покупательная способность японской национальной валюты; и в то время, как цены на повседневные товары и услуги в

Японии обескураживают любого иностранца, сами японцы считают зарубежные страны и их достояние (от земельных угодий до импрессионистских полотен) сравнительно дешевыми. Подобно Швейцарии и ряду других государств Северной Европы, Япония, таким образом, стала обществом с высоким доходом на душу населения, что является конечным экономическим результатом повышения общей производительности.
В то время как предприимчивые и инициативные фирмы продвигали японскую экономику вперед, этой экспансии совершенно очевидно способствовали макроэкономические и структурные особенности, о которых упоминалось выше, — такие, как система образования и низкие банковские проценты. К тому же многие компании получали поддержку со стороны министерства внешней торговли и промышленности (МВТП) в поисках образцов новой продукции, в сборе информации, в финансировании научных изысканий и получении доступа к их результатам15. Еще одним преимуществом стала демилитаризация в буквальном смысле слова Японии после 1945 г.; защищенная американским стратегическим «зонтиком», Япония ежегодно расходовала на оборону лишь один процент своего ВНП — по сравнению с 5—10 и более процентами в Соединенных Штатах16. «Экономия» в этой области высвободила средства для непрерывной модернизации индустрии. И хотя Япония не обладает какой-либо особой «тяжелой» мощью (танки, авиация), она располагает все растущей «мягкой» силой, или невоенным влиянием, что наглядно проявляется в ее упрочивающейся позиции в Международном валютном фонде и Всемирном банке, в приобретении голливудских студий и европейских фирм, производящих компьютеры, в масштабах работы Токийской фондовой биржи, а также в том факте, что сейчас Япония является крупнейшим в мире донором иностранной помощи:
многие развивающиеся государства в настоящее время обращаются к Токио за содействием, займами и капиталовложениями17. И в то время как политические деятели из развивающихся стран поспешают в Японию, в большинстве уголков земного шара отмечается все растущий приток японских бизнесменов, туристов, промышленников и капиталов, что отчасти напоминает британский экспансионизм середины—конца викторианской эпохи18. В самом быстром регионе из всех развивающихся, в западной части Тихого океана и в Восточной Азии, экономики все большего и большего числа стран вовлекаются в торгово-инвестиционный блок, где господствует Япония. Это порождает

опасения, что она достигает создания «Большой восточно-азиатской зоны общего процветания» мирными коммерческими средствами с гораздо большим успехом, чем ей это удавалось путем военной экспансии 30-х годов19. И если Япония сумела так заметно продвинуться на протяжении всего двух поколений, как далеко она уйдет в повышении благосостояния, расширении влияния и упрочении своей мощи в течение 40 лет?
Все это хорошо известно специалистам в области международных экономических отношений. И все же, хотя успехи Японии несомненны, они, похоже, достигнуты дорогой ценой для самого японского общества. Хваленая социальная гармония, как считают некоторые наблюдатели, была обеспечена насаждением конформизма и почитания, доходящим до подавления личности. Вся система образования основана не на поощрении творчества, а на зубрежке и «коллективном мышлении» — черты, которые потом вновь проявляются в организационных структурах предприятий и бизнеса, где надлежит превалировать безусловной гармонии. Система отличается жесткостью и чинопочитанием (чем важнее начальник, тем ниже ему кланяются) и наделяет огромными привилегиями избранную группу мужчин, которая владеет крупными корпорациями, ведает бюрократическим аппаратом и правит Либеральной партией. Подавляющее же большинство японского населения, напротив, вынуждено мириться с тесными квартирками, весьма продолжительным рабочим днем, коллективными занятиями гимнастикой и искать утешения в чувстве национальной гордости. А женщинам положено заботиться о домашнем очаге, экономить на всем ради сбережений и заниматься образованием детей после окончания школьных занятий20.
Более того, акцент на уникальность и восхваление «всего японского» отражает не просто отождествление личности с национальной культурой, но, что еще тревожнее, глубокую склонность к расизму, который особенно ярко проявляется в отношении японцев к корейцам, китайцам, чернокожим американцам и многим другим этническим группам за рубежом, а также к «отверженным» (буракумин) у себя в стране. Культурная исключительность не дает Японии возможность предложить другим народам какие-либо трансцендентальные ценности и, подобно Афинам, Италии эпохи Возрождения и современным Соединенным Штатам, внести свой вклад в мировую цивилизацию21.
«Япония инк.» также систематически обходила правила свободной международной торговли. Десятилетиями заграничные товары, конкурировавшие с японскими, не допускались на

внутренний рынок с помощью либо дискриминационных тарифов, либо (когда это вызывало протесты со стороны других государств) набора разнообразных менее очевидных препон — через распределительную систему, например, или путем негласного заключения сделок и контрактов. В отличие от Германии, другого чрезвычайно успешного экспортера, Япония до последнего времени ввозила очень немногое, если не считать сырья или товаров, которые она сама не производила (самолеты «Боинг» и роскошные автомобили), что привело к колоссальному положительному сальдо ее торгового баланса. Едва ли не в каждой отрасли промышленности, сокрушаются американские и европейские государства, Япония нацеливалась на производимую где-либо продукцию, перекупала иностранный опыт и знания, требуемые для того, чтобы разобраться в технологии ее производства (будь то профессора Массачусетского технологического института или программисты), оказывала своим производителям всемерную поддержку с тем, чтобы они освоили выпуск, и только после этого допускали свободную торговлю в данном секторе; в других случаях, как утверждается, Япония наносила удар по зарубежным конкурентам, «сбрасывая» товары по демпинговым ценам, т. е. значительно ниже установившихся на рынке, одновременно поддерживая их достаточно высокими на оберегаемом протекционистскими мерами внутреннем рынке22.
Наиболее пострадавшей от подобной японской деловой практики за рубежом «жертвой», во всяком случае если мерить уровень громогласных претензий в децибелах, являются Соединенные Штаты, которые в последнее время каждый год заканчивали торговый баланс с Японией с дефицитом в 40—50 млрд. долларов, на глазах у которых их отдельные ключевые отрасли из-за японской конкуренции пришли в полный упадок и которые проявляли растущую тревогу по мере того, как Япония со все большим размахом скупала национальное достояние Америки. И в том, что американская оккупация после 1945 г. побудила Японию отказаться от «милитаризма» в пользу мирных коммерческих устремлений, кроется не только глубочайшая историческая, но и современная политическая ирония, поскольку Соединенные Штаты обеспечивают стратегическую безопасность одному из союзников, который мало того, что вносит куда более скромный вклад в общую оборону, но еще и подтачивает основы американской индустрии. Как следствие, конгрессмены США регулярно жалуются по поводу предоставленного Японии статуса «захребетника» и настаивают на ее большем участии в обеспечении

Дата добавления: 2015-08-27