Опасность для окружающей среды 3 страница

веренитета? Возьмут ли они на себя более высокую долю экологической ответственности, чем это сделали Европа и Америка, когда они пошли по пути индустриализации?
Это подводит нас ко второму деликатному вопросу — уничтожению латиноамериканских тропических лесов. В настоящее время многие понимают, какие изменения вызывает этот процесс:
снижение разнообразия биологических видов, повышение выбросов углекислого газа в атмосферу из-за сжигания деревьев, уменьшение растительного и животного мира. Однако обезлесение идет такими темпами, что к 2000 г. три четверти американских тропических лесов перестанут существовать. После получения в 1988 г. сделанных со спутников фотографий, показавших истинные размеры сжигания лесов, и сообщения об убийстве профсоюзного лидера Франсиско Мендеса (пытавшегося помешать фермерам уничтожать леса), конгресс США выступил с идеей давления на Бразилию: например, отказаться поддержать выделение ей из международных фондов средств на строительство шоссейной дороги через джунгли. Проблема переросла в политическую, в отношения между Севером и Югом;
должностные лица Бразилии с раздражением отметили, что сами североамериканцы не смогли приостановить процесс уничтожения собственных лесов на протяжении трех столетий, заявили, что Бразилия намеревается развивать свою экономику умеренными темпами и что в любом случае население США потребляет в пятнадцать раз больше энергии, чем бразильцы. Прежде чем проповедовать, что делать другим, Америке следует самой подавать достойный пример41. Однако сейчас правительство Бразилии более не субсидирует уничтожение лесов, однако вместе со своими соседями по-прежнему требует широкомасштабной «сделки» по этому вопросу в рамках отношений между Севером и Югом.
Третьей проблемой является несоизмеримый выброс Севером в атмосферу газов, способствующих «парниковому эффекту», особенно углекислого газа. Согласно данным Американского агентства по защите окружающей среды, чтобы стабилизировать концентрацию углекислого газа в атмосфере на существующем в данный момент уровне, выброс углерода должен быть уменьшен на 50—80% и сведен до уровня 50-х годов42. Иначе будет мало шансов избежать глобального потепления, что бы ни произошло в Бразилии и Китае. Глобальное потепление вызывают не только промышленные выбросы. Прекращение выбросов углекислого газа и C1FC с заводов и супермаркетов — дело дорогостоящее, и

потому американские компании и республиканская администрация часто противятся этому, но многое может быть сделано и делается. Основная проблема заключается в необходимости и сократить выбросы в воздух от работы автомобильных двигателей. В этой области Соединенные Штаты не имеют себе равных:
4% населения земли пожирает более четверти расходуемого в мире топлива и играет главную роль в заражении атмосферы газами, вызывающими «парниковый эффект». Ввиду такого растранжиривания мировых запасов энергии американцам придется сокращать потребление более высокими темпами, чем, скажем, норвежцам, прибегая к целому ряду мер, таким, как, резкий подъем цен на бензин, увеличение ассигнований на создание более экономичных двигателей, суровые наказания «опьяняющих газами» автомобилей и развитие единой сети общественного транспорта. Но хотя такая политика является весьма логичной с экологической точки зрения, ее намного легче проводить в Нидерландах или даже Японии, чем в Соединенных Штатах. Не привыкшие экономить энергию — за исключением периодов нескольких «нефтяных шоков» 70-х годов — американцы отреагируют на строгие ограничения их права ездить в автомобиле и выбрасывать в атмосферу столько газов, сколько они пожелают, резко отрицательно.
С учетом характера американской политики трудно предположить в настоящее время, что Вашингтон возьмет на себя мировое лидерство в вопросах снижения глобального потепления43. Напротив, проявляется тенденция ссылаться на отличные от общих мнения ученых по этому вопросу, проводится мысль, что опасения в связи с «парниковым эффектом» преувеличены, и указывать, что неразумно выделять средства и менять образ жизни, чтобы противостоять обстоятельствам, которые, возможно и не произойдут44. Как было отмечено выше, эти аргументы находят поддержку среди сомневающихся в катастрофе ученых и экономистов45. Все это приобретает международный эффект особенно когда Соединенные Штаты не проявляют особого желания сотрудничать с другими промышленно развитыми демократиями, обеспокоенными глобальным потеплением, что и было продемонстрировано в июне 1992 г. на саммите по экологическим вопросам в Рио-де-Жанейро.
Итак, богатые и бедные страны мира теоретически могли бы разработать ряд мер, замедляющих заражение атмосферы газами, вызывающими «парниковый эффект». Конференция ООН по торговле и развитию разрабатывает конвенцию по использованию

лесов, конвенцию по биологическому разнообразию в природе и конвенцию по изменению климата. В оригинальных статьях, подготовленных институтом «Уорлдуотч», указывается на преимущества перехода от автомобиля к велосипеду и читатели приглашаются «въехать в будущее на велосипеде»46. Многие из таких предложений могут показаться при первом знакомстве эксцентризмом или донкихотством, а действенность международных соглашений зависит от желания подписавших их сторон; однако за этим скрывается опасение, что нашей атмосфере грозит в долгосрочном плане опасность в результате перенаселенности и индустриализации. Если глобальное потепление будет столь серьезно, как на это указывают прогнозы, то наши дети — а скорее всего внуки — столкнутся со сложными экологическими проблемами.
И в этом состоит, как это ни странно, главное препятствие на пути реформ. Экологи просят нынешнее поколение богатых и бедных стран осуществить коренные изменения — в экономических ожиданиях, образе жизни, общественном поведении, — чтобы избежать пагубных последствий через одно-два поколения в будущем; они просят их изменить свои взгляды и образ жизни ради потомков, которые будут жить через тридцать-пятьдесят лет. Поскольку политическим лидерам многих стран трудно призвать своих избирателей к жертвам даже во имя ближайших целей (например, снижения национального долга, отмены поддержки сельскому хозяйству), вряд ли какая из стран, помимо государств Северной Европы, осуществит резкие перемены в ответ на угрозу глобального потепления. Приведенная недавно экологическими организациями ООН оценка, согласно которой развивающимся странам понадобятся 125 млрд. долларов ежегодно, чтобы оплатить новые экологические программы — на 70 млрд. долларов больше, чем вся финансовая помощь, полученная ими, — была в спешном порядке урезана и сведена к просьбе о выделении дополнительно 5—10 млрд. долларов в год, с учетом нынешних политических и экономических реалий47. Поэтому более вероятным является заключение ряда отдельных международных соглашений по экологическим проблемам, особенно в случае новых засух и других свидетельств потепления. Вряд ли эти меры покончат с уничтожением тропических лесов, истощением подземных вод, расточительным использованием нефти и всеми остальными нашими опасными привычками — что не может считаться доброй новостью для будущего существования тонкого слоя жизни на нашей планете.

7. БУДУЩЕЕ НАЦИОНАЛЬНЫХ ГОСУДАРСТВ

В предыдущих главах обсуждались транснациональные по своей природе демографические, экологические и технологические перемены, оказывающие влияние на человеческое общество. В последующих главах будет рассмотрено возможное воздействие этих проблем на конкретные регионы и страны в свете их способности реагировать на подобные изменения. Подобно тому, как страны различаются по географическим показателям, размерам, местоположению и природным ресурсам, их население также сильно отличается друг от друга по своей истории, культуре, социальной структуре и экономическому развитию. Поэтому некоторые из них лучше других подготовлены к тому, чтобы отреагировать на повышение уровня мирового океана, биотехнологическую революцию и даже демографические изменения, Неравенство среди стран не исчезает.
Но прежде чем обсудить перспективы различных континентов по мере приближения XXI в., мы должны ответить еще на один ключевой вопрос: что означают эти транснациональные перемены для будущего самих национальных государств, представляющие собой организационные единицы, к которым, как правило, обращаются люди, когда сталкиваются с какой-то новой проблемой? Поэтому прежде чем непосредственно рассматривать относительную способность, скажем, Германии или Эфиопии реагировать на глобальные изменения, нельзя упустить из внимания тот момент, что большая часть этих проблем настолько сложна, что ни одно правительственное ведомство, пожалуй, не имеет достаточно сил, чтобы решать их. Разве не являются ведущими «актерами» в современной мировой политике транснациональные корпорации? Разве технология не порождает победителей и побежденных — при найме на работу и профессиональной карьере — независимо от места

проживания? Значителен ли вес национальных ведомств, таких, как кабинеты министров или министерства торговли, в век круглосуточных операций с валютой или, к слову сказать, глобального потепления? А если нет, то как же можно считать, что страны как таковые в состоянии решать проблемы грядущего столетия?
Для большинства людей мысль о том, что не только отдельные отрасли индустрии и виды деятельности, но и многие национальные государства становятся анахронизмом, была бы весьма непривычной. Несомненно, национальные государства в том виде, в каком мы их знаем, — образования сравнительно недавние, впервые появившиеся в виде «новых монархий» в начале истории современной Европы, например Испания, Франция и Англия1.В свете сегодняшнего аргумента о том, что народ все больше отходит от национальных правительств и обращается либо к транснациональным, либо к субнациональным институтам для достижения своих целей*, иронией звучит напоминание о том, что монархии начального периода современной истории возникли из пестрых лоскутных герцогств, княжеств, свободных городов и других местных автономий, таких, как Бургундия, Арагон и Наварра, которые затем были подчинены центру. Укрепив свое внутреннее положение, национальные государства выступили против таких транснациональных институтов, как папство, монашеские и рыцарские ордены и Ганзейская лига, причем последняя представляла собой своего рода многонациональную корпорацию2. В таких абсолютистских государствах, как Англия Генриха VIII и Франция Людовика XIV, не желали терпеть ни власть свыше, ни самостоятельность внизу. Даже в тех случаях, когда власть была разделена — например, между английской короной и парламентом, — не следует забывать, что оба органа власти были национальными институтами.
По мере эволюции современная нация постепенно обрела основные черты, привычные нам, но бывшие зачастую новыми для того времени, против которых выступали маргинальные или подчиненные в процессе формирования государства группы. «Идеальный» тип государства — ибо были исключения, например многонациональная, подчинившая себе многие территории габсбургская Австрия — составлял единый географический регион, например Франция и Швеция. Такое государство имело
__________________
* См. ниже, с. 158—159.

общепризнанные национальные границы, которые со временем все больше и больше подпадали под надзор государственных служащих: таможенников, пограничной полиции и иммиграционных властей. Оно вместе с другими национальными государствами признавалось в международном праве и дипломатии в качестве «суверенного» — выше него ничего не было, — что вряд ли удивительно, поскольку право состояло из норм, которые страны — во всяком случае в принципе — соглашались соблюдать. В каждом государстве появились свои символы (флаг, гимн, исторические деятели и события, государственные праздники) для укрепления сознания национальной принадлежности. По мере того как образование принимало национальную окраску, в учебном плане, кроме общих предметов: математики, естественных наук, географии, — появились и другие дисциплины (особенно история), которые в основном изучали свою страну. Национальные языки постоянно посягали на региональные: бретонский, уэльский, каталонский, хотя сопротивление зачастую было сильным и решительным3.
В организационных и экономических вопросах национальное государство также стояло в центре всей жизни. Взрослые мужчины призывались или вынуждались служить в армии, которая постепенно отошла от частных феодальных наборов и превратилась в постоянно действующий национальный институт. По мере того как для решения внутренних и внешних нужд возросли государственные расходы, появились такие финансовые учреждения, как национальный банк и казначейство, национальные собрания стали голосованием принимать ежегодные бюджета, возникла национальная система налогообложения, а купюры национальной валюты заменили прежние денежные единицы. Экономическая политика меркантилизма, ставившая целью увеличить в стране запасы капитала, была также преднамеренно нацелена на то, чтобы сделать страну сильной и независимой4. Акцент был сделан не на поставки из-за границы текстильных изделий, железа, зерна и других товаров, а на организацию производства внутри страны, создание рабочих мест и сокращение оттока из страны металлических денег. Навигационные акты имели цель гарантировать ведение всей заморской торговли на судах своей страны, укомплектованных экипажами из своих подданных. От иностранцев скрывали способ изготовления, скажем, фарфора или новые виды текстильных машин. Все эти меры, по мнению таких людей, как У. Питт, Ж. Кольбер и Фридрих Великий, должны были усилить мощь страны и укрепить ее самосознание.

Помимо внутренней революции единственная реальная угроза для национального государства могла исходить от другого государства, стремящегося усилить свою относительную мощь, или от коалиции враждебных государств. Для обеспечения национальной безопасности правительство полагалось на систему военных и дипломатических мер: поддержание постоянной армии, строительство флота, вступление в союзы и соглашения, направленные против общего врага. Когда случались войны, они требовали огромных расходов, но служили также укреплению патриотизма;
осуждение «непомерных амбиций» Франции или вероломства «коварного» Альбиона всегда было апробированным средством укрепления национальной солидарности5. К началу нынешнего века национальные чувства были подогреты возобновлением гонки сухопутных и морских вооружений, колониальным соперничеством, агитацией желтой прессы и шовинистических лоббистских группировок, а также проповедуемой социальным дарвинизмом «борьбой за выживание» в международном масштабе. Поэтому неудивительно, что многие из граждан европейских держав добровольно пошли на фронт, когда в 1914г. эти противоречия привели к войне6.
Такое постепенное усиление мощи и авторитета национальных государств не всегда проходило безболезненно. Несмотря на заверения правительств о национальном единении, в Ольстере, Эльзасе, Каталонии, Верхней Адидже, Силезии, Боснии и многих других местах вспыхивали старые межэтнические распри и бушевал скрытый до поры до времени национализм. После опубликования книги Адама Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776 г.) экономисты, банкиры и фабриканты все чаще утверждали, что люди станут богаче, если освободятся от основанного на меркантилизме и протекционизме контроля со стороны государства над экономикой, торговлей и капиталовложениями, которые должны действовать согласно рыночным критериям, а не пожеланиям правительства. В XIX в. к космополитической идеологии либерализма присоединилось (а затем бросило ей вызов) международное рабочее движение, называвшееся марксизмом. Оба эти мировоззрения были направлены против претензий на автономность национальных государств; однако, когда возникал серьезный международный кризис — в 1914 и затем в 1939 гг., — их отметали. Дипломатические договоры (Версальский, Локарнский, а также Вашингтонское и Лондонское соглашения по военно-морским проблемам) и организации (Лига наций, Постоянный арбитражный суд в Гааге) были

также не в состоянии удержать националистически настроенные суверенные государства от воин.
Две большие «тотальные войны»7 нашего века, в которых участвовали промышленно развитые экономические системы и которые были организованы современными бюрократиями, казалось, свидетельствовали о триумфе национальных государств. Даже либеральные, демократические системы настаивали на обязательной воинской повинности. Требовалась полная лояльность граждан; вести дела с врагом было равносильно предательству, вся торговля, которая велась до войны, была заморожена. В условиях, когда втянувшиеся в войну государства старались выжать из народа максимальную производительность, промышленность и капиталовложения, денежные операции и даже забастовки были поставлены под контроль. Первая мировая война породила паспортную систему — доказательство национальной принадлежности личности, однако, что интересно, государство могло отменить ее, если бы сочло необходимым. Во время второй мировой войны стали учитывать «валовый национальный продукт» — экономический прием, позволяющий государству полностью контролировать производственную деятельность. В ходе обоих конфликтов правительства постепенно усилили контроль над информацией. Даже великие произведения искусства использовались для пропаганды национальных интересов и решимости, примером чего служит патриотическая интерпретация шекспировской драмы «Генрих V» Лоренсом Оливье и Восьмая симфония Шостаковича.
После 1945 г. эти тенденции несколько ослабли в экономической области, но продолжали процветать в политической жизни. Международные финансовые и торговые учреждения, такие, как Международный валютный фонд, Всемирный банк и Генеральное соглашение по тарифам и торговле, стремились воспрепятствовать возврату к политике протекционизма и автаркии, которая имела место в период между войнами; произошел подъем международной торговли, и увеличились зарубежные капиталовложения. Однако обострение международной напряженности, вызванное «холодной войной», отрицательно повлияло на климат международных отношений и вновь продемонстрировало важность «национальной» безопасности. Соответственно пострадала и Организация Объединенных Наций, созданная в качестве улучшенного варианта Лиги наций, где супердержавы занимались бесконечной перебранкой и накладывали «вето» на вносимые противоположной стороной предложения. Национальные советы безопасности или органы со схожими названиями изучали наличие

внешней угрозы; куда бы ни направлялся американский президент — даже на отдых, — его постоянно сопровождал «советник по национальной безопасности». Национальной безопасностью оправдывалось почти все: от сооружения автострад до предоставления стипендий в области науки и технологии. Ею также пользовались в негативном смысле, отказывая в предоставлении информации, запрещая въезд в страну определенных иммигрантов, препятствуя торговле и поездкам в некоторые страны, приостанавливая передачу технологий. В разгар «холодной войны», когда СССР и Соединенные Штаты ежегодно расточали сотни миллиардов долларов на оборону, обозреватели задумывались над тем, не превратился ли каждый из оппонентов в «государство национальной безопасности»; другие наблюдатели, озабоченные массовым отвлечением капиталов, усилий в области НИОКР, научных кадров, инженеров и техников на гонку вооружений, опасались отрицательного влияния всего этого на конкурентоспособность страны в долгосрочном плане8.
Такого рода мышление оказывает большое влияние и в сегодняшней ситуации. В период напряженности, вызванной «холодной войной», было, разумеется, не сложно утверждать, что имеется военная угроза и что национальное государство остается главным действующим лицом на мировой арене. Даже когда наступила разрядка, эксперты по национальной безопасности и официальные лица Пентагона выискивали многочисленные потенциальные источники угрозы международной безопасности и обосновывали необходимость поддержания вооруженных сил на высоком уровне. Существование десятков тысяч ядерных боеголовок в государствах-преемниках Советского Союза и неопределенность с их принадлежностью; возможность нового обострения арабо-израильских отношений; этнический конфликт на Балканах и в других частях мира; непредсказуемость режимов Ливии, Ирака и Северной Кореи; появление региональных великих держав, таких, как Индия и Китай; распространение новейших видов оружия в «горячих точках» планеты — все это говорит о необходимости сохранения военной мощи, контролируемой национальными государствами и их ведомствами (Пентагон, Совет национальной безопасности, Объединенный комитет начальников штабов) и действующей в тесной связи со структурами, обеспечивающими международную безопасность (НАТО, Американо-японский оборонительный договор).
Однако такие традиционные подходы вызывают все большее недовольство просто потому, что наш мир меняется. Поскольку

«холодная война» окончилась, многие авторы утверждают, что на место вооруженного соперничества и гонки вооружений приходят экономическая конкуренция, соперничество в области технологий и различные формы торговых войн. В итоге язык, используемый для описания международной торговли и капиталовложений, в настоящее время все больше смахивает на военный по своей сути; отрасли промышленности оказываются «в осадном положении», рынки «захватываются» или «сдаются», а сравнительный уровень расходов на НИОКР или доля товаров передовой технологии столь же тщательно анализируются, как сравнительная сила боевых кораблей перед 1914г. Даже специалисты по национальной безопасности сейчас признают важность экономических рычагов власти и подчеркивают, что такие традиционные орудия воздействия, как армия и флот, не могут быть использованы против экономической угрозы. Но подобная перемена позиции — дело новое, и фактически превалирует старое мышление: по-прежнему в центре всего национальное государство, занятое бесконечными маневрами ради получения преимуществ по сравнению с другими национальными государствами. Неомеркантилистский мировой порядок сохраняется, даже если обращение к войне более не считается единственным выбором".
Однако, как мы видели в предыдущих главах, другие эксперты по тенденциям мировой политики указывают на иные причины беспокойства и новые угрозы безопасности. Перенаселенность беднейших стран мира может породить войны за обладание ресурсами, обострить этническую напряженность, способствовать социальной нестабильности и поощрить внешнюю экспансию. Миграционные потоки из более бедных и неустроенных регионов мира в более богатые и стабильные страны не только вызовут социальную напряженность, но и обострят расовый антагонизм. Разные темпы роста народонаселения этнических групп, живущих в рамках единого национального государства, могут подстегнуть уже существующую напряженность. Воздействие демографического взрыва на экосистему поставит под угрозу национальные интересы. В дополнение к повышению риска войн
__________________
* За исключением экстремистской литературы, см: Friedman G., Lebard M. The Coming War with Japan. N.Y., 1991.

из-за сокращающихся запасов воды, пастбищ, древесины и др. экологический ущерб ставит под угрозу экономическое процветание и здоровье нации. Кроме того, такой ущерб отрицательно влияет на производство продуктов питания в мире при росте населения почти на миллиард человек каждые десять лет, что может вызвать глобальный голод и обострить социальную и политическую нестабильность, привести к войне за обладание ресурсами и ухудшить отношения между богатыми и бедными народами, населяющими Землю10.
Национальному государству и его безопасности также потенциально угрожает новое международное разделение производства и труда. По логике интернационального рынка не имеет значения, где изготовляется продукт, однако стратеги от обороны — в соответствии с традиционным мышлением категориями национальной безопасности — более всего обеспокоены этой проблемой. Разве не важно, рассуждают они, чтобы страна развивала собственную электронную и компьютерную промышленность, занималась судостроением и имела авиационно-космическую индустрию, чтобы иметь возможность производить собственное программное обеспечение как для военных, так и для гражданских целей?11 Нежелательные тенденции экономического развития могут также косвенно отразиться на национальной мощи. Страна может претерпевать тяжкие лишения, если ее молочная или мясная индустрия — как источник больших экспортных поступлений — будет разрушена из-за применения биотехнологических методов производства продуктов в других государствах; или если ее автомобильная промышленность — другой источник национальных доходов и богатств — окажется в руинах в результате вторжения на внутренний рынок более конкурентоспособного иностранного соперника; или если ее передовые технологические проекты и производство станут достоянием других стран, а национальная промышленная основа будет разрушена.
Международная финансовая революция ставит свои проблемы перед допускаемым суверенитетом национального государства. «Мир без границ» предусматривает определенное ослабление контроля страны над собственной валютой и финансовой политикой, Это ослабление может обеспечить процветание, но, если международная финансовая система непрочна, становится трудно, если вообще возможно, контролировать потенциально большие валютные потоки. Когда объем ежедневных валютных обменов далеко превосходит валовой национальный доход многих стран, отдельные правительства и министерства финансов в

гораздо меньшей степени, чем четверть века назад, в состоянии контролировать существующую систему. Простое понимание того, что рынок не одобряет тех или иных мер (как, например, повышения налогов), может не позволить так называемым «суверенным правительствам» провести их в жизнь.
Будучи совершенно различными по форме, эти многочисленные тенденции — от глобального потепления до круглосуточной торговли — транснациональны по своей природе, не знают границ, оказывают влияние на отдаленные общества и напоминают нам, что Земля, несмотря на все ее границы, единая система. Они почти неподконтрольны властям традиционного национального государства как в прямом смысле — эти страны не могут предотвратить движущиеся атмосферные потоки, — так и в переносном — если они и запретят такие виды деятельности, как применение биотехнологии в сельском хозяйстве, робототехнику и валютные сделки, они будут осуществляться в других местах. И наконец, эти проблемы невозможно решить военной силой, являющейся обычным способом устранения угрозы безопасности национальному государству. У авианосных оперативных соединений и бронетанковых дивизий свои задачи, но они не в состоянии предотвратить глобальный демографический взрыв, прекратить воздействие «парникового эффекта», приостановить валютные сделки, закрыть автоматизированное производство и запретить биотехнологию в сельском хозяйстве в других странах и т.п.
Такого рода развитие событий вместе с побочными проблемами, как, например, международный терроризм и наркобизнес, дает повод некоторым авторам писать, что вместо «старых» угроз ядерной войны и крупномасштабной войны с применением обычных видов вооружений приходят «новые» угрозы национальной и международной безопасности и что правительства должны поэтому избавиться от одержимости военной угрозой и сконцентрировать все свое внимание на совершенно иных проблемах национальной безопасности12.
Такое предложение, очевидно, преувеличивает степень недавних перемен в мировых событиях. Более логично рассматривать эти новые угрозы нашему образу жизни как существующие параллельно с прежними, более традиционными угрозами безопасности, а не заменяющие их. Даже если гонка вооружений между СССР и США и потеряет свою значимость, на планете останется еще много ядерных зарядов; останутся и сами ядерные державы, и, если попытки предотвратить распространение ядерного оружия не увенчаются успехом, им овладеют в будущем

многие страны, менее щепетильные и расположенные в заведомо более беспокойных регионах планеты, чем Западная Европа или Северная Америка. Движимые собственной социально-экономической, культурной и этнической динамикой, региональные конфликты вряд ли проявят тенденцию к затуханию, а во многих частях мира их количество и размах еще более увеличатся по мере обострения борьбы за ресурсы. Продолжающаяся опора национальных государств на военную силу была масштабно продемонстрирована в 1990—1991 гг. во время войны в Персидском заливе.
Поэтому вооруженные силы останутся и время от времени будут использоваться. Однако их традиционная военная ограниченность проблемами «безопасности» будет все в большей степени сосуществовать с описанными выше невоенными аспектами, вынуждая политиков и их представителей изменить терминологию и пересмотреть свою политику. В некоторых случаях «новые» и «старые» проблемы безопасности могут слиться воедино; вызванная демографическим давлением и истощением ресурсов социальная нестабильность может проявиться в регионах (например, в Юго-Восточной Азии), где распространение ядерного оружия, этническая напряженность и территориальные претензии уже давно представляют собой угрозу миру13. По иронии судьбы не исключено, что прекращение гонки ядерных вооружений породит два ярко выраженных вида опасности: более старая проблема — как предотвратить попадание сотен тысяч бывших советских боеголовок в «не те руки», и более новая и, возможно, не менее трудная задача — что делать с огромной массой ядерных отходов, представляющих собой серьезную экологическую опасность. В обоих случаях государственные деятели и их советники начинают в спешном порядке размышлять о значении этой новой опасности, и лишь самый оптимистически настроенный обозреватель может предположить, что в том и другом случае они примут верное решение. А что произойдет, если они «ошибутся»?
В этом более широком и взаимосвязанном смысле «национальная» безопасность становится неразрывной частью «международной» безопасности, и обе приобретают более широкое определение; вместо чисто военной концепции появляется более широкая, включающая в себя весь спектр проблем, старых и новых. Видимо, в конечном счете мы согласимся с тем, что под угрозой национальной безопасности следует понимать все происходящее в мире, что угрожает здоровью людей,

Дата добавления: 2015-08-27