Глава II. Через три недели после начала Бенсонбургской экспеди­ции

Через три недели после начала Бенсонбургской экспеди­ции, ровно в 11 часов утра, высокий, изящный, очень эле­гантный господин свернул с Рю Белло на Рю Ванэ. То был Никола Жюль Сэн~Ксавье Опост, маркиз де Мофриньез-э-Валери-Моберан, которого друзья ласково называли Ста­рым Хрычом. Шел он в министерство дарственных и заве­щаний, где занимал положение employe attache a l'expedition du troisieme bureau[95], то есть был довольно мелким служа­щим. Он спешил: собиралась гроза, а у него не было зонти­ка. Красивое лицо тоже подернулось тучей. Мысль о работе всегда огорчала его.

Несколько лет назад, когда богатая американка еще не развелась с ним, он таких мыслей не знал. Можно сказать, что он обитал в чертогах, кишащих рабами и слугами. Но все это кончилось. Кроме небольшого жалованья, он владел только изысканной внешностью, непобедимым духом и безупречным набором костюмов, рубашек, галстуков и нос­ков, большей частью — неоплаченных.

Минут через двадцать после того, как он вошел в угрюмую каморку, где, кроме него, работали месье Супэ и месье Легондю, в другом, более просторном кабинете месье де ла Урмери, директор, нажал на кнопку.

Появился самый мелкий клерк.

— Досье Киболя, Овид! — сказал де ла Урмери.

— Сию минуту, месье.

— Я думаю, оно у Супэ.

— Нет, месье, у маркиза. Он сейчас над ним работал. Директор очень удивился.

— Кто работал? Маркиз?

— Да, месье.

— Значит, он здесь?

— Да, месье.

— На службе?!

— Да, месье.

Директор сурово и недоверчиво взглянул на подчиненного.

— Думайте, что говорите, Овид. Взвешивайте каждое сло­во. Вы всерьез утверждаете, что маркиз работает?

— Да, месье.

— Неслыханно! — воскликнул де ла Урмери.— Пошлите его ко мне. Пусть прихватит досье Киболя.

Старый Хрыч не любил этого досье, он его не понимал. То ли мэр, то ли жители сельской местности что-то дарят то ли музею, то ли министерству. Ничего не разберешь! Сунув его в карман, он пошел по коридору с обиженным видом. Он был выше такой чепухи.

Однако мрачность его быстро таяла, и, входя в святили­ще, он очаровательно улыбался, или, по версии директора, мерзко скалился.

— Доброе утро, месье.

— Доброе утро, маркиз.

— Дождь, знаете ли,— продолжил беседу подчиненный.— А я забыл зонтик. Так всегда! Кстати, я вам не рассказывал о зонтичном клубе?

— Какие еще клубы? — заорал начальник. Старый Хрыч мгновенно обрел деловитость.

— Вы за мной посылали?

— Да,— признался Урмери,— но особых надежд не питал. Вот уж чудо, так чудо! Аномалия! Феномен! Если не ошиба­юсь, вы не заходили к нам две недели?

— Быть не может!

— Уверяю вас.

— Ах, как бежит время!

— Не без того. Если вам не трудно, перестаньте скалиться.

— Я улыбаюсь.

— Тогда перестаньте улыбаться.

Они помолчали, и в это время маркиз без спроса присел.

— Надеюсь,— предположил директор,— вы не сочтете ме­ня невежливым, если я потребую объяснений. В конце кон­цов, у нас есть традиции, и одна из них заключается в том, что работа идет неспешно. Мы не любим суеты. Достойная размеренность уместна, даже, посмею сказать, живописна. Но есть же пределы! Две недели, маркиз! Две недели вы но­гой сюда не ступили. Нельзя ли узнать, в чем дело? Только не говорите, что хоронили тетушку!

— У меня нет тетушек.

— Ну, племянника.

— И племянников нет. У меня есть только сын Жефферсонг. Что за имя! Моя жена, то есть первая жена, ее уже дав­но нет, была американкой. Как, между прочим, и вторая, с которой я недавно развелся. Мой сын — писатель. Пишет, знаете ли, всякое.

Тон его был суров. Наследник Мофриньезов не вправе тратить молодость на пустяки. По фамильной традиции он должен искать богатую невесту, тем более если он так при­влекателен.

Директора не интересовали литературные успехи молодо­го писателя.

— Он здоров, этот ваш сын?

— В высшей степени. Воевал в маки. Очень закаляет.

— Прекрасно. А то у наших служащих вечно кто-то мрет. То кузина, то дядя — ну, просто как мухи! Одно слово, на­пасть.

Маркиз сочувственно поквакал и откинулся в кресле, пы­таясь понять, какое животное напоминает директор. Оста­новился он на мопсе.

— Итак,— продолжал тот,— ваш сын в добром здравии. Значит, дело не в нем. Посмотрите, что творится. В третьем отделе, кроме вас, служат Супэ и Легондю. Супэ поступил к нам сорок два года назад и несколько утратил былую прыть. Легондю — в расцвете сил, но последнее время ведет себя как-то странно.

— Совершенно спятил,— согласился маркиз.— Вас поче­му-то не любит... Собирается убить топориком, специально купил.

— Вот как? — равнодушно произнес директор.— Однако я не кончил. В третьем отделе двое неполноценных служащих, а третьего просто нет. В чем дело? Почему вы уклоняетесь от работы?

Маркиз немного подумал.

— Видимо, погода.

— Простите?

— До сегодняшнего дождя стояли прекрасные дни. Солн­це там, небо, перистые облачка, легкий ветерок. Как хорош Париж весной!

— Какая весна? Сейчас июль.

— Как хорош Париж в июле! Вот вчера, к примеру...

— И позавчера, и позапозавчера, и...

— Я просыпаюсь. Я встаю. Я бреюсь. Я принимаю ванну. Я завтракаю. Я беру шляпу и трость. Я выхожу на улицу — и что же? Свет, смех, веселье. Ну, можно ли в такое время си­деть в каморке с ветхим Супэ и безумным Легондю? И вот, я — на бульваре, передо мной кофе и коньяк... Поразитель­но!

— Точнее, непозволительно.

— Но я силен,— продолжал маркиз.— Я кладу на столик часы. Я говорю себе: «В одиннадцать — на службу». Когда стрелки укажут одиннадцать, я прибавляю: «Нет, в полдве­надцатого». Когда они...

— В двенадцать, естественно, второй завтрак?

— Вот именно.

— А потом опять сначала?

— То-то и оно. Очень утомляет! Я даже похудел.

— Разрешите осведомиться, почему вы явились сегодня?

— Дождь пошел.

— Понятно.

Де ла Урмери медленно встал. Маркиз нервно поднял руку.

— Дорогой мой, что вы делаете? Так нельзя.

— Не понял?

— Вы еле выползли из кресла. Да, мы не молодеем, но на­до владеть собой. Вот, скажем, вы легко кладете ногу на но­гу? Рукой не помогаете? Ни в коем случае нельзя. Я вам дам целый список — нельзя пыхтеть, нельзя шаркать ногами, нельзя покашливать, нельзя с шумом всасывать суп, нельзя храпеть. Если вы храпите, положите под голову две или три подушки. А главное,— сказал маркиз, сурово помахивая пальцем,— помните: чем ты седее, тем важнее парикмахер; чем ты грузнее, тем...

Видимо, палец был последней соломинкой. Директор го­ворил пылко и долго, а когда решил набрать воздуха, понял, _что усилия его не пропали даром.

— Поправьте меня, если я ошибся,— сказал маркиз,— но _вы меня, кажется, увольняете.

— Вот именно,— подтвердил де ла Урмери.— Обычно мы просим подать прошение об отставке, но есть случаи...

— Подумайте!

— Я подумал.

— Подумайте еще. Вы совершаете серьезную ошибку. Ко­нечно, не хотелось бы затрагивать эту тему, но когда в мини­стерстве служит настоящий маркиз, это, знаете ли, придает какой-то блеск. Или, если хотите, светский лоск.

— Служит? Что-то не заметил.

Старый Хрыч обдумал эти слова и признал:

— Неплохо сказано.

— Спасибо,— отвечал директор, вполне с ним соглас­ный.— Ну, вот, любезный маркиз. Всего вам хорошего.

Маркиз встал, уже ничуть не огорчаясь.

— Что ж,— заметил он,— сейчас лучшее время для отды­ха. Иначе, знаете, машина износится. Это вам всякий врач скажет. Поеду-ка я в Биарриц.

— Да хоть к черту!

— Нет, лучше в Сэн-Рок, там ведь праздник. Будут бук­вально все. До свидания, мой дорогой. Нет, не «прощайте», я вам еще понадоблюсь. Адрес оставляю, будем держать друг друга в курсе. А, кстати! Что-то я на мели. Не могли бы вы?.. Нет? Ничего, ничего, справлюсь. Вас и так много дергают. Пойду, посмотрю, как там Жефферсонг.

Попрощавшись с месье Супэ, который был по-старчески любезен, и с месье Легондю, который его не заметил, мар­киз поэлегантней надел шляпу и вышел, вертя тростью. Дождь миновал, сияло солнце. Придя домой, Хрыч ощу­тил, что у него что-то есть в кармане; то было злосчастное досье. Весело насвистывая, он швырнул его на полку, к но­совым платкам, снова надел шляпу и направился на Рю Жакоб, где в скромной однокомнатной квартире жил граф Д'Эскриньон.

Дата добавления: 2015-08-27