ДОРОГА В АД

Пока ехали по Южному Казахстану, было относительно тепло, но с приближением Северного Казахстана уже стало сильно холодно. Печки топили круглосуточно, а перед Оренбургом, где стояли сильные морозы, они уже были не в состоянии обогреть большие пульмановские вагоны. Грелись по очереди. Мне старая женщина, хозяйка нашей квартиры в Казахстане, дала старый ватный бушлат. Он был уже рваный, но защищал меня от мороза. Вагон промерзал насквозь. Однажды ночью я спал у стены, проснулся и не мог встать – бушлат примёрз. Пришлось оторвать его от стены, и кусок бушлата остался на льду.

Хлебный запас, когда подъехали к Оренбургу, был на исходе. Спасло то, что рядом на станции стоял состав с пшеницей и мы сделали запас, хотя охрана кричала.

На восемнадцатый – двадцатый день прибыли в Челябинск. Нас повели в хорошую баню, в которой мы в последний раз вымылись по-человечески, прошпарили наше тряпьё и избавились от блох.
Затем нас повели пешком целых восемь километров до места нашего постоянного жительства. Это был большой дом с двухъярусными нарами. Мы разместились, уставшие, голодные. Легли спать. Утром подъём. Повели нас к окошку завтракать. Ни сидения, ни ложек. Дали кусочек хлеба и в железной чашке по черпаку супу. Непонятно было, что там варилось. Под открытым морозным небом проглотили хлеб, а суп выпили.
После завтрака нас повели на пустырь, где стояла будка с инструментами. Прораб сделал разметку, где копать траншеи. Это было начало будущего Челябинского металлургического комбината.

Стояла охрана с винтовками в хороших тёплых шубах и валенках. Мороз 25◦, а мы в лохмотьях, абсолютно не защищённые от мороза, должны в земле, которая промёрзла на метр, выкопать траншеи. Недалеко стояли деревянные ящики. Мы попросили разрешения разжечь костёр. Охранник разрешил. Сам, в шубе и валенках, не стоял на месте от мороза. Нас было человек пятнадцать. Трое занимались костром, а остальные пытались копать. В будке были тонкие хлопчатобумажные варежки – вся наша оборона от мороза.
Работа «закипела». Как ударили ломом по земле – откололся кусок величиной со столовую ложку, как ударили киркой – отлетел кусок с голубиное яйцо… Когда костёр разгорелся, все окружили его, чтобы хоть руки спасти. Так прилипли к костру, несмотря на то, что охрана кричала: «Идите работать!» Бесполезно, никто и не шевелился. Охранник подошёл к костру, разбросал его, а мы разбежались кто куда. Часть в дом, но оттуда выгнали. Я и ещё двое решили погреться в конторе, где работали женщины-бухгалтера, здесь стояла печка-голландка. Но не тут-то было. Двери открылись, и две женщины сказали, чтобы мы ушли и больше не приходили, иначе им из-за нас попадёт. Я думаю, что женщинам нелегко было нас прогнать.

Два дня мучили нас этими траншеями. На третий день пригнали бульдозер с болванкой, а нас разослали по разным цехам.
В первый день мне пришлось работать с электросварщиком. Варежки мне дали, а вот защитные очки нет. А я сварку в жизни не видел. Только слышал, что она есть. Проработал день, ничего не чувствовал, а вечером слёзы и «песок» в глазах. Три дня сидел ослепшим, думал, что зрение потеряю. Мне носили пищу, сам я никуда не мог шагнуть. Непонятно было, почему сварщик мне ничего не сказал, не предупредил. Была ли это халатность или невнимательность, а кто знает, может быть, и враждебность.

Пробыли в Челябинске до конца марта 1942 г. Затем нас перебросили на «РудБакалстрой».
Подвели к красивому сосновому бору и показали грань – сколько спилить этого леса с выкорчёвкой пеньков. Сказали, что на этом месте мы построим себе бараки, в которых будем жить.
На другой день отделили нас, шестьдесят человек бывших молодых военнослужащих, и в присутствии двух сотрудников НКВД спросили: кто хочет быть старшим над этой группой? Сразу отозвался тоже бывший военнослужащий, но старше нас, служил в армии сверхсрочно. Выглядело это, как говорят, самозванцев нам не надо, бригадиром буду я! Его фамилия была Фельк. Из немцев Поволжья.
Немного задержусь на этой личности. Этот подхалим сыграл не последнюю роль в моей судьбе. В нём сочетались все отрицательные качества: жестокость, бесчеловечность, бесстыдство и наглость, хитрость с идиотством. Словом – изверг.
Он сразу приступил к исполнению своих обязанностей. Приказал всем нам построиться, как в армии. Мы построились, он начал нам мораль читать, что идёт война, что мы должны работать как положено, не покладая рук. А сам всё время поглядывал после каждого слова на сотрудников: слышат ли они его пламенную речь. «А кто не хочет этого понимать, я его научу, - и опять поглядывает, - время тяжёлое. Мы все это должны понимать», - и опять в сторону сотрудников. Наконец, он закончил и скомандовал: «Вперёд шагом марш!». И нас повели на вокзал.
Перебросили на ст. Бердяуш. Поселили в большой дом, оборудованный для «гостей» двухъярусными нарами. Сбоку была комната, где стояли четыре койки. Здесь приземлился Фельк со своими подхалимами, такими же, как он сам. По приезду он сразу приобрёл полную власть над нами. Он получил продукты и всё остальное, назначил двух поваров и третьего, очевидно, своего помощника. Все они были его земляки, из Поволжья; а мы были из разных регионов: Крым, Молдавия, Украина. Хитрец, прекрасно понял, что идёт борьба на выживание, и очень ловко этим пользовался.
В Бердяуше был тупик. В нём была проложена ветка железной дороги. Из этого тупика возили гравёрный балласт. Сюда загоняли по три-четыре площадки "пульмана", которые надо было загрузить тачками, причём всегда срочно и быстро, без задержек. Это была наша работа от рассвета до заката с редкими перерывами. Сам процесс работы был тяжёлым даже и для сытых, здоровых людей, а для ослабших и голодных – вдвойне.

Бесподобный Фельк обещал перед строем в присутствии сотрудников НКВД научить нас и приступил здесь к учёбе своим криком, матом, не скупился дать и по затылку. Если кто отставал, он видел причиной этому не слабость, а лень. А почему ленивому не дать по шее? Это было только одно из его непростительных преступлений.
Рацион продуктов, отпущенных для нас, был очень скудным, но Фельк умудрялся устраивать «пир во время чумы». После нашего кормления он с двумя охранниками и поварами закрывался на задвижку. Понятно было, что у них не такой обед был, каким нас кормили. Никто никогда не видел кухню. Если случалось, что кто-то опоздал на обед и постучал в двери, то Фельк посылал все проклятия на него, несчастного. Преступник и его «шестёрки» стали гладкими, сытыми, а мы изо дня в день таяли – это было его второе преступление.
Но на одном случае он окончательно раскрыл свою подлую душу.
С нами работал мужчина сорока пяти лет, не военнослужащий. Мы звали его дядей Георгом. Тихий, спокойный человек. Однажды он заболел и сразу серьёзно. Утром не смог сходить за завтраком, попросил своего соседа, чтобы тот принёс ему еду. Фельк рявкнул на него: «Пускай сам идёт!». Сосед передал его слова дяде Георгу. Тот выпустил стон и повернулся на другой бок. В обед снова попросил соседа еду принести и снова получил от Фелька отказ: раз не работал, обед не положен. И снова застонал бедный, но в нашем положении никакой власти не было сильнее Фелька. Дожили до вечера, до ужина – и снова отказ. Вместо того, чтобы извергу самому прийти и узнать, что с человеком, он не изволил сделать ни шагу. Больному стало хуже. Фельк после ужина, уже темно было, сам принёс хлеб и похлёбку, но к больному не соизволил подойти. Поздно вечером, когда мы уже все лежали, дядя Георг застонал. Фельк сказал своей «шестёрке»: «Иди, узнай, что с ним». Тот на цыпочках пошёл, вернулся и шёпотом сказал: «Наверно, умрёт. С ним плохо». Фельк подхватил хлеб с ужином и так же на цыпочках быстро подошёл к умирающему, поставил на стул перед больным и быстро обратно. Я всё это слышал, как раз лежал рядом с дверями их «спальни».
Утром все мы были свидетелями, как дядя Георг застывшими мёртвыми глазами смотрел на свой ужин, который с удовольствием бы съел, чтобы хоть с голодным желудком не умирать.
Фельк после этого случая остался таким же, каким и был. Он мог бы любого угробить, и ему ничего бы не было. А если бы нашёлся кто-нибудь и его самого убил, то сделал бы благородное дело.

Нас было трое, спали на нарах рядом. Один – из Житомира, второй – из Молдавии, мой земляк, и я. Нам после этого случая стало страшно: не сегодня – завтра такое может случиться с каждым из нас. Нам пришла в голову опасная идея. Первым заговорил Шмидт из Житомира:
- Давайте убежим! Он нас до гроба доведёт, этот идиот!
Я сказал:
- Что ты! Нас будут судить!
А он отвечает:
- Ну и что! Вы что, не видите, что здесь хуже, чем в любой тюрьме. Мы там, по крайней мере, от вшей избавимся, а здесь кормим трёх кровопийц: вшей, клопов и Фелька – главного кровососа.
Это всё было. Условия действительно стали угрожающими и невыносимыми.
Поднялись утром рано, когда охрана ещё спала, и подались в лес, находившийся рядом. Решили искать саранки – это масленичное растение, неплохое на вкус. Но оно сразу нам не попалось, и мы уходили в лес всё глубже. Не думали, что можем заблудиться. А когда поняли, что уже заблудились и можем погибнуть быстрее, чем у Фелька, круто отказались от своего безумного плана. Давай обратно в лагерь! А где запад, где восток – полное замешательство. От одних кровососов ушли, к другим кровососам пришли. Комары нас так накусали, что всё распухло. Мы теперь поняли, что натворили. Единственным нашим желанием было, чтобы хоть кто-нибудь нас нашёл, а там будь что будет – тюрьма или трудармия – вё равно так или иначе всё висит на волоске. Если не найдут – тогда уж точно верная гибель.
На третий день железнодорожник из Сатки наткнулся на нас. Взяли нас под стражу. Судили по Указу за самовольный уход с работы, за побег. Приговорили к тюремному заключению общего режима с отбыванием срока в трудовых лагерях.
Суд вынес мудрые приговоры: Курле с десятью классами образования – десять лет, Шмидту с восьмилетним образованием – восемь лет, а Рибу с семилеткой – семь лет. Лучше не придумешь!

О самозванце Фельке теперь известно, что он беспощадный подонок. Русский народ имел полное основание нас, немцев, презирать и ненавидеть, даже убивать, хоть мы и невиновные были. Очень обидно и тяжело! А немцы разве убивали виновных русских людей, когда они напали и стали беспощадно бомбить города и сёла… Что хотел этот безумец Фельк показать, когда над нами издевался? Что он лучше нас, подчинённых? Боже мой! С такими фашистскими выходками! Позорник, которого надо было расстрелять на месте. Он довёл нас до отчаяния. Мечтал о каких-то заслугах.
Нас посадили, и мне не известно, чем этот идиот закончил. Но, думаю, нормальной смертью он не умер.
Хорошо, что не все немцы были убийцами и фельками. Это спасло немецкий народ от вселенского позора.
Любой согласится с тем, что нужно было не нас судить, а Фелька. Он и только он должен был отвечать за злодеяния. А на суде ни одного слова не было сказано о причинах, с ними никто не думал бороться, не хотел вникать. Судили не причину, а её следствие. Это всегда так.

Нам дали последнее слово на суде. Ничего мы не могли сказать, мы были неопытные, молодые, без переводчика, напуганные. А если бы даже осмелились слово промолвить, получили бы только один ответ: всем трудно, война.
После суда сделали «мягкую посадку» в Златоустовской тюрьме. Шесть месяцев в трудармии ни разу в бане не были, здесь хоть помылись и избавились от вшей.
Первым этапом попали в концлагерь Богословск.

О двух моих товарищах, с которыми я попал в эту беду.
Шмидт, который так решительно хотел спастись, умер от дизентерии в лазарете Богословска. Земляка я потерял, ничего о нём не известно.

Остался я один в поле воин, идущий навстречу всем земным мукам, лишениям и страданиям. Мне плыть в бушующем море, а море не бывает без акул. И что было особенно тяжело, что тот берег, берег спасения, был очень далёким. Начал плыть в 1941 году и плыл до 1950-го. Как в кошмарном сне… Но достиг с Божьей помощью того берега.

КОНЦЛАГЕРЬ «БОГОСЛОВСК»

В 1942 году из Златоустовской тюрьмы нас, больше ста человек з/к, этапом повезли в один из уральских лагерей. Мы не знали, в какой. Их на Урале было много: в Свердловске, в Ирбите, в Ивделе, в Тавде, в Тагиле и в Богословске. С нами был местный, уралец. Ему были известны правила и режим в лагерях, они были в целом у всех тяжёлые, но исключительно ужасные в Богословске. Он сказал, что Богословск считается лагерем смерти. «Не дай Бог, если нас туда везут!»
Время было уже позднее. От качки вагонов многие спали, и я тоже задремал. Но после такого рассказа сон ушёл.
Поезд на нескольких станциях делал кратковременные остановки, а на одной остановился, и охрана объявила: «Приготовиться к высадке!» Один из з/к спросил: «Какая станция?» Охранник ответил: «Богословск!»

Нас пешим строем привели в лагерь и разместили в двух бараках. Я попал в барак № 2. Была глубокая ночь, но даже в темноте были видны все ужасы лагерного быта: барак был грязный, холодный, покрытый тёсом, прогнившим от дождей, без чердака. Местами было видно звёздное небо. Такое помещение не пригодно даже для содержания скота.
Нары были двухъярусные, сплошные. Я залез на верхние нары, рядом со мной – сосед по вагону. Снял ботинки, поставил их у головы, а портянки положил под голову. Сосед мой ничего не снял, а лёг так. Я, несмотря на все страхи, которые здесь подстерегают, быстро уснул. В крыше была щель, в лицо начали капать холодные капли, и я проснулся, подвинулся спиной ближе к соседу и снова уснул. Утром сирена завыла – подъём! Я поднялся, хочу обуться, а одного ботинка нет! Худой остался, а целый исчез. Сосед мой лежит и не думает вставать. Я стал его будить, но он не реагировал. Я испугался: это было подозрительно. Ощупал его лицо, оно было холодное. Сосед мой был мёртв, а я ночью к нему прижимался, чтобы теплее было. Получилось, что искал тепла у трупа. Его на носилках унесли.
Пришёл комендант – выгонятель. Все его сразу обступили с жалобами. Оказывается, не я один пострадал. Кто-то говорит чуть не со слезами, что у него ботинки украли, у другого – шапку. Комендант ответил: «Не надо было спать! Вы зачем попали сюда, Советская власть не хороша была?» Я молчал. Произвол и издевательства налицо. Одну ногу обмотал портянкой, на другую надел ботинок.
Повели в столовую. Дали 600 г хлеба на целый день и черпак баланды, не солёной, горькой, из капустных листьев. С волчьим аппетитом всё проглотили. У одного хлеб утащили. Он кинулся к коменданту: «Товарищ комендант, у меня хлеб украли!» А тот ему отвечает: «Ты что, сам не научился жрать?»
Самое страшное было впереди.

Когда вернулись в барак, нам сообщили, что барак № 1 – лазарет, там лежат больные дизентерией, чтобы мы к нему близко не подходили. На второй день нам стало известно, что из лазарета возврата нет, оттуда одна дорога – в братскую могилу. Сообщение очень тревожное.

Уже холодно, осень. Я голову ломал: как быть с одной босой ногой? Один из нас уже познакомился с зоной и говорит мне: «Иди в лазарет, там целая гора во дворе лежит вещей умерших». Я обрадовался такому совету и сразу пошёл туда. Правда: лежит целая гора дерматиновой обуви на деревянной подошве. Я оставил свой рваный ботинок, подобрал пару и в барак. Холодный и голодный.
Скукота живьём съедает. Я решил немного пройтись по зоне. Вижу: у «царских» ворот группа молодых ребят чего-то ждёт. Я подошёл, спросил, кого они ждут. Ответили, что сейчас приедет грузовик с капустным листом для столовой. И правда: ворота открылись. Машина с полным кузовом капустного листа въехала во двор. На капусте сидел охранник с двухметровой палкой. Ребята все кинулись, чтоб хотя бы один лист стащить, а он кричит: «Не трогать!» Какой там не трогать, когда голод сильнее, чем это «не трогать». Я левой рукой схватился за задний борт, но не успел взять лист, как со свистом палка ударилась рядом с моей рукой. Палка треснула от удара. Я был последним, кто потянулся за листом, но был первым, кто отказался от этой затеи: если бы палка попала по руке, я бы на всю жизнь остался инвалидом. Второй беспощадный удар попал парню по голове, и тот замертво упал. Всё! Никому больше не нужно капусты! Все разбежались…

В лагере была полная антисанитария, вольготные условия для вспышки любой болезни. Недолго мы жили в бараке, который считался здоровым. Вдруг появился больной, которого не перевели в первый барак, т.е. в лазарет. Наш барак имел посередине проход. Больного поместили на противоположной половине, а здоровые оттуда перешли на нашу сторону. Остальных перевели в третий барак. Левая половина нашего барака тоже стала лазаретом. Когда мы спросили, почему первого больного не переводят в лазарет, нам ответили, что там уже нет мест, лазарет полный. Умирало меньше людей, чем заболевало. После первого больного второй появился, через день и третий. И так небольшими паузами. Пришлось открыть второй лазарет. Если по прибытии в лагерь единственной профилактикой было не подходить к первому бараку, то теперь нам не велели ходить на ту сторону нашего барака. Было страшно, и никаких шансов на спасение не предвиделось. Мужчина, который в вагоне нам вкратце описал этот лагерь и назвал лагерем смерти, говорил чистую правду. Я бы мог добавить как живой свидетель, что это был «сталинский Бухенвальд» и ничто другое.

Обстановка стала очень критическая, и никто не мог предположить, что для тех сорока-пятидесяти человек, которые были ещё на ногах, близко спасение.
Мы жили с мыслями, что не сегодня-завтра дойдёт очередь заболеть до кого-то из нас.
Вдруг однажды двери открылись, и нам объявили: «Всем, кто ещё на ногах, сейчас же перейти в другой барак!» Мы тут же последовали команде, пришли в этот брак. Там сидели три человека в белых халатах. По очереди у всех нас спросили: «Поноса нет? Живот не болит?» К счастью, никто не жаловался. Тут же нас погнали на станцию, посадили в поезд и отправили в Тавду. Это было настоящее бегство от дизентерии.
Громким голосом можно было Бога благодарить за спасение, но мы этого не делали, потому что не верили. Сейчас, как вспомню, именно Богу благодарен я за это спасение и ещё неизвестному врачу за то, что решил нас спасти, не хотел, чтобы все погибли.

1943 г., г. Тавда, л/п № 2

Дата добавления: 2015-08-26