Запад, Фихте и Малевич

Малевич был типичным представителем футуризма в России в общем смысле этого слова, а точнее – "футурогнозом" (да простят меня за это новое слово). Русский художник преклонялся перед художест­венным футуризмом Маринетти, "переболел" им и вышел на свои супрематические рубежи будущего, используя главные интеллекту­альные достижения западной философии и живописи.

"В России обольщались и увлекались фосфористическим блеском западной философии – всегда таланты второстепенные и третьесте­пенные", – писал В. Эри. Эта оценка вполне приложима к Малевичу – философу и, частично, к Малевичу – художнику. В своем творче­ском развитии он органично прошел через основные течения новой западной живописи. В работах 1903 года ясно прослеживаются черты "югенстиля", в 1903 – 1905 годах – увлечение импрессионизмом, фовизмом. Достижения синтетизма Гогена и Ларионова очевидны в работах 1909 – 1912 годов. 1912 год окрашен влиянием "трубокубизма" Леже, заумного реализма, футуризма. И, наконец, в работах 1913 – 1914 годов мы видим следы аналитического кубизма Брака и Пикассо.

В целом весь этот период до 1915 года проходит для Малевича под знаком увлечения новой западной живописной традицией, одновре­менно с исподволь нарастающим отрицанием старых традиционных форм наследия образно-художественного мышления великого Ренес­санса. Он восхищался кубизмом Сезанна, его подходами к первобыт­ному примитиву с подчеркнутым выявлением "тяжести, весомости и медлительности" формы. С другой стороны, Ван-Гог поразил его "динамическим футуризмом..., выражением динамической силы..., мягкостью, отсутствием тяжести, быстротой". Сезанн по его представлениям "пересрормировывает предмет согласно живопис­ному ощущению, видимая форма разрушалась и создавались новые формы" куба, шара и конуса. Таковы были истоки квадрата Малеви­ча как самой элементарной формы выражения супрематической ди­намо-статики. "Футуризм дал ощущение движения и динамики " как энергии, силы и напряжения, превратившихся у Малевича в "воз­буждение", в "мерцание сита пространств", в "мировое движение энергийных сил". Футуризм "рассматривал машинность как дина­мическое содержание", и это привело Малевича к идее "динамиче­ского супрематизма" в 1915-1920 годах. "В супрематизме главное – это динамическое ощущение, а затем – контрастное, статическое, пространственное, архитектурное и так далее".

Итак, супрематизм возник из логического сплава двух западных художественных явлений – кубизма и футуризма. Был ли этот сплав в своей основе органичным и синтетичным, выстрадан ли он в глубине души и сердца или был рожден в муках рассудка и поисках новых понятий, сказать нелегко. Но думается, что вторая возможность бо­лее вероятна, ибо вместе с живописными в Россию теми же "ветрами" заносились и западные философские идеи, а также теософские и оккультные доктрины. Учитывая при этом рациональный склад ма-левической натуры и восприимчивость к указанным выше влияниям, можно считать, что рождение им "супрематического" квадрата было моментом возникновения концептуальности в живописи, когда обоб­щение живописных традиций прежнего или нового искусства на ло­гической основе привело к созданию рациональных принципов для рассудочного творчества. Геометризм Малевича коренился в оккуль­тных фигурах тернера и кватернера.

Тернер (треугольник, тройственность) "вмещается" в единицу, составляя таким образом кватернер (четверичность). Например, твердое, газообразное, жидкое есть тернер, а в целом – материя, т.е. кватернер. Древние маги считали, что существуют два качества, необходимые одно для другого: неподвижность (статика) и движение (динамика), уравновешивающиеся посредством "венца" - высшей силой, Богом ("возбуждением" Малевича). Этот великий магический деятель, который есть одновременно вещество и движение, проявля­ется четырьмя видами явлений: теплотой, светом, электричеством и магнетизмом. Движение есть дыхание Бога во время творчества при создании предметов, есть сила первобытная, которой можно объяс­нить все явления природы в трех ее аспектах: активном, материаль­ном и духовном.

Квадрат изображает силы, попарно противоположные друг другу (активные и пассивные). Крест есть пересечение активных и пассив­ных сил как знак примирения; круг – вечный цикл, изображение движения. Вертикальная линия есть активное начало, а горизонталь­ная (или чаша) – пассивное, так же как красное и черное. Белое изображает среднее, нейтральное, равновесное состояние, так ска­зать, "фон", на котором разыгрывается мистерия сил.

Кинетическая ("динамика") и потенциальная ("статика") энергии есть производные от одной и той же силы единой жизни, источника и двигателя всего сущего. Три как единство родили четыре как прояв­ление жизни. Символ абсолюта – это движение (великое дыхание), пространство и длительность. "То, что есть и в то же время нет", означает само великое дыхание (движение). Вселенская троица – это хаос (материя), теос (дух) и первородный свет (космос), а вся троица есть пространство, т.е. в целом – четверица, символ куба. Развернутый куб есть крест. Пространство есть первая сущность, оно есть нумен эфира (огня). Для метафизика пространство существует вне всякого ощущения (т.е. оно есть разум). Великий круг или яйцо есть символ вселенной и ее сферических тел как чрева природы. Влияние оккультизма и теософии на мышление и представления Малевича и его окружения несомненно. Знаково-магический харак­тер его искусства очевиден.

Однако в своих философских разработках принципов нового ис­кусства Малевич пробовал объединить метафизический контекст с элитарно-экономическими построениями: "в основе утилитарной и эстетической формы, – писал он, – лежит экономика". Экономика

— это рассудок, логика, изобретение, техническое творчество или "искусство" и так далее. Из "первоосновы утилитарно-экономиче­ского" принципа возникают этика, право и свобода. "Утилитар­ность" понимается Малевичем как материальность, поэтому перво­основа человека для него есть материально-рационалистическая. "В человеке как совершенном (слова Макса Штирнера) – все средства системы и план..., человек... через экономическое (рациональное) движение... преобразуется..., и путь к единству человечества один

— экономический".

В человеке Малевич видел рационально-рассудочный "план", ко­торый требует своей неотъемлемой реализации в динамическом вих­ре скорости и внутреннего волевого "возбуждения". Воля как "нача­ло и причина... чистое, неосознанное, необъяснимое" и есть "возбуж­дение", которое он называет "внутренним духовным" или просто "духовным". Он призывает "к супрематии утилитарного и духовного мира", т.е. к господству материального и волевого начал. Здесь мож­но услышать перекличку с рационалистическим волюнтаризмом Фихте, утверждавшим "непрестанную духовную деятельность" как за материей и пассивным внешним миром, так и за активностью нашего я.

Им обоим, Фихте и Малевичу, свойственны "логический фана­тизм" и императивный характер мышления. Оба они – рационали­сты, стремящиеся устранить дуализм теоретического и практическо­го разумов Канта (познания и деятельности), соединив их умствен­ным усилием, волей, активностью, вниманием, спонтанностью разу­ма в необходимости сразу и мыслить, и действовать. Рассудок у них фиксирует и устанавливает понятия, он является статическим нача­лом, как бы внешней природой, "не я", в то время как деятельность, активность ума, импульс воли являют собой динамическое начало, как "я" или "субъект" Фихте и "возбуждение" или "внутреннее духовное" Малевича.

Активный субъект противостоит пассивному объекту и стремится подчинить последнего "закону разума, в котором кроется закон со­вести". Пассивное ограничивает субъект и ограничивает его стрем­ление к господству. Но "я" должно преодолеть "не я" и стремиться к "продуктивности" (Фихте) или к созданию "мира внешней формы, всегда новой, но не промышленного повторения" (Малевич). Исход­ным началом у Фихте и Малевича является импульс воли, актив­ность нашего "я" ("возбуждение"), аффект и ощущение стенического (возбуждающего) типа. В бессознательной активности духа рождает­ся свобода (Фихте), которая нравственно может реализовываться во множественности эмпирических "я". Отсюда возникает нравствен­ная свобода. Но в законе разума "кроется закон совести", который требует "соборности сознания". Таким образом, нравственный закон для Фихте есть закон реализации свободы.

Здесь Малевич расходится с Фихте. У него свобода рождается не из "я" ("возбуждения"), а из "утилитарно-экономического принци­па", т.е. из рассудка, и эта свобода реализуется не в эмпирических "я", а в "вещах новой формы", в "новых телах..., новых знаках движения", в новых технических творениях разума. Внутреннее "я" выпадает из поля зрения свободы, заменяясь "космосом" нового ве­щественного мира, и нравственная свобода оборачивается утилитар­ным рабством. Кроме того, разум Малевича требует не "соборности сознания", а "экономического единства человечества", т.е. внешнего рассудочного единения всех составляющих космоса.

Что же касается взгляда на божество, то здесь наблюдается окон­чательное расхождение между Фихте и Малевичем. Для Фихте бо­жество есть некое "абсолютное я", Бог, который есть, тогда как для Малевича, "бог" только становится как становящееся бытие, перехо­дящее от старого к новому космосу, как динамически меняющийся знак мира, знак вечно "мерцающий". Не есть ли это божество "веч­ного бывания" Фихте (первого периода), когда оно абсолютно отож­дествлялось с внутренним "я" (т.е. с "возбуждением" Малевича)?

Интересно сопоставить представление о Боге Малевича с косми­ческим сознанием Фурнье Дальба, который представлял "божество" в виде бесконечной цепи миров, входящих один в другой как выра­жение "всемирной мысли" (Дальб). Два ближайших из них, инфра-и супрамир, находятся в таком соотношении, что элементарные час­тицы (электроны) и атомы первого – соответствуют планетам и звездам второго, которые, в свою очередь, являются "элементарными частицами" и "атомами" супрамира. Вся же вселенная есть супраз-везда или "атом" супрасупрамира, а наша галактика – "супраорганизм растительного характера". "Вид неба в терминах мысли есть мысль мировой души", – говорит Дальб, – поэтому надо "идти к обсерватории и привести наше сознание, чтобы оно увидело распы­ленный организм в целом", соглашается Малевич.

Неразрушимая по Дальбу энергия передается по цепи миров, излучающих свет, инфраэнергия которого определяет нашу подсоз­нательную деятельность. В системе Малевича такую роль играет "возбуждение", которое через человека, "цвет и форму стремится выразить таинственную силу ощущений". Для Малевича наш мир также является "скважностью (сит) и скважностью не пустотелою". Человек как носитель этой энергии является "сверхчеловеком или супрематиком", который все может, все знает и все хочет, т.е. обла­дает неисчерпаемой потенцией, разумом все мыслит и скоростью все объемлет: "Скорость – наша сущность, выражающая силу динамиз­ма", – заключает Малевич, – "каждое выявление новой скорости ведет к изобретению реального знака". Это утверждение заставляет нас опять вспомнить Дальба, писавшего: "В бесконечном аспекте миров пространство и время относительны, а скорость – абсолютна".

Тайна стала не нужна супрематику, вслед за "сверхчеловеком" Ницше, вытеснившему Бога из мира. Главное, что стало нужно, – найти некий универсальный закон, магический знак, владея кото­рым люди могли бы стать как боги.

Уже в учении Экхарта о сущности, т.е. божественной природе, Божественные Ипостаси представляются как абстрактные понятия, как мысль, сознание и единство (мысль Отца о Себе есть Сын, созна­ние Отцом и Сыном Себя как единства есть Дух Святой), при этом игнорируется конкретный образ Лица. Бог у него отождествляется с божественной Природой ("сущнотеизм"), хотя он не переносит это отождествление по аналогии на тварный мир. Подобное нарушение гармоничных соотношений между формой и содержанием произошло и в философской мысли Запада, когда эллинский разум, преломлен­ный у философов Средневековья, а затем рафинированный у Декар­та, Спинозы, Гегеля, Гуссерля отбросил конкретный образ сущего и возвел в абсолют идею абстрактного образа.

Запад в Своей философской практике отбросил конкретный образ сущего и возвел в абсолют абстракцию. Западное богословие, ставшее "метафизической триадологией", создало, тем самым, условие для безличностного общения с миром, создало своеобразный "богослов­ский натурализм", в котором образу абстрактного понятия, идее придавалась такая же сила свидетельства, что и образу конкретной личности, воплощенного Слова, который потерял свою исключи­тельность.

В России проникновение западных религиозных идей в области искусства началось с XIX века через влияние католической живописи на православное иконописание, а философских – через бурное раз­витие новой живописи конца XIX и начала XX века. Оба эти течения вели к разрушению конкретно-личностного иконографического об­раза. Идея утилитаризма (идеалистического материализма) в лице Малевича требовала господства абстрактного образа в крайних своих проявлениях натуралистического фигуративизма и геометрического абстракционизма, т.е. все должно было быть переведено в сферу взаимодействия человека с природой, отодвинув на задний план его общение с личностным началом.

Малевич, выросший, возможно, в среде униатского вероисповеда­ния западной части России, оказался достойным проводником как "метафизической триадологии", так и философско-живописных тен­денций западной культуры, придя к самобытному рассечению горди­ева узла критических проблем индустриального общества через гео­метрический квадрат и супрематическое зеркало, что, в свою оче­редь, породило художественно-философские течения структурализ­ма, концептуализма, метафизического синтеза и другие.

Конечная их цель – создать абстрактно-геометрический символ природы, и через этот "знак" усмотреть изначальный огонь "возбуж­дения". Этот первозданный Ungrund Якова Беме, т.е. гераклитов огонь, на коем зиждется весь видимый мир, но не мир божественный. Супрематисты – огнепоклонники, но не светолюбцы, им не нужны формы, проецируемые от Света Невечернего, а важен геометриче­ский знак как зияющий разлом земли перед входящим в ад Христом, через который они жаждут созерцать эту бушующую стихию первич­ной свободы. Когда они вписывают себя в черный квадрат и обраща­ются лицом к огню, а спиной к Свету, то эта стихия наполняет их злом разрушения и смерти, а радость Воскресения становится закры­той от них пеленой "черно-белых" энергий.

Осознать природу как сущее, а не как сущность, это значит осознать ее как самостоятельное сущее (лицо) по отношению к человеку, к Богу. Эта самостоятельность обуславливается внутренним соотношением Лица и Ипостаси (абсолютно сущего). Надо воспринимать мир в кате­гориях личности, в живом персонализме (Эрн), ибо сущее включает в себя сущность. Именно в смысле личности возможен христианский антропоморфизм как уподобление человека Богу и Бога человеку: че­ловек сотворен по образу и подобию Божию, а Бог Сын вочеловечился во Христе. Ипостась человека, воспринимая благодать и откровение Фаворского Света, творит нетленный образ Лица в иконе.

Дата добавления: 2015-08-26