Постструктурализм

ния», выводимый из отношений одних только означаю­щих. Это окончательно замыкает поэтический текст в кругу других текстов и теоретически отвергает всякую возможность его связи со внеязыковой реальностью.

Наиболее авторитетное среди постструктуралистов теоретическое обоснование этой критики традиционной концепции знака дал Деррида. Он предпринял попытку опровергнуть эпистемологическое обоснование, на ко­тором покоился «классический структурализм», а имен­но — невозможность разделения ряда означаемого и ряда означающего при функционировании знака. Деталь­но разработанная аргументация Деррида направлена не столько на выявление ненадежности любого способа зна­кового обозначения, сколько на то, что обозначается, — на мир вещей и законы, им управляющие. С точки зрения французского ученого, все эти законы, якобы отражающие лишь желание человека во всем увидеть некую «Исти­ну», на самом деле не что иное, как «Трансценденталь­ное Означаемое» — порождение «западной логоцентри-ческой традиции», стремящейся во всем найти порядок и смысл, во всем отыскать первопричину (или, как чаще выражается Деррида, навязать смысл и упорядоченность всему, на что направлена мысль человека). В частности, вся восходящая к гуманистам традиция работы с тек­стом выглядит в глазах Деррида как порочная практика насильственного «овладения» текстом, рассмотрения его как некоторой замкнутой в себе ценности, практика, вызванная ностальгией по утерянным первоисточникам и жаждой обретения истинного смысла. Понять текст для них означало «овладеть» им, «присвоить» его, под­чинив его смысловым стереотипам, господствовавшим в их сознании. Особое неприятие со стороны Деррида вызывает соссюровская теория знака, основанная на примате звучащего слова над письменным. Когда чело­век говорит, то у него создается «ложное» представле­ние о естественности связи означающего (акустическо­го образа слова) с означаемым (понятием о предмете или даже с самим предметом). Это кажется французс­кому ученому абсолютно не допустимым, поскольку в данном случае не учитываются ни интенциональная направленность сознания, воспринимающего мир по своим внутренним законам и представлениям, ни опос­редующая роль контекста культуры.

Рассматривая мир только через призму его осозна­ния, т.е. исключительно как идеологический феномен культуры и, даже более узко, как феномен письменной культуры, постструктуралисты готовы уподобить само­сознание личности некоторой сумме текстов в той мас­се текстов различного характера, которая, по их мнению, и составляет мир культуры. Поскольку, как не устает повторять Деррида, «ничего не существует вне текста», то и любой индивид в таком случае неизбежно находится «внутри текста», т.е. в рамках определенного историчес­кого сознания, что якобы и определяет границы «интер-претативного своеволия» критика. Весь мир в конечном счете воспринимается как бесконечный, безграничный текст. Другая причина неприятия примата «звуковой речи» кроется в философской позиции критика и связана с его постструктуралистской тенденцией девальвации лично­сти, что отражает общую дегуманизацию теоретической мысли Запада. Конкретно у Деррида это формулируется как критика концепции самосознания человека, получив­шей свое классическое выражение в знаменитом изрече­нии Р.Декарта: «Я мыслю, следовательно, я существую»

(«Начала философии», 1,47). «Говорящий субъект», по мнению Деррида, во время говорения предается иллю­зии о независимости, автономности и суверенности сво­его сознания, самоценности своего «я». Именно это «cogito» (или его принцип) и расшифровывается уче­ным как «Трансцендентальное Означаемое», как тот «классический центр», который, пользуясь привилеги­ей управления структурой или навязывания ее, напр., тексту в виде его формы (т.о., сама оформленность лю­бого текста ставится под вопрос), сам в то же время ос­тается вне постулированного им структурного поля, не подчиняясь никаким законам. Здесь на первый план выходит вторая важная сторона деятельности Деррида— его критика самого принципа «структурности структу­ры», в основе которого и лежит понятие «центра» структуры как некоего организующего начала, того, что управляет структурой, организует ее и в то же время само избегает структурности. Для критика этот «Центр» — не объективное свойство структуры, а фикция, постулиро­ванная наблюдателем, — результат его «силы желания» или «ницшеанской воли к власти»; в конкретном же слу­чае толкования текста—следствие навязывания ему чита­телем собственного смысла. В некоторых своих работах Деррида рассматривает этот «центр» как «сознание», «cogito», или «феноменологический голос». Само интер­претирующее «я» вместе с тем понимается им как своеоб­разный текст, «составленный» из культурных систем и норм своего времени.

Подобная критика структуры — самая показатель­ная сторона именно литературоведческого постструк­турализма. Наиболее последовательно она проводилась в теориях деконструкции Деррида, текстуальной про­дуктивности Кристевой, шизофренического дискурса Делеза и Гваттари. В том же направлении развивалась мысль и второго по своему влиянию теоретика пост­структурализма Фуко. В значительной степени он явил­ся продолжателем «разоблачительной критики», нача­той теоретиками Франкфуртской школы Т.Адорно, М.Хоркхаймером и В.Беньямином. Главная цель ее — критика всех феноменов общества и сознания как со­знания буржуазного — состояла в том, чтобы выявить сущностный, хотя и неявный иррационализм претен­дующих на безусловную рациональность философских построений и доказательств здравого смысла, лежащих в основе легитимации, самооправдания западной куль­туры последних столетий. Основная цель исследований Фуко — выявление «исторического бессознательного» различных эпох, начиная с Возрождения и по 20 в. включительно. Исходя из концепции языкового характера мышления и сводя деятельность людей к «дискурсивным практикам», Фуко постулирует для каждой конкретной ис­торической эпохи существование специфической эписте-мы — «проблемного поля», достигнутого к данному вре­мени уровня «культурного знания», образующегося из «дискурсов» различных научных дисциплин. При всей разнородности этих «дискурсов», обусловленной специ­фическими задачами разных «форм познания», в своей совокупности они образуют, по утверждению Фуко, бо­лее или менее единую систему знаний—эпистему. В свою очередь, она реализуется в речевой практике современ­ников как строго определенный языковой код — свод предписаний и запретов. Эта языковая норма якобы бессоз­нательно предопределяет языковое поведение, а следователь­но, и мышление отдельных индивидов. Т.о., в теории Фуко

Дата добавления: 2015-08-20