Январь 1986 1 страница

Сцена 1 Поздно ночью, три дня спустя. На сцене кромешная тьма. Пред в постели у себя дома, ему снится кошмар. Он просыпается, садится на постели и включает лампу. Смотрит на часы. За столиком рядом с кроватью сидит мужчина в одежде британского сквайра 13-ого века.

Пред: (в ужасе) Кто вы?

Пред Первый: Меня зовут Пред Уолтер.

(Пауза.)

Пред: Меня зовут Пред Уолтер.

Пред Первый: Я знаю.

Пред: Объяснитесь.

Пред Первый: Ты жив. Я нет. У нас одно и то же имя. Что тут объяснять?

Пред: Вы призрак?

Пред Первый: Предок.

Пред: Неужели тот самый Пред Уолтер? Пред Уолтер с Гобелена Баю?

Пред Первый: Его пра-пра-внук. Пятый по линии.

Пред: Я, кажется, тридцать-четвертый.

Пред Первый: Вообще-то тридцать второй.

Пред: Мама с этим не согласится.

Пред Первый: Значит она учитывает двух ублюдков; но я говорю, они не считаются. Я говорю, среди нас нет места ублюдкам. Эти маленькие штучки, которые ты глотаешь...

Пред: Таблетки.

Пред Первый: Таблетки. От эпидемии. Я тоже...

Пред: От эпидемии... вы тоже что?

Пред Первый: В мое время эпидемия была гораздо хуже чем сейчас. Целые деревни вымирали, дома пустели. Смотришь утром на улицу и видишь, как Смерть шагает и мочит в росе драный подол черной робы. Так же ясно, как я вижу тебя.

Пред: Вы умерли от чумы.

Пред Первый: От пятнистого монстра. Как и ты, один.

Пред: Я не один.

Пред Первый: У тебя нет ни жены, ни детей.

Пред: Я голубой.

Пред Первый: Ну и что? Хоть розовый, мне все равно, какое это имеет отношение к детям?

Пред: Голубой, гомосексуалист, не голубого цвета... ладно, проехали.

Пред Первый: У меня их было двенадцать. Когда я умер.

(Появляется второй призрак; он одет как элегантный лондонец 17-ого века.)

Пред Первый: (указывает на Преда Второго) И я был на три года младше него.

(Пред замечает второго призрака, вскрикивает.)

Пред: О Господи, еще один.

Пред Второй: Пред Уолтер. И между нами около семнадцати Предов.

Пред Первый: Он учитывает ублюдков.

Пред: У нас что, нынче слет?

Пред Второй: Мы посланы провозгласить появление Ее Мифичества.

Они обожают пышно обставленные въезды, с кучей глашатаев и...

Пред Первый: Вестница грядет. Освободите дорогу. Безграничному снизхождению, дуновению с неба...

Пред Второй: Я подозреваю, мы были избраны в виду сходства смертей. Старинному роду, вроде Уолтеров, подобает иметь одного-двух представителей, унесенных чумой.

Пред Первый: Пятнистым монстром.

Пред Второй: Черным Джеком. Он пришел из водопроводных труб, отравил добрую половину Лондона, представляешь? А к нему он пришел от блох. К тебе, как я понимаю, от удручающих последствий похоти...

Пред Первый: От блох на крысах, кто бы мог подумать?

Пред: Я умру?

Пред Второй: Нам запрещено это обсуждать...

Пред Первый: Но когда это случится, предки тебе не помогут. И куча детей тоже, умрешь ты один.

Пред: Мне страшно.

Пред Первый: Еще бы. Там даже факелов нет, а дорога каменистая, темная и крутая.

Пред Второй: Не пугай его. Сперва хорошие новости, а потом плохие.

Мы оба будем усыпать триумфальное шествие розовыми лепестками и пальмовыми ветвями. Ведь ты пророк. Провидец. Первооткрыватель. Это великая честь для семьи.

Пред Первый: У него нет семьи.

Пред Второй: Я имел в виду для Уолтеров, для нашей семьи.

Пред: (Поет)

Спи, моя радость, усни,

В доме погасли огни.

Птички затихли в саду,

Рыбки уснули в пруду...

Пред Второй: (кладет руку Преду на лоб) Успокойся, успокойся, это не мозговая горячка...

(Пред успокаивается, но глаз не открывает. Освещение меняется. Где-то вдалеке слышна божественная музыка.)

Пред Первый (низкий речитатив):

Адонай, Адонай,

Олам ха-йичуд,

Зефирот, Зазахот,

Ха-адам, ха-голд

Дочь Света,

Дочь Величия

Флюорит! Фосфор!

Фтор! Свеча!

Пред Второй: (одновременно)

В этот миг,

Из зеркальных врат рая,

Сквозь холодную и безжизненную бесконечность простора,

Вестница летит

В шлейфе небесных светил,

Ее Мифичество явится,

О, Пророк,

К тебе...

Пред Первый и Пред Второй:

Ждите, ждите

Бесконечного Снисхождения,

Дуновения с неба, пера,

Слава...

(Они испаряются.)

Сцена 2

На следующий день. Сцена разделена пополам: с одной стороны - Луис и Белиз в кафе. С другой - Пред в поликлиннике при госпитале с Эмили - медсестрой; она подключила его к капельнице с пентамидином[46].

Луис: Почему демократия в Америке увенчалась успехом? Разумеется, говоря "увенчалась успехом", я имею в виду относительно, не буквально, не в настоящее время, но что создает перспективу будущего внедрения и роста этакой радикальной демократии? Почему власть, некогда столь ревниво сберегаемая родоначальниками Конституции на верхушке пирамиды, теперь непреклонно ползет вниз и в стороны, несмотря на отчаянные усилия власть имущих, Правых, пресечь этот процесс? Я хочу сказать, это одна из самых больших сложностей, с которой сталкиваются сторонники Левого движения в нашей стране, Левые американцы то и дело спотыкаются об эти окаменелые маленькие фетиши: возьмем, к примеру, свободу, хуже не придумаешь; Христа ради, Джин Киркпатрик[47], например, без остановки лопочет о свободе и следовательно, что оно означает, слово свобода, в ее устах, или права человека; Буш[48] тоже болтает о правах человека, так о чем эти люди говорят, с таким же успехом они могли бы рассуждать об обычаях сношения у инопланетян, они не в состоянии понять онтологического значения слова "свобода" или "прав человека"; они знают только свои буржуазные, собственнические Права Власть Имущих, но это же не предоставление гражданских прав всем, не демократия, не то, что она подразумевает, не весь потенциал этой идеи, не ее плоть и кровь. Это обыкновенный либерализм, даже наихудший из либерализмов, буржуазная терпимость, и СПИД, я считаю, указывает нам на пределы терпимости, на то, что одной терпимости недостаточно, потому что стоит тронуть эту какашку, как становится ясно, чего стоит эта терпимость. Ничего. А под ней прячется нестерпимая, страстная ненависть.

Белиз: Ага.

Луис: Ты считаешь, это не верно?

Белиз: Верно, верно.

Луис: Власть, вот цель, а не просто чтобы тебя терпели. Какого хрена нам кому-то подражать. Но, я хочу сказать, несмотря на все это, Америка, по-моему отличается от любой другой страны на земле, потому что при населении состоящем из представителей абсолютно всех рас, мы не можем... В конечном итоге нас олицетворяет не наша национальность, а наша политика. У нас не как в любой европейской стране, где существует непреодолимая монополия или монолит определенной расы или национальности, например все датты, то есть все люди из Дании, они все, ну, датчане, правда европейские евреи никогда не были европейцами, тут небольшая загвоздка. На пути монолита. Но здесь у нас столько таких небольших загвоздок, настоящая коллекция подобных загвоздок, а монолит отсутствует. То есть я хочу сказать, разумеется, тут существует монолит Белой Америки. Монолит белых американцев-натуралов.

Белиз: Что здорово впечатляет, даже для монолита.

Луис: Ну, нет, но когда национальность не режет глаза, и я вовсе не преуменьшаю ее важность, в смысле, я знаю, как это важно, у нас все же весьма и весьма расистская страна, но это просто, ну, возьмем, к примеру, британцев. В смысле, они все голубоглазые и розовые. И это просто странно, знаешь, в смысле, я не такой уж типичный еврей, или... ну, может и типичный, но, знаешь в Нью Йорке все... ну, не все, но у очень многих типичная внешность, но в Англии, в Лондоне я иду в бары и я там как жид Сид, понимаешь, как Вуди Аллен в "Анни Холл"[49], только тюбетейки и габардинового сюртука не хватает и нигде, нигде больше меня так сильно не, ну, не открыто презирают, не как немцы, которые, я считаю, так и остались ярыми антисемитами и расистами, это я про черных расистов, они делают вид, что это не так, но на самом деле, короче, в Лондоне это просто... например, однажды я там познакомился с черным гомиком из Ямайки и у него был типичный ямайский акцент, но он сказал, его семья переселилась в Лондон задолго до гражданской войны - американской гражданской войны - и что англичане ни на миг не позволяют ему забыть, что он не голубоглазый и не розовый, и я сказал, да, я это тоже чувствую, все эти люди - антисемиты и он сказал да, но зато британские евреи наложили лапу на весь пошивочный бизнес и черные не могут туда влезть. И это был ужасно неловкий момент... В смысле, мы с ним сидели в голубом баре, но это была пивнушка, понимаешь, с балками в потолке и отштукатуренными стенами и нам подавали эти жуткие бутерброды с рыбой и яйцами двухдневной давности - настолько типично-английская, настолько старинная, что я почувствовал, ну, тут просто некуда деваться, ведь мы оба в данный момент до того погружены в историю, что все желания растворяются в самой старине этого места, национальность берет верх над всем и надежды на перемену нет - для британцев на первом месте национальная, а не политическая судьба, в то время как в Америке...

Белиз: В то время как в Америке национальность значения не имеет.

Луис: Нет, нет, не то... Неужели ты так меня понял...

Белиз: Я...

Луис: Это - слушай, национальность, да, но, в конечном итоге, национальность здесь - это политический вопрос, понимаешь? Расисты просто пытаются использовать национальный вопрос как средство в политической борьбе. Сам национальный вопрос значения не имеет. Как спиритуалисты пытаются пудрить всем мозги этим "снизошло ли на вас откровение", "правоверны ли вы", "на верном ли пути", и так далее, они нашаривают духовную историю страны, в которой врожденной духовности ни на грош - только у индейцев, то есть у коренных американцев и была духовность, но их мы перебили, так что богов в Америке давно не осталось, или призраков, или духов, в Америке нет ни ангелов, ни духовной истории, ни национальной истории, только политическая история и ловушки, и заговоры для маневрирования в неизбежной политической борьбе за расползающуюся вниз и во все стороны политическую власть людям...

Белиз: ВЛАСТЬ Людям! Аминь! (Смотрит на часы) АХ БОЖЕ МОЙ! Который час, мне пора...

Луис: Ты... ты считаешь, это кричит мой расизм или наивность, или еще что-нибудь?

Белиз: Ну что-то определенно кричит. Слушай, я только что вспомнил, у меня назначена встреча...

Луис: В чем дело? Погоди, я вовсе не корчу из себя такого привилегированного оратора и...

Белиз: Я сижу здесь и думаю, рано или поздно он выдохнется, поэтому я дал тебе возможность без остановки болтать, причем ты ляпнул семь или восемь вещей, которые меня здорово задели.

Луис: Что именно?

Белиз: Но я знаю тебя, Луис, и я знаю, что чувство вины, спровоцировавшее этот монолог, явно распухло сильнее, чем твой геморрой.

Луис: У меня нет геморроя.

Белиз: Я слышал другое. Можно я кончу?

Луис: Да, но у меня нет геморроя.

Белиз: Поэтому, когда я, наконец...

Луис: Тебе Пред рассказал, вот сволочь, он не должен был...

Белиз: Ты обещал, Луис, о Преде мы не говорим.

Луис: Ты первый о нем заговорил.

Белиз: Я заговорил о геморрое.

Луис: Косвенно заговорил. Пассивно агрессивно.

Белиз: А ты не пассивно агрессивничал, тыча меня носом в свою теорию о том, что в Америке нет расовой проблемы?

Луис: О, это несправедливо, я этого не говорил.

Белиз: Не именно это, но...

Луис: Я сказал...

Белиз:... что-то вроде этого, а если б у тебя хватило наглости сказать об этом прямо, я бы давно ушел и...

Луис: Ты переворачиваешь мои слова! Я...

Белиз: Перестань перебивать! Я не могу...

Луис: Дай мне...

Белиз: НЕТ! Что, сказать? У тебя словесный понос с тех пор как я сюда вошел, ла-ла-ла, тра-та-та-та-та, вверх, вниз, носишься со своим МОНОЛИТОМ...

Луис: (перебивает) Ну, ты мог бы в любой момент ко мне присоединиться, вместо того чтобы...

Белиз: (продолжает, не слушая Луиса)... и подруга, это, действительно потрясающий спектакль, но я могу гораздо веселее провести свободное время, вместо того чтобы сидеть здесь и слушать все это расистское дерьмо, просто потому что мне тебя жалко и...

Луис: Я не расист!

Белиз: Ой, давай не будем...

Луис: Ладно, может я и расист, но...

Белиз: Как это противно! Тебя неинтересно дразнить, Луис; ты чувствуешь себя таким виноватым, это как если бы я бросал дротики в комок желе, я бы не слышал такого приятного стука, когда острие вонзается в доску, желе просто дрябло колышется, дротики шмякаются об него, падают и исчезают.

Луис: Для меня обсуждение линий опрессии - вопрос сложный и...

Белиз: Ой, неужели? Знаешь, мы, черные королевы трансвеститов, обладаем довольно интимным знанием насчет сложности линий...

Луис: Ты - бывшая черная королева трансвеститов.

Белиз: Вообще-то, бывшая бывшая.

Луис: Ты снова начал переодеваться?

Белиз: Я не... может быть. Я не обязан перед тобой отчитываться. Может быть.

Луис: Я считаю, что это женофобия.

Белиз: Тебя не спрашивают.

Луис: Самая настоящая женофобия. Голубым, по-моему, давно пора начать относиться к трансвеститам, как негритянки относятся к негритянкам, которые поют блюз.

Белиз: Что за муха тебя сегодня укусила.

Луис: Ну, это внутренняя опрессия, верно, мазохизм, стереотипы...

Белиз: Луис, ты нарочно стараешься, чтобы я тебя возненавидел?

Луис: Нет, я...

Белиз: Я хочу сказать ты специально ради меня корчишь из себя надутого сексуально-политического сталиниста тире расиста-головореза с флажком в руках?

(Пауза)

Луис: Знаешь, что я думаю?

Белиз: Что?

Луис: Ты ненавидишь меня, потому что я - еврей.

Белиз: Я ухожу.

Луис: Это правда.

Белиз: Тебе не на что сослаться, кроме твоей...

Луис, как приятно знать, что ты не изменился; ты так и остался почетным гражданином Сумеречной Зоны[50] и после бесконечного бледного, несчастного полемизирования о расовом бесчувствии, у тебя еще хватает ёбаной наглости называть меня антисемитом. Мне действительно пора.

Луис: Ты дразнил меня "Лу-еврейчик".

Белиз: Это была шутка.

Луис: Мне не было смешно. Это было оскоблением.

Белиз: Это было три года назад.

Луис: Ну и что?

Белиз: Ты только что сам себя назвал жид Сид.

Луис: Это не одно и то же.

Белиз: Жид Сид не то же самое, что Лу-еврейчик.

Луис: Нет.

Белиз: Когда-нибудь ты растолкуешь мне разницу, но сейчас...

Ты ненавидишь меня, потому что ты ненавидишь негров.

Луис: Ничего подобного. Но я считаю, что большинство чернокожих - антисемиты.

Белиз: "Большинство чернокожих". Вот это и есть расизм, Луис, а я считаю, что большинство жидов...

Луис: Луис Фарракан[51].

Белиз: Эд Коч[52].

Луис: Джесси Джексон[53].

Белиз: Джексон. Господи, Луис, да... ты голосовал за Джесси Джексона. Ты слал чеки в Коалицию "Радуга"[54].

Луис: У меня насчет этого противоречивые чувства. А чеки я опротестовал.

Белиз: Ты опротестовываешь все свои чеки, Луис; а противоречивые чувства у тебя насчет всего.

Луис: Что ты имеешь в виду?

Белиз: Может ты и в самом деле кретин, но я отказываюсь верить, что ты меня не понял. Попытайся.

Луис: Я никогда не испытывал противоречивых чувств к Преду. Я люблю его. Да. Действительно люблю.

Белиз: Кто же спорит.

Луис: Любовь и противоречия... Истинной любви не ведомы противоречия.

Белиз: "Истинной любви не ведомы противоречия". Клянусь, это цитата из моего любимого бульварного романа, "Влюбленная в тайну ночи", только ты его, наверняка, не читал.

(Пауза)

Луис: Никогда не читал.

Белиз: А стоит. Вместо того чтобы корпеть всю оставшуюся жизнь над "Демократией в Америке"[55]. Это роман о белой женщине, чей папочка владеет плантацией в дебрях Юга еще до гражданской войны - до американской гражданской войны - и ее зовут Маргарет, и она влюблена в лучшего папочкиного раба, а его зовут Фаддей, и она замужем, но у ее белого мужа-рабовладельца СПИД - Синдром Пижонства И Даунизма. В общем, много теплого творится, когда Маргарет и Фаддей улучают минутку чтобы встретиться под знойными лунными лучами в своем Королевстве Хлопка, а потом, разумеется, приходят янки и освобождают рабов, и рабы вздергивают старого папочку на дереве, и так далее. Историческая беллетристика. Где-то среди всего этого, я помню, Маргарет и Фаддей находят время обсудить природу любви; ее лицо отражает сияние горящей плантации - знаешь, как это принято у белых - а его черное лицо темнеет в ночи и она говорит ему: "О Фаддей, истинной любви не ведомы противоречия."

(Короткая пауза. Входит Эмили и выключает капельницу.)

Белиз: Фаддей смотрит на нее; он размышляет над ее словами и не вполне уверен, что согласен.

Эмили: (вытаскивает иглу капельницы из вены Преда) Сеанс номер... (сверяется с историей болезни) Четыре.

Пред: Фармацевтическое чудо. Лазарь снова задышал.

Луис: Он... как он?

Белиз: Зачитать тебе список?

Эмили: Снимите рубашку, проверим...

(Пред снимает рубашку, она исследует его лезии.)

Белиз: Там и с весом неважно, и с дерьмом и с психикой.

Эмили: Всего шесть. Замечательно. Брюки.

(Он снимает брюки. Стоит голый. Она проверяет его гланды.)

Белиз: И. Он говорит, что сходит с ума.

Эмили: Все хорошо. Что еще?

Пред: Лодыжки распухли и болят, но нога получше. Тошнота почти прошла от маленьких оранжевых таблеток. Стул - сплошная вода, но зато не кровавый, пока что, мой глазник говорит, все в порядке, пока что, мой дантист говорит: "Фу!", при виде моего ворсистого языка и теперь он носит мини-презики на большом и указательном пальцах. И маску. А мне-то что? Мой дерматолог уехал на Гавайи, а моя мама... ну, не будем ее сюда вмешивать. Так она обычно и поступает, она не вмешивается. Гланды у меня как грецкие орехи, вес держится уже вторую неделю, а два дня назад друг умер от птичьего туберкулеза; от птичьего туберкулеза; я испугался и не пошел на похороны, потому что он был ирландским католиком и гроб, наверняка, был бы открыт и я побоялся... чего-то, птичьего туберкулеза или того, что увижу его, или... В общем, я в порядке. Но я, конечно, схожу с ума.

Эмили: Мы сделали анализы на токсоплазмоз и нет никаких симптомов...

Пред: Я знаю, знаю, но я чувствую, грядет нечто ужасное, понимаете, как снаряд из открытого космоса, и он стремительно несется к Земле, и я - эпицентр, а... те, кто меня знают, подтвердят, я - мальчик спокойный и собранный. Но я взбудоражен.

Эмили: Честное слово, вам абсолютно не о чем беспокоиться. Я считаю, что шохем бамромим хамтзех мекуно неконо ал канфей хашькино.

Пред: Что?

Эмили: Все в порядке. Бемаалос кидошим ут-хорим кезохар хорокии мазхирим...

Пред: О, я не понимаю, что вы...

Эмили: Эс нишмаш Пред шехолоч леоломох, баавур шенодву здокор бад хазкораз нишморош.

Пред: Зачем вы это делаете?! Прекратите! Прекратите!

Эмили: Что прекратить?

Пред: Вы же сейчас... разве вы сейчас не говорили по-еврейски или?

Эмили: По-еврейски? (Смеется) Я американка итальянского происхождения. Нет, я не говорила по-еврейски.

Пред: Ой, нет, о Боже, пожалуйста, я серьезно думаю, я...

Эмили: Послушайте, вы уж извините, но у меня полная приемная... я считаю, вы - счастливчик, вы еще годы проживете, для человека без иммунитета вы весьма здоровы. Вы с кем-нибудь встречаетесь? Одиночество чревато опасностями. С психологом?

Пред: Нет, мне никто не нужен, я просто...

Эмили: Ну, подумайте об этом. Вы не сходите с ума. Вы просто под сильным стрессом. Неудивительно... (она что-то пишет в историю болезни)

(Внезапно происходит потрясающий взрыв света, гигантский хор выпевает мощный аккорд и из под пола сцены на красной литой стойке вырастает огромная книга со стальными страницами. Книга раскрывается; на ее страницах выбит какой-то старинный шрифт, который вдруг загорается. Почти сразу же книга захлопывается, мгновенно проваливается в пол и освещение вновь становится обычным. Эмили продолжает писать и ничего этого не замечает, Пред потрясен до глубины души.)

Эмили: (посмеивается, выходит) По-еврейски...

(Пред убегает прочь.)

Луис: Помоги мне.

Белиз: Прошу прощения?

Луис: Ты медбрат, дай мне что-нибудь, я... больше не знаю, что мне делать, я... на прошлой неделе я, это, сломал ксерокс, причем конкретно и я... потом я споткнулся на ступеньках метро и у меня очки сломались, и я поранил лоб, вот, видишь, и теперь я толком не вижу и мой лоб... он, как Каинова печать, глупо, правда, но он не заживает и каждое утро я это вижу, и я вспоминаю библейские притчи, Каинова печать, Иуда Искариот и его серебренники, и его петля, людей, которые... предавая тех, кого любят, предают святую святых себя, я чувствую... к самому себе лишь холод, только холод и каждую ночь я по нему скучаю, я так по нему скучаю, но эти... болячки и запах, и... куда все это шло... может я тоже... я тоже могу быть больным, может я тоже болен. Я не знаю.

Белиз. Скажи ему, я люблю его. Можешь это сделать?

Белиз: Я долго над этим думал и я до сих пор не понимаю, что такое любовь. Правосудие просто. Демократия элементарна. Эти понятия не раздваиваются. Но любовь очень сложна. И она наказывает тех, кто нарушает ее суровые законы.

Луис: Я умираю.

Белиз: Это он умирает. Ты об этом только мечтаешь.

Ладно, выше голову, Луис. Гляди, какое тяжелое небо.

Луис: Фиолетовое.

Белиз: Фиолетовое? Блин, что ты за гомосексуалист после этого? Это не фиолетовый цвет, милочка, этот цвет, там, в вышине - (торжественно) розовато-лиловый.

Я сегодня весь день думаю о Дне Благодарения[56]. Скоро все это... убожество покроется белым. Понюхай, чуешь?

Луис: Чую что?

Белиз: Мягкость, податливость, прощение, грацию.

Луис: Нет...

Белиз: Я не могу научить тебя этому. Я не могу помочь тебе, Луис. Мне до тебя дела нет. (Уходит.)

(Луис обхватывает голову руками, невольно дотрагиваясь до пореза на лбу.)

Луис: О, БЛЯДЬ! (Он медленно выпрямляется, смотрит Белиз вслед) Чую что?

(Он оглядывается по сторонам, чтобы убедиться, что за ним не наблюдают, потом делает глубокий вздох и поражается) Надо же. Снег.

Сцена 3

Тот же день. Лира стоит в белоснежном, холодном пространстве, над ее головой ослепительно голубое небо; нежный снегопад. На ней красивый лыжный костюм. В отдалении слышен шелест моря.

Лира: Снег! Лед! Ледяные горы! Где я? Мне..

Мне лучше, в самом деле, мне... лучше. В моих легких ледяные кристалы, замечательные и острые. А снег пахнет как холодные спелые персики. А в ветре струится что-то.... кровь, как странно, у ветра железный привкус.

Мистер Ложь: Это озон.

Лира: Озон! Ух ты! Где я?

Мистер Ложь: В королевстве льда, в самом низу планеты.

Лира: (оглядывается по сторонам, наконец, догадывается) Антарктида. Это Антарктида!

Мистер Ложь: Холодное убежище для потрясенных. Здесь нет места печали, а слезы превращаются в сосульки.

Лира: Антарктида, Антарктида, Боже мой, Боже мой, вы только ПОГЛЯДИТЕ, я... ух ты, у меня видно серьезный сдвиг по фазе, а?

Мистер Ложь: Видимо да...

Лира: Замечательно. Я останусь здесь навсегда. Разобью лагерь. Буду строиться. Построю город, громадный город с фортами, как на фронтирах Америки, с темными лесами и зелеными крышами, и высокими оградами из заостренных стволов, и на каждом углу загорятся костры. Надо строиться на берегу реки. Где тут леса?

Мистер Ложь: Древесины нема. Слишком холодно. Только лед, деревьев нет.

Лира: Ох, эти подробности! Как мне надоели подробности! Я посажу деревья и выращу их. А питаться я буду жиром карибу, я буду вытапливать его над костром и пить его из длинных, изогнутых козьих рогов. Вот будет здорово. Я создам здесь новый мир. И мне никогда больше не надо будет возвращаться домой.

Мистер Ложь: До поры до времени. Лед, как правило, тает...

Лира: Нет. Навсегда. Здесь я могу иметь все, что хочу - может быть даже друзей, кого-нибудь, кто... захочет меня. Может быть вас.

Мистер Ложь: Это против правил Интернационального Ордена Туристических Агентов, мы не имеем права путаться с клиентами. Закон есть закон. К тому же вам нужен не я.

Лира: Здесь никого больше нет... может хоть эскимос какой-нибудь. Он будет ловить рыбу в проруби. И поможет мне свить гнездо для малыша.

Мистер Ложь: В Антарктиде нет эскимосов. И ты вовсе не беременна. Ты это выдумала.

Лира: Ну и это все я ведь тоже выдумала. Поэтому раз снег тут холодный, значит, я беременна. Верно? Здесь я могу быть беременной. И я могу родить какого угодно ребенка.

Мистер Ложь: Это же пристанище, это вакуум, его главное достоинство в полной пустоте; в глубоком замораживании чувств. Здесь можно спокойно цепенеть, вот зачем ты сюда пришла. Надо уважать хрупкую экологию своих иллюзий.

Дата добавления: 2015-08-20