1 страница. (в поисках гармонии)

Ангел

(в поисках гармонии)

Глава.

1.

Довольно! – именно эта, резко и неестественно прозвучавшая фраза, заставила ее вскочить с места. – Довольно!

Ее глаза горели, горели слишком сильно, руки тряслись, а губы вновь начинали дрожать.

А это слово вместо того, чтобы успокоить, только больше врезалось в сердце. Тем же раскаленным, прижигающим клеймом, как и сотни других слов…

Довольно! довольно! Довольно!

И эхом: больнее, больнее, больнее…

Безумие, сумасшествие, бред какой-то…

Она вновь рухнула на стул и обхватила голову руками.

Будьте прокляты, прокляты, прокляты! Все, кто рядом! Кто никак не может понять, что мне, мне тяжело! Мне… Мне одной тяжело…

Ангелина, немного наклонившись вбок, вытянула на столе руку и уткнулась в нее горячим ноющим лбом.

Ей отчего-то стало стыдно.

Эгоистка! А даже если так, то, что с того?.. Что дает признание своих ошибок, если исправить ничего не дано, слезинка снова скатилась на деревянную поверхность, вызвав в глазу неприятное резкое жжение. И почему она не умеет красиво плакать? Как героини в лирических фильмах. Почему глаза становятся узкими, как щелки, нос краснеет, голова болит, и губы разводятся в странной смешной ухмылке, почему истерики, а не хрустальные капельки редких слез, которые через ровное количество времени скатывается к переносице? И почему они так эффектно не застывают на ресницах? И, как всегда, на виду у всех. В самый нежданный момент.

Какой позор!

Из-за чего. Из-за какого-то пустяка…

Ничтожество. Зачем же плакать из-за того, что ты ничтожество?.. не помогло. Лишь накатила новая волна безудержных рыданий.

Она специально делала это. Специально. Будто бы на камеру. Желая, чтобы кто-нибудь ворвался в ее комнату, опустился рядом и требовательно сказал: «Все хорошо будет!» Но никто не врывался. Никто не говорил. А она ждала. И периодически успокаиваясь, бросала взгляд на дверь.

Она даже не могла толком понять, отчего плакала. Вроде пришла домой… Опять почувствовала себя чужой…

А еще шел дождь. Первый весенний дождь.

Не теплый, но освежающий. Весенний… Какое красивое слово.

Но она ненавидела это время года.

Ей казалось, что все вокруг оживает и рождается заново, а природа заставляет ее смотреть на это и завидовать. Несомненно, самая ужасная пора,

когда все просыпается.

А самой хочется уснуть. Накрыться одеялом с головой и в полудреме слушать дождь за окном…

И чтобы было тепло и уютно. И обязательно чашка горячего чаю. И любимая книга. Но вместо наслаждения - отчаянье.

Я не думаю, что стоит особо рассказывать о ней. Да и рассказывать- то нечего. Обычные проблемы, возраст, актуальная тема.

Ее звали Ангелиной. Ей было пятнадцать. Ее переходный возраст заставлял переживать каждый шаг, каждую минуту ее жизни.

Она знала, что будет сегодня, что будет завтра. Половину придумывала, половина происходила на самом деле. Жизнь казалась ей скучной и несправедливой.

Ей не нравилось все, что она делает. Весь мир был чересчур жесток и мрачен.

И слишком большой, чтобы понять, что к чему.

Такое случалось довольно часто. Можно сказать с регулярным постоянством. Раз в пару месяцев в любом случае и иногда в непредвиденных, неожиданных ситуациях..

Это было подсознательные, порою ничем необоснованные попытки привлечь чье-либо и, как ни странно звучит, свое собственное внимание к себе. Это кажется смешным? Возможно, но у нее было достойное оправдание. Множество достойных оправданий, сносок, пояснений… Не говоря уж о том непонятном, удушающем состоянии, в котором она находилась где-то с 14 лет и никак не могла из него выбраться…. Жизнь в определенный ее период стала казаться сплошным не меняющимся и абсолютно бестолковым кругом. Родные, друзья, друзья родных… Особенно тех, кто уже давно перестал отмечать дни рождения. Их, почему-то казавшаяся теперь особенно бестолковой жизнь, проведенная без смысла и сути, просто так, чтобы прожить, их дети, с которыми еще труднее, их глупая, пустая работа, уставшие взгляды и бесполезность, всюду бесполезность. И нигде правды. Нигде толка. Нигде действительного, настоящего ответа на вопрос… А зачем? Зачем и вовсе это надо? Больше всего на свете Ангелина не хотела так жить. А самое страшное, это забыть об этом нежелании и однажды очнуться после всех этих мучений и стараний и с твердой такой, непоколебимой уверенностью понять, что ничего нет, … поздно…. Это слово звучало особенно жестоко. В ушах в каждую минуту хоть каких-нибудь мгновенных желаний и обыденных забот.

Шепот.

Вызывающий тоску и ноющий, отчетливый ком в горле, когда хочется сесть на стул и никогда и не при каких теперь уже обстоятельствах не вставать. А еще лучше лечь спать… и не проснуться. Шепот, злобный и противный, шепот, всегда твердящий одно и то же, всегда осуждающий, всегда ненавидящий, всегда предоставляющий неопровержимые доказательства бесполезности. Той самой, от которой бросало в дрожь.

Она практически ни с кем не общалась.

Дело было то ли в застенчивости, то ли в неумении говорить, доходящем порой до крайности, но друзей у не было вообще, знакомые никогда и ничего не слышали от нее, кроме возможного «привет». А те незначительные личности, которые она сама считала самыми значительными, чаще всего просто исчезали именно тогда, когда были особенно нужны.

Больше всего ей не хотелось быть такой, как все. В ее возрасте, наверное, красят волосы в синий цвет или вставляют сережки в пупок, чтобы казаться оригинальнее и ярче остальных… Но Ангелина бы на это никогда не решилась. Она боялась обыденности, боялась пустоты, которую постоянно наблюдала вокруг. Она видела ее во всех своих сверстниках, чувствовала их гонор, пафос А их постоянные желания через себя перепрыгнуть и показаться лучше, раздражали её... Нет, это еще ничего. Она могла терпеть в других собственные недостатки. Она боялась пустой болтовни, грубости и бессодержательности. Ей казалось, что современность, так ненавистная ей, передается по воздуху, что стоит только встать рядом с переносчиком, и тотчас заразишься.

Друзей у нее не было. Ангелина никогда ни к кому не привязывалась. Она никого не обижала и никогда не обижалась сама. Ее дружбы и непродолжительные знакомства прекращались сами по себе, чаще всего даже без ее ведома и, тем более, без ссор. Она будто проходила мимо, случайно оборачивалась, не узнавала встретившегося и шла дальше. Никто и никогда не был искренен и откровенен, и ни с кем не была откровенна она.

Конечно же, было одиночество. Она вроде признавала его, в какой-то степени ценила. Она привыкла к своему собственному определенному миру, к непонятным мыслям, бесконечным воспоминаниям, мечтам и фантазиям, наполнявших ежесекундно ее жизнь, хотя бы потому, что больше наполнить ее было совершенно нечем.

Ангелина быстро шла по улице, в бесплотной надежде, что ее не заметят, то и дело поправляя выпадающие наушники и, оскальзываясь на пути.

Было лето, достаточно тепло, но дождливо и сыро. Хотелось быстрее прийти домой, выпить чего-нибудь горячего, а, главное, не попасться ей на глаза. Только бы не попасться…

-«Черт, она, кажется, заметила меня… Ну зачем ей это вообще нужно, о чем я буду с ней говорить?.. Пусть уйдет, пусть только уйдет, угораздило встретиться именно здесь, на таком узком бульваре… Ты же не любишь меня, считаешь скучной, неинтересной. Ты давно меня уже забыла и не хочешь здороваться. Я для тебя что-то вроде неудачной пародии на нормального человека… Давай же сворачивай… Ну сворачивай… Молодец…»

-Ангелина!

-Привет. Прости, я тебя не заметила. Как ты изменилась, снова покрасилась? А тебе идет. Знаешь, я спешу, мне срочно надо зайти в школу.

-Школы больше нет.

-Нет, послушай. Это важно.

Она остановилась. Вика смотрела на нее блестящими глазами, улыбалась, мокла под дождем и поеживалась от холодных капель. Ангелина впустила ее к себе под зонтик.

-А ты не изменилась… Сколько мы не виделись… Кошмар, просто к голову не лезет. Ты помнишь качельки?!

-Вик…

-Да ладно. Как дела? Ах, знаю. Все каникулы одна. Какая же ты все-таки дура. Вытащить бы тебя…

-Обойдусь.

-Нет, я серьезно. А, в самом деле, почему бы и нет?

Она замолчала на секунду, потом обиженно улыбнулась.

-Мы с тобой столько не виделись, а ты говорить не хочешь.

Ангелина пожала плечами. Удивительная проницательность.

-Даже с днем рожденья меня не поздравила. Ты ведь понимаешь, мне теперь 16…

-Ну и что?

-Ничего. А ты все одна бродишь… Обещай, что когда тебе исполнится 16, ты изменишься…

-Да ладно…

-Я тебе писала в контакте, почему ты не ответила?

-Ты? Писала?.. А, ну да. Прости. Я не смогу прийти. Мне жаль, но…

-Нет, ты придешь. Мы с тобой были подругами лучшими когда-то…Стоит уже становиться более общительнее и увереннее. У меня соберутся только самые близкие друзья. И тебе будет очень легко с ними познакомиться. Они нормальные. В отличие от меня.

Ты тоже нормальная. Слишком даже. Ангелина странно поежилась и взяла зонт в другую руку.

-Нет, конечно, я никуда не пойду, и вообще, не люблю компании, ты же знаешь…

- О, черт! Как обычно, не продолжай… Я позвоню тебе завтра. В три. А в четыре у меня. Оденься красиво. Это все-таки праздник. Хотя.., как хочешь. Главное, приходи… Стоит только рискнуть… Знаешь, один шаг… и все.

Она всегда улыбалась, могла привлечь на свою сторону кого угодно, вне зависимости от характера и образа жизни. Она не просто легко находила общий язык, всегда выходило так, что встреч искали с ней и никак не она. Пожалуй, Ангелина была единственным человеком, которого она о чем-то просила и которого безуспешно пыталась потянуть за собой.

Они дружили с детства, редко общаясь и практически не сталкиваясь. Сначала Вика пыталась растормошить ее, вывести из обычного мрачного состояния, познакомить с кем-нибудь, заставить общаться, но все эти попытки приводили к незаметным ссорам, после которых они не встречались месяцами и почти не переписывались. Видимо, она считала себя обязанной, будто выполняла какой-то тяжелый долг перед Ангелиной, будто детская дружба связывает раз и навсегда и не позволяет терять забытых подруг из виду вовсе. Это было одинаково тяжело для обеих. Ангелина, как обычно, презирала, а привычные, милые уловки Вики на нее одну, как назло, не действовали.

С ней дружили все, и она была всегда на виду.

Легкомысленная, простая, она притягивала к себе людей гораздо более высокого уровня, которые безумно ценили ее и любили за бесхитростность, эмоциональность и одинаковое отношение ко всем абсолютно людям, спокойное, мягкое, без особых привязанностей, страстей и антипатий.

Ангелина считала ее пустой и примитивной, старалась всячески избегать и не попадаться ей на глаза, на улице обычно переходила на другую сторону и притворялась, что окликов не слышит.

Вика было довольно красива, а скорее мила и очень оживленна, в ней всегда было что-то новое, не замечаемое прежде, интересное искреннее. Она никогда не фальшивила, не умела притворяться, училась хорошо, без особого усердия, никогда не думала о будущем и собирала вокруг себя компании людей, которых Ангелина нашла бы самыми достойными, интересными, а главное, людьми ее круга. Как этот круг оказался у Вики непонятно, но именно это в ней всегда и раздражало.

Так же как и живость, экспансивность, самоуверенность и в особенности, бешеная жестикуляция и постоянно меняющееся выражение лица.

Назавтра у нее день рождения, Ангелина не поздравляла уже два года, не писала примерно столько же и уже облегченно выкинула этого человека из своей жизни. Приглашение это было ударом среди ясного неба, чем-то страшным, роковым и потрясающе неловким. Встреча с людьми, которые должны были собраться здесь… Заманчиво, прекрасно, интересно…

Она не радовалась. Скорее, даже наоборот. После первого волнения и всплеска надежд Ангелина вдруг поняла, что при выигрыше теряет. Одиночество, столь привычное ей, свободу, а, главное, возможность оправдаться.

Да, люди достойные. Да, интересные, не пустые, в них нет фальши, они просты, искренны и, наверное, могли бы стать настоящими. Настоящей могла стать она. Стоит только сделать один шаг. Но этот то шаг ей меньше всего хотелось делать. Дело было даже не в неуверенности и нерешительности. Она боялась нового. Боялась худшего. Она шла туда уже уверенная в своей неудаче, она шла туда, сознательно понимая, что ничего не изменит и менять не желает. Она безуспешно пыталась начать презирать тех, кто должно быть гораздо достойнее ее.

2.

«Люди не видят тени… Странно, не правда ли? Вот. Тень. Она существует. Живет. Мелькает. Отражается, дробится на стенах в непонятные фигуры, меняется в зависимости от солнца… Старательно пытается привлечь внимание и доказать, что она есть, но… но они не видят ее! Не замечают! И вовсе не стремятся замечать. Боятся темноты. Бестелесности. Самого страха. Она зовет, кричит, молит о помощи… Бедняжка. Ее никогда не услышат… Она непохожа ни на кого, а значит неправа. Она - темнота и прячется в темноте. Какая разница душевный ли мрак или настоящий? А этого всегда боятся… Ненавидеть. Бежать. Единственное возможное действие… она преследует. Но никогда не догонит. Даже самых медленных и беспечных… И я тень!»

Ангелина бессильно и пусто огляделась по сторонам. Чересчур яркий свет этого слишком быстрого сложного дня давил на виски и разум, превращая все действительное в какой-то нелепый смешной карнавал красок, некрасивых вызывающих тонов, криков, громких голосов и чьей-то ненавистной звенящей радости… Только теней, теней не было!

«Я ничто, ничто… - Она повторяла это про себя, не останавливаясь, в каком-то удивительном забвении, видимо, обстановка, царящая здесь, огромное количество незнакомых людей, неуверенность и страхи (Страхи!) отняли у нее последние силы бороться. Девушка глупо оглядывалась по сторонам, надеясь, что никто этого не замечает, ее глодало внутри что-то настолько сильное и явное, что она просто не могла справиться с навалившимся вдруг оцепенением… - Меня нет… Я привидение, призрак, я незаметный туман… Эти люди смотрят на меня, улыбаются, спрашивают, отчего я грустная такая, но завтра, завтра никто из них не вспомнит моего имени! Не поздоровается на улице, даже забудет, что я существую, живу! Что мелькаю среди них, глупо, бессмысленно, чужая, чужая для всех, для самой себя, надоедливая мошка… У меня никогда не будет друзей, они думают что у меня нет друзей, таковыми их лишь я одна считаю … Боже, боже, это кокон, огромный, липкий грязный кокон, из него никогда не получится вырваться, я ничтожество, тень… Пустота, пустота!

Как никогда много народа…. Как никогда огромное количество знакомств, поздравлений…. Чужих голосов, лиц, слабых воспоминаний… как много того, что ни принадлежит мне, как много зависти и злобы… Одиночество… О да, это смешное слово, настолько смешное, что я с ним устала бороться… Преодолевать себя… Делать наперекор… смешно! Больно! И приятно… Как же приятно топить, когда топить уже нечего, приятно падать, когда уже слишком глубоко упал… с горечью, с наслаждением… Когда остальные счастливы, когда остальные не видят тени, тени…»

Все эти мысли исчезли, мгновенно мелькнули и будто отошли на второй план. Отчаянье пропало, а надежда зачем-то навострила уши, только тупая глупая боль все еще стучала где-то в сердце, готовая выползти, если не произойдет… что произойдет?... Парень, говоривший с Викой о чем-то, веселый, тот раздражающий ее прежде особенно рьяный представитель собравшегося здесь общества живых, счастливый, запыхавшийся и откинувший назад взмокшие волосы. Тот самый незнакомый, новый знакомый, которого, как и всех, она ненавидела этих вечером так сильно… Он негромко рассмеялся, случайно повернулся и увидел ее… Замолк, не отводя взгляда с еле заметной улыбкой, спокойной, радостной… С каким-то истинно романтическим металлическим взглядом, которых бывает у уставших замученных людей… Он смотрел на нее, на нее своими темно-голубыми глазами! Она улыбнулась…

-Олег!

Он дернулся вновь, а девушка, окликнувшая его, все время стоявшая за ее спиной, что-то прокричала, подбежала, схватила за руку и начала взволнованно и быстро говорить. Красивая девушка. В том самом синем платье, которое Ангелина сегодня не решилась надеть. Ангелина отвернулась, бездумно уставившись на рисунок на скатерти, какой-то нелепо выпуклый, и цветастый… Какое-то время ничего не шевелилось в ее душе, кроме стыда и злости к самой себе, волна отчаянья не двигалась, не дышала, лишь мирно готовилась к наступлению и разрушению, ничего. Только безразличие и боль…. Что-то холодное замерло у нее внутри. В горле потекло тихонько и противно вниз… Заполняя все… Особенно сердце. Да сердце. А у теней оно вообще есть?

Что же это? Горечь, гордость, которая стала настолько существенной, что ее просто некуда было девать… Пустота, боль и бесконечное отвращение к самой себе… За все. За слабость, за веру и абсолютную неуверенность, за желание и бездействие, за раковину, в которой она живет...Волна взорвалась. И накрыла ее с головой. Отчего так?... больно? Эта мысль сама по себе был такой неискренней и простой, напоминающий чем-то разбитый и непонятно для каких целей склеенный бокал. Притворство, фальшь, все то, что она так ненавидела в окружающих, все то, что так раздражало, так злило ее, делало высокомерной и оттого смешной. Не это ли является действительной сущностью подобных истерик? Слезы, страданий вопли, отчаянье….Это страшное слово. Страшнее одиночества и боли. Такое же холодное и темное. Ей безумно хотелось испытывать его сейчас.

Ангелина поднялась, нечаянно смахнув рукой стакан с соком, долю секунды смущенно и расстроено смотрела на него, обвела взглядом ничего не замечающих людей… Вновь улыбнулась, глупо и беззащитно, неловко стала вытирать мокрую цветастую скатерть… Ей было горько и стыдно перед этими людьми, она хотела уйти незаметно, посметь уйти раньше, чего в нормальном своем состоянии она бы никогда не позволила, но, все же, уйти. Она выскользнула из-за стола, схватила сумку, быстро прошла в прихожую и попыталась отыскать взглядом куртку среди вороха одежды на вешалке. Ей отчего-то не хотелось рыться в чужих вещах…

-Ангелина! Ты куда?!

Девушка обернулась, глупая улыбка все не сходила с ее лица, подруга улыбалась и явно еле сдерживала смех, вопрос был вежлив, не более того, но здесь никто не должен был его задавать.

-Извини, я пойду… Я обещала пораньше прийти….

Подруга улыбнулась, снисходительно и печально, но ее веселые глаза на секунду полыхнули раздражением.

-Какая же ты все-таки… Дура… Дура… И… - она хотела договорить, но кто-то окликнул ее, тот самый парень, Олег, и она, мило откинув волосы, развернулась и исчезла. Ангелина тихо выскользнула за дверь.

Блестящая раковина, белая и какая-то ледяная, нет, лучше ванна, закрытый замок, искусственный свет… Лезвие, такое блестящее, кровь… Слабо стекающая вниз вместе с водой… Она непременно должна шуметь, чтобы не было слышно голосов в соседней комнате… Кто-то, ломающий и терзающий дверь, кто-то, кто еще не понял, но уже боится… Его страх, его боль, его жуткое оцепенение и, быть может, крик, нет. Не надо крика. Слишком пафосно. Она, бледная, красивая, как на картинке, голова, чуть опрокинутая назад, изрезанная рука… Все то же безмолвие и оцепенение. Чьи-то слезы и горечь. Такая же, как у нее, всегда… Осуждение, но уже пустое и бессмысленное, скорее смахивающее на жалость и боль, невыносимая, бесконечная боль…А, главное, понимание… Вырваться из кокона, заставить всех себе поверить. Не спасти. Не помочь… Просто поверить, не смеясь и не ругая, только понять… Лишь понять! И написать что-то вроде: «свобода, долгожданная свобода, простите, но я и вовсе не жила…», или лучше так: «неуверенность и стыд поглотили во мне любую возможность жить, я только существую и то с трудом, я не оправдываю не том что бы ваших, своих собственных надежд… Я не хочу больше опускать глаза и заламывать руки… Поймите меня… Простите…». Нет, нет, нет! Лучше вообще ничего не писать! Ничего! Попросить прощение и оставить на кухонном столе, или, может быть, и вовсе не оставлять… Винить во всем себя… Не в силах справиться с этим миром и… Самое трагичное, самое красивое, те красные капли, чужие, чужие уже слезы и оцепенение, мрачное оцепенение всех тех знакомых незнакомцев….Холодный страх и наконец статус человека, человека, а не тени, пусть и мертвого уже…При бледном ледяном свете ванной, бледная и ледяная сама, я в сотни раз красивее беду, чем в отражении любых возможных зеркал…

По дороге домой было холодно и неуютно, что-то огромное и неказистое таилось во всем этом городе. Пустой и некрасивый, с зелеными, аккуратными до отвращения улицами, он казался еще нелепей, еще смешней. Здесь было мило, уютно и спокойно… А если внутрь заглянуть? Вот этот город, молодой, маленький, но уже со своей историей, со свей гордостью, похожей на гордыню, но не стоящий в самом деле ничего. Современное чудовище, наполненное равнодушными высотками и бесконечными магазинами, такие же равнодушные и глухие люди, которых, будто чем-то тяжелым оглушило и разбросало в раз и эмоции, и участие…Эти десятиэтажные, семнадцатиэтажные уроды, вырастающие над головой, готовые упасть всей своей селедочно-консервной сущностью прямо на твое нечастное что-то, что когда-то называли душой…Абсолютно незнакомые, оглушенные так же как и ты, люди, живущие за стеной и имен которых ты не знаешь, скрежетящие жутковатые лифты, постоянно ломающиеся и застревающие именно тогда, когда спешишь… Пустые дворы, на которых даже дети с друг с другом не играют, и все то же высотное безумие, автомобильное нечто и безразличные сердца, неверие, а главное, недоверие… Боязнь, противная подозрительность даже к самым близким и бесконечное одиночество, средь этих залитых солнцем скверов, тихих деревьев и таких милых, милых домов с розовыми балкончиками, от которых почему-то страшно становиться и тошнит. Там природа – искусственная и гнилая красота - современно бесцветная, прозрачная, словно стеклышко и скрипящая при прикосновении, люди, живые, но мертвые в собственных душах… Лица, скрытые за аватарками, лица, которых, в принципе, уже нет… Если кто-то упадет… Ты перешагнешь, толкнешь и с улыбкой пройдешь мимо…

Ангелина шла быстро, без слез и низко наклонив голову, она предпочла бы ночь и блестящие яркие фонари, при свете которых страх заменяет все чувства, но в мае темнеет поздно. Еще во всю светило солнце, и ее тошнотворные мысли не развивались, принося видимое облегчение, а лишь тихонько теплились, слабо вспыхивая и мгновенно теряя суть. Хотелось поскорее дойти до дома и рухнуть на кровать… Желание запереться в ванне было скорее поверхностным и пустым, но позволяло плакать. Плакать искренне, представляя все это, радоваться, злорадствовать и, конечно, умирать в который уже раз. Она глупо улыбалась, и слезы бежали по ее щекам, Ангелина упорно верила, что это красиво и что на нее смотрят, а значит, что она интересна…. Она думала о крови и венах, но прекрасно знала, что, придя домой, съест две сосиски, расплачется, расстроит маму и ляжет спать. А утро будет прежним…. И глухая нынешняя тоска пройдет… Это было что-то вроде картинок, смешных и нелепых жутких по-черному, но необходимых, как воздух. Она спасалась в них и прятала уязвленную гордость. Подобных прокручиваемых сценок было много, все разные и с разными участниками, иногда даже со счастливыми концами. Участь одинокого и слабого человека придумывать себе участь. На что-нибудь решиться и как-нибудь повернуть судьбу, он наяву просто не в состоянии. Глупо винить ее в чем-то, она была еще ребенком, не знала ничего о жизни и знать о ней не хотела. Ангелина верила себе, упорно и трепетно и, если бы за убеждение своей собственной ничтожности следовало бы отдать жизнь, она сделала бы это, не задумываясь. Ей необходимы были отговорки своему бездействию, она искала их и находила в этих ночных кошмарах, странных мечтаниях и постоянно угрюмом и мрачном виде. Она много придумывала, как и все люди, не имеющие характера, но обладающие прекрасным воображением, она придумала себе уже пару влюбленностей, создав идеал среди незнакомых людей, каждому из более менее симпатичных прохожих грустно улыбалась, считая это интересным, и, в то же время, была уверена, что глубоко презирает их всех. Это не лицемерие, нет, скорее просто святая наивность и безграничный эгоизм. Мысли о самоубийстве были одной из самых страшных и непонятных страниц этой сказочной хроники. Они появились непонятно когда, непонятно зачем, но появились и с тех пор неизменно участвовали в каждой ее истерике. Всякий раз представляли собой что-то новое и всякий раз под конец настолько пугали ее, что она плакала и молила бога, все это скорее позабыть. Ей становилось неприятно и даже жутко, когда она возвращалась к ним с полной сознательностью, Ангелина было из тех людей, которые считали, что любое желание и представление, появляясь регулярно и неизменно, имеет непременное влияние на дальнейший исход событий. Она верила, что мысль материальна и этих картинок безумно боялась, но возвращалась к ним всегда, словно лунатик и по одному лишь желанию: «Чтобы поняли…» Кто понял? Черт знает. Эти картинки сменяли одна другую, наполняя тоску и пустоту какой-то живой, настоящей энергией, делая происходящее вокруг понятнее и чище. Становилось легко и свободно, будто мысли эти, превратившись в действительность, обрубили все цепи и веревки, давая долгожданную свободу, пустоту и безграничное беспроблемное нечто... То самое нечто, которого она всей душой боялась и к которому вовсе не стремилась, но отчего-то постоянно и назойливо думала о нем... Как надоедливая муха кружило оно у самого лица, не давая спокойствия и отдыха. Избавиться от него было невозможно, смириться тоже, оставалось ждать, с пустой не оправдывающей себя надеждой, что все непременно изменится, что эти тошнотворные мысли, неуверенность и истерики, наконец, исчерпают себя, что она сможет жить, как эти счастливые люди на сегодняшнем празднике. Она надеялась, что волшебник прилетит и превратит ее жизнь в сказку, она ничего не хотела делать сама.

Плакать расхотелось только в лифте. Слезы угасли сами собой, без особого ее усердия. Ангелина тупо смотрела на мигающую кнопку и думала, думала о чем-то пустом и бесполезном. О подруге, которая, верно, обидится, о девушке в обтянутом синем платье, о том, что дома непременно надо свое настроение скрыть… ей стало страшно. Она вполне явно слышала голос матери, ее вопросы и страх (к чему бояться, ради бога, что такого может произойти?) «Кто тебя обидел? Что случилось? Что ОПЯТЬ случилось…» А меньше всего ей хотелось отвечать на вопросы. Глупые и неотносящиеся ни к чему, они просто заставят ее рыдать, а маму еще больше волноваться, в итоге все это приведет лишь к пустым советам, не помогающим и бесполезным и какому-то непонятному и отвратительному стыду от слишком откровенного разговора. Она быстро вытерла слезы.

«Нет, нет… все равно будут слезы и рыдания, от этого никуда не деться, я не смогу притвориться и играть, я все равно опять предстану совершенной дуррой…»

На самом деле Ангелина была превосходной актрисой. Она бы с легкостью прекратила все эти рассказы о своей несчастной судьбе и грустные унылые выражения лица. Если б захотела. Но она не хотела. Участие, утешение, испуг, вот что надо было ей в эти минуты. Когда она была счастлива, она хотела, чтобы все видели ее счастье, когда грустна, чтобы все плакали вместе с ней. Она скорее притворялась расстроенной, чем была на самом деле таковой, отчаянье обычно длилось не более десяти минут и теперь уже исчезло, уступив место мечтательности и усталости. Ангелина сама желала вызвать его вновь. Она хотела, чтобы за нее волновались. Подобные проявления свободы необходимы были почти так же, как и картинки. Она жила этим. Подсознательно и может неестественно, но все же она упорно играла роль несчастной одинокой девочки, склонной к самоубийству или, по крайней мере, к сумасшествию.

Впрочем, ужин прошел довольно скучно, никаких лишних вопросов не было задано, никакой особенно тоски и грусти не передано. Мама удивилась ее желанию есть и какому-то странному насупленному виду, но к счастью, особенно не осведомлялась, ограничившись обыкновенным «Как дела?» и вполне удовлетворившись пожатием плечами и мычанием, вместо ответа. Отец и вовсе молчал. Ангелина, вдруг ни с того ни с сего стала очень веселой, улыбалась удивительно искренне, смеялась даже, и болтала всякую ерунду, она странно и восторженно говорила о погоде, будто в первый раз солнце увидела, о том, что у нее сильно сегодня болела голова, о том, что ей постоянно снятся глупые, нелепые сны, смысл которых она никак не может понять. Однако этот нервный срыв быстро прошел. Сказав о какой-то телевизионной передаче и услышав одобрение матери, она вновь замолкла, уже совершенно, бросила вилку и глупо улыбнувшись уставилась в противоположную стену. Ее взгляд стал поразительно мрачным и бесцельным, губы как-то вздрогнули, и лицо немного исказилось, будто она хотела заплакать, но чрез мгновение вновь приняло твердое и ледяное выражение. Такая перемена видимо очень удивила мать.

- В чем дело? Что-то случилось?

Девушка, боясь продолжения беспокойств и волнений, резко качнула головой и попыталась улыбнуться. Улыбка вышла кривая и глупая.

Дата добавления: 2015-08-20