Курок» - человек исполняющий смертный приговор.

Баю- баюшки-баю,
Не ложися на краю,
А то О, то серенький волчок
Твою маму заберёт.
Ты пойдешь маму искать,
Да по улице плакать.
Баю-баю-баю- бай,
Поскорее засыпай.
Завтра, будет новый день,
Весёлый, славный день.
Баю-байки, засыпай,
В снах своих ты утопай.
Баю-баю- баю-бай,
Поскорее засыпай, засыпай, засыпай.

Поезд останавливается. Я накидываю куртку и выхожу на платформу. Проводница косо глянула на меня, буркнув, что стоим 10 минут. Мне что с того? Я приближаюсь к своей цели, к тому месту то место, откуда я хочу оттолкнуться и успеть выполнить задуманное. И начать нужно с него, с момента, откуда началось моё стремительное падение, мой исчезающий звук виолончели, мои дымные бессонные ночи и долгое молчание. Мои нищета и скудность, и моя болезнь. И что с того, что в очередной раз удалось выкрутиться? Урвать у жизни малую толику времени? Ту пустячную, уже неважную величину, которая управляла мной долгое время. Да и многими из нас продолжает управлять. Все эти машины, дачи, квартиры, вещи, ненужные безделушки и торопливые ласки, слова любви и ложь измен, страсти, чаяния, надежды, что переплетаются в нас, душат, а нам кажется, что мы живём. И я так жил до вчерашнего вечера. И я затмевал мозг деньгами, муками от сознания, что от меня ушла жена и забрала детей, от её измен и пьяных похотливых слов её и от признаний в содеянном. Всё это такая ерунда, мишура, которую отодвинув которую в сторону, вдруг осознаёшь, что за всем этим карнавалом нас ждёт только одно – тёмная пропасть. Исчезновение. А уж если тебе сообщают, что жить осталось совсем мало… И ты точно знаешь, когда умрёшь, то что всё остальное? Можно прожить жизнь и никогда не прыгнуть с парашютом. Можно прожить день и ни разу не проснуться. Можно прожить месяц и не выходить из комнаты. Можно жить час одному и не знать об этом. Знания мучают. Стоит только узнать про себя что-то не то, и сразу всё меняется. При условии, что человек создан для изменения. А если он вращается – он этого не видит, не замечает, не знает. А может, не хочет того. Ни знать, ни ведать, ни чуять. Чуют слабые. Сильные – замечают. Но только то, что им удобно замечать. Это они только Раз вращаются – во второй раз они не вернутся. Да и зачем? У каждого существуют слабости. У каждого существуют сильности. У каждого существует ещё что-то, о чём молчат. Так молчат об измене. Так молчат о пустоте. Так молчат о брошенных детях и мёртвых родителях. Так молчат о войне. Мира нет и не будет. Зато всегда можно вернуться. Но только один раз, потому что второй раз это будет не раз вращение, а два вращение. И от этого кружится голова. А тот, кто раз вернулся – то есть ушёл он, и во второй раз уйдёт, и в третий…но уже не вернётся. Так и живут рядом раз вращенцы и не возвращенцы, и сталкиваются друг с другом. И липнут. И врут и пытаются хотя бы раз вернуться.

Утро. Комната с переставленной мебелью. На диване сидит Мужчина, в руках у него половая тряпка. Мужчина оглядывает обстановку. Поднимается. Кладёт тряпку у порога. Берёт литровую банку, писает в неё и ставит в угол. Ложится на диван, закуривает, включает телевизор.

Мой нежный мальчик! Так рада твоим письмам. Но сегодня не могу писать тебе много. Уже поздно и офис скоро закроют. У меня всё хорошо. Немножко устала. Пиши мне. Я тебя нежно-нежно целую.

Звонок телефона. Мужчина берёт трубку.

- Да...Нет, всё нормально, мы скоро уезжаем на съёмки, да нормально всё, мне, скорее всего, придётся задержаться тут. Как Фёдор? Мне никто не звонил?… У тебя то, что нового?…Ясно…Ладно, не траться, не теряй меня.

Мужчина споласкивает руки над тазом. Расставляет на столе тарелки, открывает банку с огурцами, берёт на балконе колбасу, сыр, все режет, раскладывает. Ножницами стрижёт на тарелки зелень. Включает электрический чайник. Смотрит на часы. Садится за стол, открывает книгу, закуривает. Открывается дверь, заходит Виолончелистка. Мужчина поднимается из-за стола, снимает с Виолончелистки ботинки, подаёт тапочки. Снимает с неё полушубок, подаёт висящий на электрическом масляном обогреватели свитер. Вынимает из-под стола бутылку водки, берёт две рюмки с полки, наливает. Виолончелистка устало садится за стол. Мужчина сворачивает ей самокрутку. Курят.

- Ты сделал перестановку?

- Нравится?

- Я давно хотела её сделать.

- Ты чем расстроена?

- Ты же сегодня уезжаешь…

- Отдохнёшь от меня.

- Я не устала от тебя, я привыкла к тебе, мне хорошо с тобой.

- Ага, узник замка Иф.

- Ну, хочешь, я не буду закрывать дверь? Хотя, уже не важно.

- Почему?

- Ты же возвращаешься домой.

- У меня нет дома.

- Тебе нужно на работу.

- У меня сейчас нет работы, я вольный художник.

- Ты столько для меня сделал.

- Счёт пришлю позже.

Виолончелистка поднимается, подходит к Мужчине, прижимает его голову к своему животу.

- Мальчик мой. Я потолстела?

- Я похудел?

- Я давно столько всего не ела, меня давно никто так не ждал, не снимал обувь, не кормил, не любил.

- Я тебе нужен?

- Да.

- Зачем?

- Мне с тобой легко. Ты озвучил мои мечты.

- Я хочу, что бы ты была счастлива со мной.

- Я в начале марта буду в Москве, визы там всякие…Ты будешь меня ждать?

- Буду.

- Выпьем?

- За Шевелёву!

- За Шевелёву!

Мужчина достаёт из джинсов портмоне, вынимает билет, рвёт его.

- Я никуда ни еду.

- Сумасшедший!

- Потерпишь меня ещё чуть-чуть?

- Хоть всю жизнь.

- Я люблю, когда долго.

Конец прошлого столетия. Подзабудем шум, замедлим мелькание транспорта, вспомним, как выглядят лошади.

Вечер. Окна затемнены, но они светятся или нижним углом, или слабой полоской между задернутыми портьерами. Небо не имеет красноватого оттенка, звезды всегда есть. Газовые фонари свет дают фиолетовый. Возле газового фонаря остановился молодой человек в шинели гимназической, оглянувшись по сторонам, он вынимает из-за ворота шинели небольшую книжечку в темном кожаном переплете.

«Фиолетовый - Образован слиянием активного красного и успокаивающейся синью. Н.Кузанский назвал его – гармонией противодействия. В Америке и Европе фиолетовый цвет – цвет, отвергаемый как неприятие особенно интеллектуальных продвинутых людей и людей искусства. Этнологи, проводившие исследования среди нетронутых культур Центральной Бразилии и Африки установили, что фиолетовый цвет является у них самым главным. Он же является продолжателем детей…» - хихикает – «…до наступления половой зрелости. По-видимому, фиолетовый цвет символизирует присущую человеку ментальность и внушаемость, потребность в поддержании опоры. В этом – счастье выбора – отрицание фиолетового цвета выступает своеобразным индикатором психологической и половой зрелости».- Прячет книгу и отступает в тень, уступая место пожилой даме, которую поддерживает за локоть высокий человек в длинном сюртуке и цилиндре.

Пожилая дама выходит со своим спутником на центральную улицу, где жужжат сближающиеся угли дуговых фонарей, свет вокруг них синий. Керосиновые фонари на недалеких окраинах бодро доживают свой век – похожи на очень редкие бусы. Наступает утро, к утру свет керосиновых фонарей похож на расплывчатые пятна конской мочи среди снега. Солнце ослепительно сияет на безоблачном небе. Из труб домов идет поспешный дым.

Стакан чая с серебряной ложечкой, от чая идет пар; на отдельной тарелочке лежит булочка, на маленькой тарелочке кусочек очень хорошего сливочного масла, и еще на отдельной тарелочке немного сыра, а на тарелке побольше – две толстые горячие сосиски с желтоватым картофельным пюре. Стоят вечные шкафы, на столе стынет завтрак. В окно заглядывает молодой человек в гимназической шинели. Выходит та самая пожилая дама, что разговаривала на улице с человеком в длинном сюртуке; она, опираясь на трость, садится на диван напротив стола и что-то говорит, иногда поднимая левую руку с платком и вытирая уголки рта, она говорит, но слов не слышно, это из-за того, что на улице пошел дождь. И изображение столовой столовая медленно исчезает за потоками воды по стеклу.

Молодой гимназист стоит посреди улицы, полуобернувшись к дому пожилой дамы, он стоит как раз на границе сухого и мокрого. Прямо из водяной стены незаметно вышел жандарм и пристально СМОТРИТ на молодого гимназиста. Высокий, молодой и весь мокрый с головы до ног, с него натекла лужа – и медленный ручеек побежал к ногам гимназиста.

Толстый альбом с фотографиями, а в квартире на стенах, деревянных, багетных, плюшевых, шелковых рамках и в паспарту дагерротипы и фотографии. Предки хозяев квартиры, соседи, дети. Они держали друг друга за руки или стояли за столом; или опирались о спинки кресел, стараясь выглядеть свободными. Под фотографиями и дагерротипами сидит мокрый жандарм и рассматривает цветные картонные квадраты, вот он особенно пристально смотрит на черный квадрат и, как бы раздумывая, переворачивает его обратной стороной.

Надпись: «Если выбор хроматических цветов отражает отношение субъекта к различным эмоциональным сферам, то предпочтение ахроматичных (белого, серого, черного) показывает скорее вегетативный тонус и общий психоэнергетический уровень, на котором находится человек. Выбор черного свидетельствует о наличии некоего кризисного состояния, характеризует агрессивное неприятие мира или себя. Дети, остро переживающие отсутствие заботы и любви, часто используют черную штриховку в рисунке».

Надпись: «Черный цвет». Мы видим источник этого цвета: огромный черный рояль, за которым сидит мальчик лет пяти и упрямо стучит пальцем по самой басовой ноте. Несколько мужиков вытаскивают вещи. Комната почти пустая, только рояль и мальчик. Мужики остановились перед роялем и вопросительно смотрят на мальчика, тот перестал стучать пальцем по клавише и, положив руки на колени, опустил голову. Мужики выкатывают рояль.

Посреди улицы небольшая лужа, дождь кончился, а молодой гимназист, по-прежнему, полуобернувшись, стоя в этой луже, смотрит на дом пожилой дамы.

Столовая оклеена коричневыми обоями и обставлена большими коричневыми буфетами с приклеенной к дверкам дубовой резьбой. Резьба изображает фрукты в вазах и дичь, подвешенную за ноги. Буфеты высокие, они как будто хотят врасти в дом. На мраморном столике два никелированных самовара стерегут буфеты. В середине комнаты большой овальный стол. На нем чистая скатерть со старательно выделенными при глажке складками полотна. Под скатертью постелено солдатское сукно, чтобы не стучала, когда ее ставишь на стол, посуда. С потолка свешивается тяжелая керосиновая лампа на цепях. На цепях висит и противовес в форме огромного стеклянного яйца, в него насыпана дробь. Лампу можно опускать ниже или подымать выше, но в лампе уже горит электрический свет. Сидит жандарм. Рядом с ним молодой гимназист. Они курят и смотрят прямо перед собой. Пожилая дама стоит у окна, листает альбом с фотографиями, трость прислонена к креслу.

Дама, не оборачиваясь: «Чтобы вам уяснить мою близость к императорской фамилии, мне нужно сказать несколько слов о моем собственном семействе. Мать моя, статс-дама, баронесса Цецилия Владиславовна Фридерикс, урожденная графиня Гуровская, по матери была внучкой по своей матери известного русского фельдмаршала графа фон-Бишофергер. Родилась 24 октября 1794 года и воспитывалась с самых юных лет при прусском дворе, в семье короля Фредерика – Вильгельма III и супруги его – королевы Луизы, с дочерью их принцессою Шарлорттой, впоследствии императрицей всероссийской Александрой Федоровной. Они были связаны самой нежной дружбой, которая не изменилась до их смерти. Отец мой родился в Петербурге и воспитывался во втором кадетском корпусе, в то время, когда главным начальником всех кадетских корпусов был князи Платон Александрович Зубов. Мать моя в 1814 году поехала навестить свою матушку, проживавшую в то время в Бреславе, и там встретила случайно молодого офицера – барона Петра Андреевича Фридерикс, жившего у ее матери, лечившегося от раны, полученной под Кульмом. Молодые люди друг другу понравились и в тот же год были обвенчаны при дворе прусского короля, в дворцовой капелле Шарлоттенбурга, после чего уехали в Петербург. Впоследствии государь назначил отца моего адъютантом к своему брату, великому князю Николаю Павловичу. Отец мой перед этим назначением только что женился на графине Гуровской, как было сказано, и император Александр Павлович объявил ему, что будет восприемником всех его детей, но моим крестным отцом уже был император Николай I…» - Закашлялась.

Полы натирались часто, на дверях блестела цепочка. После звонка дверь открывали на ширину ладони, смотрели, кто пришел, потом снимали цепочку. Через пустые комнаты проходит доктор с саквояжем, проходит уверенно и быстро, кивает жандарму и гимназисту, те провожают его взглядом, продолжая курить; кивает мальчику, сидящему на крутящейся табуретке, проходит мимо столовой, и закрывает за собой дверь спальни.

Всё накрыто не на вещах, взятых из сервиза. Сервиз стоит на нижних полках буфета. На верхних полках отдельно стоит блестящий хрусталь, белый, и отдельно зеленый с белыми ножками. Хрусталя много, есть и хрусталь с серебром.

За окном туман. В тумане появляется неясная тень велосипедиста, он звонит в звонок и исчезает. Перед домом, разглядеть которого из-за тумана мы не можем, мужики разбрасывают солому, чтобы колеса не так стучали. Извозчики пролетки, кареты, телеги. Тихо. Проезжает в тишине автомобиль. Откуда-то издалека доносится гулкий звук колокола.

Едва слышно доносится звук: «А-а-а-а-а». И плач. Это плачет мальчик в пустой комнате, забытый взрослыми.

На кухне на полках в полном порядке стоит строй утвари красновато-золотой меди. Мальчик выходит из комнаты, крутанув рукой вертящийся табурет.

Пожилая дама в кровати: «Нас было девять человек детей. Родители мои были небогаты, и, несмотря на их высокое положение в свете, мы жили очень скромно, даже бедно. Никогда ни отец, ни мать не воспользовались своей близостью к царям, чтобы просить что-либо для улучшения своего состояния».

Портрет царя Николая II.

Везут покойника на кладбище. Повозки под балдахином. Перед траурной колесницей идет человек в длинном сюртуке и цилиндре, идет, разбрасывая зеленые лапы лапки ели. За повозкой медленно исчезают в тумане: пожилая дама, жандарм, молодой гимназист. Чуть позже пробегает мальчик, а уже когда все исчезли, появляется велосипедист и он звонит в звонок.

На улицах появились автомобили, шоферы сидели за прямо поставленными рулями, в шубах. Машины двигались со скоростью 40 км. в час. Начали летать самолеты, их называли еще аэропланы. Зазвонили телефоны – деревянные аппараты тогда висели в передних. Для того, чтобы позвонить по телефону, крутили ручку. Увеличилось количество людей на улицах. В деревнях появились городские костюмы. Конки сменились трамваями. Полы начали покрывать линолеумом.

Вечер переходит в ночь. Темнеет. Посреди улицы стоит рояль. Крышка поднята и при вспышках молнии видно, что внутри спит какой-то мужик. Мужики снимают портрет царя и вешают портрет Ленина, рассаживаются за длинный непокрытый деревянный стол. Тихо едят и пьют.

Дом с выбитыми окнами, облупившейся штукатуркой. Хлопает рама, скрипит сорванная с петель дверь. На полу валяются: разбитый сервиз, фотографии, поломанная трость, вертящийся табурет, лампа, вилки, царские деньги, газеты, книги, разломанная мебель. По комнатам, хрустя битым стеклом, идет молодой гимназист, но он уже не в шинели, а в кожаной черной куртке, фуражка со звездой. В одной из комнат он наклоняется и поднимает с пола маленькую книжечку в темном кожаном переплете, открывает на закладке, читает: «Красный. Цвет крови, символизирует возбуждение энергетизма. Этот цвет также является символом эротизма. Отвращение, игнорирование красного цвета отражает органическую слабость, физическое или психическое истощение. Наиболее предпочитаем красный цвет подростками…» Смотрит с отвращением на книгу. Достает спички, поджигает книгу и бросает ее, горящую, на пол. Уходит. Затмение солнца. Гимназист выходит на улицу. Быстро бежит, стараясь укрыться от дождя. Ливень. Молния. Огонь постепенно охватывает весь дом.

Дата добавления: 2015-08-17