Глава 27. Боль нещадно терзает тело, но душевная боль в разы сильнее.

Боль нещадно терзает тело, но душевная боль в разы сильнее.

Прим. Моего утёнка больше нет.

Хочется кричать и плакать, но слёз больше нет, как и голоса. В моей жизни вообще больше нет ничего, кроме морфлинга, всякий раз вырывающего меня из объятий истерики. Я не спасла её, не спасла, а ведь последние два года я жила лишь мыслью о том, как защитить её.

Прохладная ладонь ложится мне на лоб, я морщусь и пытаюсь отодвинуться. Эта рука слишком большая и твёрдая для тринадцатилетней девочки, а, значит, её прикосновения мне неприятны. Делаю над собой усилие и открываю глаза. Взгляд натыкается на бледное лицо с горящими голубыми глазами. Пит. Так вот, кому принадлежит рука, прикосновения которой мне так неприятны. Ненависть к Мелларку переполняет меня: он взрослый сильный парень, а я все эти месяцы так хотела защитить его, что совсем позабыла о той, кому моя защита действительно была нужна. Он – капитолийский переродок, живущий лишь для того, чтобы убить меня, а я поставила его жизнь выше жизни Прим.

- Уходи, - пытаюсь придать голосу твёрдости, но с моих губ срывается лишь злобный писк.

- Китнисс…

- Ты - слабак. Трус, - шиплю я, отмахиваясь от назойливой мысли о том, что что-то я делаю неправильно. – Ты недостоин жить, когда она… Я видеть тебя не могу. Не хочу. Никогда.

Он бледнеет ещё сильнее, хотя, казалось бы, сильнее некуда. Ладонь Пита соскальзывает с моей кожи, унося с собой спасительную прохладу. Губы парня плотно сжаты, на лице – боль, приносящая мне злобную, яростную радость. Теперь больно не только мне. Пит встаёт и направляется к двери.

- Это морфлинг, парень, слышишь?! Она же не в своём уме.

- Нет, Хеймитч. Я видел её глаза, а они никогда не лгут. Она действительно хочет этого. Она сказала то, что действительно чувствует. Впервые.

Невесёлый смешок. Хлопок двери. Кто-то подходит, садится на кровать, поправляет на мне одеяло.

- Дура ты, солнышко, - голосом бывшего ментора говорит он, и в глубине души я успеваю согласиться с ним прежде, чем морфлинг уносит меня в мир грёз.

Кажется, кто-то время от времени приходит ко мне: сквозь плотный слой отчаяния и наркотического тумана в сознание пробиваются чьи-то голоса, размытые, нечёткие силуэты моих гостей. Я не прислушиваюсь и не присматриваюсь – мне всё равно, они мне не интересны. Я не отвечаю на их слова и прикосновения, стремясь укрыться ото всех в том плотном тумане, что приносят лекарства. Но одно я знаю точно: Пита среди них нет, ведь он всегда выполнял мои просьбы.

Мне снится Прим. Живая, здоровая, красивая, в белом медицинском халате она стоит надо мной среди блестящих медицинских приборов, и её прикосновения не приносят боли и дискомфорта… Правда, всякий раз руки, касающиеся меня, оказываются чужими руками, и я хочу разрыдаться, но слёз нет. И сил нет. И я, сцепив зубы, терплю чужие прикосновения, от которых болит каждая клеточка тела и жар разносится по венам, грозя испепелить меня так же, как и мою сестру. И каждый раз, когда я готова поддаться этому огню, он отступает, вновь ввергая меня в пучину отчаяния.

Постепенно моё сознание проясняется - к моему великому сожалению. Я вновь и вновь с бессильной надеждой стараюсь окунуться в спасительные сны, чтобы снова оказаться рядом с сестрой, но у меня ничего не выходит: с каждым днём они уменьшают дозу морфлинга. И тогда моя апатия сменяется яростной злостью. Глядя на каждого посетителя, будь то Хеймитч или медсестра, я задаю себе вопрос: почему они живут, если Прим погибла? Чем они лучше её? Почему я смогла спасти их, а сестру – нет? Целыми днями я только и делаю, что смотрю в потолок, пока мозг снова и снова гоняет эти мысли по кругу, наполняя душу едкой чернотой.

Голос Хеймитча заставляет меня сконцентрироваться на реальности.

- Ну что, солнышко, война закончилась. Мы победили, - на его лице нет улыбки, а в глазах – радости.

Его слова не касаются моего сердца. Повстанцы победили, но я проиграла, и для меня эта война уже никогда не окончится. Я навсегда останусь там, на ступенях президентской резиденции, держа в объятиях пылающее тело Прим.

- Хватит валяться, - он дотрагивается до моей руки, выдавливая из себя усмешку.

В дверях нерешительно мнётся Эффи. Проходит пару минут, и Бряк медленно подходит ко мне, садится на край постели рядом с Хеймитчем. Едва ощутимым движением она заправляет мне за ухо выбившуюся прядь волос и едва заметно улыбается.

- Эффи проводит тебя в комнату.

Он выходит из палаты, а Эффи сдёргивает с меня одеяло и тянет за руку.

- Оставь меня, - шепчу я. Кажется, я не способна даже говорить нормально. – Пожалуйста…

- Китнисс! – голос женщины возмущённо взвивается, но она тут же спохватывается и выравнивает тон. – Ты здорова…почти. Тебе больше нечего здесь делать.

- Мне больше не будут колоть морфлинг?

- Нет, - она хмурится. – Китнисс, морфлинг – не игрушка. Тебе и так кололи его слишком долго.

- Я видела Прим.

- Ох… - всплеснув руками, она садится рядом со мной, обнимает меня, тянет за собой. В глазах Эффи стоят слёзы. – Она теперь… Ей больше…не больно… - голос Бряк стихает, словно захлебнувшись.

- Больно, - отрезаю я, вырываясь из объятий женщины, спускаю ноги с кровати. – Ей больно. И мне больно. Всегда будет больно.

Провожу кончиком пальца по алым полосам на коже. Рубцы зудят и побаливают, но я терплю неприятные ощущения, напоминающие мне о том, что произошло. Огонь, охвативший Прим, превратил мою кожу в подобие лоскутного одеяла, и даже капитолийские технологии не смогли ничего с этим сделать.

- Они сойдут, Китнисс, - Эффи следит взглядом за моими движениями. – Просто нужно время…

- Может быть, - пожимаю плечами.

Такие же рубцы, только глубже, больнее, остались на моём сердце, и они точно никогда не исчезнут. Меня слегка пошатывает, но я выскальзываю в двери впереди Эффи, а она ускоряет шаг, обгоняя меня. Женщина ловит мою ладонь и крепко сжимает, не давая вырваться. Мой взгляд равнодушно скользит по ярко раскрашенным стенам, по непривычно бледным для Капитолия лицам окружающих людей, по форме Тринадцатого, заполонившей коридоры. После, наверное, пары километров коридоров, нескольких лестничных пролётов и короткой поездке на лифте я понимаю, что оказалась в своей старой комнате в Тренировочном Центре. Покорно иду за Эффи к кровати, сажусь на неё, и стоит Бряк выпустить мою руку из своей, как я обхватываю себя руками, закрываясь от окружающего меня мира. С этой комнатой связано множество воспоминаний, но всё они подёрнуты дымкой, пустые и ненужные после её смерти.

- Я хочу побыть одна.

Эффи качает головой и садится рядом. Она обнимает меня, из её глаз катятся слёзы. У меня же нет ни слёз, ни голоса, ни сил, чтобы оттолкнуть рыдающую рядом со мной женщину. Она оплакивает смерть Прим так, как должна оплакивать её я, а я не могу даже разлепить губы, чтобы поблагодарить женщину за сочувствие. Впрочем, я не чувствую благодарности, не чувствую тепла, которое пытается подарить мне она. Может, я вовсе разучилась чувствовать что-либо? Впрочем, это не удивительно: в моей душе чёрная дыра, подёрнутая холодным пеплом.

Сколько мы так сидим? Минуты текут мимо нас, складываясь в обезличенные, похожие друг на друга часы, заполненные слезами и равнодушием. Вечер сменяется ночью, а затем рассвет застаёт нас в той же позе. У Эффи давно кончились слёзы, а я, похоже, уже никогда не смогу заплакать.

- Китнисс, тебе нужно поесть, - утирая глаза, молящим голосом произносит женщина.

- Не хочу, - эхом отзываюсь я.

- Китнисс!

- Не буду я! – снова пытаюсь сбросить с себя её ладони, но объятия Эффи оказываются неожиданно сильными.

Какое-то время мы сидим в полнейшей тишине, и я уже готова вновь ускользнуть в мир фантазий, в котором Прим ещё со мной, когда дверь в комнату распахивается и на пороге появляется Хеймитч.

- Эффи, на пару слов, - он манит женщину к себе, и она со вздохом расцепляет руки и поднимается.

Ментор выводит её за дверь, и пару минут за ней слышатся их приглушённые голоса. Звук удаляющихся лёгких шагов извещает меня о том, что наша бывшая сопровождающая оставила меня с ментором наедине.

- Долго собираешься киснуть? – он складывает руки на груди, пристально глядя на меня.

Я воинственно вскидываю подбородок, морщась, когда его слова больно бьют по сердцу. Киснуть? Моя душа разлетелась на сотню кусочков, а он говорит об этом так пренебрежительно, словно я плачу из-за испорченного платья. И как могла я называть этого человека своим вторым отцом? Нет, Хеймитч не способен даже на подобие сочувствия, а лишь на насмешки.

- Моя сестра сгорела в моих руках. Ты думаешь, «киснуть» - подходящее слово, чтобы описать то, что я чувствую? – его насмешка отражается в моих словах.

- Китнисс, я понимаю, тебе нелегко… - сделав пару шагов ко мне, он останавливается. – Нам всем очень жаль Прим, но она…она не хотела бы, чтобы ты так себя изводила, понимаешь? Она бы не позволила тебе отчаяться. Прим хотела, чтобы мы победили, чтобы война окончилась, и теперь её желание исполнилось… Ты сделала это!

Его слова не находят отклика в моём сердце. Победа, мир – всё это перестало иметь значение для меня. Всё, что я делала – Игры, революция, дурацкая роль вдохновительницы восстания, все смерти, которые я принесла – всё это было лишь для того, чтобы спасти жизнь Прим, но теперь всё оказалось бессмысленным.

- Вообще-то, я хотел поговорить с тобой о Пите.

Кривая усмешка искажает мои губы. Так я и знала. Пит всегда был любимцем Хеймитча, не я.

- Он хочет быть с тобой, но ты не позволяешь. Почему? – он подходит ближе, а я заползаю на кровать с ногами, стремясь оказаться подальше от ментора.

- Я ненавижу его. Он переродок, - отчеканиваю я, обнимая колени.

- Что?! – Хеймитч резко останавливается, его озабоченность на его лице сменяется недоверием. – Что ты несёшь? Я говорил им, что морфлинга было слишком много! Не думал я, что он так плохо подействует на твой мозг, солнышко.

- С моим мозгом всё хорошо! Даже лучше, чем было раньше. Теперь я точно знаю, кто он, Хеймитч.

- Дура! – восклицает ментор, сжимая кулаки. – Он поборол ради тебя охмор, он вернул себе память…ради тебя! Так-то ты платишь ему… - он морщится и отшатывается от меня, словно я ему противна.

Я с облегчением наблюдаю за тем, как он направляется к выходу, но, уже взявшись за ручку двери, Эбернети оборачивается.

- Кстати, Койн желает видеть всех выживших победителей. Через полчаса. Отказ, естественно, не принимаются. Игры никогда не заканчиваются, солнышко, - в его последнем обращении больше яда, чем привычной дружелюбной насмешки.

Я вздрагиваю, когда дверь с треском захлопывается за ним. Солнечные лучи медленно ползут по стенам, освещая кусочек ковра, край кровати, добираются до моего лица. Глаза нестерпимо болят, и я спешу прикрыть их. Мерный стук в дверь врывается в моё сознание, заставляя меня сползти с постели и добраться до двери.

- Мисс Эвердин, - один из солдат в привычной серой форме жестом приглашает меня, - я должен проводить вас к Президенту Койн.

Послушно иду за ним по лабиринтам коридоров. За стеклянными дверями бывшей гостиной на первом этаже я различаю сутулую фигуру Хеймитча, коляску Бити, рыжие кудри миссис Одэйр. Доведя меня до порога, солдат удаляется, а я шагаю вовнутрь.

- Отлично, - Койн поднимается навстречу мне, жестом приглашая меня сесть. – Только вас мы и ждали, мисс Эвердин.

Не глядя, сажусь на предложенный стул. Напротив меня сидит Пит, и я сталкиваюсь с ним взглядом, но тут же отвожу глаза.

- Поздравляю всех с победой, - вновь заговаривает президент, и все взгляды обращаются на неё. – Я собрала вас здесь, чтобы вы помогли принять мне важное решение. Считаю, что мы должны почтить память павших героев революции. Предлагаю…Голодные Игры.

- Игры? – глухо переспрашивает Пит. – Снова Игры? Разве мы сделали всё это не для того, чтобы забыть о них?

- Мистер Мелларк, - прищурив глаза, Койн поворачивается к нему, - разве вы не хотите, чтобы они почувствовали то же, что чувствовали вы?

Пит хочет сказать что-то ещё, но Бити перебивает его.

- Госпожа Президент, - он чертит пальцем какие-то фигуры на гладкой поверхности стола, - что требуется от нас?

- Всего ничего: ваше согласие.

- Я против, - выпаливает Пит.

- Я согласен, - Бити не отрывает взгляд от своих пальцев, и его голос едва слышен. – Джоанна тоже хотела бы, чтобы они…они заплатили за всё. Я знаю это, - вдруг он вскидывает взгляд, твёрдо глядя на изумлённого Пита.

Койн удовлетворённо кивает, растягивая тонкие губы в хищной улыбке.

- Мистер Эбернети…

- Я - как Сойка, - пожимает плечами ментор.

- Миссис Одэйр?

Энни глядит в одну точку, прижав ладонь к плоскому животу, и качает головой. Губы президента превращаются в тонкую полоску.

- Миссис Одэйр, но ведь из-за них погиб ваш муж!

- Дети не должны погибать, - тихо произносит девушка, всё так же не глядя на Койн. – Никакие. И ни из-за чего.

Койн раздражённо передёргивает плечами и поворачивается ко мне.

- Мисс Эвердин, от вашего решения сейчас зависят судьбы двадцати четырёх детей. Но это ещё не всё: от вас зависит, будут ли наказаны их родители, те, кто мучил вас, убивал ваших друзей…ваших родных… - понизив голос, произносит она, вперившись взглядом в моё лицо.

Двадцать четыре подростка от двенадцати до восемнадцати. Их жизни в моих руках – такие хрупкие, такие беззащитные. Чем каждый из этих двадцати четырёх детей лучше Прим? Они всю жизнь не знали никаких трудностей, а лишь наслаждались жизнью, когда наши дети умирали с голоду, когда бич голодной смерти и Голодных Игр был занесён над головой моей сестры. А теперь я должна спасти их жизни и позволить им вновь наслаждаться, когда кто-то из их родителей отдал приказ тому планолёту, что унёс жизнь Прим.

- Я согласна.

Во взгляде Пита я вижу удивление и разочарование. Хочется рассмеяться ему в лицо, но я сдерживаюсь. Больше он не заставит меня поверить в его любовь: всё, что можно было полюбить во мне, сгорело вместе с Прим. Всё сострадание, вся доброта, что были во мне, пеплом осели на ступенях президентской резиденции. Никто не сможет полюбить ту злобную тень, что осталась от Китнисс Эвердин.

И она тоже больше никогда не сможет полюбить.

Дата добавления: 2015-08-17