ОБ ИГРЕ САВИНОЙ

...Героини Островского с их прямолинейными характерами не исчерпывают таланта артистки. При изоб­ражении этих характеров г-же Савиной приходится стоять на слишком реальной почве; а этого мало для ее таланта. Поэто­му пьесы современного репертуара, русские и иностранные, дают больше простора для ее игры. Женщины с сложными характерами, живущие с присущей нашему веку нервностью, с неясными порывами, неопределенными желаниями, героини Ибсена, Бьернстерна, Зудермана и их подражателей нашли в М. Г. Савиной великолепную изобразительницу. Она умеет играть эти лица с раздвоившейся психологией, окружая их какой-то дымкой поэзии, смягчая резкие контуры, придавая оттенок таинственности. Роли Адды в «Гибели Содома» г-жа Савина придает грустный колорит, изображая женщину баль­заковского возраста, полуувядшую, но в которой по временам вспыхивают молодые силы. Хороша она также и в комедии Марка Прага «Идеальная жена», где проявляет все блестя­щие стороны своего таланта. В пьесе «Цена жизни" она ярко и выпукло нарисовала несимпатичный образ Демуриной. От­дельные места в этой пьесе у артистки положительно велико­лепны. Например, когда ее муж начинает читать письмо по­кончившего самоубийством техника, Демурина при первых словах письма вскрикивает, крик этот, полный ужаса непо­нятного, мистического, потрясает публику. Такой же полный жизни образ дает она, изображая героиню пьесы «Комета» г-на Трахтенберга. Сколько труда потрачено, вероятно, арти­сткой, для придания этому, далеко не ясно очерченному ха­рактеру, жизненности и правдивости. Самобытный талант М. Г. всегда помогал ей удерживаться в границах художе­ственности, и какие бы рискованные или трудные положения ни были в роли, артистка всегда выходила победительницей. В «Татьяне Репиной» г-же Савиной весь последний акт при­ходится умирать от яда. Нужно большое уменье и дарование заставить зрителя смотреть без утомления на предсмертные муки в течение целого получаса, но артистка превосходно справляется с своей задачей, и интерес публики не ослабева­ет до последнего момента.

Савина, как и большинство талантливых русских актрис, обращает главное внимание на психологическую сторону характера роли, что придает изображаемым ею лицам осо­бенную жизненность и правдивость. Будучи сама натурой женственной, она и на роли переносит эту женственность, которая так неотразимо действует на людей, так как «вечно-женственное» все еще влечет нас к себе. Нервность и ис­кренность ее игры продолжают попрежнему увлекать и потрясать зрителей, причем и артистка, несмотря на долголетний опыт, иногда до такой степени входит в роль, что перестает «играть», но действительно «живет на сцене». В 1889 году, после пятнадцатилетней сценической деятельности на казен­ном театре, Савина доказала, что она так же способна увле­каться ролью, как и прежде, в Саратове. Шла пьеса кн. СуМбатова «Муж знаменитости». Савина вложила в созданный ею тип Нины Мелестрель столько пылкого темперамента и глубо­кого чувства, что.в любовных сценах весь зал с напряженным вниманием ловил каждое слово великой артистки, кото­рая, не жалея своих сил, вкладывала всю душу в обожаемое ею искусство. «Такая дивная, глубокая игра едва не была причиной печального случая. В третьем акте, после большой, горячо проведенной сцепы, Савина до того вошла в роль и так пережила все впечатления, что с трудом могла показаться публике, настоятельно требовавшей ее появления после кон­ца акта. Великая артистка вышла, шатаясь, с перекошенным: лицом, заглушая платком рыдания. Этот припадок заставил подумать, что она не сможет сыграть последний акт, но чуд­ная артистка поборола свое волнение и сыграла четвертый' акт так же хорошо, как и три предыдущих»¹.

Великий огонь вложен в сердце артистки, если при всей своей громадной опытности она плачет на сцене настоящими слезами. А между тем, артистка всю свою жизнь работает и довела технику своего искусства до высокой степени совершенства. Жесты ее не только плавны и красивы, но всегда, меняются сообразно характеру и положению изображаемого­типа и служат как бы дополнением к общей характеристике. Часто при одном появлении М. Г. Савиной на сцене, по одно­му жесту зритель угадывает характер роли. Про ее вырази­тельную мимику и говорить нечего: каждому, кто хоть раз ви­дел артистку в какой-нибудь пьесе, пришлось изумляться подвижности ее лица, способного выражать самые разнообразные душевные движения. Бе мимические сцены доставляют ­всегда высокое художественное наслаждение. Такой мимики нет ни у одной из современных европейских актрис, взаиом­отношении с ней может равняться разве только Элеонора Ду­зё. Голос Савиной небольшого объема, но гибкий и податли­вый; владеет им артистка в совершенстве и одинаково пре­красно передает им как любовь и ласку, так и ненависть, презрение или иронию. Относительно тембра мнения публики ­расходятся, и враги и завистники, желая умалить достоинства артистки, всегда упирают на этот пункт. Действительно, голос Савиной имеет несколько носовой звук, который слы­шится резче в те вечера, когда г-жа Савина играет без осо­бенного желания или когда роль ей навязана против же­лания.

А. В. Швыров, «Знаменитые актеры и актрисы», стр. 356—358.

"JournaldeSt.-Petersbourg". 194

...Рисунок Савиной отличался гениальной метко­стью и, можно сказать, стенографической краткостью. Экономия средств — этот самый драгоценный принцип худо­жества— доведена была у Савиной до последней степени. Лицо, фигура — и это как в гриме, так и в костюме, и в инто­нации—Характеризуются двумя-тремя штрихами, дающими яркое и совершенно определенное представление об изобра­жаемом. В игре Савиной нет «многоглаголания». Бе характе­ристики, можно сказать, выражаются в афоризмах и «крыла­тых» штрихах. Она ищет какую-то одну, но необычайно сти­лизованную, суммарную, синтетическую и в то же время пла­стическую черту, охватывающую и исчерпывающую всю сце­ническую задачу. Если этой черточки, этого штриха она не нашла, значит, роль у нее не вышла. А если она нашла, то роль уже незабываема. Вот Акулина во «Власти тьмы». У Са­виной было всего два штриха: у придурковатой Акулины, во-первых, полузакрытый глаз, придающий ей какой-то жи­вотный, идиотский вид; во-вторых, сидя на лавке, во время лирического объяснения Акима с Никитой, она, видимо, пло­хо понимающая, в чем суть этой лирики, да и вообще далекая от нравственных вопросов, как от звезды Сириуса, покачи­вает все время правой ногой. Вот и все. Но характер, образ готов. В беспрестанном подчеркивании и акцентировании ро­ли, что создает сложное, пестрое, утомительное впечатление фотографичности, тщательности и какого-то потного усердия, нет нужды. Роль идет свободно, легко, без напряжения, без насилия над личностью актера. Как это выразить словами, которые так часто вводят в заблуждение? Здесь слияние ак­терского «я» со сценическим «не я». Это подлинно, по опре­делению Золя, кусок жизни, прошедший через темперамент художника. Вот «Дикарка». Это не мелькающее, надоедли­вое, назойливое скакание: смотрите-де, какая я странная, и потому нот вам, и вот, и вот еще, и до самого бесчувствия буду я угощать вас капризами и эксцентричностями. У Савиной(которая уже была не юная «дикарка», а только по­казывала, как надо играть «дикарку») ничего этого не было. Вот она валожила руки за спину, закатив глаза кверху, с видом комического созерцания — и вы видели уже «дикар­ку., все это внешне взбалмошное, но внутренно дисцип­линированное И нравственное молодое существо. Сказать в немногом многое таков секрет истинного искусства, и этим даром в высшей мере отличалась Савина. Я прибегну к од­ному сравнению, которое будет очень понятно актерам. Са­нинатак же играла, как гримируются очень хорошие фран­цузские актрисы, давая несколько ярких бликов на общем жизненномфоне: яркие тубы, яркие уши, яркие глаза и почти немазанное лицо. А вы, конечно, знаете, как у нас гри­мируется большинство: на лице географическая карта, посы-ланная фунтом пудры.

... В ее сценическом рисунке было много импрессионизма, и часто совершенно бессознательного. Однажды она мне рас­сказывала о том, как она играла «Воспитанницу» в самом на­чале пребывания на Александрийской сцене. Вы помните, может быть, сцену, когда воспитанница отправляется с Ле­онидом на лодке на остров и там происходит, очевидно, то, что называется «падением».

— У меня была, — рассказывала Мария Гавриловна,—
коса, в которую я вплела красную ленточку. За кулисами, не
помню о чем, шел живой разговор. Вдруг сценариус кричит:
«Ваш выход!» Я заторопилась, думаю, надо все-таки показать,
что там было, на острове, и выдернула ленточку из косы, да
так и вышла... И внимания не обратила... Можете себе пред­
ставить, после спектакля приходит режиссер, говорит: «Ах,
как гениально». Что я ленточку выдернула... Ну, и все также
наперерыв хвалили... А я так и не понимала, за что хвалят.

Мне показалось, что и рассказывая об этом через тридцать дет, Мария Гавриловна не понимала, что тут было приме­чательного. Интуиция тем и отличается от надуманности, что, делая какое-то самое нужное движение или ставя какое-то самое необходимейшее слово, интуитивно творящий ника­кой в этом не видит ни заслуги, ни значительности.

— Да как же иначе-то?—Так закончила Мария Гаври­
ловна свой рассказ об эпизоде с ленточкой.

А. Р. Ку гель, «М. Г. Савина», Теат­ральные портреты, изд. «Петроград», 1923 г., стр. 47—49.

Дата добавления: 2015-08-17