Глава 2. Право на насилие, теракты, политическая игра, отсутствие социального, выборность 5 страница

Приведем другой пример, указывающий на более локальные сбои в системе. Предположим, что в один прекрасный момент произошла революция – и вот оно, наступление желанной свободы для всех. Однако при сохранении государственности сохраняется вертикаль власти, что бы там ни говорили коммунисты, ностальгирующие о прошлом, убеждая нас в том, что во времена совдепа не было этой вертикали. Она просто не представляла собой многоэтажное здание, но два-три этажа в нем имелись. Так, внизу был народ, верящий в свою власть и свободу, чуть выше всякие там чиновники, а на самом верху – генсек со своей приближенной свитой, которому-то власть и принадлежала. Так что глупо верить в равенство советского народа; разве что равенство всех перед властью и равенство за счет свободы. Несмотря на поддерживаемый в медиа-дискурсе принцип всеобщности, уровень жизни обычного заводского труженика не шел ни в какое сравнение с уровнем жизни члена политбюро. Уровень отчуждения власти от народа был огромным, но не настолько огромным, как сейчас. Изъятие продуктов груда граждан, естественно, было серьезным. Но о безработице и речи не шло, зарплата выплачивалась вовремя, разрыв в доходах был значительно меньше. Государство, изымая прибавочный продукт, возвращало его на уравнительной основе через фонды образования, жилья, медицины и т.д. Кроме того, некоторая его часть шла на обеспечение защиты граждан. Экономическая эксплуатация себя проявляла, но ее уровень был значительно ниже, чем в постсоветское время. А вот идеологическая эксплуатация, в соответствии с которой властное око проникало в том числе в частную жизнь граждан, господствовала намного сильнее, нежели позже. Так что нельзя советский строй ни идеализировать, ни, наоборот, демонизировать.

Так вот, продолжим свою идеализацию… Представим, что народная революция произошла, но вместе с тем вертикаль власти все равно сохранилась. И даже если на самом верху восседает Человек с большой буквы, который не упивается своим статусом, а действительно всячески заботится и печется о нуждах народа, это мало что изменит для самого народа. В чем же парадокс? Если начальник – человек хороший, это совсем не значит, что его подчиненные – такие же гуманисты. И получается следующее: царь заботится о люде, но его забота до люда не доходит, так как она оседает в карманах чиновников на местах; а у заботы есть такое свойство – попадать в карман не адресата, а посредника. Поэтому царю мало быть хорошим человеком, но также надо быть отменным управленцем, отлично разбирающимся в кадрах. Но ведь нельзя, управляя такой большой страной, знать лично всех, кто сидит на высоких постах, чтобы эффективно пресекать антинародные деяния с их стороны. И даже если существуют специальные правоохранительные органы, чья основная функция – отслеживание темных дел чиновников, – не факт, что внутри самого этого органа не приютится червь коррупции и корень зла. Так что любая система, с какими бы добрыми намерениями она ни была выстроена, все равно имеет свои сбои. Каждой системе присущи как ее функциональные особенности, для реализации которых она и была создана, так и дисфункциональные проявления. Открытость системы, ее полная подотчетность и прозрачность – одно из важных условий ее функциональности и, соответственно, пресечения дисфункциональных прецедентов. А если говорить о бюрократической закрытой системе, подобно господствующей сейчас, то именно она – из-за своей закрытости – в наибольшей степени подвержена коррупции. Коррумпированная чиновничья часть развращает еще здоровую часть государственной элиты с такой быстрой скоростью, что исчезает всякая надежда на излечение раковой опухоли, уже давшей метастазы. Зараза захватывает не только органы государственной власти, но и большую часть общества, тем самым выставляя продажность на святой пост нравственных норм. Коррупция становится самовоспроизводящейся системой, направленной на подкуп и подчинение тех органов и инстанций, которые могут обеспечить ее безопасность и развитие и автоматически элиминировать те инстанции, которые угрожают этой безопасности и развитию. Так возникает организованная преступность на самых высших уровнях социума. Сегодня она стала не только широко распространенной во властных кругах, но и почти легитимной. «Коррупция стала тормозом для ускоренной динамики развития страны, угрозой национальной безопасности, ведущим фактором низких темпов развития экономики, углубления социальной дифференциации общества»[155]. Будь нынешняя система более либеральной, прозрачность, свойственная либерализму, стала бы серьезным барьером для коррупции, бюрократии и прочих подковерных дел и делишек; когда расходы и доходы подотчетны, когда осуществляется общественный контроль за властью, когда журналисты позволяют себе описывать реальную обстановку, есть все основания для пресечения обогащения власти за счет народа. Это привело бы не только к воцарению политических свобод, но к росту производства и повышению зарплат простого люда.

Когда речь идет о свободе слова, прозрачности и гласности, естественно, данные явления понимаются в условном смысле. Полная свобода сделала бы невозможной совместную жизнь людей; трудно представить, что за мной кто-то постоянно может наблюдать и рентгеноскопировать каждое мое действие. Это напоминало бы что-то похожее на паноптикум, где все видели бы всех, а не один человек наблюдал бы за всеми остальными, то есть тот же самый тоталитаризм. Цензура необходима для любого (особенно печатного) слова, ибо именно она указывает на ответственность говорящего. Где нет цензуры, нет ни осмысленности, ни этичности речи. Цензура – условие сохранения общества и признак уважения к речи, но гипертрофированная цензура, наоборот, выступает признаком ненависти к речи. Телевидение не должно быть свободным, оно не должно транслировать все подряд. Идея о свободе телевидения ни в коей мере не проникнута ни гуманизмом, ни демократичностью. Учитывая не только политический контроль, выражающий себя в ангажированности телевидения властными структурами, но и отсутствие культурного контроля, выраженное в засилье культа секса, убийств, тупой развлекательности и прочего китча, цензура СМИ представляется необходимой. Ее отсутствие более вредно, чем полезно. Цензурировать масс-медиа нужно, но этот процесс должен быть поставлен во благо осуществления свободного доступа любого гражданина к информации (а не мифологизированному спаму) и окультуривания общества путем ограждения его от деструктивных безнравственных медиа-тенденций. Может быть, скучное телевидение тем и полезно, что оно не приводит к деградации личности и, подобно наркотику, не притягивает человека к себе, заставляя его терять время на потребление ненужных, но упакованных в яркую обертку симулякров. Конечно, общество наполняет множество культурных прослоек, и в силу его поликультурности у каждой прослойки есть свои представления о том, что цензурировать нужно, а что – нет. В случае резкого различия между устоями частей общества необходимо искать возможные компромиссы и заключать соглашение о запретах. Несомненно, в силу культурной отдаленности этих частей друг от друга компромисс как таковой найти предельно сложно, но не невозможно. И это должен быть именно компромисс, а не диктат одного культурного слоя или класса всем остальным.

Выше было описано совсем уж сумеречное положение дел как на макроуровне, так и на микроуровне. Сумеречное, но, к сожалению, вполне возможное. В соответствии с ним победа над политически проявляемой бесчеловечностью будет всего лишь временной, сиюминутной. Поэтому еще не факт, что традиционные методы борьбы за равноправие против бесправия приведут именно к тому результату, который видится многим несогласным, готовым идти в народ и работать «в поле». Естественно, мы не можем с точной долей вероятности предсказывать развитие событий, но такой футурологический прогноз, равно как и другой – более оптимистичный – вполне имеет право на существование. Слова о шаткости демократии не означают, что демократия как наиболее справедливая форма правления недостижима. Она возможна, достижима, но для ее достижения необходима не политическая пассивность масс, а активность народа. Собственно, народ как совокупность граждан должен расширяться за счет сужения массы как совокупности конформистов. В целом же демократия, в отличие от анархии, не представляется утопичной. Она – «это вопрос самоуправления, и если люди способны управлять собой в городах и деревнях, в корпорациях и профессиональных союзах, в университетах, то они, вероятно, смогут это делать и на уровне страны»[156].

Есть много оснований предполагать, что так называемая система терроризма работает на возбуждение в массах желания фашизма. Они взорвали соседний дом, а мы, испугавшись, просим у них порядка. А как мы знаем на примере Ельцина и не только, аморфный президент не в состоянии привести страну в порядок, а вот «железная рука» это сделает в два счета. То есть нагнетается такая ситуация, когда массы молят о спасении. И требуется спаситель Адольф Бенитович Сталин. Так тоталитаризм легитимируется.

Наверное, действительно общество получает то государство, которое заслуживает. Что же касается нашего общества, в большинстве своем конформного и бездумного, получает ли оно по заслугам? И да и нет. Если разделять понятия «общество» и «масса», то ответ на поставленный вопрос примет такую форму. Массы вполне заслуживают правительства, лишенного человеческого лица; пассивно-конформным индивидам, трясущимся от страха потерять свою рубашку в виде положения, статуса и денег, поделом. Их не жаль. Но народ, представляющий из себя людей активных, умеющих рационально-критически осмыслять действительность, чьи интересы выходят за пределы нарциссической акцентации на себе самом, заслуживает намного лучшей жизни, чем ему предлагается. В России народ (не масса) существует, но он может только перешептываться, а не говорить в полный голос, так как ему перекрывают возможность для свободной вербализации. Он обречен быть неуслышанным.

Масса безвластна, но тут под словом «власть» я подразумеваю совсем не то содержание, которое дается данному термину в общепризнанном смысле. Здесь я говорю о ницшеанском понимании человека власти или сверхчеловека, которого противопоставляю современной бездумной и безответственной массе. Сам Ницше понимал власть как расширение и рост, как превращение потенций в реальность, что выступает основной потребностью человека. В сущности, это развитие человека и в первую очередь развитие его воли. Воли, способной противостоять тому окружению, которое пытается подавить эти волевые устремления, которое устанавливает над этим человеком железную диктатуру и тем самым сковывает его руки, делает его безвольным. Волю к власти Ницше можно синонимировать с самоактуализацией Маслоу как с фундаментальной потребностью организма, блокировка которой приводит к психопатологиям. И самоактуализация и воля к власти – это потребность в проживании своих потенций и возможностей, основанных, конечно, на свободе выбора. Зачатки этой воли к власти присутствуют в народе, хотя, к сожалению, пока не могут открыто проявлять себя.

Великий философ, представитель направлений экзистенциализма и «философии разума», Карл Ясперс называет политическую современность бесконечным круговоротом, который состоит во взаимном обмане и самообмане, осуществляющихся посредством идеологий[157]. И всем безразлично, обман это или нет. Люди не задумываются об этом. Скорее им интересно найти расположение со стороны элиты по отношению к себе. «Надо уметь уговорить, даже подкупить – безотказно нести службу, стать незаменимым, - молчать, надувать, немного, но не слишком лгать, быть неутомимым в нахождении оснований – вести себя внешне скромно, - в случае необходимости взывать к чувству, трудиться к удовольствию начальства, не проявлять никакой самостоятельности, кроме той, которая необходима в отдельных случаях»[158]. О чем же говорит здесь Ясперс? Да все о том же попрании собственных идеалов, личных убеждений (если, конечно, изначально есть что попирать) в угоду элите. О ничем не прикрытом подхалимстве и лизоблюдстве. Об отсутствии инициативы со стороны простого смертного, поскольку инициатива действительно наказуема. Там, наверху, уже все за тебя продумали, поэтому просто делай бездумно то, что тебе велят. «Тот, кто вступает в сообщество взаимно обусловливающей деятельности, должен вследствие необходимой заботы о его сохранении стремиться к согласию, а не к борьбе; поэтому он отказывается в известных границах от себя, от своего индивидуального существования, чтобы сохранить возможность продолжения общего существования»[159]. А зачем сохранять это общее существование? Что это даст? И насколько соотносятся цели и средства? И далее Ясперс резюмирует: «массовый порядок создает универсальный аппарат существования, который разрушает мир специфически человеческого существования»[160]. То есть, возникает противоречие – или существует масса или существую я, или мое своеволие и существование или универсальный порядок существования. Выбор невелик…

Ясперс говорит о том, что благодаря этому порядку в человеке исчезает бытие как индивидуальная судьба – точнее, похищается. Но, по его мнению, всегда будет идти борьба между универсальным порядком и действительным существованием. Она бесконечна, потому что эти два явления представляют разные стороны одной медали: если одно из них побеждает, оно сразу же уничтожается само. Это диалектическое единство, по мнению философа, непреодолимо в пользу какого-то одного фронта.

Управленцы обращаются к бесспорному авторитету таких понятий, как ответственность; они требуют действия вместо раздумия. Они учат «не заниматься враждебной властям политикой, предотвращать нападение всеми доступными средствами и прежде всего предоставить решение вождю, который найдет наилучший способ выйти из затруднения»[161]. То есть вождь решает все. На то он, наверное, и вождь, чтобы думать за всю страну. Помните у Летова: «новые родятся да командиры, это ничего, видно, так и надо, главное, что дождик унес соринку, главное, что ежик всегда в тумане». Ну были коммунисты-тоталитаристы, появятся единороссы, после них на политическом поприще образуется еще какая-нибудь нечисть – какая разница. Лучше уж «как листовка, так и я».

Не зря все-таки и Бодрийяр, и Ясперс так широко используют понятие «масса». В нашем случае бессубъектную сущность, то есть массу, наполняет весь тот люд, который входит в корпорации типа «Единой России». Им промыли мозги – они и рады. Им описали во всех ярких и красочных подробностях их будущее – они и пошли вперед. Перед ними стали ссылаться на мнение президента (Путин – единоросс), оно для них оказалось более авторитетным, чем свое-собственное (А это ли не нарушение? Президент ввиду объективности своей позиции разве не должен быть беспартийным?). Масса внушаема и беспринципна, бездуховна и бесчеловечна, чем и пользовались на протяжении всех предыдущих веков все кому не лень, выдавая себя за талантливых политиков и грамотных реформаторов. Масса не имеет мнения, ее мнение – лишь фикция, огромное «ничто»[162].

Однако мнение всякого рода политиков о том, как «все для всех сделать лучше», также не претендует на роль объективной истины. Откуда мы знаем, что им известен ответ на вопрос «как»? М. Фуко говорил, что наука как область поиска истины есть лишь служанка власти. К. Ясперс также считает, что знание навязывается человеку духовной ситуацией. Правители мира сего и те, кто хочет ими стать, апеллируют к научным источникам, что само по себе является спекуляцией на научном мнении. Следовательно, истина не находится, она придумывается и навязывается нам как некий категорический императив, сомневаться в котором мы просто право не имеем.

Универсальный порядок уничтожает человека, и это происходит безо всякого снисхождения к последнему. Но когда умирает человек, то распадается и сама система, сам аппарат; ведь он не может существовать без людей. Деятельность человека системы, руководителя организации (особенно государственной) подчинена чужой воле, сам же он выступает ее безинициативным исполнителем. Система требует работы без инициативы, без принятия решений самим работающим. Ей нужны выразители воли толпы, воли массы. И если возможность появления людей, не считающихся с мнением масс, будет уничтожена, то К. Ясперс прогнозирует «такой конец, который мы даже не можем себе представить»[163].

«Человек, который хочет не только просто существовать, решает, какой порядок будет избран и утвержден; в противном случае человек полностью отдается во власть существования и подчиняется его решениям»[164]. Но недостаточно просто хотеть жить и самопроявляться в процессе своего жизненного пути, поскольку, к сожалению, тот, кто к этому стремится, автоматически лишает других людей возможности к полноценному самопроявлению. Если руководство «Единой России» желает утвердить свою автономию, свое волепроявление, то какими средствами? Средствами подавления свободы воли народа и представителей других политических объединений.

К. Ясперс, ссылаясь на М. Вебера, говорит о государстве как монополисте легитимного применения насилия. Оно играет двоякую роль: 1) исключает насилие из человеческого существования, теперь мирно следующее законам; 2) концентрирует насилие, увеличивая его рост, в одном месте, в своем-собственном (государственном) проявлении. Государство – это «власть, которая существует посредством угрозы применить насилие или выносит свое решение, осуществляя его»[165]. Как уже говорилось, преимущественно насильственными средствами оно подавляет и склоняет на свою сторону.

Дисциплинарная система, по мнению М. Фуко, объединяет силы так, чтобы их преумножить и использовать; она «фабрикует» личности, которые для нее выступают не только объектами власти, но и орудиями ее отправления. А надзор выступает основным механизмом дисциплинарной власти[166]. Отсюда вытекает и единоросский иерархический надзор, при котором главы государственных учреждений, проводя политическую агитацию в среде своих подчиненных, склоняют последних к вступлению в корпорацию. От высшего к низшему, от пика должностно-статусной пирамиды к ее основанию. В то же время руководители всяческих ведомств подвергаются надзору, равно как не способны его избежать лица, занимающие еще более высокие посты (главы администраций, губернаторы и мэры). Власть надзирает за самими надзирателями. И хотя Фуко называет дисциплинарную власть анонимной (ее производит не «глава» пирамиды, а сам механизм в целом), мы не можем полностью согласиться с этим мнением. Анализируя частный аспект дисциплинарной власти – поле деятельности «Единой России», – мы придаем особое значение работе «глав» этой корпорации, благодаря которой и раскручивается этот механизм, подминающий под себя абсолютно все, хотя… Дисциплина, по Фуко, не может отождествляться с каким-то конкретным общественным институтом, так как она – тип власти, пронизывающий разные аппараты и институты, и связывающий их между собой. Даже полиция и тюрьма, созданные государством, не в полной мере подчинены последнему. В своей деятельности они выходят за рамки аппарата государства.

По нашему мнению, данное разделение государственной власти и власти различных государственных институтов не может быть произведено окончательно, то есть не представляется возможным полностью разделить их. Все равно полиция является институтом, исполняющим государственную волю и следящим за исполнением законов. Однако в некотором роде данное разделение имеет место, если обратить внимание на далеко не полное соблюдение полицией законов, а иногда и использование последних в своих корыстных целях. Так, существует много примеров, описывающих использование служебного положения в среде государственных служащих (в том числе и полицейских) во имя достижения сугубо индивидуальных интересов. Так называемый полицейский или тюремно-надзирательский произвол является в сущности примером децентрации власти. Или наиболее ярким примером может выступать массовая политизация на региональном уровне. Достаточно вспомнить выборы 2006-2007 годов, когда местная (городская или областная администрация) принуждала работников государственных учреждений вступать в «Единую Россию» под угрозой увольнения. И зачастую эти репрессивные меры исходили не из Москвы, не от партийной элиты, а именно от местной администрации. Являясь инициативой местной формы власти, репрессивные авторитарные меры если и соответствовали деятельности самой партии, то намного в меньшей степени, чем тем, кто их реализовывал на самом деле. Существует мнение, что в 30-е годы 20-го века «сталинские» репрессии с наибольшим размахом проявляли себя на периферии, а не в месте локализации партийной верхушки. Приказы и распоряжения, исходящие из центра, на периферии имеют свойство трансформироваться (и еще более ужесточаться). И этот процесс трансформации данных распоряжений влечет за собой децентрацию власти. Такое положение дел частично объясняется тем, что всегда находится много подлых, жестоких и ущербных людей, которые тянутся к власти и ее карательным органам (в том числе и сегодня их хватает). Конечно, я не стремлюсь здесь оправдать деятельность Сталина или современного правительства, так как никакой демократичностью и гуманностью они не отличаются. Но и в полной мере демонизировать (только) «центр» также не представляется целесообразным, поскольку власть реализуется не только центром, но и периферией. Самое ужасное – то, что центр не предпринимает никаких мер и санкций по отношению к ретивой периферии, действующей по принципу «заставь дурака богу молиться». Наоборот, он если и не всегда поощряет такую деятельность, но уж явно ей не противостоит.

Если раньше люди видели в государственной политике выражение божьей воли, то сейчас ее там точно нет. Вспоминаются слова Спартака из одноименного фильма: «если боги существуют, то точно не здесь». И хотя теперь, апеллируя к государству, не усматривают в нем божественности, все равно воспринимают его как некую авторитетную структуру. Но кто такой президент и чем он, простите, лучше меня, чтобы я абсолютизировал его мнение? Он тоже человек; такой же, как вы, такой же, как я.

Политическая структура представляет собой пирамидальную форму, где у каждого человека есть только один начальник, и структура работает благодаря именно вертикальным, а не горизонтальным транзакциям (сигналам). Сигналы по горизонтали – это сговор, предательство. Если сигнал идет по вертикали, но снизу вверх, то возникает бюрократия и нарушение субординации. Простой народ всегда находится внизу, а правящая элита, соответственно, - вверху, и для успешного функционирования системы транзакции должны исходить сверху вниз, а не наоборот. Главная задача – не реагирование на мнение народа, а формирование масс, лишенных какого‑либо мнения. Наличие «сигналов с мест» — положительных или отрицательных — симптом плохой работы определенного сектора пропагандистской машины. Там, где все работает четко, там все ясно, там не возникает вопросов и ответов, нет никакого отражения. Там присутствует только исполнение. Там не надо думать, а надо делать. В этом смысле мне очень понравилась надпись на одном из домов в центре города Омска: «Даже не думай. Это несложно»; после чего следовала подпись: «Единая Россия».

В описанном виде масса представляет для правительства идеальный вариант своего существования. Идеальная масса — это та, где максимально сокращен зазор между сигналом (приказом) и действием (исполнением). Чем меньше масса думает о приказе, его целях и средствах, тем более идеально сформированной она является. К такой массе можно отнести не только народ в целом, рассматриваемый в контексте государственной власти, но и военный состав, выступающий объектом действия пирамидальной авторитарной военной системы, которая не допускает никакого вольнодумства, а подчиняет себе как действия солдат, так и их помыслы. Внутри такой системы обычный человек – собака Павлова, тупо следующая условным рефлексам. В этой системе субъект – это сама идеология, объект – целевая группа (масса), информационные потоки – пирамида. Я бы сказал, что в данной схеме субъектом является как идеология, так и ее производящие люди; но, конечно, субъективность производимого (идеология) доминирует над субъективностью производящих (люди). В истории человечества, а особенно в истории фашистских режимов, найдется много примеров, когда люди выполняли чудовищные приказы (допрашивали, пытали, расстреливали), а потом прикрывались тем, что от них ничего не зависит, они выполняли чужую волю и т.д. Особенно плохо, когда человек не просто выполнял такие приказания, но считал, что следует чувству долга. Императив «нет оправдания за неисполнение долга» выглядит более гуманно как «нет оправдания за исполнение (такого) долга». Гестапо и НКВД особенно преуспели в деле «следования долгу», и нынешние приспешники власти выполняют множество нелегитимных приказов, считая, что поступают правильно. Пусть это будет на их совести… Остается только удивляться идеологической силе, способной внушить правильность неправильного, и человеческому фактору, способному внушиться тем, что априори бесчеловечно.

Как говорят авторы «Современного социального программирования», «можно обманывать всех некоторое время, некоторых — все время. Только нельзя обманывать всех всё время». «Власть теперь никого не представляет, так как у народа нет никакого мнения, нет никакого интереса, никакого спроса, никаких потребностей»[167] - пишет Гусев и соавторы. Здесь их позиция несколько соотносится с рассмотренной выше позицией Ж. Бодрийяра. Если раньше политики были заинтересованы в пассивности массы, то теперь, вызвав эту пассивность, они в ужасе хватаются за руки. Провоцирование субъектности – вот то оружие, которым они ударили по пассивности масс. Устраивая выборы, транслируя политические телепередачи и говоря о политике по радиоканалам, они пытаются заставить людей высказаться, обозначить во всеуслышание свое мнение. И не столь важно, на сторону какой партии встанет народ; важно, что он, сказав свое слово, перестанет быть черным ящиком (но вместе с тем критическое слово по отношению к власть имущим неприемлемо). Теперь, когда люди высказали свою позицию, проявили свою политическую субъектность (слово «псевдосубъектность», по-моему, здесь подойдет лучше), к ним перестали относиться как к молчаливому большинству, находящемуся в тени. Высказывая свои политические взгляды, люди выходят из покрова ночи, ступают на свет и тем самым перестают представлять для политиков безмолвное нечто, от которого неизвестно, чего можно ожидать. Они становятся прозрачными, они просвечиваются рентгеном, их действия лишаются таинственности, подобно действиям заключенных Паноптикума. Ведь правда, если мы не знаем мировоззрения какой-нибудь группы людей, не знаем их идеологии, мы остаемся в неведении относительно поступков этой группы в дальнейшем. Может быть, она будет проявлять тотальный конформизм, а может, встанет на тропу революции, и, набирая обороты, вырастет до размера сильной оппозиции для господствующей власти. Кто его знает, и поэтому мнение народа для власти важно. Это помогает прогнозировать. Оно ей необходимо для сохранения себя самой, но уж никак не для удовлетворения потребностей этого самого народа. Поэтому путинские приверженцы, помимо рекламистких лжеопросов, проводят действительные опросы населения, направленные на фиксацию настоящего мнения, но результаты этих исследований не оглашаются, а фальсифицируются, после чего на суд зрителей вывешивают «сведения» типа: «по результатам опроса, проведенного в деревне Балобуево, 85% населения, то есть 5,5 миллионов человек, поддерживают нас!». «Когда создается видимость какого‑то «общественного мнения», власть может легитимировать свое собственное существование, выполнять миссию «ответственного» за обслуживание запросов населения и чаяний людей. Только так любая фирма может сказать, что ее существование не бессмысленно, что она не просто навязывает людям потребность, а потом ее же удовлетворяет, а реагирует на действительный спрос», - пишут авторы «Современного социального программирования»[168]. И тогда масса и властители меняются местами: масса должна стать субъектом и проявлять свободу, разум, волю, ответственность.

Даже если какие-нибудь независимые представители прессы периодически опрашивают общество, и эти опросы действительно ничем не ангажированы, они все равно не отражают реального мнения опрашиваемых. Часто люди боятся даже себе признаться в своем недовольстве властями, не говоря уж о том, чтобы открыто заявлять об этом в микрофон или телекамеру. Поэтому ярлык «по данным социологического опроса,…» не всегда в большей степени внушает доверие, чем очередной наитупейший единоросский перл «неявка на московские выборы – показатель высочайшей поддержки населением «Единой России».

Что касается проблемы большинства, то тут есть еще один крайне интересный по своей парадоксальности аспект. Корпорация часто говорит: «за нас – 80% избирателей». Причем эта фраза может красоваться на первых страницах газет еще задолго до выборов. Откуда же они знают такой процент? Статистика, социологическое опросы? Вряд ли. Хочется спросить: «а почему так мало – только 80%, а не все 100%?». Выходит, государство, желая прибрать к себе большинство, заведомо апеллирует ко мнению большинства. «Вы за меня проголосуете, потому что вы уже за меня проголосовали». Отличная фраза, не правда ли? Такое обращение к народу, как минимум, неуважительно. Так можно обращаться к бодрийяровской массе или фукианской непролетаризированной черни – они все равно съедят и попросят десерт, – но не с народом как совокупностью мыслящих людей, интеллектуалов. Публикуя подобные выражения, государство обращается с народом, как с дешевкой, как со шлюхой, которую всегда можно заболтать, не напрягая при этом свои умственные способности.

Не во всех случаях власти требуется наличие референтной для общества группы, которая верит власти. Чтобы вера функционировала, чтобы она имела гаранта самой себя, необязательно должен быть искренний субъект этой веры (типа всего населения деревни Балобуево); достаточно просто предположить, что он существует, создать его виртуальную, массмедийную репрезентацию, наконец, создать новость, создать событие. Искусственно сформированная мифологическая фигура, пусть даже не существующая в реальности, с успехом гарантирует в глазах медиа-пользователей не только свою эмпирическую данность, но и легитимирует свою веру властям. Смешно и трагично выглядят фразы типа «В таком-то регионе нас поддерживают 95%». При этом жители этого региона недоумевают, так как каждый знает про себя, своих соседей, родственников и друзей, что никто из них на самом деле не поддержал корпорацию на выборах. Откуда же такой процент? Действительно, неважно, как проголосуют, а важно, как подсчитают голоса. Процедура современных выборов настолько прогнила изнутри, что от настоящих выборов в них ничего не осталось. Если кто и выбирает, то не простой народ, а политическая элита, внутри которой заранее предусматривают будущих ставленников на высокие посты[169]. Мы же – обычные смертные – лишены права как выбирать, так и быть выбранными. Выборы фиктивны – это факт. И вместе с тем ставленники на депутатские и на губернаторские посты могут быть лоббированы только партией, то есть ни о каком самовыдвижении и выборности и речи идти не может. Мы наблюдаем двустороннее нарушение выборности как одного из главных условий демократии. Что это? Прямое нарушение верховного закона страны – Конституции. «Президент Российской Федерации избирается на четыре года гражданами Российской Федерации на основе всеобщего равного и прямого избирательного права при тайном голосовании»[170], – написано в основном законе Российской Федерации (ст. 81), что, правда, совершенно не реализуется на практике. И нарушает Конституцию нынешний царь всея Руси, то есть президент, который, наоборот, должен быть ее гарантом (согласно Конституции же).

Дата добавления: 2015-08-17