Искусство для искусства

Трудно подвести все эстетические представления второй половины XIX в. под понятие декаданс. Нельзя забывать о слиянии эстетиче­ского идеала с социализмом у Уильяма Морриса, как нельзя не учи­тывать, что именно в этот период, в 1897 г., в момент эстетического расцвета, Лев Толстой пишет работу Что такое искусство, где восста­навливает глубинные связи между Искусством и Моралью, Красотой и Истиной. Перед нами полная противоположность Оскару Уайльду, который в те же годы на вопрос, считает ли он аморальной такую-то книгу, ответил: «Она хуже, чем аморальна. Она плохо написана». В то время как складывается декадентское мироощущение, художни­ки Курбе и Милле снова обращаются к реалистической трактовке человека и природы, демократизируя романтический пейзаж, возвращая его в рамки повседневной обыденности, состоящей из трудов и забот и населенной крестьянами и простолюдинами.

Да и в импрессионистах, как мы увидим в дальнейшем, есть нечто большее, чем смутное мечтанье о Красоте, — внимательное, почти научное изучение света и цвета, цель которого — как можно глубже проникнуть в мир зрительного восприятия. Это период, когда такие драматурги, как Ибсен, выводят на сцену серьезные социальные кон­фликты своего времени: борьбу за власть, спор поколений, свободу женщины, моральную ответственность, права в любви. И не следует думать, что эстетическая религия воплощалась только в наивности последних денди или озлобленности, часто скорее вербальной, чем моральной, проповедников культа дьявола. Фигура Флобера пре­красно демонстрирует, сколько технической виртуозности, сколько аскетизма было в религии искусства для искусства. У Флобера преоб­ладает культ слова, «верного слова» — единственного, что способно придать гармонию странице и сделать ее эстетически абсолютно необходимой. Наблюдает ли он всевидящим и безжалостным оком пошлость повседневной жизни и пороки своего времени (вспомним Госпожу Бовари), воссоздает ли на страницах книги экзотическую роскошь исполненного чувственности варварского мира (как в Саламбо) или воспроизводит видения, насланные дьяволом во имя прославления Зла как Красоты (Искушение Святого Антония), его идеалом остается безличный, точный, ясный язык, способный с помощью одного лишь стиля сделать прекрасным любой сюжет

«Именно поэтому не существует ни прекрасных, ни тривиальных сюжетов, а если встать на точку зрения чистого искусства, можно считать аксиомой, что сюжетов вообще не существует, поскольку стиль сам по себе есть абсолютный способ видения мира». С другой стороны, еще в 1849 г. Эдгар Аллан По (из Америки, в основ­ном через Бодлера, глубоко повлиявший на европейский декаданс) напомнил в статье Принцип поэзии, что Поэзия не должна заботиться о том, чтобы отражать или проповедовать Истину: «Нет творения более достойного и в высшей степени благородного, чем эта Поэзия (поэзия в себе), просто поэзия и больше ничего, поэзия, творимая исключительно ради поэзии». Если Интеллект занимается Истиной, а Мораль апеллирует к Долгу, Вкус наставляет нас через Прекрасное; Вкус — это автономная способность со своими законами, и если он может вызвать у нас презрение к Пороку, то только потому, что (и постольку поскольку) Порок уродлив, противен мере, Красоте. Если в былые времена зачастую с трудом удавалось уловить связь, ныне очевидную, между Искусством и Красотой, в эту эпоху— по мере того, как природа начинает вызывать какое-то презрительное раздражение, — Красота и Искусство сливаются в неразрывное целое. Любая Красота — плод искусного творчества, только искусственное может быть прекрасным. «Природа обычно ошибается», — скажет Джеймс Уистлер, а Уайльд уточнит: «Чем более мы изучаем искусство, тем менее любим природу». Грубая природа не может породить Красоту: должно вмешаться искусство, созидающее на месте случайного беспорядка необходимый и неизменный организм. Эта глубокая уверен­ность в созидательной силе искусства не просто типична для декаданса — от утверждения, что Красота возможна не иначе как в результате долгого и усердного мастерского труда, декаданс приходит к тому, что опыт представляется ему тем более ценным, чем больше в нем искус­ственности. От идеи, что искусство создает вторую природу, делается шаг к убеждению, что любое насилие над природой, каким бы диким и патологичным оно ни было, есть искусство

Реквием по природе. Жорис-Карл Гюисманс Наоборот, 1884

Природа, по его словам, отжила свое. И уж на что утонченные люди терпеливы и внимательны, и то им приелось тошно­творное однообразие небес и пейзажей.

Потеря интереса к природе. Оскар Уайльд Упадок лжи, 1889

Мой личный опыт убеждает меня в том, что чем более мы изучаем искусство, тем менее любим природу. На деле искусство открывает нам лишь характерное для природы убожество замысла, ее непостижимую грубость, ее изумительную монотонность, ее безусловную незаконченность.

Стих есть все. Габриэле Д'Аннунцио. Изоттео, ок. 1890

Поэт, божественна природа Слова, в чистейшей Красоте для нас отрада велением небес заключена: и Стих есть все**

Дата добавления: 2015-08-17