Романтическая красота

«Романтизм» — термин, обозначающий не столько исторический пе­риод или конкретное художественное течение, сколько совокупность характеров, подходов и чувств, своеобразие которых заключается в их специфической природе, а главное — в их оригинальных отношениях. В самом деле, оригинальны определенные аспекты романтической Красоты, хотя тут нетрудно найти предшественников и предвестников: Красота Медузы, например, гротескная, тревожная, меланхоличная, бесформенная. Но в первую очередь оригинальна связь между различными формами, продиктованная не разумом, но чувством и разумом вместе, связь, нацеленная не на то, чтобы снять противоречия или разрешить антитезы (конечное — бесконечное, целое — часть, жизнь — смерть, ум — сердце), но собрать их в единое целое, составляющее истинную новизну Романтизма. То, как описывает сам себя поэт Уго Фосколо, — отличный пример самовосприятия романтического человека: Красота и меланхолия, сердце и разум, задумчивость и импульсивность дополняют друг друга. Однако тут надо быть осторожным и не воспринимать эпоху, когда жил Фосколо, — зажатую между Революцией и Реставрацией, неоклассицизмом и реализмом, — периодом проявления романтической Красоты. Ведь эта Красота, присущая бледным, изможденным лицам, Красота, из-за которой, почти не таясь, выглядывает Смерть, была широко представлена еще у Тассо и просуществовала до конца XIX в., когда Д'Аннунцио переосмыслил в зловеще потустороннем ключе Джоконду Леонардо. Итак, романтическая Красота выражает состояние души, которое в разных контекстах описано у Тассо и Шекспира и встречается снова у Бодлера и Д'Аннунцио; порожденные этим состоянием души формы повторятся, в свою очередь, у сюрреалистов с их сновидческой Красотой и в китче модернизма и постмодернизма с его тягой ко всему мрачному и беспросветному.

Интересно проследить постепенное формирование романтического вкуса по семантическим изменениям терминов romantic, romanesque, romantisch. В середине XVII в. термин romantic был синонимом (в негативном смысле) romanzesco (like the old romances — «романический», «как старинные романы»); век спустя он значил уже скорее «химери­ческий» (romanesque) или живописный; к живописному Руссо добавил важное субъективное определение: выражение «не знаю что» (je ne sais quoi) — нечто расплывчатое и неопределенное. Наконец, первые немецкие романтики расширили область не поддающегося определе­нию и расплывчатого, подпадающую под термин romantisch: теперь она стала включать в себя все далекое, магическое, неведомое, в том числе мрачное, иррациональное, связанное со смертью. А главное, сугубо романтической чертой стало стремление (Sehnsucht) ко всему этому. Такое стремление никак не определяется исторически; всякое искусство, выражающее его, — искусство романтическое, или, может быть, даже любое искусство романтическое в той мере, в какой оно именно это стремление и выражает. Красота перестает быть формой, прекрасным становится бесформенное, хаотичное.

Сиянье Красоты. Уильям Шекспир. Ромео и Джульетта, II, 2, 1594-1597

Ромео. Им по незнанью эта боль смешна.

Но что за блеск я вижу на балконе?

Там брезжит свет. Джульетта, ты, как день!

Стань у окна. Убей луну соседством;

Она и так от зависти больна,

Что ты ее затмила белизною.

Оставь служить богине чистоты.

Плат девственницы жалок и невзрачен.

Он не к лицу тебе. Сними его.

О милая! О жизнь моя! О радость!

Стоит, сама не зная, кто она.

Губами шевелит, но слов не слышно.

Пустое, существует взглядов речь!

О, как я глуп! С ней говорят другие.

Две самых ярких звездочки, спеша

По делу с неба отлучиться, просят

Ее глаза покамест посверкать.

Ах, если бы глаза ее на деле

Переместились на небесный свод!

При их сияньи птицы бы запели.

Принявши ночь за солнечный восход.

Стоит одна, прижав ладонь к щеке.

О чем она задумалась украдкой?

О, быть бы на ее руке перчаткой.

Перчаткой на руке!

Красота и меланхолия. Уго Фосколо. Сонеты, VII, 1802

Я худ лицом, глаза полны огня;

Пытливый взор страданием отмечен;

Уста молчат, достоинство храня;

Высокий лоб морщинами иссечен;

В одежде — прост; осанкой — безупречен;

Привязан ко всему не доле дня;

Угрюм, приветлив, груб, чистосердечен:

Я отвергаю мир, а мир — меня.

Не манит ни надежда, ни забава;

Как радость, одиночество приемлю;

Порою доблестен, труслив порой,—

Я робко голосу рассудка внемлю,

Но сердце бурно тешится игрой.

О Смерть, в тебе и отдых мой и слава.

Зелье и колдовство. Шарль Бодлер. Стихотворения в прозе, 1869

Она очень некрасива. И все же она восхитительна! Время и любовь оставили на ней печать своих когтей и безжалостно показали ей, сколько юности и свежести уносят каждое мгновение и каждый поцелуй.

Она действительно некрасива: она какой-то муравей, паук, если угодно, даже скелет: но в то же время она — упоение, чары, колдовство! Словом, она обворо­жительна.

Время не смогло сокрушить ни ясной стройности ее походки, ни неувядаемого изящества ее стана. Любовь не тронула свежести ее дыхания ребенка, и Время не вырвало ни одной прядки ее пышной гривы, где дышит в знойных ароматах вся дьявольская жизненность французского юга: Нима, Экса, Арля, Авиньона, Нарбонна, Тулузы — городов, благословенных солнцем, влюбленных и обольстительных. Время и Любовь тщетно наперерыв впивались в нее зубами: они ничего не убавили от смутного, но вечного очаро­вания ее отроческой груди. Растраченная, изношенная, быть может, но не утомленная и всегда полная геро­изма, она напоминает тех породистых лошадей, которых всегда распознает глаз истинного любителя, даже когда они запряжены в наемную колымагу или в тяжелый воз.

И притом она так нежна и пылка! Она любит, как любят осенью, как будто приближение зимы зажигает в ее сердце новое пламя, и ее покорная нежность никогда не бывает докучной.

Горгона. Габриэле Д'Аннунцио Изаотта Гуттадауро и другие стихотворения, 1885

Лик ее исполнен мрачной бледностью, что так люблю я. [...] На губах ее улыбка ослепительно жестока, что божественный да Винчи отразить пытался столько раз; печально с той улыбкой спорит нежность удлиненных глаз, и прелесть неземная женских лиц, запечатленных Леонардо и любимых им, таится в этом. Губы расцветают нежной болью...**

Смерть и Красота. Виктор Гюго. Ave, Dea (из сб. Все струны лиры, 1888)

Краса и смерть суть вещи, знаменитые

равно голубизной и черным цветом,

две страшные сестры и плодовитые,

с одной загадкою, с одним секретом...**

Дата добавления: 2015-08-17