Богословы и философы

Знакомство со вкусами эпохи необходимо, чтобы понять всю важность рассуждений теоретиков о цвете как источнике Красоты. Без учета расхожих представлений иные замечания могут показаться поверхно­стными, например утверждение Фомы Аквинского (Сумма теологии — Summa Theologiae, I,39,8), что прекрасными мы называем вещи чис­того цвета. Но это как раз один из случаев, когда теоретики попадают под влияние обыденного восприятия. Гуго Сен-Викторский, например (О трех Днях — De tribus Diebus), воспевает зеленый цвет как самый прекрасный из всех, символ весны, образ грядущего воскресения (при­чем мистическое толкование не мешает радости зрительного восприя­тия); и столь же явное предпочтение отдает ему Гильом Овернский, аргументируя свою мысль соображениями психологического восприятия: по его мнению, зеленый цвет лежит на полпути между белым, расши­ряющим зрачок, и черным, его сокращающим. Речь идет о том веке, когда Роджер Бэкон провозгласил оптику новой наукой, призванной разрешить все проблемы. Научные рассуждения о свете проникли в Средневековье через труд Об особенностях зрения (De aspectibus), или Перспектива (Perspectiva), написанный арабом Ибн АльХайсамом (Альгазеном) на рубеже X и XI вв., к которому в XII в. вновь обратился Витело в своем трактате О перспективе (De perspectiva). В Романе о Розе (Roman de la rose), аллегорической сумме наиболее прогрессивной схоластики, Жан де Мен устами Природы долго рассуждает об удивительных свойствах радуги и чудесах изогнутых зеркал, в которых карлики и гиганты находят собственные пропорции в исправленном виде и видят измененные или перевернутые тела. И в мета­физических метафорах, и в непосредственных проявлениях вкуса мы ощущаем, насколько выработанная Средневековьем качественная концепция Красоты не стыкуется с ее определением через пропорции. Пока авторы просто любуются приятными для глаз цветами, не претендуя на критический анализ, и прибегают к метафорам в мистических рассуждениях или общих космологиях, эти контрасты могут остаться незамеченными. Но схоластика XIII в. обращается и к этой проблеме. Рассмотрим, например, космологию света, предложенную Робертом Гроссетестом. В Комментарии к Шестодневу (Hexaemeron) он пытается преодолеть противоречие между качественным и коли­чественным принципами и определяет свет как величайшее проявле­ние пропорциональности, утверждая, что он соразмерен самому себе. В этом смысле идентичность оказывается пропорциональностью как таковой и объясняет безраздельную Красоту Создателя как источника света, поскольку Бог, который в высшей степени прост, есть высшее проявление согласия и соразмерности по отношению к себе самому. Неоплатонический характер мышления побуждает Роберта представить вселенную как единый поток световой энергии, являю­щийся источником одновременно Красоты и Бытия. Последовательно разрежаясь и сгущаясь, единый свет образует астральные сферы и зоны господства стихий и, как следствие, бесчисленное множество оттенков цвета и объемы тел. И получается, что пропорциональность мира есть не что иное, как математический порядок, где свет в своем созидательном распространении материализуется в соответствии с различной силой сопротивления, оказываемого ему материей (см. гл. III). В целом мировоззрение и есть созерцание Красоты в силу как пропорциональности, выявляемой в мире путем анализа, так и непосредственного воздействия прекраснейшего и всеукратающего (maxime pulchrificativa) света.

Бонавентура из Баньореджо также обращается к метафизике света, хотя следует не неоплатонической, а аристотелевской традиции. Для него свет — субстанциальная форма тел. В этом смысле он — начало всякой Красоты. Из всех мыслимых вещей свет доставляет наивысшее наслаждение (maxime delectabilis), поскольку через него образуется все разнообразие красок и световых эффектов на земле и на небе. Свет можно рассматривать в трех аспектах. В качестве lux (света, сияния) он рассматривается сам в себе, как чистое распространение созидатель­ной силы и источник всякого движения; в этом виде он проникает до самых недр земли, образуя минералы и ростки жизни, наделяя камни и руды той силой звезд, что обусловлена его тайным влиянием. Как lumen (свет, свечение) он обладает светоносной природой и перено­сится в пространстве прозрачными субстанциями. Как цвет и блеск он отражается от поверхности непрозрачных тел, на которые попадает. Видимый цвет в сущности рождается из встречи двух видов света: тот, что изливается сквозь прозрачное пространство, пробуждает тот, что сокрыт в непрозрачном теле. И именно в силу обилия мистических и неоплатонических моментов в своей философии Бонавентура скло­нен подчеркивать в эстетике света космические и экстатические аспек­ты. Самые прекрасные страницы о Красоте у него те, где описываются лицезрение Господа и слава небесная; в теле человека, возрожденного к жизни через воскресение во плоти, свет воссияет во всех четырех ос­новных ипостасях: это освещающая claritas (светлость), бесстрастность, благодаря которой ничто не может ему повредить, подвижность и про­ницаемость, дающая ему возможность проникать сквозь прозрачные тела, не причиняя им вреда. Для Фомы Аквинского свет сведется к про­истекающему из субстанциальной природы солнца активному качеству, которое может быть принято и передано прозрачным телом. Это дей­ствие света в прозрачном (affectus lucis in diaphano) называется lumen. Таким образом, для Бонавентуры свет — сущность главным образом метафизическая, а для Фомы — физическая. Только учитывая эти философские выкладки, можно понять значение света в Дантовом Рае.

Цвет как источник Красоты. Гуго Сен-Викторский (XII в.) Дидаскаликон, XII

Что же до цвета вещей, о нем нет нужды долго рассуждать, ибо то же самое зрение являет нам всю красоту природы, расцве­ченной столь великим разнообразием кра­сок. Что может быть прекраснее света, ко­торый — хоть сам по себе и лишен цвета — выявляет краски всех вещей, освещая их? Что может быть прекраснее зрелища неба, когда оно, ясное и сверкающее словно сап­фир и столь приятное для глаз, привлекает наш взор и услаждает зрение? Солнце сияет словно золото, луна своей бледностью напоминает амбру, некоторые из звезд сверкают подобно огонькам пламени, дру­гие мерцают розоватым светом, третьи вспыхивают то розовым, то зеленым, то ослепительно-белым светом*.

Зеленый цвет. Гуго Сен-Викторский (XII в.) Дидаскаликон, XII

Зеленый цвет, красотой своей превосходящий все прочие цвета, как бы завладе­вает душой каждого, кто созерцает его; так весной побеги пробуждаются к новой жизни: устремив вверх остроконечные листья и как бы стряхивая с себя смерть и тем являя прообраз грядущего воскресения, они тянутся к свету. Но что говорить о творениях Господа, когда нас приводят в восхищенье даже их ложные подобия, плоды человеческого хитро­умия, обман для глаз?*

Зеркала. Жан де Мен и Гийом де Лоррис (XIII в.) Роман о Розе, 11

И еще, в зеркалах иная сила.

Крупные предметы, что близки к нам,

в них кажутся далеки.

Пусть даже то гора,

захочется вам взять ее на память,

так миниатюрна и мала она.

Есть зеркала, что все предметы

воспроизводят в точных мерках жизни,

коль в них смотреть. Иные

воспламенить способны все предметы,

коль их поставить верно,

чтоб все лучи собрать под свет

сверкающего солнца. Другие ж разные

передают нам очертанья —

прямые, длинные иль кверх ногами.

Кто зеркалом владеет,

из отраженья несколько подобий

способен сделать, например,

четыре глаза на голове. [...]

Короче, множество чудес таится

в зеркалах. В различном удаленье

они дают нам множество иллюзий.

Космология света Роберт Гроссетест (XIII в.) Комментарий к Божественным именам, VII

Это благо в себе богословы восхваляют наравне с Прекрасным и Красотой [...] Стало быть. Красота есть гармония и со­размерность по отношению к самой себе, а также [соответствие] отдельных ее частей ей самой и друг другу и гармония целого, равно как и [соответствие] самого целого всем вещам. Бог, обладающий совокуп­ной простотой, есть наивысшая гармония и соответствие; Ему неведомы раздоры или противоречия, Он не только пребыва­ет в гармонии со всеми вещами, но и яв­ляется источником самой гармонии бытия для всех вещей. Зло, являющееся отпаде­нием от добра, — ничто. Поэтому Бог есть Красота и Прекрасное в себе*.

Соразмерность самому себе Роберт Гроссетест (XIII в.) Комментарий к Шестодневу

Как говорит Иоанн Дамаскин: «Если ты устранишь свет, все вещи сделаются не­различимы во тьме, поскольку не смогут являть свою Красоту». Значит, свет есть «Красота и упорядоченность всякой види­мой твари». По слову Святого Василия, «природа сотворена так, что нет ничего приятнее для разума смертных, пользую­щихся ею. Первое слово Бога сотворило природу света, рассеяло тьму, сокрушило печаль и исполнило радостью и весельем каждый вид». Свет прекрасен сам по себе, ибо «его природа проста и заключает в себе всю совокупность вещей». Посему он являет замечательное единство, отличаясь гармоничной пропорциональ­ностью вследствие своей равномерности; гармония же пропорций есть Красота. Поэтому, даже будучи лишен гармоничных пропорций телесных форм, свет прекра­сен и весьма приятен для глаза. Как гово­рит Святой Амвросий, «природа света такова, что вся его прелесть заключается не в числе, не в мере и не в весе, как у других вещей, но в его облике. Свет делает прочие части мироздания достойными прославления*.

Метафизика света. Бонавентура из Баньореджо (XIII в.) Проповеди, VI

Сколь дивное разольется сияние, когда свет вечного солнца озарит блаженные души... Величайшую радость невозможно сокрыть, ибо она прорывается то весель­ем, то ликованием и песнопениями, с которыми приидет Царствие Небесное*.

Субстанциональная форма. Бонавентура из Баньореджо (XIII в.) Комментарии к Сентенциям Петра Ломбардского II, 12,1; II, 13,2

Свет есть общая природа, обретающаяся во всяком теле — небесном или земном. [...] Свет есть субстанциональная форма тел: чем больше тела оказываются причастны свету, тем реальнее и достойнее они обладают бытием*.

Дантов свет. Данте Алигьери (1265-1321) Рай, XXX, ст. 97-120

О Божий блеск, в чьей славе я увидел

Всеистинной державы торжество, —

Дай мне сказать, как я его увидел!

Есть горний свет, в котором божество

Является очам того творенья.

Чей мир единый — созерцать его;

Он образует круг, чьи измеренья

Настоль огромны, что его обвод

Обвода солнца шире без сравненья.

Его обличье луч ему дает,

Вверх озаряя тверди первобежной,

Чья жизнь и мощь начало в нем берет.

И как глядится в воду холм прибрежный,

Как будто чтоб увидеть свой наряд.

Цветами убран и травою нежной.

Так, окружая свет, над рядом ряд, —

А их сверх тысячи, — в нем отразилось

Все, к высотам обретшее возврат.

Раз в нижний круг такое бы вместилось

Светило, какова же ширина

Всей этой розы, как она раскрылась?

Взор не смущали глубь и вышина,

И он вбирал весь этот праздник ясный

В количестве и в качестве сполна.

Дата добавления: 2015-08-17