Исторический процесс как целое

Понятие начала человеческой истории имеет теоретическую важность не только для тех дисциплин, которые прямо изучают древнейшее прошлое человечества, — для палеоантропологии, палеоархеологии, палеопсихологии, палеолингвистики. Влияние этого понятия сказывается на всем нашем мышлении об истории. Подчас мы сами не сознаем этого, но то или иное привычное мнение о «начале», пусть никогда строго нами не продумывавшееся, служит одной из посылок общего представления об историческом процессе. Более того, вся совокупность гуманитарных наук имплицитно несет в себе некое понятие начала человеческой истории.

Проблема начала человеческой истории нужна для разработки двух методологических проблем, касающихся истории вообще: во-первых, проблемы единства, или цельности, всего исторического процесса, во-вторых, проблемы историзма как качественного преобразования всего в человеке и обществе в ходе развития.

Начнем с проблемы единства, или цельности, истории. О мировой истории как, в известном смысле, цельном акте свидетельствует возможность представить нарастание темпа исторического развития в виде кривой. Замечено, что, по каким бы критериям ни производить периодизацию — всей ли мировой истории человечества или ее отдельных этапов, — если принцип периодизации мало-мальски объективен, хронологические отрезки оказываются все более короткими. Читатель сам легко подберет примеры из предлагавшихся когда-либо периодизации. Движение истории ускоряется в прогрессии, напоминающей геометрическую. [80/81]

В этой связи следует напомнить, что и марксистско-ленинская теория общественных формаций является прежде всего законом динамики, законом прогресса, а не вневременной типологией. Маркс в предисловии к «К критике политической экономии» назвал их «прогрессивными эпохами экономической общественной формации» [1]. Вдумчивый исследователь внутренней логики развития формаций, несомненно, открыл бы в последовательности формаций немало диалектических скреп, свидетельствующих о том, что это не набор или перечень, а структура, т. е. некое целое, К примеру, при взгляде на смену формаций как на две вписанные одна в другую триады становится неизмеримо понятнее взаимное отношение последней стадии рабовладельческой цивилизации и первой стадии цивилизации капиталистической: почему капитализм осознает свое рождение как «Возрождение». Каждая формация в свою очередь представляет собой систему необходимых ступеней, где начало и конец в громадной степени противоположны друг другу. Так, феодализм во Франкском королевстве образует контраст феодализму в феодальных монархиях XVII в. А то общее, что все же объединяет эти полярные точки, в свою очередь может быть показано как следствие «отрицания отрицания» в ходе развития данной формации, где, следовательно, среднее звено неминуемо выглядит, на взгляд эмпирика, не отвечающим общему ее определению: период роста городов и «коммунальных революций» в средние века кажется полным отрицанием феодализма, который затем как-то как будто бы снова воцаряется на исторической сцене.

Все это отнюдь не означает упрощения наличной конкретности и дискретности истории. Мы хотим лишь со всей силой подчеркнуть, что при всем том она есть целое. Целостность тем труднее уловима, что история существует лишь как ткань множества параллельных и пересекающихся, обособленных и сплетенных нитей — как история стран и народов (т. е. общностей государственно-политических, этнических, а также и иных). При некоторых формациях — при рабстве и при капитализме — человечество даже с экономической необходимостью расколото на народы эксплуатирующие и эксплуатируемые. Возвышение одних не только закрепляет, но и вызывает отсталость других. В какой-то мере это свойственно и феодализму. А какую сложную систему слабых и сильных, нападающих и обороняющихся, политически независимых, и зависимых, покупающих других и покупаемых другими представляют собой все государства на карте мира в тот или иной момент исторического прошлого! Все же весьма вероятно, что горизонтальные, т. е. синхронистические, срезы истории с дальнейшим развитием научных методов покажут наличие некоторой структуры, единого целого за мозаикой множественных [81/82] «историй». И все это целое движется в общем потоке времени по некоему общему вектору и с общим прогрессирующим ускорением.

Итак, марксистская наука мыслит мировую историю как целое.

Всякое мышление об истории как целом требует понятия единого начала истории. Единый процесс мыслим только с помощью единого начала этого процесса.

Начало истории, рассматриваемое с чисто методологической точки зрения, должно быть подразделено на внешнее и внутреннее, т. е., с одной стороны, начало чего-то нового по сравнению с предшествующим уровнем развития природы и, с другой, начало чего-то, что само будет изменяться, само будет историей. Соответственно и будет построено дальнейшее изложение.

Рассмотрим некоторые внешние определения начала истории. Подчас они даются просто указанием на те или иные новые атрибуты, присущие только человеку. Но, чтобы быть логичным и избежать произвольности, следовало бы начинать с вопроса: что такое начало истории с точки зрения биологии? Шире: можно ли вообще определить человеческую историю с точки зрения биологии, не впадая при этом в биологизацию истории? Иными словами: что присущее биологическим явлениям исчезло в человеческой истории? Да, такое определение разработано материалистической наукой: общественная история есть такое состояние, при котором прекращается и не действует больше закон естественного отбора. У человека процесс морфогенеза со времени оформления Homo sapiens в общем прекратился. При этом законы биологической изменчивости и наследственности, конечно, сохраняются, но отключено действие внутривидовой борьбы за существование и тем самым отбора. «Учение о борьбе за существование, — писал К. А. Тимирязев, — останавливается на пороге культурной истории. Вся разумная деятельность человека одна борьба — с борьбой за существование» [2].

Но, конечно, биологическое определение истории недостаточно. Оно лишь ставит новые вопросы, хоть оно уже несет в себе ясную мысль, что нечто, отличающее историю, должно было некогда начаться,— пусть это начало и было не мгновенным, а более или менее растянутым во времени.

Почему прекратилось выживание более приспособленных и вымирание менее приспособленных (за вычетом, разумеется, летальных мутаций)? Иначе говоря, почему забота о нетрудоспособных, всемерная защита их от смерти стали отличительным признаком данного вида? Обычный ответ гласит: вследствие развития труда. Взаимосвязь, как видим, не простая, а диалектиче[82/83]ская — труд спасает нетрудоспособных. Связующим звеном, служит сложнейшее понятие общества. Пока нам важно, что мы перешагиваем тем самым в сферу тех, тоже внешних, определений начала истории, которые указывают на нечто, коренным образом, «с самого начала» отличившее человека от остальной природы. Это такие атрибуты, которые остаются differentia specifica человека на всем протяжении его истории. К ним причисляют труд, общественную жизнь, разум (абстрактно-понятийное мышление), членораздельную речь. Каждое из этих явлений, конечно, развивается в ходе истории, но к внешнему определению начала истории относится лишь констатация появления с некоторого времени данного постоянно наличного в дальнейшем признака.

На этом пути, что ни шаг, возникают серьезные методологические трудности. То эта граница настолько абсолютна, что грозит стать беспричинной и метафизической; проблема генезиса этих отличительных признаков отступает в туман, или на третий план, или вовсе (что наиболее последовательно) в сферу чуда творения. То, наоборот, предлагаемые отличительные признаки трактуются как не очень-то отличительные: «почти» то же самое имеется и у животных, причем в соответствии с установкой исследователя это «почти» способно утончаться до величины весьма малого порядка. Иными словами, differentia specifica, к констатации которой сводится проблема начала истории, может оказываться и бездонной пропастью, и пологим местом, безмерно плавной эволюцией скорее количественного, чем качественного рода.

На этих огромных трудностях мы остановимся в следующем разделе, а сейчас надо еще раз сказать в общей форме о двух возможных точках зрения на проблему начала человеческой истории. Либо, как отмечено только что, в центр внимания берется константный признак, навсегда отличающий человека от животного, либо возникновение свойства непрерывно изменяться, иметь историю, причем обладающую вектором и ускорением. Это свойство в свою очередь может рассматриваться как differentia specifica человека, следовательно, тоже как своеобразная константа. Тогда началом истории во внутреннем смысле мы будем считать момент, с которого род человеческий стал видоизменяться быстрее истории окружающей природной среды, как и быстрее телесных изменений в самих людях.

Итак, понятие начала истории в значительной степени зависит от того, сделаем ли мы акцент на неизменном в истории или на изменчивости, т. е. на историчности истории. Хотя несомненно, что обе стороны не чужды друг другу, но во втором случае исторический прогресс выступает как продукт неумолимой необходимости избавиться от чего-то, что знаменовало начало истории.

Заметим, что второй вариант — последовательно проведенный историзм — заставляет думать также о проблеме конечности процесса. Разумеется, для подлинной науки не существует и мысли [83/84] о финализме: ни о возвращении человечества в лоно божие, ни об исчерпании духовных или природных ресурсов развития, ни о предпочтительности самоистребления человечества с помощью ядерной бомбы — торжеству «материалистической цивилизации». Даже наиболее наукообразные из распространяющихся на Западе теорий конца человечества выражают лишь ужас буржуазной идеологии перед неминуемым концом ее исторически ограниченных ценностей, в том числе частной собственности. По существу же упомянутая проблема конечности (или бесконечности) абсолютно постороння проблеме исчезновения людей: в плане методологии истории речь может идти только о конечности тех или иных явлений, преодоление которых составляет исторический прогресс. Если прогресс предполагает последовательное устранение и пересиливание чего-то начального, то прогресс должен быть одновременно и регрессом обратного порядка вещей. Понимание исторического развития как превращения противоположностей допускает мысль, что исходное начало действительно вполне превратилось в противоположное. В этом смысле оно исчерпано, окончено, «вывернуто», по выражению Фейербаха.

Это можно пояснить примером любопытной философской импровизации прогрессивного писателя и мыслителя Веркора на международном симпозиуме по проблеме прогресса в Руайомоне (под Парижем) в 1961 г. Согласно Веркору, исходный пункт прогресса в области духовного развития человечества — это постижение нашими далекими дикими предками того, что они чего-то не знают. Познание возникает как средство преодолеть незнание, таким образом незнание — первооснова нашего духовного мира, а мышление, познание существуют с того времени, как люди начинают не мириться с этим незнанием. (Напомним, что Веркор некогда, в романе «Люди или животные», пробовал вообразить эту нулевую точку истории, насыщенную глубочайшими противоречиями.) С тех пор мысль и незнание неразлучны, подобно свету и тени. Веркор предлагает поэтому ввести в теорию духовного прогресса два тезиса: «я мыслю — следовательно не знаю» и «я мыслю — следовательно отказываюсь не знать». Ближайшее средство одоления незнания — это труд, из него рождается всякое техническое исследование. Познание предполагает борьбу за него, отказ и бунт против незнания. Победить свое незнание как таковое — вот, по мнению Веркора, единственное истинное назначение людей, как существ, одаренных способностью мыслить. Он говорит, что эта длящаяся тысячелетиями борьба достаточно величественна, чтобы увлечь всю молодежь мира. Но, продолжает Веркор, тем самым мы должны сказать, что если не останется ничего нам неизвестного, то мысль станет излишней. Конечно, это не исключает необходимости и далее мыслить для ориентировки в меняющихся обстоятельствах жизни. Но это уже не более чем надобно инженеру, чтобы произвести конкретный [84/85] расчет сопротивления материала в некоем данном случае, когда он знает теорию сопротивления материалов как таковую.

Это рассуждение Веркора во многом неудовлетворительно. Оно ни в малой мере не объясняет, как и почему у ископаемых предков человека появилось ощущение незнания, ставшее их отличием от животных. Но Веркор пытался указанным способом по-своему развить выступления на этом симпозиуме некоторых участников-марксистов, формулировавших идею прогресса как спирали восходящего раскрепощения трудящихся. Из его рассуждений следует, что необходимо мыслить точку, пусть бесконечно удаленную в будущее, но означающую окончательное преодоление какого-то из определений, характеризующих исходное положение, начало истории. Попросту говоря, модель Веркора отражает потребность ума в представлении не только о прогрессе, но и о победе прогресса в том или ином определенном направлении (например, полное раскрепощение трудящихся), об исчерпании того, в борьбе с чем состоит суть прогресса. Иначе, действительно, картина была бы не оптимистической, а пессимистической.

Однако в дальнейшем мы не будем экстраполировать в такие абстрактные дали обозримые тенденции современного прогресса. Мы будем брать именно эти последние как противоположный полюс началу истории. И в этом смысле модель Веркора может быть полезной. Но ближайшая задача состоит в рассмотрении обратной, гораздо более распространенной модели: начало истории — синоним не того, что будет затем отрицать история в своем развитии, а того, что составит ее положительный генерализованный отличительный признак.

Дата добавления: 2015-08-02