Накануне новых открытий

Все сказанное выше в этой статье преследовало единственную цель: показать читателю, что проблема начала человеческой истории гораздо сложнее и неприступнее, чем обычно кажется. Непосредственный прогресс науки не достигается с помощью методологических раздумий. Но без них исследователь может оказаться дальнозорким или близоруким и не суметь согласовать свои движения с действительными расстояниями. Не только дилетантам, но и специалистам проблема начала человеческой истории кажется лежащей почти под носом. Но протянутая рука хватает пустоту. Не только разгадки, но и загадки еще скрыты в предрассветном тумане. Чтобы сделать это ощутимым, я поставил выше так много вопросов и предложил так мало решений.

Но сама возможность продвинуть сегодня вопросы дальше, чем вчера, связана и с намечающимися новыми решениями и открытиями. О них все же необходимо кратко сказать в конце статьи. Мы близимся в науках о человеке к такому сдвигу, который можно сравнить с революцией в физике, развернувшейся [108/109] в первой половине XX в. Роль, аналогичную «атомному ядру», здесь сыграет «начало человеческой истории». Но сегодня это еще загадка.

Впрочем, существо загадки определилось более трехсот лет назад. Картезианство можно назвать «портом приписки» всей современной науки. Не по трусости, а по великой смелости ума Декарт разделил науку на «физику» и «метафизику», а говоря по-нашему — на естественные и гуманитарные науки. Всё, кроме человека, поддавалось (хотя бы в прозреваемой перспективе) материалистическому, строго детерминистскому толкованию, — всё, даже сложное поведение животных, которых Декарт в конечном счете считал возможным рассматривать как автоматы. Но человек оставался вне этого ряда. Вот за эту картезианскую головоломку и брались новые и новые ученые. В частности, материализм просветителей XVIII в. был прежде всего антикартезианством. Но какую цену платили эти материалисты, объявлявшие, что у животных чувства, разум и язык вполне подобны человеческим! Дарвинизм родился как могучая попытка решить ту же картезианскую проблему на неизмеримо более высоком уровне естествознания. Тайна перехода от животного к человеку в эволюционном ряду хотя отчасти и рассеялась, однако по существу вместе с тем еще более сгустилась. А взмах мысли русской физиологической школы от Сеченова до Павлова разве не был новой попыткой решения той же картезианской проблемы, — и снова с блистательным прогрессом знания, и снова с горьким разочарованием по самой сути! Примеров этих одновременно и успешных и захлебнувшихся атак можно привести еще немало. К их числу относится, несомненно, и современное увлечение «абстрактной» кибернетикой, пытающейся сомкнуть ряд при помощи таких понятий, как «информация» и «обратная связь», увы, опять-таки ценой распространения некоторой доли индетерминизма и антропоморфизма на толкование высшей нервной деятельности животных. Картезианская цитадель, подкопанная и обстрелянная, все еще стоит. Видимо, близок час ее сокрушительного взрыва.

Потому и требуется посмотреть на вопрос о границе между человеком и животным «из философского далека», что все распространенные в частных науках определения и критерии такой границы оказываются скользкими. Отличать ли человека от животного посредством категорий «труд» и «орудие труда», «язык» и «интеллект», «производство» и «общество», «этика» и «эстетика»,— все эти категории растяжимы и могут быть применены к животным в несколько ином осмыслении.

Жестких отличий остается в конце концов очень немного, и они стоят словно где-то в стороне от столбовой дороги развития как гуманитарных наук, так и естествознания. А именно: во-первых, люди — единственный вид, внутри которого системати[109/110]чески практикуется взаимное умерщвление. Казалось бы, это — привесок к основным отличиям человека от животных. Но это не покажется привеском, если вспомнить, что рабство возникло как смягчение (первоначально — отсрочка) умерщвления пленника, а все последующие формы эксплуатации были ступенями смягчения рабства. Точно так же древнейшей формой жертвоприношений были человеческие, а все последующие виды жертв, подношений, даров были смягчениями и суррогатами человеческих жертв. Во-вторых, столь же странно на первый взгляд звучит утверждение, что люди — единственный вид, способный к абсурду, а логика и синтаксис — его «дезабсурдизация».

Зоопсихологи исследовали проблему «ошибки» и «заблуждения» у животных: животное может быть обмануто экспериментатором или природной средой, но его реакция сама по себе вполне рациональна. Человек же, согласно известной шутке, может быть определен не как a tool-making animal, а как a foolery-making animal. Обычно считается, что абсурд — это невыполнение правил логики; но ведь справедлива и инверсия, т. е. определение логики как невыполнения правил абсурда. На первый взгляд такое преобразование чисто формально, но на деле оно продуктивно, так как переносит вопрос о природе абсурда из плоскости логики в плоскость психологии и физиологии. Физиолог подставит сюда понятие стойкого ультрапарадоксального состояния центральной нервной системы. Психолог добавит: стойкость обусловлена действием такого сверхраздражителя, как человеческий фактор. Генетическая логика продолжит: формально такое явление может быть определено как дипластия. Дипластия и абсурд — тождественны. Все развитие человеческого мышления в ходе истории, как и в индивидуальной жизни, есть постепенное одоление начальной абсурдности. Вот в чем была ошибка в упомянутом рассуждении Веркора: начало — не обнаружение людьми своего незнания, а появление такового в активной форме заблуждения, абсурда.

Эти примеры подают надежду, что, когда удастся найти вполне однозначные, ничуть не двусмысленные и не скользящие рубежи между людьми и животными, именно они-то, наконец, и соединят обе рассеченные Декартом половины.

В предыдущих разделах я отвлекался от конкретного представления о надвигающейся научной революции в приматологии и антропологии. Вопросы методологические я рассматривал по мере возможности вне связи со своими специальными исследованиями. Но теперь необходимо сказать о них несколько слов. Более развернутое резюме читатель может найти в моей статье на эту тему в журнале «Вопросы философии» (1966, № 3).

Главные выводы можно свести к следующему. Фактический материал науки об антропогенезе, накопленный за сто лет после Геккеля и Фохта, заставляет вернуться к их представлению о том, что в филогении между обезьяной и человеком стоит не[110/111]кое зоологическое недостающее звено: животные, не являющиеся ни обезьянами, ни людьми. Возрождение этой коренной идеи дарвинизма приводит к тому, что археоантропы (обезьянолюди, питекантропы) и палеоантропы (неандертальцы) изымаются из семейства гоминид (людей) и вместе с австралопитеками включаются в особое, отличаемое от симиид (обезьян) и гоминид (людей) семейство: прямоходящих высших приматов (троглодитид). От всех четвероруких обезьян они отличаются двуногостью. От людей — полным отсутствием членораздельной реципрокной речи и соответствующих образований в коре головного мозга. Экологически эти прямоходящие высшие приматы отличаются и от обезьян, и от людей совершенно специфическим и профилирующим добавком к растительной пище: трупоедением. Они ни в малой мере не были охотниками. Неприспособленность их анатомии (зубов и ногтей) к освоению туш крупных травоядных вызвала биологическую адаптацию в виде использования и изготовления для этой цели режущих, колющих и скребущих камней. Последние являются не более чем биологической предпосылкой для возникновения человеческих орудий труда на последующем уровне филогении. В процессе расщепления и обивания камней отлетали раскаленные крупицы и, при соприкосновении с растительным настилом в логове, подчас порождали тление, — однако и это было не более чем далекой биологической предпосылкой будущей утилизации огня человеком. Головной мозг прямоходящих высших приматов неуклонно разрастался в эволюции от австралопитеков до неандертальцев, очевидно, в связи с необычайно сложными адаптивными задачами: принципиально новыми требованиями сосуществования с разнообразными видами животных, в том числе с хищными, и принципиально новыми формами контактов и отношений с себеподобными — спорадическими скоплениями и распадами скоплений. Для высшей нервной деятельности этих прямоходящих приматов, вероятно, характерно развития повышенной имитативности, повышенной тормозимости, некоторых специфических подкорковых реакций и, шире, неадекватных, или замещающих, рефлексов.

Если принять, что все это действительно так, начало человеческой истории круто переносится во времени сравнительно с принятой сейчас датировкой. Неоантроп, т. е. «человек разумный», появляется всего 35—40 тысяч лет тому назад, а его исторический марш, обгоняющий темпы изменения окружающей природы, т. е. обретающий относительное самодвижение (при неизменности телесной организации), начинается и того много позже. Следовательно, при изложенных представлениях исторический процесс радикально укорачивается. Эти недолгие тысячи лет человеческой истории по сравнению с масштабами биологической эволюции можно приравнять к цепной реакции взрыва. История — взрыв. В ходе ее сменилось всего несколько [111/112] сот поколений. Толчком к взрыву, очевидно, послужила бурная дивергенция двух видов — палеоантропов и неоантропов, стремительно раздвигавшихся на таксономическую дистанцию подвидов, видов, родов, семейств, наконец, на дистанцию двух различных форм движения материи. Именно о природе этой дивергенции мы сейчас знаем меньше всего. Она и есть «атомное ядро», тайну которого надлежит открыть. Ясно лишь, что, будучи процессом биологическим, она в то же время имела нечто, отличающее ее от всякой другой дивергенции в живой природе. В частности, похоже, что здесь не было поначалу выраженного размежевания ареалов. Может быть, напротив, в пределах общего ареала происходило крутое размежевание экологических ниш. В таком случае между обоими дивергирующими видами должны были сложиться крайне сложные и напряженные отношения. Допустимо представление о борьбе за доминирование, принимавшей разные формы на протяжении каменного века.

Ныне перед наукой забрезжила надежда на возможность форсировать познание многого в этих тайнах, актуальных, но захороненных в древних толщах земли. Вторая половина надвигающейся революции в приматологии и антропологии состоит в пересмотре вопроса о времени исчезновения реликтовых прямоходящих высших приматов. Замечено, что многие верхнепалеолитические статуэтки и изображения людей носят неандерталоидные черты. Неолитические слои несут попутно и грубые орудия, характерные для прямоходящих высших приматов, а изредка — выраженные неандертальские костяки. Последние подчас обнаруживаются в слоях энеолита, бронзы и позже. Оказалось также, что богатейшие описательные сведения о существах вроде палеоантропов, вероятно именно об их реликтах, можно извлечь из фольклора и мифов чуть не всех народов мира. Но мало того, эта нить признаков контакта людей с живыми человекозверями тянется и до наших дней. Сбор ориентировочной информации в некоторых географических областях, в том числе в нашей стране, и ее научный анализ продвинуты уже довольно далеко [15]. Успех полевых исследований, изучение живых реликтов прямоходящих высших приматов на воле или в неволе сразу распахнули бы занавес перед многими из перечисленных выше фундаментальных проблем.

Однако не следует обольщаться насчет легкости задачи. Ведь если бы дело было просто — оно давно было бы сделано. Пока что предварительные исследования больше всего прояснили именно трудности задачи. Тот, кто захочет достигнуть цели, должен будет потратить годы упорного и четко нацеленного труда.

Такова перспектива новых открытий, новых исследований.

[1] К. Mаркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 13, стр. 7.

[2] К. А. Тимирязев. Исторический метод в биологии. — Сочинения, т. VI. М., 1939, стр. 233.

[3] См. статью «Материализм и идеализм в вопросах становления человека». — «Вопросы фплософии», 1955, № 5.

[4] См. Г. А. Новиков. Изменчивость видового стереотипа гнездования у птиц. — В сб.: Сложные формы поведения. M.—Л, 1965, стр. 144—150.

[5] См. А. С. Мальчевский. К вопросу о голосовой имитации у птиц. — Там же, стр. 139—144.

[6] См. рецензию М. Левин, Б. Поршнев, В. Струве. Против антинаучных теорий возникновения и развития человеческого общества, — «Коммунист», 1955, № 9.

[7] См. Е. И. Данилова. Эволюция руки в связи с вопросами антропогенеза. Киев, 1965.

[8] См. «Философские вопросы физиологии высшей нервной деятельности и психологии». М., 1963, стр. 587—593.

[9] Ж. Пиаже. Роль действия в формировании мышления. — «Вопросы психологии», 1965, № 6.

[10] Ю. И. Семенов. Как возникло человечество. М., 1966.

[11] См. Б. Ф. Поршнев. Речеподражание (эхолалия) как ступень формирования второй сигнальной системы. — «Вопросы психологии», 1964, № 5; он же. Генетическая природа сознания (интердективная функция речи). — В кн.: Проблемы сознания. Материалы симпозиума. М. 1966.

[12] См.: Л. С. Выготский. Сознание как проблема психологии поведения. — В сб.: Психология и марксизм. М., 1925; он же. Мышление и речь. — Избранные психологические исследования. М., 1956; А. А. Шеин. Ранние психологические исследования Л. С. Выготского. — «Вопросы психологии», 1965, № 6.

[13] См. Б. Ф. Поршнев. Антропогенетические аспекты физиологии высшей нервной деятельности и психологии. — «Вопросы психологии», 1968, № 5.

[14] См. Б. Ф. Поршнев. Социальная психология и история. М., 1966.

[15] См. Б. Ф. Поршнев. Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах. М., 1963; он же. Борьба за троглодитов. — «Простор», 1968. №№ 4, 5, 6, 7; он же. Проблема реликтовых палеоантропов.— «Советская этнография». 1969. № 2.

Дата добавления: 2015-08-02